• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Шестимесячный возраст — необычайно важный рубеж в жизни любой собаки, а значит, и любого собачника. Особенно — начинающего. Нам, неопытным, кажется, будто все тревоги и волнения щенячьей жизни остались позади, будто собака совсем уже выросла. И впрямь, расти физически осталось немного — примерно одну десятую от роста в холке в полгода, но что касается тревог и волнений… Все только начинается!

Болезни, кошмар каждого хозяина! Симптомы самых страшных и частых заболеваний мы вызубрили наизусть. Мы круглые сутки настороже, наученные Ириной, что залог здоровья собаки — неусыпное внимание хозяина. Меня «отпустило» только после Рольфиных девяти месяцев, когда я вдруг даже не умом поняла, а почувствовала, что все опасности позади. Но пока до этого еще далеко!

В ту пятницу вечером мы надумали сходить в кино. Перед уходом я вывела Черненького на улицу, а уводил его домой сын. Он и всегда-то неохотно со мной расстается, а тут творилось и вовсе что-то необычное — так ему не хотелось меня отпускать! Веселая комедия не доставила мне ровно никакого удовольствия — я и сейчас, спустя столько лет, не могу смотреть ее по телевизору. Я все время думала о нем, о моем малыше. Не хотелось портить удовольствие моим мужчинам, а не то я ушла бы уже после титров.

И точно! Придя домой, мы обнаружили, что собаку рвет. И я сразу соображаю, что это не простое несварение желудка.

Ночь на дворе. Врача не сыщешь. А мне твердо внушили — и это святая истина, проверенная жизнью неоднократно, — что собаку нужно лечить в первые же часы. Хорошо еще, что у меня был рецепт микстуры, придуманной прибалтийскими ветеринарами, которая помогает снять остроту любого желудочно-кишечного заболевания, облегчить состояние собаки и, по крайней мере, выиграть время до появления врача. Теперь все нужные компоненты постоянно лежат в моей аптечке, я беру их с собой во все походы и охотно раздаю всем хозяевам щенков и молодых собак, кто прибегает ко мне в ночь-полночь.

Мы сразу начинаем действовать. Растираем таблетки, завариваем травяной чай. Сидим с ним всю ночь, через каждые пятнадцать минут вливая в рот по чайной ложке неаппетитной темно-бурой жидкости, микстура-то рассчитана на то, чтобы подольше поддерживать нужную концентрацию лекарств в организме. Мальчишка наш, как и положено, ничегошеньки в рот не берет, лежит пластом на полу и весь белый свет ему не мил. Вот что по-настоящему страшно!

С утра, как только приличия позволяют, я принимаюсь искать врача, обзванивая по порядку весь список, предоставленный мне заботливой Ириной. Один в отъезде, другой здесь не бывает (какого же дьявола он дает этот телефон?!), третий на вызовах, четвертый из дому ушел, а до работы так и не добрался, вот уже третий час ждут…

Дело, напомню, происходит в субботу. Спасибо, помогли хозяева Рольфиного отца, Рончара. Врача я нашла только лишь к четырем часам дня, уже совсем отчаявшись. Я еще не знала, что именно так оно всегда и бывает. Всякий бывалый собачник расскажет вам, что заболевают они, мерзавцы, охотнее всего под выходные и праздники, а врачи, точно сговорившись, куда-то исчезают.

Милая, не слишком разговорчивая женщина спокойно сказала:

— Ничего особенного, это «олимпийка». Сейчас многие болеют, вакцины-то пока нет.

Мы слушаем это, как смертный приговор. Если верить книжкам, смертность от «олимпийки» — простите, вирусного энтерита — составляет всего пятьдесят три процента, но для меня-то, в случае чего, это будут, как в том грустном анекдоте, все сто процентов! Правда, парень наш уже встает, вон даже с резиновой хоккейной шайбой играет, но мы, по неопытности своей, оценить его состояние не умеем.

— Можно мне вам позвонить, если станет хуже?

— Конечно, звоните. Хотя хуже, я думаю, стать не должно. Вы все правильно сделали, теперь только выполняйте назначения. Уколы сделать сумеете?

И мы послушно делаем клизмы, уколы. Таблеток давать нельзя — при этой болезни ни в желудке, ни в кишечнике не должно быть ровно ничего. Вирус есть вирус, и никуда он не делся, хотя самочувствие Рольфушки нам удалось заметно поправить.

В воскресенье он уже вовсю играет, он уже просит есть! Этот патологический голод — один из характерных признаков вирусного энтерита, но пока что кормить собаку ни под каким видом нельзя. Я стараюсь не смотреть в умоляющие голодные глаза, а он, бедненький, явно не понимает, с чего вдруг добрая Мама стала такой жестокой.

Ну кто мог знать, что с голодухи он разгрызет эту проклятую шайбу?! Меня ведь уверяли, будто литая резина собаке не по зубам. Но он овчарка, он справился! И наглотался кусочков резины.

В понедельник мне обязательно нужно было поехать с утра на работу. Собаку опять рвет, с ней остается на пару часов муж, которому я поручаю дозвониться до врача. Через час он звонит мне на работу.

— Срочно приезжай! Нужно делать уколы каждый час! — И в голосе его, всегда спокойном, я слышу непривычную панику.

Примчавшись с Гражданки на Невский за рекордное время, успев передумать по дороге все самое худшее, я начинаю сражаться. Укол за уколом, сбегать в аптеку, клизмы, промывания… Мы не спали уже трое суток, руки дрожат, боюсь, что уколоть правильно не сумею. Мытье и кипячение шприцев берет на себя сын — и как я тогда не разглядела в нем теперешнего ветеринарного врача? Я на час между уколами падаю в кресло, чтобы хоть чуточку прийти в себя. Так продолжается больше суток. И пусть врачи говорят мне, что болел Рольф не тяжело, что бывает намного хуже… Куда уж там!

В ночь на среду он по-прежнему лежит на полу, уже исхудавший, потерявший остатки сил, совершенно безучастный ко всему. Даже на диван не ложится, как бы мы его не уговаривали, а ведь он так любил там поваляться! Ему очень плохо. Я сижу на полу рядом с ним, пытаясь хоть чуть-чуть его поддержать, перелить свои силы. Муж с обреченным видом сидит в кресле, боясь уйти спать и не зная, чем помочь. И вдруг я слышу словно бы жалобный зов: выручай! Если ты не спасешь, мне не справиться!

Не знаю, что заставило меня поднести руки к его ввалившемуся боку, к нижним ребрам, уже отчетливо проступающим сквозь недавно тугую шкуру. Я провела руками вдоль тела Рольфа, явственно ощущая какую-то нематериальную выпуклость, горячую и колючую на ощупь. Во рту появился кисловатый привкус, в глазах — красно-кирпичный фон. Как я догадалась, что выпуклость эту надо сравнять? Да он же, малыш мой, мне и подсказал!

Боясь, что сил у меня маловато для столь ответственной и новой для меня процедуры, я позвала на подмогу мужа, попытавшись как могла доходчивее объяснить ему, что собираюсь делать. Четырьмя ладонями, как ножом грейдера, равняли мы эту неприятную выпуклость, будто песчаный холм. Я представляла себе, как она исчезает, превращаясь в здоровую, ровную, приятно розовую поверхность — я ведь не знала более эффективных способов биополевого воздействия. Хотя, не в образах тут суть.

Через пятнадцать минут он встал. Его вырвало в последний раз вышли последние кусочки треклятой резины. Потянувшись, он забрался на свой любимый диван, и я почувствовала: теперь можно ложиться спать. Мы победили!

Через неделю он уже занимался в лесу на розыскной службе. Ему было тогда полгода и десять дней.

Что побудило работавшего тогда в нашем клубе инструктора, Алексея Попова, взять на розыскную службу щенка, не прошедшего никакой предварительной подготовки, я не пойму до сих пор. Группа и вообще была экспериментальной, ведь в любительских клубах дрессировка по этому виду специальной службы, справедливо считающемуся собачьим «университетом», не предусмотрена. Кроме того, принято считать, будто те возможности мозга, которые необходимы для точного различения запахов, развиваются у собаки намного позже. Но так или иначе, в декабре мой Черный оказался в безлюдном лесу вместе с десятком взрослых собак и их хозяевами. Большинство собак были, разумеется, овчарки (в том числе и тетя Райфи, и двое ее детей), но ездили на занятия и кавказские овчарки, и пара дворняг из агитбригады клуба, и даже один миттельшнауцер. Кто-то, съездив раз-другой, «наигрался» всласть, но основное ядро компании сдружилось на долгие годы.

Мы уезжали в лес по воскресеньям, электричкой с Витебского вокзала, в восемь семнадцать утра. Возвращались вечером, уже в полной темноте лишь бы на дорожку, к пристанционным фонарям, выйти в сумерках. Правду сказать, я стала увязываться за мужем и сыном уже после Нового года, торжественно испросив разрешения у Попова и пообещав, чтоб не быть обузой компании, отработать свое коком и фельдшером. Мне не привыкать — это моя традиционная должность в наших семейных походах.

Сойдя с поезда, мы уходили подальше в лес, где ни мы никому не мешали, ни нас никто не тревожил. По дороге собаки прекрасно выгуливались, набегавшись по глубокому снегу (ах, как красив овчарочий волнообразный бег по сугробам, когда вся стая гонит кого-то!), и потом меньше отвлекались в работе.

Ну, вот мы и на нашем заветном месте, на просторной поляне, окруженной соснами. «Кругом тайга, одна тайга, и мы посередине!». Мужчины разжигают костер, приносят воды из проруби в речке. Я достаю котелки и принимаюсь кашеварить.

Собаки привязаны к деревьям вокруг поляны. В первое время все мы хлопотали, собирая для них подстилки, попонки, но зверье быстро распорядилось по-своему. Не только взрослые, но и наш Черненький, только-только вступивший в возраст, гордо именуемый в литературе «молодняком», несколько минут валялся из уважения к стараниям хозяев на подстилке, после чего следовал резкий взбрык всеми четырьмя ногами — и подстилка летела в сторону вместе с попонкой. А пес уютно устраивался в пышном лесном снегу, и это в тридцатиградусный-то мороз! Я старательно припоминала школьный учебник физики, где объяснялось насчет теплопроводности рыхлого снега, но сердце, признаться, замирало. Сама-то я верчусь у самого костра, одетая, как капуста, в пару свитеров, теплую куртку, да еще набрасываю для тепла на плечи громадную ватную куртку от дресс-костюма, а он!.. На кавказца с его роскошной шубой — и то смотреть страшновато, а что уж говорить про моего милого, выласканного и вынянченного мальчишку! А ему и горя мало!

Он и к кормежке относился не более серьезно. Я ему собираю, как положено, не слишком объемную, но питательную еду (еще и диетическую, после болезни — вареный рис с отборной говядиной), а он, в один присест слопав свою порцию, отправляется шакалить по поляне. Пользовался, мерзавец, тем, что его, как самого молодого, чаще отвязывали, чтоб погрелся в движении. То у своей подружки Дашки, двухгодовалой кавказки, миску из-под носа уведет, то прихватит бутерброд, какой похуже лежит, а то, глядишь, уже блестит котелок, в котором остывали в снегу остатки хозяйского супа из пакетиков, пряного и перченого, никак не собачьего. Какой там научно обоснованный рацион!

Я учусь вместе с собаками. Интересно мне невероятно — это ведь то самое, про что я так люблю смотреть в кино. Вот оно, оказывается, как ставят на след настоящих Джульбарсов и Мухтаров! Прокладывают след мальчишки, мой сын — для собак друзей, сыновья друзей — для Рольфа. Попутно я узнаю, что половина работы по следу зависит от подготовленности самого проводника. А в кино все как-то иначе выглядит…

От занятия к занятию мальчишки уходят в лес все дальше. Собаки заработали всерьез, счет пошел на километры, а давность следа доходит до часа. И мой-то несмышленыш Черный справляется не хуже других! Я с удовольствием смотрю, как он встает на след: нос в землю, только азартное пыхтение раздается, а позади на длинном поводке-лонже муж по сугробам болтается… В компании его любят, как любили все и всегда, у друзей наш малыш заслужил почетное прозвище «Пылесос» — он, едва ли не единственный из всей собачьей компании, никогда не сбивается со следа. Оплошка случилась всего лишь раз, когда мальчишка-«топтун» прошел по проточной воде ручья, да и то Рольф отыскал его след на другом берегу.

Уходит в лес, петляя и кружа, Иринин сын, тезка моего Юрки. Он будет сидеть где-нибудь в кустах или на дереве километрах в трех-четырех от нашей поляны, пока собака его не найдет. Но вот вернулся ни с чем бравый Мэй, один из сыновей тети Райфи. Идет, понурив голову, ему стыдно не меньше, чем хозяину. Встает на след сама Райфи. Ей легче, по родному-то запаху. Но и у нее сегодня что-то не заладилось. И тут инструктор, к немалому моему удивлению, командует: «Пускай Рольфа!».

Я только поплотнее запахиваю куртку от дресс-костюма, в которой греюсь у костра. Мой мальчишка, отработав положенное, только что вернулся с другого следа. Он устал. Он маленький. Вон сколько вокруг взрослых собак, им бы и идти! Но, приученная мужем, не произношу ни слова.

Черный занюхивает исходную точку, где специально оставлено побольше следов с искомым запахом. Муж, как обычно, вприпрыжку поспевает за ним по рыхлым, уже начавшим подтаивать сугробам. Давность следа — часа полтора, к тому же он изрядно затоптан предыдущими собаками. Но Пылесос заработал, дай ему Бог удачи! Не найти нельзя. В лесу уже смеркается.

Юрка вернулся к костру минут через двадцать после того, как ушли на след мои мужчины. Я, честно сказать, растерялась: как же теперь? Они ведь будут искать его до победного конца, муж мой не знает, ушел ли парень или собака не в состоянии его найти. И интересно, и немного страшновато. Остается только положиться на инструктора, не даст же он им пропасть.

Собственный мой Юрка тем временем развлекается в качестве «дразнилы». Одетый в неуклюжий дрессировочный халат с длиннющими рукавами и капюшоном, на всякий случай защищающим лицо, он исполняет роль злодея в бесконечном этюде на тему «задержание нарушителя». Мне с моего места у костра видна дальняя полянка, где все это разыгрывается, но слов и даже криков не слышно. Занятно наблюдать, как раз за разом повторяется все та же сцена. Выводят очередную собаку. Чучело, в котором родного сына признать трудно, хлопает рукавами, вызывая собаку на борьбу, исполняет какой-то замысловатый танец, а потом убегает. А там уж — возьмет собачка или не возьмет, да и за что еще схватит… Был в нашей компании пес, неплохой овчар, уже трехлетний, который предпочитал брать исключительно за плохо защищенные ноги (больно уж тяжелы для пятнадцатилетнего мальчишки специальные ватные штаны). С ним отношения у моего сына сложились весьма натянутые. Но работа есть работа, и единственное, чего Юрка не любит делать — это идти навстречу этому псу, в лобовую атаку.

Засмотревшись на задержание, я не сразу замечаю, что сзади тепло дышит мне в затылок, стараясь лизнуть в просвет между воротником и шапкой, мой Черненький. Он пришел, он очень доволен собой. Муж подробно выясняет у «двоюродного Юрки», как тот шел, у какого дерева свернул. И тут обнаруживается, что у Рольфа есть все основания собой гордиться. Он четко проработал след — и туда, и обратно, к костру. Впрочем, муж так и предполагал. Очень уж уверенно шла собака. Ах ты, мой молодец!

— Это у него врожденное, — говорит инструктор, довольный не меньше Черного. — Да вы еще и играми нужные качества развивали.

Долго еще Алексей Николаевич рассказывал — не только в дружеской компании, но и на кинологических курсах, — что была у него в группе собака, которая, не зная ровнехонько ничего, кроме домашнего воспитания, в полгода прекрасно заработала на розыскной службе. Черный опроверг общепринятую теорию о развитии мозга собаки и о возрастных возможностях. Не в последний, впрочем, раз в своей жизни.

Единственное, что не вполне ладится у нашего парня — это задержание нарушителя. Он исправно идет на «дреску», хватает, как положено, полной пастью, но дальше начинаются азартные щенячьи игры. Да и где ему взять, в юном его возрасте, необходимую для этого злобность? А он и зла-то от людей никогда в жизни не видел.

— Ты не волнуйся, — утешает меня Попов. — Обозлить собаку можно за пару дней. Только не хочу я пока его злить. Пес будет мощный, ты же сама с ним потом не справишься. Будет то, что называют необоснованной злобностью. Погоди, само с возрастом образуется.

Мне бы уже тогда следовало понять, что главное для охранной собаки — это вовсе не злость, а ум и способность взять на себя ответственность за членов своей стаи. За всю свою жизнь Черный пускал в ход зубы лишь дважды или трижды, твердо соблюдая самолично установленные для себя пределы необходимой обороны. Он придумывал хитрейшие способы выиграть схватку, не начиная ее — и скольких же неприятностей я избежала благодаря этой его мудрости. Спасибо тебе, Лешка Попов, что не торопился его злить!

А как загораются у Черного глаза, когда дело доходит до обыска местности! Это ведь те же самые игры, что и дома, только искать надо уже не свои собственные игрушки да вкусные кусочки, а палочки, используемые также для апортировки, и набитые ватой мешочки. Да и выбрать из груды мелких вещей, вынутых из карманов и сумок присутствующих, ту, которая пахнет нужным человеком, тоже дело не так трудное, как интересное. Работает малыш с необычайным увлечением, а я с удовольствием наблюдаю за ним и за другими собаками. Вот они, «университеты» зоопсихолога! Затрудняюсь определить, кому эти занятия принесли больше пользы — моей собаке или мне самой. И сыну, который благодаря этой первой своей «собачьей работе», обрел свою нынешнюю специальность.

После первых занятий пес наш приезжал домой совершенно вымотанным. Я бросалась к миске, чтобы поскорее его накормить, но ему было не до еды. Он валился, как подрубленный, на пол и засыпал, не успев улечься как следует. Только через час-другой, немножко очухавшись, он поднимался, сомнамбулически покачиваясь на неверных со сна ногах, брел к миске, просыпаясь ровно настолько, чтоб не подавиться мясом, и опять укладывался спать, уже чуточку поудобнее. Через месяц, привыкнув к нагрузкам, он уже не торопился домой. Я, признаться, на подходе к дому еле ноги переставляла, а он просил еще хоть немножко погулять во дворе с приятелями.

Наш Черный — розыскник милостью Божьей. Потому-то, кстати, и с задержанием у него на первых порах возникали трудности. Розыск — из охотничьих навыков, задержание — из охранных, а они, в определенной степени, противоречат друг другу. Талантливых ищеек не используют на охране не столько потому, что они ценятся на вес золота, а главным образом из-за того, что охрана у них получается неважно. И универсалов среди собак, насколько можно судить, не так уж и много — это все равно, что человек, который одинаково талантлив, например, в математике и в живописи. Хотя тут, сдается мне, все же больше общего. Ну, не удержусь, похвастаюсь: наш Черный впоследствии стал именно универсалом высокого класса, розыскником и телохранителем одновременно. А я узнала, как этого достичь.

Помню, как я по незнанию сердилась на Рольфа, когда он стал поднимать голову от следа, не прорабатывая его полностью, как учили, а проходя довольно большие участки верхним чутьем. А тремя годами позже мой приятель, учившийся у легендарных Медведева и Карацупы, многие годы дрессировавший собак для армии и пограничников, рассказал мне, что это для собаки редчайший дар. Именно таких собак, по его словам, днем с огнем разыскивают для работы в разведывательных группах. И при этой своей особенности Рольф не теряет предметы, оставленные на следу. Только теперь, прожив и проработав с ним и с другими собаками много лет, я отчетливо вижу, что значит для собаки не руководствоваться заученными командами, а понимать главную задачу.

Случалось ему применять этот свой дар в реальной жизни. Нет, я не стану пересказывать вам милицейские протоколы, зафиксировавшие его и Бамби работу на обследовании места происшествия при настоящих кражах со взломом. Но первый его рабочий эпизод показал мне как раз не стандартную работу ищейки, а понимание сути дела.

Летним днем окна в квартире были открыты. Я пообедала и пила кофе, уютно устроившись в любимом старинном кресле, когда со двора донесся крик, как будто обиженной девочки-подростка. Во дворе у нас, надо сказать, всякое бывало. Я, недолго думая, схватила пса на первый подвернувшийся под руку поводок (к несчастью моему, это оказалась коротенькая петля-водилка) и, как была, в домашних тапочках, выскочила из дома, думая просто напугать негодяя громадной черной мордой. Рольфу было тогда чуть больше года, и на серьезную работу против нарушителя я не особенно рассчитывала.

Уже потом я узнала всю подоплеку событий от всеведущих дворовых бабушек. Соседи по дому меняли свои коммунальные комнаты на отдельную квартиру, как водится, с солидной доплатой. Отдали одинокой партнерше по обмену сберегательную книжку «на предъявителя». Сберкасса — у самых наших ворот. Как ни предупреждали тетку, что не стоило бы ходить за деньгами без подмоги, ей не утерпелось. Денег было, по тем временам, немало — четырнадцать тысяч. Это теперь, после всех наших экономических потрясений, эта цифра потеряла всякую прелесть, но тогда, при брежневских деньгах, всех моих мечтаний примерно на эту сумму и хватало. Набив клеенчатую хозяйственную сумку десятирублевками и решив, что прекрасно замаскировалась, женщина пошла в свой новый дом.

Откуда проведали, не знаю, но на лестнице ее ждали двое молодых людей. Рванули сумку из рук, а когда она заорала благим матом, бросились наутек. Она побежала за ними.

Мой Пылесос мгновенно взял след на крылечке подъезда и с силой потащил меня прочь из двора, к Невскому. Болтаюсь на коротюсеньком, никак не подходящем для работы поводке, тапочки весело барабанят по пяткам, и я отчетливо понимаю, что он-то их безусловно найдет, догонит и, скорее всего, попытается взять. Да только мне-то за ним не угнаться, а пустить его работать в одиночку в толпе на Невском нельзя. И что я стану делать с двумя грабителями среди прохожих, которые неминуемо поднимутся на защиту парней, «затравленных» собакой?

Словом, я почла за благо снять его со следа. Стою в группе сострадающих соседей у дверей подъезда, а Черный все тащит меня на лестницу, успокоиться не может. Я и пустила его по команде «ищи», пускай, думаю, потренируется паренек.

На площадке второго этажа были рассыпаны деньги, розовые десятки. Как потом оказалось, все четырнадцать тысяч. И даже заполненный теткиной рукой, видимо, испорченный расходный ордерок из сберкассы валялся тут же. И черная клеенчатая сумка рядышком. Людей — ни души. Рольф, показав мне носом деньги, потянул дальше, вверх по лестнице.

Маршем выше — окно, выходящее во двор. Поднявшись на задние лапы, он встал передними на подоконник и старательно обнюхал все вокруг, время от времени выразительно поглядывая на меня: вот тут они сидели, поняла, наконец?

— Поняла, — говорю, — умница. Работай!

И тут он, сойдя с подоконника, сделал то, что самой мне, командуй я собакой, и в голову бы не пришло. Он пошел наверх — проверить, нет ли следа к третьему этажу, не притаился ли там кто-нибудь из злодеев. Я только теперь сообразила, что соседи видели двоих, но могло быть и трое, и четверо. Честно говоря, мне стало как-то не по себе. А Рольф, убедившись, что наверху грабительских запахов нет, вернулся на площадку второго этажа и спокойненько, как учили, уселся охранять найденные сокровища.

Я застыла в нерешительности. Что мне теперь делать с этими деньгами? Хотела уже идти к окошку, звать столпившихся внизу соседок, но услышала, как по лестнице кто-то поднимается, бежит бегом. Оказалось, тот самый сосед, прежний хозяин этих четырнадцати тысяч, приехал забрать что-то со старой квартиры, а тут его бабульки и обрадовали.

Сейчас я и сама ничего потрясающего в этом эпизоде не вижу. Работа как работа, с тех пор много всякого бывало. Но в тот раз я впервые оценила не затверженные собакой команды, не автоматическое подчинение проводнику — какой из меня проводник?! — а инициативу и смекалку моего пса.

Мне кажется, тут требования, предъявляемые к армейским, милицейским и пограничным собакам, резко расходятся с ролью наших семейных собак. В чисто служебной обстановке, где функции собаки твердо определены, где она обязана слушаться только одного проводника и строго выполнять сугубо однотипные команды, скудные способы общения с ней идут на пользу. Собака меньше отвлекается от главной работы, ей легче сосредоточиться. В жизни, однако, бывает по-разному. Если бы Черный работал только и исключительно с моим мужем, как на дрессировочных занятиях и не понимал моих нестандартных команд, «домашнего» тона голоса, мне нипочем бы не справиться с ним ни в той ситуации, что я описала, ни во многих других, когда мы с ним всерьез помогали людям. Не говорю уж о нашей с ним общей работе!

А если собака должна охранять ребенка, гуляющего во дворе? Подойди к нему страшный дядька, ребенок растеряется, не вспомнит команду, пролепечет совсем не те слова. Собака обязана понять и справиться сама. Так что не в пресловутом «командном голосе» дело. Кстати, многие разумные домашние собаки страшно обижаются, если хозяева вдруг начинают разговаривать с ними каким-то специальным, подчеркнуто требовательным тоном. Это стоит делать только иногда — например, чтобы показать собаке, что хозяин ею недоволен или что сейчас от нее требуется особо аккуратная работа.

Второй случай из этой серии, запомнившийся мне одной важной деталью, произошел года эдак через полтора, когда Рольф был уже совсем взрослым. Мы пришли поздно вечером в любимый наш Итальянский садик и застали там всеобщий переполох. Удрал от хозяина маленький черный пуделек Тимошка, с которым наши ребятишки были не то чтобы дружны, но хорошо знакомы. Ко времени нашего прихода по аллейке, где его видели в последний раз, уже добрых сорок минут топтались, обшаривая кусты и крича на разные голоса, человек десять собачников — известное дело, вместе со своими собаками.

Мне вдруг страшно захотелось поставить Рольфа на след, но — вот она, многозначительная деталь! — дать ему занюхать нечего. Поводок! Но он больше пахнет хозяином, чем собакой, а последние полчаса он вообще лежал в кармане. Эх, была не была, ничего не теряем!

Рольф, правда, хорошо знал кличку пуделька, а я, давая ему занюхать поводок, естественно, тоже была сосредоточена на образе Тимошки. Впрочем, теперь, когда я вспоминаю этот эпизод, мне порой приходит в голову, что само желание поискать Тимошку было внушено мне Черным, но в те поры я о таком и помыслить не могла. И вот мой Пылесос заработал.

Он шел от куста к кусту, от одного места на песчаной дорожке к другому, время от времени останавливаясь, чтобы выбрать наиболее интенсивный запаховый поток — по всей видимости, там, где Тимошка менял направление, или там, где особенно постарались наши приятели. Он вывел нас на Литейный и на пару секунд замер в нерешительности на краю тротуара — он уже был обучен переходить дорогу по всем правилам и, хотя его звал и вел за собой запах Тимошки, не рисковал рвануться вперед там, где нет перехода. И тут нас окликнула с противоположной стороны Литейного Тимошкина хозяйка.

Как выяснилось, растерявшийся от пропажи хозяина пуделек действительно перебежал через Литейный, счастливо минуя машины, в это время уже не такие многочисленные, и отправился к себе домой, на улицу Жуковского. Хозяйка подождала-подождала мужа да и пошла ему навстречу, удивляясь, что он не пришел домой вместе с собакой. И только увидев всю нашу компанию и Рольфа за работой, она сообразила, какая тут поднялась паника.

С тех пор я уверена в розыскных способностях Черного. Он не раз помогал разыскивать потерявшихся собак, даже тех, с кем до тех пор не был знаком, а порой и приводил неразумного беглеца к хозяину, по-отечески ворча и потрепывая на ходу за холку.

Частенько вспоминается мне еще один случай, связанный с Итальянским садиком, обычным тогдашним местом наших прогулок. Если вы знаете, в этот садик выходит задний фасад одного из зданий Публичной библиотеки, а у фасада имеется небольшое крылечко — ступеньки три или четыре. Так вот, в тот вечер на этом крылечке стояла, прислоненная к стене, жестяная табличка с надписью «Требуются на работу…». Мы, гуляя, проходили мимо с Рольфом и крошечной тогда Бамби. Я, полагая, будто шучу, сказала: «Черный, прочитай-ка, что там написано!». Помню, что в тот момент я как раз прикуривала, стало быть руки мои были заняты и никакого жеста я сделать не могла. Даже головой в ту сторону не мотнула. Зато очень отчетливо представила себе, как он поднимается на крылечко, как проводит носом вдоль строчки слева направо…

Он выполнил все именно так, как я видела «глазами души»! Выполнил через пару секунд — едва ли не ступил на крылечко с той ноги, с какой я задумала. Что он мог понять в моей бредовой, с точки зрения нормальной собаки, фразе? «Прочитай»? «Написано»? Как бы я ни преувеличивала мыслительные способности и таланты своего любимца, на такие натяжки даже я не способна. Я точно знаю: он «поймал» тот образ, который я так хорошо увидела, когда произносила эти слова.

Бог мой, сколько же раз мы с ним пользовались этим в нашей совместной работе! Представляю, как потешались над нами пассажиры троллейбуса, в котором мы ехали как-то на занятие с молоденькой и трусливенькой овчаркой. По пути я наставляла Черного:

— Сегодня ты не имеешь права ни за что ее наказывать. Сделает правильно — похвали. Ошибется — не обращай внимания. И учти: сделаешь не так, не будешь больше со мной работать! — Это, знаю по опыту, самая сильная угроза для моего самоуверенного пса.

На занятии он вел себя так, что я то и дело вспоминала знаменитую пьесу, написанную Жаном Кокто для Эдит Пиаф. Называется она «Равнодушный красавец», и герой, хотя и присутствует на сцене, ни единым словом не отвечает на истерику отчаявшейся в своей любви женщины. А когда вредная девчонка, осмелев, принялась прикусывать его за хвост, он только отводил свою красу и гордость из ее зубов. Хозяин собаки изумлялся:

— Скажите, а он вообще замечает, что она делает?

Я отвечала:

— А почему бы иначе он лизнул ее в морду, когда она правильно с ним поздоровалась?

Таков мой Рольф — первая и лучшая на свете собака-наставник!