Эт...


7. Самоубийственная логика развития антигуманизма



Этика, так или иначе, предполагает ответ на вопрос о том, какую позицию занимает человек по отношению к другим людям: «за» или «против» них. Ответ «я против них» не только отличается циничной откровенностью, но и примитивной простотой, не требующей сколько-нибудь значительного напряжения ума, которое нужно, чтобы попытаться разобраться в нравственных проблемах и конфликтах. Он игнорирует все, в том числе социально-классовые, обстоятельства, обусловливающие нравственные проблемы и коллизии, отвергая особую благотворную роль морали в совершенствовании личности. Всюду и всегда в центре внимания оказывается нежно обожаемое «Я», неприязненно ощетинившееся против «других». Но это «Я» не может существовать без этих враждебных «других»; значит, их надо покорить, закабалить, превратить в безвольный материал, где любой каприз «Я» является законом. Насилие, мучительство, унижение «других» тогда становится единственным и постоянным способом самоутверждения, реализации эгоистического и мизантропического отношения к жизни. Со временем этот способ становится самодовлеющим, но никогда не достигает требуемого результата, ибо еще ни одному человеку никогда не удавалось (и, надеемся, не удастся) превратить даже лиц из ближайшего окружения (микросреда индивида), всех лиц этого окружения в полностью покорное, манипулируемое стадо. Антигуманизм «этики абсолютного эгоизма» – даже если эта этика оказывается внешне успешной для личности, последовательно придерживающейся ее в антагонистической социальной среде, позволявшей распоряжаться материальными благами и обладать властью, – ведет к духовно-нравственному очерствлению, умиранию внутреннего мира личности. Разрывая сущностные, ценностно-незаменимые связи с «другими», антигуманизм убивает у личности необходимую предпосылку счастья – ощущение внутренней причастности к тому животворному океану духовно-эмоциональной жизни всех людей, который в триллионы раз богаче и значительней отдельной, индивидуальной судьбы – капли в этом безбрежном океане. Антигуманизм разрушает альтруистическую, внеутилитарную потребность в другой личности, возможность сопереживания с ней в рамках человечески-достойного, радостного взаимопонимания. Если личность последовательно связывает себя с «другими» лишь болезненно-односторонними, воинственно-проникновенными отношениями ненависти, злобного подчинения, она обрекает себя не только на моральный распад, но и – в конце концов – на общую десоциализацию. Недаром «сверхчеловек», абсолютно и неизменно преданный злу, не более как романтическая фантазия, с помощью которой злу хотели придать грандиозность личностного плана. Для того чтобы сохранить хоть какие-то каналы нравственно-психологической причастности к миру ценностей, который создается объединенными усилиями всех «других», эгоистический индивид должен был бы быть непоследователен злу и пороку, время от времени склоняясь на сторону добра. Но тогда моральная раздвоенность будет вечным учением такого индивида, как бы превращая все его успехи в поражения, а поражения – в непрошеные «успехи».


Нравственно-психологический мир личности знает свою иерархию норм, привычное соподчинение мотивов, определяемое внедренной в психику человека ценностной ориентацией. Эта ориентация вместе с главными нравственными принципами цементирует духовный мир личности в нравственном отношении, обусловливает смыслообразование всех частных мотивов поведения, их иерархию и т. п. Все это определяет и относительную устойчивость нравственно-психологической жизни человека, всей совокупности его позиций, интересов, предпочтения ценностей и т. д. «Внутренние соотношения главных мотивационных линий в целокупности дея-тельностей человека образуют как бы общий «психологический профиль» личности»1.


1 Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность, с 222.


Что же происходит с личностью, у которой ценностная ориентация действительно перерождается в садическую? А эгоистическое своеволие становится принципом межличностных отношений, подчиняющим все иные мотивы и побуждения человека? Происходит перестройка всей иерархии мотивов и формирование стойкой, болезненной потребности в аморальном, асоциальном поведении. Открывается перспектива общей десоциализации личности, распада ее духовного мира. Садическая жестокость – это средство насильственного овладения душевным миром жертвы, его завоевания со временем из средства становится целью. Появляется потребность в мучительстве других, т. е. садическая патология психической жизни индивида. Разрушаются самые основы человеческой индивидуальности. Деятельность индивида со временем сталовится импульсивной, неуправляемой с его стороны. Смыслообразующая функция сади-ческого этического принципа ослабевает, перерождаясь в психическое заболевание – патологию маниакальной сексуальной агрессивности. Наступает резкое снижение подконтрольности поведения, растет сумма нецеленаправленных действий и расторможенность реакций индивида. Маниакальная сексуальная агрессивность, эта психическая патология человека, складывается, проходя свои этапы, в формах, сходных с другими психическими заболеваниями, например хроническим алкоголизмом1.


1 См.: Зейгарник Б. В. Личность и патология деятельности. М., 1971, с. 40-63.


Этика садического эротизма, таким образом, означает не только сознательное предпочтение аморализма, общее разрушение нравственного здоровья личности, но и в каких-то своих гранях стоит в непосредственной близости к логике патологического перерождения психики индивида.


Понятие счастья, как отмечает английский этик Энтони Кепни, содержит в себе «парадокс». С одной стороны, счастье – это глубоко личное, интимное «состояние» ощущения своего единства с миром, полноты бытия и т. д. Но, с другой стороны, это состояние не возникает само по себе, для его достижения требуются определенные средства, которые могут находиться в существенном противоречии с предполагаемым результатом. Можно ли, например, назвать счастьем наркотическую эйфорию? Автор справедливо отмечает, что, «оценивая счастье, мы должны рассматривать не только удовлетворение желаний, но также природу самих этих желаний»1.


1 Kenny A. Happiness.-In Moral Concepts, y. Jein» berg (ed.), Oxford. 1974, p. 51.


В этом смысле было бы совершенно несправедливым выделение счастья как некоего эпифеномена, «возвышающегося» над ситуацией, абсолютно безразличного к тем путям, которые к нему приводят.


Нравственно-психологическая критика морали антигуманизма должна раскрыть весьма своеобразный вопрос: о природе чувств удовлетворения, наслаждения, даже уверенной правоты, которыми окрашиваются эгоистические действия индивида. Она должна увидеть как психологический, так и нравственный смысл того извращенного удовольствия, которое возникает через самоутверждение с помощью поведения, откровенно продиктованного «злой волей» (И. Кант). Ведь, несомненно, следование злу в поведении требует нередко преодоления препятствий и зачастую значительной мобилизации душевных сил личности; кроме того, оно знает свои взлеты и падения, свою особую интенсивность.


Было бы проще всего, подходя к вопросу с чисто психологической точки зрения, делить эмоционально-волевые реакции человека на «положительные» и «отрицательные». Тогда с одной стороны расположились бы «доброжелательность», «любовь», «сочувствие», «достоинство», «гордость», «доверие», «честолюбие», «смелость», «преданность», «радость» и т. п., а с другой – «злобность», «ненависть», «месть», «зависть», «презрение», «страх», «обида», «непримиримость», «отвращение» и т. п. И вся проблема выглядела бы как увеличение «положительных» чувств за счет «отрицательных». Однако так просто этот вопрос не решается. Не всякая психологически «положительная» реакция индивида положительна в социально-нравственном отношении, так же как не всякая «отрицательная» – отрицательна. В русском языке недаром есть удивительно емкое понятие «злорадство», т. е. «радость злу», удовольствие от наблюдения несчастий окружающих. В психологическом плане это чувство можно считать «положительным», но разве оно положительно в ценностном, нравственном значении? То же самое можно сказать и об «отрицательных» по психологической форме чувствах – ненависти, гневе, презрении и т. п. Ненависть к врагу, гнев против несправедливости, презрение к предателю – все это не только необходимые эмоционально-волевые реакции морально стойкого человека, но их вряд ли можно считать «отрицательными» нравственно. Между психологическим и нравственным подходом к делению на «положительное» и «отрицательное» есть существенная разница: это деление совершается по разным основаниям. В морали «положительным» почитается то, что отвечает позитивной системе ценностей, и «отрицательным» – то, что ей противоречит, наносит ущерб. Защита нравственно-положительных ценностей, даже если чувства, которые она вызывает, носят психологически «отрицательный» характер, имеет позитивный в нормативном отношении смысл. Вместе с тем здесь мы сталкиваемся со сложным нравственно-психологическим парадоксом – моральной удовлетворенностью, достигаемой в результате действий, сопровождаемых психологически «отрицательными» реакциями (ненавистью, гневом, непримиримостью, обидой, местью и т. д.). В этом парадоксе скрывается отчасти и тайна той – пусть временной, мрачной и ложной – «привлекательности», которой окружает себя антигуманизм. Нравственно-психологический энтузиазм его адептов опирается на своеобразную систему антиценностей, антиидей, придающих ему смысл самоутверждения через эгоистически злобное своеволие, бунт против моральности. И самой последовательной, окончательной такой системой является человеконенавистничество.


Между гуманизмом и антигуманизмом в нравственности пролегает качественная грань, они несовместимы как методы построения, отсчета ценностей, как способы регулирования поведения человека. Однако эта несовместимость, этот разлом на противоположность обыденному моральному рассудку нередко малозаметен: ему бывает затруднительно провести абсолютно четкую (при всех жизненных условиях) разграничительную линию между самоотверженностью и жертвой, гордостью и тщеславием, героическим порывом и эгоистическим своеволием, состраданием и жалостью и т. д. Движение нравственных чувств – в колебаниях от удовлетворенности, радости и до неудовлетворенности, страдания – происходит таким образом, что здесь к тому же нет, как отмечалось, полного совпадения «положительного» и «отрицательного» в нравственном н психологическом значении этих понятий. Это еще больше запутывает обыденный рассудок. Этим-то и пытались всегда воспользоваться приверженцы антигуманной морали: из следования нравственно негативным ценностям они пытались извлечь психологический эффект чувства удовлетворенности, радости, самоутверждения индивида. И тем самым окружать антигуманное поведение ореолом личной приятности и привлекательности. Однако именно в своем внутренне наиболее последовательном варианте – садическом – мораль антигуманизма показала ложность этого ореола. Чтобы поддержать постоянный накал, напряжение страсти в творении зла, садическому герою приходится искать все новые жертвы и новые формы преступных наслаждений. Наступает момент пресыщения: страдания и несчастья жертв, перестав быть необычно-запретными, уже не вызывают извращенного сладострастного удовольствия. Порок, отделенный от добродетели, становится скучен. И бессмысленно пуст: у садического героя пропадает способность видеть в мучимых им жертвах человеческие существа, а следовательно, отождествлять их страдания со своими «радостями», их несчастье со своим «счастьем». Нравственно-психологическая нечувствительность, равнодушие естественно проистекают из общей его отделенности от других, его самоизоляции от мира человеческих ценностей. Исчезает, следовательно, запретная сладость насильственного своевольного прорыва в чужой эмоционально-духовный мир, развеивается иллюзия преодоления тотального одиночества с помощью силы и подчинения1.


1 Это удачно показывает в своем литературно-философском анализе В. Ерофеев в статье «Метаморфоза одной литературной репутации. (Маркиз де Сад, садизм и XX век)».- Вопросы литературы, 1973, № 6. Автор обращает внимание читателей на тревожный факт: реабилитацию садической этики в общественной психологии на Западе, протекающую в общей связи с антигуманной «девальвацией» личности. Весьма примечателен и пространный перечень имен тех, кто в той или иной мере идеологически (прежде всего эстетически и этически) поднимает на щит салическую философию (М. Эн, Ж. Лели, А. Бретон, А. Арто, Ж. Женэ, Р. Барт и другие),


Говорят, что горьки несбывшиеся желания; в действительности – еще горше отсутствие желаний. И самая страшная разновидность такого отсутствия возникает в результате атрофии моральных устоев жизни. Было бы, конечно, неверно ограничиться нравственно-психологическим анализом этики откровенного аптигуманизма, не замечая тех социально-политических последствий, к которым она ведет на практике, если ей удается на время овладеть умами и чувствами не разрозненных одиночек, а значительных масс людей. Буржуазное общество делает человека «рабом своей собственной подлости»2,


2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч, т. 12, с. 4.


и это рабство имеет свою логику развития как для отдельной личности, так и для тех социальных движений и групп, которые его выражают. Мораль воинственного антигуманизма с его антиидеей о «счастье одного на несчастье других» оказывается эмоционально-идейной закваской наиболее реакционных радикально-консервативных и просто фашистских движений. Антигуманизм всегда исторически, социально конкретен. Зло, на которое он опирается, не просто отсутствие добра и даже не только отрицание добра. Зло имеет свое содержание, свою динамику, свою систему целей и средств. Из этики человеконенавистнической, своевольно-индивидуалистической вырастает, при определенных условиях, мораль «коллективного» антигуманизма, нравственность сообщников в разрушении «скучного» добра и добродетели. Фашистское представление о «сверхчеловеке» недаром дополнялось идеями о «чистоте расы», «жизненном пространстве», «чистоте крови» и т. п. Это была попытка выразить агрессивные, человеконенавистнические идеи на языке псевдоколлективистской морали, сделать зло положительной программой поведения масс. Их силу воздействия создавала не псевдонаучная форма и даже не шовинистическая интерпретация истории немецкого народа, а ценностная схема, доступно и в ореоле возвышенности и силы выражавшая самые темные стороны психологии взбесившегося мещанина, озверевшего индивидуалиста, аккумулированные им громадные запасы ненависти к другим людям. Когда фашисты в Германии стали разрушать памятники, одной из первых жертв стал памятник Людвигу Фейербаху с его эпитафией: «Твори добро из любви к человеку». Этот факт глубоко символичен: не добро, а зло, не любовь, а ненависть служила движущей нравственной силой фашистского движения. Связь фашистской морали с крайними формами антигуманизма настолько очевидна, что доказывать ее нет надобности.


Когда морали противопоставляется идеал жизненной силы, мощи индивидуального своеволия, то это значит, что наступление ведется на самые основы моральности индивида. Ницшеанское восхваление этого «ликующего чудовища» – «белокурой бестии», которая гордо и со спокойной совестью режет, жжет, пытает, насилует, было этико-эстетиче-ской (хотя еще только спекулятивной) попыткой возвеличивания садизма, возведения его в ранг нормы в отношениях между «низшими» и «высшими». И недаром один из теоретиков неофашизма, Э. Юнгер, занялся оправданием войн, взяв за основу категорию Эроса и прибавив к нему Кровь, Огонь, Ужас, Боль; не случайно фашистские идеологи А. Боймлер, А. Розенберг, Э. Крикк пытались приспособить ницшеанское отрицание гуманизма для нужд национал-социализма1.


1 Как заключает советский исследователь ницшеанства С. Ф. Одуев, «дух Заратустры, бесспорно, витал над фашистской империей» (Одуев С. Ф. Тропами Заратустры. М., 1971, с. 183). В его книге содержится серьезный анализ ряда нравственно-психологических иллюзий, стимулировавших антигуманистический активизм фашистского движения…


Мораль антигуманизма опасна не только в ее открыто циничном, например садическом, выражении. Не менее опасна она в превращенных, прикрытых, сублимированных формах. Формах, где аморальное наслаждение от насилия, подавления, унижения другого человека прикрывается облицовкой долга, мести, бюрократической необходимости и т. п. Художественная литература дает массу примеров моральной мимикрии низменных устремлений к насилию, агрессивности, деспотйзму и т. д. Ланден, герой романа Ф. Мориака «Дорога в никуда», ненависть, которую он испытывает, заключает в «облик долга: безотчетная маскировка вызвана была врожденным преклонением Ландена перед добродетелью. Все ужасные признаки, которые могли бы предостеречь его против того, что таилось в нем, видны были только другим…»1.


1 Мориак Ф. Дорога в никуда. М., 1957, с. 57.


Довольно типичный случай перелицовки добродетели, использования ее формы и буквы для того, чтобы дать простор для низменных, аморальных побуждений. Впрочем, эти побуждения нередко принимали садический вид, с той или иной степенью сексуальности. История войн и реакционных движений снабжает здесь нас более чем достаточным материалом: публичные избиения, пытки, означающие надругательство над полом истязуемых, массовые изнасилования, издевательские раздевания и медицинские «осмотры», фотографирование в унизительных позах и пр. Антигуманизм массовых реакционных движений прикрывается требованием «возвышенных» целей, облицовкой «долга», преступного лжеколлективизма и круговой поруки соучастников; но он прорывается в том исступленном энтузиазме при употреблении насилий и надругательств над личностью, которые выплескиваются в массовом масштабе, раскрывая его человеконенавистнический нравственно-психологический смысл. Важнейшей движущей причиной поведения таких людей становится ненависть. Недаром Гитлер считал, что мировоззрение, познание – это «неустойчивая платформа для масс», что стабильным чувством, их цементирующим, является ненависть; а Геббельс в качестве «методологического принципа» пропаганды называл необходимость выдвижения для «толпы» определенных «объектов для ненависти», без которых ее активизм угасает1.


1 См.: Галкин А. А. Германский фашизм. М, 1967, с. 300-301.


«Я освобождаю вас от химеры совести!» – этот вопль фашистского маньяка как нельзя более откровенно демонстрирует воинственный аморализм реакционных движений XX столетия, поставленный на службу массовому человеконенавистничеству. Приверженцы фашистского движения приучались, таким образом, к состоянию перманентной, мобилизующей все эмоционально-волевые силы индивида ненависти, концентрируя в каждый момент ее на отдельном лице, группе или национальности. Обычно его воинственная агрессивность в отношении своих жертв прикрывалась флером моральности – преданности реакционной идеологии. Внутренне же она скрывала зловещее явление: патологическое наслаждение от того, как причинение людям страданий ввергает их в пучину несчастий, унижает их, ломает их судьбы. Причем чем чище и выше жертва в нравственном отношении, тем более извращенное удовольствие находил такой садист в ее мучениях.


* * *


Нравственность подчиняет себе – даже в социально однородной среде – не всех людей подряд, а с «пропусками», отклонениями. Исключения не принимаются в расчет в рамках философско-исторических обобщений широкого масштаба, но они крайне важны, взятые даже как аномалии, для понимания личностных координат течения нравственной жизни. Без введения этих координат невозможно полноценно определить нравственное жизнеустройство в обществе, состояние того наиболее неуловимого субъективного фактора истории, который называется нравственным мироощущением – самого себя и окружающих, моральным самочувствием человека. В этом мироощущении сексуальной сфере жизнедеятельности человека принадлежит значительная роль. Свободная, радостно-творческая атмосфера личной жизни не полна без нормального течения сексуально-эротических отношений, без любовно-страстного сопереживания, взаимозаинтересованности, взаимопонимания людей. И в социалистическом обществе недостатки воспитания в этой сфере, неблагополучный личный сексуальный опыт, принятие ложных установок, отсталых представлений об отношении мужчины и женщины могут оказывать пагубное влияние на нравственный мир личности. В сексуально-эротической сфере взаимоотношений также есть своя логика, направляющая развитие личности по тому или иному нравственно-психологическому пути: от возвышенно-благородного, пронизанного человечностью и сорадостью, до вульгарно-низменного, сладострастно-своевольного. Диапазон моральности жизни человека где-то в своих корневых, эмоционально-психологических основаниях оказывается подвержен воздействию сексуально-эротических потребностей и стимулов. И для общества не безразлично, разумеется, какой нравственный смысл приобретают у людей эти потребности и стимулы. В самой сексуально-эротической сфере жизнедеятельности личности есть такие нравственно-психологические проблемы, которые не исчезают оттого, что о них умалчивают. И задача здесь состоит не просто в развертывании сексологических исследований, пропаганде культуры сексуально-брачных отношений и т. д. (вопросах, которые лежат на рубеже медицины и конкретной социологии). Но и в решении ряда нравственно-психологических проблем, возникающих в этой интимнейшей сфере: о соотношении (коллизиях) нравственного, человечного содержания эротических наслаждений и их психофизиологических, природно-биологических особенностей, механизмов; о развертывании в них эмоционально-волевых спонтанных, самоотверженно-страстных сил индивида и сохранении гуманно-чуткого отношения к душевному миру, достоинству другого человека; о возможностях любовно-эротического сопереживания в передаче эмоционального богатства и красоты внутреннего мира личности; о степени и смысле «родовой» сопричастности с человечеством, которые в них могут достигаться (или не достигаться); о закономерностях взлета и угасания, развития и старения эмоционально-физиологической и нравственно-психологической сторон любви; и т. д.


Изучение всех этих вопросов требует философско-этического обобщения самых, казалось бы, индивидуально-своеобразных механизмов психики, функционирования морали на всех ее «этажах»: на уровне подсознательном, эмоционально-волевом, рационально-рефлективном. В этом случае этика должна учить человека верным приемам морального самоанализа. Эта своеобразная нравственная гигиена мышления – необходимый компонент общекультурного развития личности. Этика может избавить человека от наивной простоватости в отношении к самому себе, снисходительности к собственному эгоизму и порокам. Она может научить его не бесконечной рефлексии, а такой требовательности, которая исключает самообман, позволяет ясно увидеть все то темное, косное, эгоистичное, что таится в закоулках его сознания и чувств. Нравственный самосуд человека – необходимое звено его душевной жизни.


Опыт борьбы с самыми реакционными моральными представлениями – антиидеями, в частности с мыслью о том, что «счастье одного строится всегда на несчастье другого человека»,- показывает, что нет непроходимой пропасти между социально-политическим, идеологическим их выражением и действием на арене души отдельного индивида. Нравственно-психологическая критика этих антиидей марксистско-ленинской этикой должна перекрыть каналы их воздействия па процесс нравственной жизни личности. Только в этом случае она будет не только непримиримой и верной теоретически, но и беспощадно-действенной в социальной психологии, в очистительном воздействии на моральные искания и опыт миллионов людей.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх