2. Моральное отчуждение и его судьбы при империализме Наибольшей и...

2. Моральное отчуждение и его судьбы при империализме

Наибольшей интенсивности, болезненности и враждебности для нравственно-психологического состояния личности одиночество достигает в отчуждении. Моральное отчуждение человека – исторически специфический, порожденный всем строем капитализма «пик» одиночества. Отчуждение наделяет одиночество индивида такими социально-нравственными свойствами, которые ранее ему в такой мере не были присущи. Это уже не только разъединенность с другими людьми, непо-нятость и заброшенность, а постоянное ощущение холодной враждебности, разлитой в мире человеческих взаимоотношений, с их стихийными всплесками взаимной ненависти, водоворотами чуждых, злобных сил, не только превращающих личность в марионетку, но и обкрадывающих, «пожирающих» весь ее душевный мир, жестоко карающих всякое проявление ее индивидуальности, ее нравственно-психологической неповторимости.


Моральное отчуждение лишь одна из сторон процесса всеобщего отчуждения человека при капитализме. Само понятие «отчуждения личности» есть предельно общее понятие, в нем органически слиты экономический, социально-политический, моральный, психологический, художественно-эстетический аспекты. Именно таким – целостным – предстает отчуждение у К. Маркса в его «Экономическо-философских рукописях 1844 года». В этом – обобщающая сила категории отчуждения. Но в этом же – ее слабость, вытекающая из чрезвычайной широты и всеохватываемости. Да и сам смысл отчуждения глубоко синтетичен. Под отчуждением понимается не только опредмечивание и отделение результатов деятельности от человека, но и превращение их, во-первых, в самостоятельные, неподвластные ему силы, во-вторых, насильственно господствующие над ним и, в-третьих, чуждые ему и враждебные. Попробуйте исключить из этого общего понимания хоть один из аспектов (господство или враждебность), и об отчуждении в прямом, строгом смысле слова говорить уже не придется. Даже без нравственно-психологического ощущения отчуждения (т. е. угадывания в порабощающих ее силах чуждого й враждебного) оно не является отчуждением в полном значении этого понятия. В этом случае уместны другие, более конкретные, более четкие научные категории (эксплуатации, товарного фетишизма и т. д.). Моральное отчуждение (впрочем, как и отчуждение вообще) есть специфический феномен капиталистического общества, а не всеисторический рок и даже не коллизия, которая присуща всем без исключения антагонистическим общественно-экономическим формациям.

[В нашей философской литературе нет единого мнения по этому вопросу. Одни авторы (Н. И. Лапин, И. С. Нарским и другие) считают, что отчуждение существовало во всех классово-антагонистических формациях, что оно неизменно сопутствует частнособственническим отношениям. Другие (Л. Н. Митрохин, Б. Н. Воронцов и другие) рассматривают отчуждение в качестве специфического явления, появившегося лить с капитализмом. Последнее кажется нам более верным и с точки зрения соответствия историческим фактам, и в плане истории марксистской философии. Действительно, если отчуждение выводить из отчуждения труда, то как быть с рабовладельческим обществом, где отчуждение индивидуальных сил работника (рабство) есть не следствие, а причина отчуждения труда? При феодализме социальные силы, порожденные человеком, выступают как отношения личной зависимости и не выглядят как чуждые, нечеловеческие силы. Поэтому вряд ли можно говорить об отчуждении и при феодализме. Думается, что те исследователи, которые находят отчуждение во всех классово-антагонистических обществах, по существу, отождествляют его с эксплуатацией. Однако эксплуатация, угнетение (различные исторические виды «несвободы»), хотя они и схожи с отчуждением, могут протекать в своеобразных – и более простых – формах, которые нельзя в прямом смысле слова квалифицировать как отчуждение. Что касается историко-философского аспекта, то мы должны рассматривать его шире, выходя за рамки одних только «Экономическо-философских рукописей 1844 года» К. Маркса. В «Рукописях» действительно встречаются формулировки, которые свидетельствуют о том, что их автор при первом, первоначальном подходе связывал отчуждение с историческим существованием частной собственности вообще; отсюда-то и можно сделать вывод, что отчуждение присуще всем классово-антагонистическим формациям. Однако следует иметь в виду историческое развитие, углубление взглядов К. Маркса. Ведь в «Рукописях» положения о различиях между общественно-экономическими формациями еще не сложились. Они появляются поздпее,- начиная с «Немецкой идеологии» К. Маркс проводит такие различия между добуржуазными обществами и капиталистическим способом производства, которые убедительно говорят о том, что отчуждение есть специфический продукт капитализма. Особенно наглядно это видно в «Экономических рукописях 1857-1859 годов» и, наконец, в первом томе «Капитала». В частности, в подготовительных материалах, предшествующих «Капиталу», К. Маркс постоянно возвращается к этому вопросу, как бы полемизируя с некоторыми положениями из своих «Рукописей» 1844 г. На это указывает, в частности, французский марксист Л. Сэв, который справедливо считает, что Марксов анализ этой проблемы в его зрелых работах был «изменением теории отчуждения, и в этом смысле анализ показал, что не абстрактное отчуждение человека производит формы капиталистической эксплуатации, а, напротив, капиталистическая эксплуатация порождает конкретные формы отчуждения» (Сэв Л. Марксизм и теория личности. М., 1972, с. 115). То есть если брать позицию К. Маркса в ее историко-философском развитии, обогащении, углублении, то можно, по нашему мнению, сделать вывод о том, что автор «Капитала» рассматривал отчуждение как специфическое явление буржуазного способа производства, неизвестное в общем и целом добуржуазным классовым обществам – рабовладению и феодализму. (См. об этом подробнее: Титаренко А. П., Воронцов В. Н. Понятие отчуждения и его место в системе категорий марксизма. - Вопросы философии, 1978, № 11.)]


Проблему собственно нравственного отчуждения человека, ее научно поставил и решил впервые К. Маркс в своей общей диалектико-материалистической концепции отчуждения. В отличие от многих современных буржуазных мыслителей, превращающих нравственное отчуждение во всеисторический рок существования человека, К. Маркс рассматривал нравственный аспект отчуждения материалистически. Уже в «Рукописях» 1844 г. (произведении, на которое так любят ссылаться современные буржуазные интерпретаторы К. Маркса, превращающие его в «моралиста особого толка») он показывает, что в общем потоке отчуждения различные стороны общественной жизни играют совсем неодинаковую роль. В основе всех видов отчуждения лежит отчуждение в сфере экономической – отчуждение труда. Оно понимается К. Марксом как комплексный процесс: отчуждение продукта труда, отчуждение процесса труда, самоотчуждение его человеческой сущности, отчуждение человека от человека (выражающееся в противоположности позиций пролетария и капиталиста). Продукт труда обособляется от рабочего как нечто чуждое ему и порабощающее его. Сам процесс труда превращается для рабочего во внешнее, мучительное самоистязание. «…Он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным», [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с 90.] – пишет К. Маркс (причем весьма примечательно употребление им нравственно-психологических характеристик «счастливого» и «несчастного» состояния). Происходит самоотчуждение сущности пролетария, отпадение его «человеческой сущности», «сам он обесценивается и лишается достоинства», [Там же, с. 89.] все его человеческие силы оказываются лишь средством для его «животного» существования. Все эти качества, которые теряет человек, как бы всасываются миром капиталистических отношений, заключаются в форму отношения вещей и там персонифицируются (позднее, в «Капитале», К. Маркс раскроет этот процесс как «товарный фетишизм»). Наступает отчуждение людей друг от друга, их «взаимообособление»: «Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой человек». [Там же, с. 94] Эти объективные процессы – общественная, материальная основа всех форм отчуждения человека. Над ней возвышаются другие виды социального и духовного отчуждения, в том числе отчуждение моральное.


Моральное отчуждение – также не одноплановый, а многоплановый процесс. Во-первых, это отчуждение от личности ее способности (и права) на моральное творчество, на производство нравственных ценностей. Такое производство, такое творчество становится делом откровенно безличным, совершающимся где-то в таинственных недрах «общества вообще», «человечества», «государства», но никак не во внутриличностном мире. Это – «безличное дело» выглядит для отчужденного индивидуального сознания как нечто чуждое, как демоническая сила, отобравшая у сознания его творческие функции. И не только как чуждое, но и как враждебное. Отчужденное от человека, духовное производство ценностей кажется индивиду постоянным процессом создания новых пут, оков, запретов, обременительных обязанностей, подавляющих его индивидуальность, его волю и «свободу». Причем отчуждение от личности способности к моральному творчеству имеет несколько аспектов. Это не только отчуждение способности создавать новые нормы, запреты, правила, требования, т. е. новые нравственные ценности (процесс сам по себе длительный, сложный, где индивидуальные удачи не так уж часты, а общий, успешный результат определяется прежде всего коллективными усилиями). Но и отчуждение способности творчески реализовывать уже действующие нормы в неповторимо-конкретных ситуациях. Такая – наиважнейшая для массового поведения – нравственная способность подменяется механическими автоматизмами, равнодушным выполнением ряда предписываемых действий, в различных ситуациях общения для каждой из которых ему уготовлена определенная стандартная «маска» (которая не только скрывает личину действующего, но и является глухой преградой для нравственного взаимопонимания, взаимодействия мыслей и чувств общающихся).


Во-вторых, это отчуждение от личности действующих норм и запретов морали. Они начинают выглядеть как чуждые, враждебно-порабощающие его силы, не имеющие ничего общего с его внутридушевным миром. Моральная императивность (обязательность) норм выглядит как полностью «внешнее» принуждение, не вытекающее из внутрилич-ностных потребностей, побуждений. Нравственное «надо», моральное «должен» уже не звучат как личное решение, как убежденное «не могу поступить иначе», а выглядят как терзающие индивида, мучительные для него «внешние» обязанности. Ответственность становится чисто внешним, а потому формальным отношением к поведению.


Так наступают, в-третьих, отчуждение от человека его нравственной сущности, его моральное раздвоение на «подлинную» и «неподлинную» сущность. Причем трагедия этого отчуждения при капитализме состоит прежде всего в том, что «неподлинно» выглядят нормы, цели, идеалы, т. е. социально значимые, крупномасштабные моральные ценности, а «подлинно» – случайные, мимолетные интересы, даже капризы, пустое эгоистическое своеволие индивида.


Наконец, в-четвертых, происходит отчуждение человека от нравственного мира, от нравственно-психологического состояния другого человека. Этот другой мир оказывается таким же отдаленным, как чужие звездные миры. Он окружен панцирем непонимания, «неузнавания». Это чуждый, изначально враждебный мир, к которому следует относиться с опаской, быть настороже: ведь от него можно ждать всяких неожиданностей, каверз, разрушающих спокойно-мертвую тишину отчужденного существования. Впрочем, такой отчужденный моральный мир «Другого» вовсе не обязательно стремиться понять: его, как чуждый и враждебный достаточно либо насильственно поработить, подчинить, либо, выгодно для себя использовав, оттолкнуть как ненужный. Нравственно-психологическая рознь, вражда – неизбежный компонент морального отчуждения человека от человека при капитализме. Эмоционально-нравственная потребность в близком, однозвучном нравственном мире, тоска по своему alter ego, вызываемая одиночеством, постоянно заглушается страхом перед возможной враждебностью, насмешливостью этого мира, перед угрозой попасть к нему в плен, быть «использованным». В результате развитие морального отчуждения человека от человека прямо перерождает, нравственно-психологически опустошает внутренний мир индивида; он, как говорит А. Швейцер, уже «не имеет больше ничего своего и даже испытывает в некотором роде страх, что от него может потребоваться это свое». [Швейцер А. Культура и этика. М., 1973, с. 43]


Моральное отчуждение (и самоотчуждение) личности в капиталистическом обществе можно охарактеризовать разными понятиями: опустошенности и дезориентации, деперсонализации и стандартизации, одиночества и изоляции, потери ценностей и надежды и т. п. Но суть их – в утере морального резонанса человека с другими людьми и в раздвоении человека на две половины – «подлинную», которая запрятана и унижена, и ролевую, ущербно-функциональную, которая как чуждая сила уничтожает самый смысл и «самость» его индивидуального существования. Это, говоря словами К. Маркса, раскол человека на личность и случайного индивида. Наступает болезненное различение им внутри себя самого подлинной индивидуальности и рутинной роли «существования» как противоположных, враждебных друг другу сфер. Корни подобного отчаянного нравственного самочувствия личности лежат, по мысли К. Маркса, в самом фундаменте буржуазного общества – в господствующих производственных отношениях. Личность, поставленная на липкую ленту бездушного конвейера по воспроизводству капитала, неизбежно начипает чувствовать себя заброшенной, одинокой, подавленной, отчужденной от своего самобытного «Я» с его моральными потенциями и надеждами.


Товарный фетишизм порождает в обывательском буржуазном сознании ненасытную жажду присвоения и потребления вещей. Создаются лжеценности, погоня за обладанием которыми превращается в сокровеннейший смысл всей жизнедеятельности обывателя. Потребление из удовлетворения естественных и культурных потребностей, из удовольствия, наконец, превращается в самоцель. Акт купли и потребления нередко теряет всякую связь с пользой. Даже потребление культурных ценностей уже нередко не затрагивает глубинного морального мира личности, а имеет внешний, престижный смысл. Потребительская система мотивации губит мотивацию моральную: предметы потребления выступают для личности как отчужденные знаки социального статуса, который теперь достигается не нравственными поступками и героическими усилиями, а простым актом покупки. Развитие «отчуждения вещей» ведет на империалистической стадии буржуазного общества к «статусному потребительству» и присвоению культуры, формированию престижных эрзац-ценностей и т. д.


Нравственное самосознание болезненно переживает безысходную разорванность «должного» и «сущего», внутреннюю дезинтеграцию присущих ему норм, оценок и требований. Собственно говоря, это состояние саморазорванности сознания, оказывающееся морально невыносимым, и послужило экзистенциалистам моделью духовной жизни современного человека. Но стремление преодолеть коллизии нравственного сознания индивида на путях чисто внутренней перестройки его структуры и содержания, перестройки, отделенной от реального, социального преобразования действительных условий существования человека, с самого начала было обречено. Попытка преодолеть отчуждение «в одиночестве» чисто психологически оказалась вредной иллюзией, ведущей в своем последнем выражении к моральной «анемии» человека.


Империализм, особенно в условиях научно-технической революции, доводит нравственно-психологическое отчуждение до такой грани, за которой опустошенность приобретает уже бесчеловечные, точнее говоря, «нечеловеческие» признаки. Одиночество, страх, ощущение неполноценности, потеря смысла жизни и т. д.- все это психологические чувства, разумеется, разрушительные для нрав-ственного склада личности, но все же человеческие чувства. Отчуждение, доведенное до своих крайних пределов, перерастает в новое, еще более реакционное явление нравственной жизни, знаменующее собой появление человека, не способного ощущать этих мучительных нравственных чувств. Ощущение враждебности, одиночества, страха и т. п. подавляется за счет прямого опустошения внутридуховного мира человека и включения его в коловращение «формальных коллективов» с принятыми внешними, этикетными формами поведения. Коллизия личности и общества при капитализме расширилась и углубилась. И появление морально обескровленных, «роботизированных» обывателей, не способных ни на что, кроме спокойного равнодушия, конечно, не свидетельство выхода из этой коллизии, а проявление ее крайне антигуманной разновидности.


Регрессивные тенденции, присущие буржуазному нравственному сознанию, на стадии империализма обнаружили зловещее сходство с самыми консервативными, косными нравственными системами прошлого, в частности с феодальной моралью. Недаром ныне все больше набирают силу идеи о «возвращении к средневековью», о формировании «морали нового феодализма» и т. п. Всеохватывающая формально-бюрократическая ритуализация поведения человека говорит о замене ситуации по-буржуазному свободного выбора индивида в условиях прежней конкуренции на ситуацию несвободного, престижно-статусного освоения социальной среды. Растет регулятивная роль особых – групповых, «местнических» и т. п.- кодексов морали в ущерб общим нормам и принципам. Патерналистская мораль (т. е. иерархического покровительства, корпоративной ответственности) освящает новые отношения зависимости индивидов друг от друга, дополняет по-торгашески буржуазные способы использования других людей приемами насильственного манипулирования, престижно-иерархической конкуренции, «круговой» поруки и т. д. Престижно-статусный «группизм» подрывает универсализм буржуазной морали, толковавшей на заре капитализма о нравственном достоинстве «человека вообще». Меняется прежняя расстановка моральных ценностей в общественной психологии. В этих условиях вырождаются, вянут внутренние контрольно-императивные механизмы нравственного сознания (долг, совесть и другие), заменяясь автоматической, бездумной «преданностью» корпорации, группе и т. д. Гуманность, даже в ее старых, абстрактных, в реальности не обеспеченных требованиях, выхолащивается. Обнаруживаются тенденции усиления антигуманизма в нравах. Падает роль моральной рефлексии и самооценки, превращающихся в прекраснодушное славословие, и одновременно возрастает роль иррациональных, закрепляемых в автоматических стереотипах поведения формальных образцов «должного» и «принятого». Растет роль престижной, знаковой символики в моральной регуляции поведения. И все это совершается на фоне моральной дезориентации, крайнего эгоизма и своеволия, бурного роста преступности, распространения равнодушия в отношениях людей и т. д.


Регрессивные тенденции в буржуазном нравственном сознании, обусловленные развитием общества на империалистической стадии, обнаружили исключительную глубину: отсюда и та мрачная схожесть, перекличка этих тенденций с наиболее косными, жестокими чертами прошлой морали, освящавшей отсталые способы угнетения человека человеком. Рост реакционности буржуазной морали (а это находит свое отражение и в изменении функции, самой структурности нравственного сознания) выражается, в частности, и в том, что она «впитывает» в себя старый, выглядящий сейчас открыто регрессивно моральный опыт обуздания, подавления народных масс.


Конечно, регрессивные тенденции, которые обнаруживает господствующее моральное сознание при империализме, нельзя абсолютизировать, превращая в свидетельство «общечеловеческой моральной деградации» (Л. Мамфорд и другие). Передовые силы современности демонстрируют растущий, в том числе нравственно, протест, отпор широких народных масс, которые не могут смириться с навязываемым им процессом морального опустошения, распространения «организационной» морали послушания и рутинерского автоматизма.


Примечательно, что даже буржуазная социология нащупала факт обеднения внутриличностного нравственного мира, его вытеснения формально-ритуализированными формами регуляции поведения. Соответствующие наблюдения и обобщения мы можем найти у Э. Фромма, У. X. Уайта, Д. Рисмэна, М. Лернера и других. Появление «организационной» или «бюрократической» этики, о которой говорит У. X. Уайт, свидетельствует о возникновении новых, более реакционных условий социально-нравственной деятельности личности в буржуазном обществе. Складывается так называемая «личность организации», морально приспособленная к корпоративно-статусным отношениям. Ослабляются (и трансформируются) традиционно-буржуазные требования деловой честности, добропорядочности и т. п., небывалый расцвет получает «мораль покровительства» – патернализм. И не удивительно: в условиях деятельности безликих трестов и корпораций, насаждающих у себя, говоря словами Р. Миллса, «коллективную безответственность», требование буржуазной честности как бы повисает в воздухе, теряет свой адрес. Если ранее оно было способом обеспечения деловой репутации предпринимателя, действующего на свой страх и риск в условиях свободной конкуренции, то теперь оно становится окончательно ненужным и лицемерным, обращенным – лишь «сверху вниз» – требованием к трудящимся, угнетаемым монополиями. Образ энергичного, инициативного, самостоятельно принимающего решения дельца, столь типичный для эпохи свободной конкуренции, заменяется вереницей безликих, послушных и безответственных чиновников, чья автоматическая исполнительность является наилучшим ручательством их продвижения вверх, по бюрократически-корпоративной служебной лестнице. Личное покровительство, связи становятся важнее для индивида, чем оценка общественным мнением, чем моральное одобрение или осуждение. Даже деловые качества оказываются зачастую где-то на втором плане по сравнению с патерналистскими отношениями: ведь положение, престиж индивида зависят в первую очередь от этих отношений, не определяясь непосредственно его способностями, талантом.


Традиционная ценностная ориентация (на достижение богатства) оказывается для морального сознания большинства людей чем-то неосуществимым и формальным, теряя значительную долю реальности в массовом поведении. Сходство стандартизированного буржуазной культурой индивида с «нравственным манекеном» начинается с самого существенного признака: отсутствие ощущения личной самобытности. Подобный индивид воспринимает себя лишь через стандартное, внешнее, массовидное. Он действительно, оказывается, как бы органически лишен всей прежней богатой внутриличностной «игры» его моральных чувств, мыслей, порывов.


Пролетариат, осознавая пагубное значение наступления на внутриличностные стимулы и содержание духовной жизни людей при империализме, находит выход в классовом единстве, солидарности, в выработке новой морали, подлинно гуманистической.


Конечно, нравственное отчуждение – во всех своих многочисленных разновидностях – явление крайне живучее, его «эхо» люди ощущают и при социализме. «Неизбежный спутник прогресса свободы – борьба против нравственного отчуждения от труда, которое порой сохраняется некоторое время и после ликвидации его экономической основы…» [Косолапов Р. И. Социализм. К вопросам теории М., 1979, с. 181.] - утверждает Р. И. Косолапов.


Несомненно, что оскудение внутриличностных механизмов моральной императивности и самоконтроля, порождаемое антигуманными тенденциями империализма, есть величайший регресс. Пролетариат находит себе защиту от этого тотального обездушивания в подлинно гуманной, коллективистской морали. Эта мораль позволяет сохранить человеку его моральные ценности. Нравственная коллизия здесь в общем и целом выступает уже не столько как внутренняя коллизия сознания, а как противоречие между господствующей (буржуазной) системой норм и новой нравственностью, противостоящей этой системе открыто и недвусмысленно. Только новая, коммунистическая мораль, мораль борьбы и прогресса является выражением подлинно гуманных нравственных отношений, призванных преодолеть на деле, а не на словах мучительные коллизии межличностных контактов при империализме, навсегда покончить со всяческим нравственным отчуждением человека от человека.








 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх