• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Таврика — большой и весьма замечательный остров, имеющий много народов… Говорят, что там Озирис, запрягши быков, вспахал землю, и от этой-то пары быков получил имя народ.

Стефан Византийский

Прекрасная и суровая земля древней Таврики наделена неповторимым сочетанием редких и счастливых свойств: она для нас и "волшебный край, очей отрада"; и земля, где явлены многообразные следы различных культур, начиная с глубочайшей древности; и центральное звено в нерасторжимой связи этих глубоко уходящих корней с историей нашего Отечества. Место встречи почти всех основных культур древности (скифской, эллинской, иудейской) и средневековья (византийской, мусульманской, генуэзской, армянской) и соприкасавшихся с ними народов, обитавших на краю ойкумены — в Скифии и Сарматии, перечисление племенных названий которых заняло бы не одну страницу.

Край, с которым связано одно из самых ранних упоминании народа «русь» и знаменитый поход князя Владимира на Корсунь в 988 г., закрепивший культурную преемственность между самой мощной и просвещенной империей раннего средневековья, наследницей античных Греции и Рима — Византией и выступающим на историческую арену молодым русским государством. Его противоборство с наследником Золотой Орды — Крымским ханством и его покровителем — Османской империей завершилось присоединением Крыма к России в 1783 г. И здесь же, менее века спустя, Крымская война 1853–1856 гг., показавшая беспримерное мужество русского солдата, продемонстрировала со всей очевидностью неотвратимый кризис самодержавия.

Эти и многие другие вехи наглядно выявляют роль Крыма, который по праву считался перекрестком народов и культур: в течение веков через него шли морские пути, связывающие Русь с Европой и Азией, за них велась упорная борьба, увенчавшаяся победой только в XVIII в.

Попытаемся же увидеть и понять седую древность Таврики вначале через покровы окутывающих ее мифов и легенд, в которых своеобразно преломились элементы действительности; а затем постепенно опустимся на твердую почву добытых археологами фактов, научно обоснованных историками выводов.

В древнегреческих мифах и в землеописаниях немало места уделено Тавриде и омывающему ее берега Понту Эвксинскому. Примечательно, что с ними связан один из древнейших пластов мифов, сообщаемых античными авторами. В «родословной» древнегреческих богов и героев Понт, наряду с Океаном, выступает древнейшим прародителем титанов, мифических царей и народов. От брака Понта и Геи произошли, в частности, гарпии, горгоны, граи, форкиды — архаические доолимпийские женские божества. Таврида, наряду с Колхидой, выступает местом действия одного из самых известных мифов Эллады — сказании о походе аргонавтов, который традиция приурочивает к XIII–XII вв. до н. э. У Гелиоса, древнейшего доолимпийского бога солнца, было два сына, один из которых — Персей — стал царем Тавриды, а другой — Ээт — царем Колхиды, обладателем золотого руна, за которым отправились в поход аргонавты.[1] Охраняли же это руно, по словам Диодора Сицилийского, тавры и их священные огнедышащие быки.

По берегам противолежащих стран — Колхиды и Тавриды — бродили мудрые волшебницы, сведущие в целительных и губительных свойствах трав и камней: главной была Геката, дочь царя Тавриды Персея, которая, согласно Диодору, очень любила охоту, приобрела опытность в составлении смертоносных ядов, а также построила храм Артемиде и установила обычай приносить в жертву чужестранцев. От ее брака с Ээтом, царем колхов и меотов, произошли волшебницы Цирцея, знакомая нам по «Одиссее», и Медея, помогавшая Ясону похитить золотое руно. О сложных и тесных взаимосвязях населения Тавриды и Колхиды свидетельствуют и следующие детали рассказа Диодора: охрана золотого руна, от которого зависело благополучие и жизнь царя Ээта, была доверена именно таврам; дочь Ээта Медея, проведя аргонавтов к священному участку, где оно хранилось, на таврском наречии попросила стражу отпереть ей ворота.[2]

Интерес к Тавриде и другим припонтийским областям объясняется не только тем, что это — отдаленные неведомые земли, почти "потусторонний мир", подходящий для заселения мифическими героями. Греки стремились приобрести как можно больше реальных сведений о странах Северного Причерноморья, с которыми их издавна связывали торговые отношения. Страбон, будучи весьма высокого мнения об известных Гомеру географических сведениях, не сомневался в том, что события «Одиссеи» имели место на Понте, а попытки перенесения их в Океан, на запад, — просто поэтический вымысел. "Вообще люди тех времен, — пишет он, — представляли себе Понтийское море как бы другим Океаном, и отплывших туда воображали уехавшими столь же далеко, как и выплывших на большое расстояние за Геракловы столпы… Может быть, вследствие этого поэт перенес события из Понта в Океан… Может быть, и одноглазых циклопов поэт перенес из рассказов о Скифии: говорят, именно таковы аримаспы, которых вывел Аристей Проконнесский в "Аримаспее".[3]

Возникновение греческих колоний на северном побережье Черного моря, включая Крым, было подготовлено развивавшимися издавна, в течение не менее полутора тысячелетий, меновыми сношениями населения наших степей с южными странами, в том числе со странами Эгейского бассейна. О существовании исконных земледельческих культур в Северном Причерноморье свидетельствуют данные археологии. Рассказывают о них и мифы о легендарных обитателях севера гипербореях, ежегодно посылавших дары Аполлону Гиперборейскому на остров Делос; дары эти состояли из начатков урожая пшеницы, обернутых в пшеничную солому, которые передавались от одного народа к другому, покуда не достигали святилища Аполлона на острове Делос; обычай этот, начало которого теряется где-то во II тысячелетии до н. э., засвидетельствован и исторически в IV–III вв. до н. э. По мнению ученых, путь даров гипербореев отражает архаический торговый путь, по которому возили товары из Скифии.[4]

О древнейшем земледелии повествует миф, слова из которого взяты в качестве эпиграфа к главе. В греческой литературной традиции существовал рассказ о деяниях древнего царя или бога, наделенного всеми чертами "культурного героя", которого египтяне называли Озирисом, а греки — Дионисом. Решив приобщить людей к полезным открытиям и прежде всего научить их возделыванию хлеба и винограда, он отправился в длительное путешествие вплоть до Индии, неся всюду изобилие и радость, основывая города, которым давал одно и то же имя — Ниса.[5] Кстати Дионис и значит "бог Нисы": Стефан Византийский насчитывал в древности полсотни городов с этим именем. Побывал Озирис-Дионис и в Таврике, где также научил людей земледелию и виноградарству: именно с этим, согласно легенде, и связано название страны, поскольку священным животным как Озириса, так и Диониса был бык — по-гречески таврос. Именно таким его изображают рисунки на вазах — увенчанным виноградной лозой, в окружении сатиров и вакханок. Переправа священного быка с востока на запад, из Колхиды в Тавриду, увековечена в названии Босфор — бычья переправа.

Античная письменная традиция донесла до нас то скупые, то многословные сведения, где быль перемешана с легендой, о древнейших обитателях Крыма — киммерийцах, таврах, скифах. Сегодня, когда накоплен немалый археологический материал, сгруппированный под теми или иными условными названиями — по месту первых находок — в качестве памятников кемиобинской, кизилкобинской и других культур, встает сложная задача отождествления их с теми или иными племенами, фигурирующими у древних авторов. И хотя основными обитателями горного Крыма античная традиция называет тавров, четко отличая их от скифов, сегодня мы знаем, что этническая картина была гораздо сложнее и динамичнее: ее складывание определялось тем, что племена, с незапамятных времен двигавшиеся с востока и пытавшиеся закрепиться в Северном Причерноморье и в Крыму, по прошествии нескольких веков вытеснялись новыми волнами переселенцев. Нам известно, что примерно с VII в. до н. э. древнейших обитателей края — киммерийцев — вытесняют скифы; в III в. до н. э. скифов вытесняют сарматы и т. д. При этом осколки племен и народностей, некогда входивших в главенствовавший на полуострове союз племен, оттесняются в горы, где еще долго хранят свою этнокультурную самобытность. Предгорьям и горам Юго-Западного Крыма, стоявшим преградой на пути кочевников, суждено было играть особую — охранительную — роль в истории культур: к ним в полной мере можно отнести слова Г. В. Ковалевского о значении горных районов, которые "в противоположность низинам, уберегли в своих изолированных гнездах древнейшие и своеобразные реликты прошлого — осколки человеческих рас, наречий, старинные хозяйственные формы… обычаи, нравы, остатки растений и животных".[6]

Самый древний народ, населявший причерноморские степи и Крым и чье имя дошло до нас — киммерийцы: они обитали здесь на рубеже II и I тыс. до н. э. Геродот, посетивший Северное Причерноморье в V в. до н. э., киммерийцев, разумеется, не застал, и передавал сведения, оставшиеся в памяти местного населения, ссылаясь на уцелевшие географические названия — Боспор Киммерийский, на берегах которого находились поселения Киммерик и Киммерий, Киммерийские стены и т. д.[7] Согласно рассказу "отца истории", киммерийцы, вытесненные скифами, удалились в Малую Азию. Однако оставшаяся часть смешалась с победителями: в свете данных археологии, антропологии, лингвистики, киммерийцы и скифы — родственные народы, представители североиранского этноса, так что очевидно не случайно греческие авторы подчас путали или отождествляли их.[8] Вопрос об археологической культуре, соответствующей историческим киммерийцам, считается одним из сложнейших. Прямыми потомками киммерийцев некоторые исследователи считали тавров. Тем временем накапливавшийся археологический материал привел к выделению особой культуры, названной кизилкобинской по месту первых находок в районе Красных пещер — Кизил-коба. Ее носители жили там же, где и тавры, — в предгорьях, в то же время — с начала I тыс. до н. э. по III–II в. до н. э., занимались земледелием и отгонным скотоводством. Однако в культуре оказались существенные различия — так, у кизилкобинцев керамика украшена геометрическим орнаментом, у тавров он обычно отсутствует; разным был и погребальный обряд — первые хоронили покойников в небольших курганах, в могилах катакомбного типа, в вытянутом положении на спине, головой обычно на запад; вторые — в каменных ящиках, присыпанных землей, в скорченном положении на боку, головой обычно на восток. Сегодня кизилкобинцы и тавры рассматриваются как два разных народа, обитавших в течение I тыс. до н. э. в горной части Крыма.

Чьими же потомками они являются? Очевидно, корни обеих культур уходят в бронзовый век. Сравнение керамики и погребального обряда говорит о том, что вероятнее всего кизилкобинская культура восходит к так называемой позднекатакомбной культуре, носителями которой многие исследователи считают киммерийцев.[9]

Что касается тавров, то их наиболее вероятными предшественниками можно считать носителей кемиобинской культуры (по имени кургана Кеми-Оба близ Белогорска, раскопанного А. А. Щепинским, с которого началось ее изучение), распространенной в предгорном и горном Крыму во второй половине III — первой половине II тыс. до н. э. Именно кемиобинцами были поставлены в крымских степях и предгорьях первые курганы, обнесенные каменными оградами по основанию и увенчанные некогда антропоморфными стелами. Это большие каменные плиты, отесанные в виде человеческой фигуры, где выделены голова, плечи, пояс, представляли собой первую попытку создать образ человека в монументальном искусстве Причерноморья в конце III — начале II тыс. до н. э. Подлинным шедевром среди них является полутораметровая диоритовая стела из Казанков, найденная под Бахчисараем.[10]

Проблема происхождения антропоморфных стел, встречающихся не только в Причерноморье, но и на юге Франции, непосредственно связана с распространением мегалитических сооружений — каменными оградами, каменными ящиками, столбообразными менгирами. Отмечая их большое сходство с памятниками северо-западного Кавказа, исследователи предпочитают говорить не о влиянии последних, а о единой культуре, распространенной в бронзовом веке от Абхазии на востоке до Крымских гор на западе. Многое сближает кемиобинскую культуру с более поздней таврской. Тавры — подлинные наследники мегалитической традиции — воспроизводили ее сооружения, хотя и в несколько уменьшенном масштабе.[11]

Действительно, многое заставляет видеть в таврах реликт некогда многочисленного народа с самобытной культурой. Из многочисленных свидетельств античных авторов явствует, что особенно поражал воображение греков сохранившийся у тавров обычай человеческих жертвоприношений. О других же сторонах жизни местных племен мы не узнаём почти ничего, и неудивительно — слишком суровой стеной оградили свою страну тавры от чужеземцев. Прекрасно знакомые с берегами Понта древние мореплаватели опасливо миновали гористую Таврику. Подробные описания крымского побережья у античных авторов сменяются беглым перечислением основных пунктов побережья, заселенного таврами; так, у Плиния старшего читаем:

"…город тавров Плакия, порт Символов, мыс Криуметопон… далее много бухт и портов тавров…".[12]

Вспомним, как неприветливо встретили Одиссея и его спутников листригоны — племя, место обитания которого античная традиция и часть современных исследователей локализует в Балаклавской бухте. Страбон так описывает бухту Символов: "с узким входом, возле которой преимущественно устраивали свои разбойничьи притоны тавры, скифское племя, нападавшее на тех, которые спасались в эту бухту".[13] Из сочинений более ранних античных авторов известно, что тавры занимались пиратством. Одной из заслуг Боспорского царя Евмела (IV в. до н. э.) была победа, одержанная им над пиратами — "гениохами, таврами и ахайами".[14] Однако пиратство, возможно бывшее формой самообороны, вовсе не было главным занятием тавров. Раскопки многочисленных таврских поселений показывают, сколь преувеличены сообщения древних авторов о дикости и пиратстве их жителей. Сегодня можно утверждать, что основным занятием тавров было земледелие,[15] а также скотоводство отгонного типа, то есть обычное для горных племен с сезонными кочевками со стадами из долин в горы и обратно.

Бедность металлами и недостаточная связь с металлургическими центрами привели к тому, что каменные орудия, особенно на раннем этапе развития таврской культуры, играли ведущую роль. Большие месторождения кремня, мелкозернистого песчаника и диорита в горных районах Крыма в изобилии предлагали необходимый для этого материал. Из кремня изготовлялись вкладыши для серпов и всевозможные ножевидные пластины; встречаются также и каменные полированные топоры с обухами. Из кости изготавливались наконечники стрел, гарпуны, иголки. К металлу, видимо, относились как к редкой диковинке, и чаще использовали для украшений. Судя по многочисленным находкам на поселениях, у тавров существовало бронзолитейное производство: из бронзы изготавливались гривны, браслеты, бляшки, кольца, булавки. Железных изделий очень мало, количество их несколько увеличивается лишь на позднем этапе развития таврской культуры.

Древнейшее (около VIII в. до и. э.) из известных нам в Крыму укрепленных поселений тавров Уч-баш находится в Инкермане над Каменоломным оврагом (между левым берегом реки Черной и шоссейной дорогой на Севастополь). В жилищах и зерновых ямах поселения найдено много зерен пшеницы, ячменя, фасоли и гороха. Зерно хранили также и в крупных, похожих на пифосы толстостенных сосудах местного производства. Таврские укрепления отличаются ярко выраженным своеобразием: стены из необработанных камней, сложенных насухо, часто примыкают к скалам, образуя как бы одно целое с горным ландшафтом. Иногда они имеют башенные выступы без внутренних камер. Культура тавров развивалась в условиях горно-лесной природы, в обстановке родоплеменного строя и устойчивых обычаев: она отличалась большим своеобразием, архаичностью, относительной замкнутостью и консервативностью.[16]

Родоплеменная организация у тавров сохранялась до IV–III вв. до н. э., хотя уже со времени Геродота произошли сдвиги в их общественном и хозяйственном развитии — продвинулась строительная деятельность, усилилась в борьбе с врагами военная организация. Во главе племен, каждое из которых занимало особую территорию, стояли вожди, которых греки называли басилевсами — царями. С конца II в. до н. э. и позже тавры неоднократно выступали совместно со скифами против Херсонеса, а также против Боспора и римлян, стремившихся подчинить их своей власти. Вероятно в эти времена происходило объединение племен во временные военные союзы для отражения более сильного врага. Об этом свидетельствует постоянное образование цепи укреплений на перевалах. Древние авторы свидетельствуют о мужестве тавров в их борьбе с иноземцами и о своеобразии их военных приемов: по словам римского историка Полиена, они перекапывали дороги у себя в тылу, чтобы сделать невозможным отступление.

Имеющиеся данные о бытовых занятиях тавров говорят о них как о народе отсталом, стоящем на сравнительно низкой ступени социально-экономического развития. Однако то немногое, что мы знаем о нем, в то же время позволяет предполагать, что перед нами — немноголюдный остаток некогда многочисленного народа, обладавшего самобытной культурой. Думается, что к таким реликтам относится архаический культ богини Девы, с человеческими жертвами (характерно, что согласно мифу об Ифигении греки «узнали» свою Артемиду в таврской богине, которой, возможно, поклонялись их давние предки); относится к ним и мегалитическая традиция, и, наконец, недавно выявленные остатки таврской топонимики.

Распространение мегалитических сооружений, к которым относятся менгиры — вертикально поставленные каменные глыбы, кромлехи — круги из камней, связанные, вероятно, с культом солнца, дольмены — каменные ящики, служившие, в основном, для погребений, циклопическая кладка стен из огромных камней, приходится на III — начало II тыс. до н. э., а на западе Европы — и раньше: оно охватывает прибрежные районы Средиземноморья и Причерноморья, в том числе Крым и Западный Кавказ.[17] Самые ранние мегалитические сооружения в Крыму восходят к кемиобинской культуре: тогда покойников хоронили в каменных ящиках из огромных плит, обычно покрытых геометрической росписью. Поверх гробниц насыпался курган, обычно обложенный каменными плитами по основанию. Существует предположение, что Золотой курган и шедший вдоль него насыпной вал восходят к III тыс. до н. э., а позднее лишь неоднократно подновлялись. Многие черты кемиобинской культуры были унаследованы таврами.

У тавров проявления древней мегалитической культуры сохранялись на протяжении I тыс. до н. э., к концу которого она приходит в упадок по мере увеличения контактов с более динамичными греческой и позднескифской культурами. Еще в прошлом веке горный и прибрежный Крым представлял собой редкую картину обилия подобных памятников, в особенности каменных ящиков, которые иногда называют крымскими дольменами. В отличие от кавказских дольменов — грандиозных наземных сооружений из цельных каменных плит с круглым отверстием в торцовой вертикальной стенке, крымские дольмены несколько меньше по размерам и обычно скрыты под земляной насыпью.

Добыча и искусство обработки камня играли в культуре тавров большую роль. Огромного труда требовало строительство могильников. Расстояние от них до ближайшего месторождения камня нередко превышало километр. Здесь выламывались и транспортировались плиты для каменных ящиков длиной до 2 м, высотой — более 1 м, толщиной 25–30 см, весившие примерно 2 тонны. Чтобы отколоть такую глыбу от материнской скалы, необходимо было выбрать слоистое строение камня, найти сравнительно легко отделяемые части, которые, по-видимому, откалывались с помощью клиньев, сделанных из твердых пород дерева. Затем плиты водружались на деревянные катки и доставлялись к могильнику. Обработка их на месте, выдалбливание пазов, куда вставлялись поперечные стенки, велась каменными, а позднее металлическими орудиями. В сооружении каменных ящиков принимал участие весь род. В одном ящике подчас встречается до 30–45 захоронений с оружием. Инвентарь погребений довольно беден: бронзовые украшения, каменные орудия, раковины каури, пастовые бусы; с V в. до н. э. появляются железные мечи-акинаки, железные ножи и удила, что свидетельствует о связях со скифами.[18]

Взаимоотношения цивилизованных греков с местными варварами — таврами — оказались не совсем простыми и однозначными. Есть веские основания считать, что греки-колонисты позаимствовали кое-что из местного земледельческого опыта (см. сноску[15]); но помимо этого они подверглись влиянию тавров и в своей духовной жизни, восприняв культ их главной богини. В херсонесской присяге, после Зевса, Геи, Гелиоса названа Дева — главное таврское божество, считавшаяся покровительницей города. В Херсонесе находились ее храм и статуя, а в 100 стадиях (около 17,7 км) от города, на мысе Парфенион, по сообщению Страбона, существовало ее святилище. В честь богини устраивались праздники — парфении. Включение местного божества в свой пантеон было для греков делом нередким. Однако Дева заняла ведущее место в этом пантеоне — она считалась покровительницей города, а в III в. до н. э. была провозглашена царицей — басилиссой Херсонеса![19] Конечно, существует политическое объяснение этого факта — новый титул богини освящал коллегиальное правление старейшин. Однако почему для этой цели выбрана именно местная богиня? И здесь впору задуматься над особенностями духовного мира древних, предположив, что авторитет варварского местного божества мог воздействовать на воображение греков потому, что происходил из некогда общего для припонтийских жителей источника, причем наиболее архаический его пласт они обрели именно на местной таврской почве.

Культ богини Девы — покровительницы Тавриды — был некогда общим для многих народов, окружавших Понт: великое женское божество земли, воды, всей жизни появляется почти у всех народов на ранней стадии развития.[20] Греки ко времени колонизации Таврики и остальных берегов Понта давно миновали эту стадию, но все же продолжали «узнавать» в жестокой таврической богине свою Артемиду. В чудесной замене Ифигении на жертвенном алтаре животным сохраняется воспоминание о первоначальных человеческих жертвоприношениях, которые были обычными в эпоху первобытной дикости, но затем стали восприниматься как отвратительная жестокость, недостойная греков и оттесненная на периферию варварского мира.

Культ Девы-Артемиды, богини, общей для местных варваров и для пришлых греков, давно привлекает внимание исследователей. Геродот сообщает, что Дева имела свое святилище, где, должно быть, стоял алтарь, на котором происходило заклание жертвы. Оно находилось на утесе, откуда тело несчастного сбрасывали в море.[21] Страбон писал, что храм Девы стоял на мысе Партенион, о местоположении которого приходится строить догадки.[22] Изгнанный из Рима в г. Томы в устье Дуная, блестящий римский поэт Овидий — единственный, кто оставил подробное описание храма, вложенное им в уста старого тавра: "Есть в Скифии местность, которую предки называли Тавридою. Я родился в этой стране и не гнушаюсь своей родины; это племя чтит родственную Фебу богиню. Еще и ныне стоит храм, опирающийся на огромные колонны: к нему ведут сорок ступеней. Предание гласит, что там был ниспосланный с неба кумир; не сомневайся, еще и ныне там стоит подножие, лишенное статуи богини; алтарь, который был сделан из белого камня, изменил цвет и ныне красен, будучи окрашен пролитой кровью. Священнодействие совершала жрица".[23] Романтическим поискам храма Девы, где Ифигения несла свое печальное служение жестокой богине и откуда была похищена ее статуя, отдали дань многие русские и иностранные исследователи. Большинство искало этот храм на мысе Фиолент близ Херсонеса, а также на Аю-даге и т. д. Дюбуа де Монпере и Муравьев-Апостол обратили внимание на один из мысов побережья между Фиолентом и Херсонесским маяком, где были обнаружены руины большого прямоугольного здания. Поскольку здесь отсутствовали отложения, обычно окружающие жилые и хозяйственные строения, Дюбуа пришел к выводу о культовом характере постройки. Археологические поиски продолжаются и по сей день: исследователи вновь и вновь обращаются к сообщениям античных авторов, стремясь выделить в причудливом сочетании мифов и легенд подлинные исторические и географические сведения. Однако сегодня приходится принимать во внимание следующие соображения. Во-первых, храм, столь красноречиво описанный Овидием и неоднократно изображавшийся на античных вазах и барельефах, был, по-видимому, воздвигнут греками в Херсонесе или поблизости; здесь чтили божество, в котором синтетически слились черты местной Девы и греческой Артемиды. Что касается тавров, то, по-видимому, у них были не храмы, а святилища; скорее всего они представляли собой жертвенники на крутых утесах.

Продолжая наши размышления над кругом представлений древних, обратим также внимание на то, что образ Девы как божества плодородия явно неполон. Херсонесская Дева предстает перед нами на многочисленной серии монет (ее статуи до нашего времени не сохранились) в образе воительницы, с луком и стрелами, в коротком хитоне, с оленем или грифоном у ног. Распространено изображение Девы с так называемой башенной короной на голове. Сложившаяся о ней в Херсонесе легенда также представляет ее как непосредственную защитницу города от вооруженных нападений. Согласно дошедшей до нас надписи III в. до н. э. первый историк Херсонеса Сириск был увенчан золотым венком за то, что "описал явления Девы", точнее, приписал ее покровительству различные победы херсонеситов.[24] В 107 г. до н. э. во время парадной процессии на празднике Парфений в честь главной богини и покровительницы Херсонеса Девы был увенчан золотым венком полководец понтийского царя Митридата Диофант, одержавший ряд побед над скифами, угрожавшими греческому народу. В дошедшей до нас подробной надписи об этих походах, вырезанной на постаменте статуи Диофанта, содержатся строки: "…постоянная покровительница херсонесцев Дева и тогда содействуя Диофанту посредством случившихся в храме знамений предзнаменовала имеющее свершиться деяние и вдохнула смелость и отвагу всему войску… и воспоследовала… победа славная и достопамятная во все времена".[25]

Получается, что великое женское божество в Тавриде совмещало в себе и хтоническне, связанные с культом плодородия, и общественные функции, напоминая о тех временах, когда, по словам Платона, "дело войны и управления у мужей и жен было общее". А не отразились ли в образе Девы собирательные черты легендарного народа амазонок? На это обращал внимание еще М. И. Ростовцев, связывавший этот круг преданий с племенами живших в Приазовье меотов, синдов и савроматов. У савроматов — племен, живших к востоку от Дона, по рассказам греческих путешественников, девушки обучались военному делу наравне с юношами и не имели права выходить замуж, пока не убьют хотя бы одного врага; сохранилось и название племен — «женоуправляемые». Походы амазонок описаны в трудах Диодора Сицилийского, который, в частности, сообщает, что амазонки, жившие в Приазовье, в своем продвижении на юг проникли в Тавриду, где основали святилище Ареса и Артемиды Таврополы.[26]

Историкам предстоит еще немало сделать, чтобы за строчками легенды об амазонках различить определенную историческую реальность, и эти попытки предпринимаются. Мы сосредоточим внимание на другой стороне вопроса, а именно на том, что в эпоху античности амазонки обрели вторую жизнь в искусстве. Легенды, приуроченные к берегам Тавриды и Северного Причерноморья, дали жизнь многочисленным вариантам устойчивого сюжета греческой вазописи — битвам греков с амазонками, борьбе амазонок с грифонами или своеобразному "групповому портрету" — головы лошади, амазонки и грифона. Наибольшее количество ваз с этими сюжетами найдено в Северном Причерноморье и в Крыму, что говорит о популярности их у местного греко-варварского населения, ибо изготавливались они с расчетом на определенный спрос. Далекий мир обитателей Причерноморья, фантастические представления о нем, легли в основу древних мифов об аримаспах, амазонках и грифонах. О них впервые рассказал Аристей Проконнесский около 540 г. до н. э. в поэме «Аримаспея». Геродот приводит местное сказание, что аримаспы похищают золото у стерегущих его грифонов — зверей наподобие львов с крыльями и головой орла. Мифический народ амазонок имеет в вазописи свою иконографическую традицию, передающую подробности одежды, вооружения, внешнего облика. Амазонки стройны и прекрасны; из-под головного убора — островерхого колпака с длинными наушниками — выбиваются кудри. Кстати, этот головной убор, известный под названием "фригийского колпака" (Фригия — область в Малой Азии) украсит головы якобинцев, Марианны, символизирующей Французскую республику, а затем повторится в красноармейской буденовке, созданной по эскизу Васнецова. Традиция живуча — можно вспомнить и "поляницу удалую" русских былин, и могутную Настасью Микулишну, с которой боролся на поединке Добрыня Никитич! Античный мастер иногда любил подчеркнуть контрасты — вот на килике обнаженный греческий воин в шлеме со щитом и мечом и амазонка, затянутая в своего рода «комбинезон», плотно облегающий тело до запястий рук и ног и усеянный золотыми нашивными бляшками. Последнее, кстати, — непременная деталь костюма, находимая в богатых скифских погребениях. Иногда этот костюм дополняется туникой поверх «комбинезона». Вооружение амазонки составляют лук и стрелы в колчане, иногда в сочетании с секирой и щитом. Некоторые реалистические подробности, воспроизводимые мастерами-вазописцами, несомненно, опирались не только на легенды, но и на конкретные наблюдения некоторых местных племен, где женщины владели оружием наравне с мужчинами.

Сведения о происхождении и этнической принадлежности тавров разноречивы. Геродот пишет о таврах и скифах как о разных народах с разными обычаями и разным образом жизни.[27] О происхождении тавров существует несколько предположений. С одной стороны, отмечалось поразительное сходство в обрядах и инвентаре близких по времени погребений в каменных ящиках Крыма и Северного Кавказа, с другой — местные традиции, корнями уходящие в эпоху бронзы, во II тыс. до н. э.; с третьей — наличие элементов фракийской культуры. Подобному смешению культур способствовало промежуточное положение Крыма между восточным и западным побережьем Черного моря.

Сегодня в выявление их облика вносят вклад и лингвистические исследования топонимов — уцелевших названий рек, гор, урочищ н поселений, не объяснимых из татарского, греческого, итальянского и других языков. Необходимость глубокого изучения топонимики горного Крыма с учетом немногих дошедших до нас в греческой транскрипции таврских наименований, подчеркивалась рядом исследователей. Эта работа была проделана видным советским лингвистом О. Н. Трубачевым, который доказал родство корней некоторых слов с индоарийской языковой ветвью. "Античная Таврида, Таврические горы и отгороженный ими берег полуострова, — пишет он, — и на этот раз подтвердили свою репутацию зоны реликтов, которой они пользуются, например, в климатологии и биологии".[28]

В семье индоевропейских языков наиболее древними являются индоарийские, затем следуют индоиранские. В северном Причерноморье народы индоиранской общности — скифы, сарматы, савроматы — в эпоху, освещаемую греческими историками, играли преобладающую роль, сильно потеснив своих предшественников. Однако, как показали новейшие исследования, здесь сохранились изолированные островки племен — носителей индоарийских языков: это прежде всего, синды ("индийская народность", по выражению древнегреческого писателя), меоты и долее других противостоявшие иранской экспансии тавры, закрепившиеся в горно-лесном Крыму.

Особенно интересны осуществленные О. Н. Трубачевым расшифровки названий Черного моря и Азовского моря. Плиний старший в "Естественной истории" приводит его местное название, которое звучало как «Темарунда» или «Темеринда». Сопоставление его с древнеиндийскими корнями дало замечательный результат: в переводе это означает "Темная пучина" — явный аналог "Черного моря"! Не менее интересно, что иранские народы перевели «Черное» на свой язык и оно стало называться «Ахшайна». В свою очередь, греки, грешившие склонностью местные названия объяснять через собственный язык, осмысливали его как «Аксинский», то есть «Негостеприимный» Понт; позднее же, после основания и расцвета греческих колоний, они стали называть его «Эвксинский» — «Гостеприимный». И, наконец, последний, русский перевод — "Черное море" вновь вернул ему исконный древний смысл индоарийского «Темарунда».

Азовское море называлось у древних «Майотис», "Меотида"; Плиний передает смысл этого названия — оказывается, окрестные племена — меоты — считали его «матерью» Черного моря, питавшей его своими водами. Это вполне соответствует значению соответствующего древнеиндийского корня: меоты, в свою очередь, могут быть переведены как «материнские» (вспомним, что по аналогии образовано слово патриции — "отцовские"), что опять-таки согласуется с греческими сообщениями о «женоуправляемых» племенах Приазовья. Сходной операции по расшифровке может быть подвергнуто и название горы Мангуп, Манкуп, где находилась столица средневекового княжества Феодоро — "Материнская гора". Возможно, ее татарское имя "Баба-даг", — "Дедовская гора", сохраняет прежний смысл названия — в честь предков.

В горной части полуострова, то есть в местах обитания тавров, встречается немало названий с основой «сал», "сала": это название деревень — Ени-сала, Бия-сала, Ходжа-сала, название реки Салгир, города — Солхат (Старый Крым). Основа «Сал» на основе древнеиндийского может быть истолкована как "склон горы" и одновременно "водный поток", которому она служит стоком: в глубокой древности оба эти понятия сливались. Пример, взятый, правда, не с территории обитания тавров, а близких им по языку меотов — река Сал, впадающая в Дон, и соседняя с ней Сальская возвышенность. Если исконным названием крымского нагорья было Сала — склоны, невысокие горы, то греческое название этих мест, употреблявшееся в средневековье, — Климаты — можно счесть переводом, весьма адекватно передающим смысл слова «склоны».

Назовем еще одно слово — тарапан — виноградодавильня, широко распространенное в нагорных селениях. Оно означает высеченное прямо в скале каменное ложе виноградного пресса, из которого по желобу в высеченный ниже резервуар стекал виноградный сок. Слово это также убедительно реконструировано О. Н. Трубачевым на индоарийской языковой основе: его по праву можно считать таврским словом, сохраненным южнорусскими диалектами и продолжающим жить в русском языке.

Мы упомянули лишь малую часть крымских топонимов наиболее древнего, индоарийского происхождения из нескольких десятков проанализированных О. Н. Трубачевым и связываемых им с таврами.

Ираноязычные пришельцы — степняки скифы, появившиеся в Северном Причерноморье еще в VII в. до н. э., постепенно становятся новыми хозяевами Крыма, тесня аборигенов в предгорья. Уже во времена Геродота скифы в Крыму постепенно оседают на земле, вступают в тесные отношения с обитателями греческих городов. Резиденция скифских царей из Приднепровья (Каменское городище близ Никополя) переносится в Крым: здесь с III в. до н. э. по III в. и. э. существует государство поздних скифов со столицей в Неаполе ("Новый город" — греч.), располагавшемся на одном из холмов в черте современного Симферополя. Скифские вожди стремились подобраться поближе к греческим городам Боспорского царства и Херсонеса с их богатствами, поставить их в зависимость, вести самостоятельную торговлю хлебом, за который они получали предметы роскоши — вино, оливковое масло, дорогую утварь и золотые украшения. Тесное общение с греками придало позднескифской культуре особый синкретический характер; скифский звериный стиль почти исчезает, наряду с подражанием грекам все более проявляются сарматские влияния, происходит варваризация эллинистической культуры.

Границы позднескифского государства простирались до Главной гряды Крымских гор, на западе — до побережья, на востоке они доходили до Феодосии. Земли речных долин Альмы, Качи, Бельбека особенно активно заселяются в первые века нашей эры, когда скифов, в свою очередь, начинают теснить сарматы. Возникают укрепленные позднескифские городища, нередко на местах, где раньше жили тавры. Систематическому изучению они подверглись сравнительно недавно. С 1954 г. началось исследование городища на левом берегу реки Альмы, у села Заветного — Алма-кермен: здесь сохранились остатки оборонительной стены и укрепления, где укрывались в момент опасности жители открытого селения. В устье Альмы, на самом берегу моря обследовано еще одно городище поздних скифов — Усть-Альминское. Об этническом разнообразии позднескифского государства образно, так сказать, языком погребальных обрядов, поведал хорошо изученный некрополь этого городища. Скифы копали большой и глубокий склеп, куда вел коридор — дромос. Погребальная камера с групповыми захоронениями закрывалась большой каменной плитой, а дромос заполнялся камнями. При каждом новом захоронении каменный завал в дромосе разбирался. Близ могил в специальных ямах встречаются захоронения коней. Среди погребального инвентаря попадаются фибулы, гривны, украшения из бронзы и изредка из золота. О притоке сарматов говорит значительное количество характерных для них подбойных могил: вдоль длинной стороны узкой могильной ямы делался подбой, то есть камера, куда помещали погребенного, посыпая дно могилы мелом или углем (очистительный обряд!), а затем закрывали ее каменными плитами, и входную яму заполняли камнями. У сарматов существовал обычай деформации черепа (новорожденному стягивали тугой повязкой голову, так что со временем она становилась вытянутой): отсюда — обилие в сарматских захоронениях деформированных черепов. Встречаются и плитовые могилы — прямоугольные ямы, обложенные по сторонам и перекрытые сверху плоскими каменными плитами, характерные для греков. Почти каждая могила Усть-Альминского некрополя отмечена сверху кучкой камней или одним камнем без изображений; в то же время на Алма-керменском некрополе найдено шесть надгробных камней с изображением мужских фигур. Распространение надгробных стел с изображением воинов вообще характерно для позднескифской культуры.[29]

Письменные источники свидетельствуют о проникновении сарматов в Крым, начиная с III–II вв. до н. э. Это кочевой народ, в основном ираноязычный, пришедший в степи Причерноморья из Поволжья и Приуралья. Нравы сарматов, женщины которых играли активную роль как жрицы и воительницы, а также их отношения со скифами ярко рисует известный рассказ римского историка Полиена о сарматской царице Амаге; в то время как муж ее предавался пьянству, она "сама расставляла гарнизоны в своей стране, отражала набеги врагов и помогала обижаемым соседям". В ответ на просьбу Херсонеса о помощи в борьбе со скифами, Амага во главе отряда конных воинов, преодолев большое расстояние, ворвалась во дворец, убила скифского царя и его свиту, страну вернула херсонесцам, а "царскую власть отдала сыну убитого, приказывая ему править справедливо".[30] Хотя образ Амаги, скорее всего, легендарен, но нравы, да и общая историческая ситуация описаны верно — в Скифии еще есть свой царь, но главенствующая политическая роль принадлежит новым пришельцам — сарматам.

В сарматское время в Причерноморье и в Крыму распространяется особый стиль ювелирных изделий, названный полихромным: поверхность золотых и вообще металлических изделий украшали разноцветными вставками из цветной пасты, бирюзы, сердолика, альмандина, граната. Ими украшали не только кольца, серьги, диадемы, но и части конской сбруи, золотые обкладки рукояток мечей, сосуды. По-видимому, изделия в полихромном стиле, разработанном боспорскими ювелирами, отвечали вкусам сарматизированного населения начала нашей эры не в меньшей мере, чем изделия IV–III вв. до н. э. вкусам скифов.[31]

Позднее через готов и гуннов они распространились по всей Европе. О росте сарматского влияния свидетельствуют тамгообразные знаки на различных бытовых вещах, каменных плитах, надгробиях. Эти «загадочные» знаки постепенно поддаются расшифровке: в большинстве случаев они представляют собой родовое или личное клеймо — тамгу — аналог печати или герба.

В III в. н. э. в Крым вторгаются готские дружины, нанесшие сокрушительный удар позднескифскому государству. Собственно готы — германоязычные племена, пришедшие с берегов Балтики, видимо, составляли верхушку союза, куда входили сармато-аланские и другие племена.

В IV в. кочевые орды гуннов, явившиеся из степей Центральной Азии, как смерч пронеслись по Северному Причерноморью, оставляя за собой пожарища и развалины. Гуннский разгром кладет конец тысячелетнему развитию античности в Крыму. Уцелевшее земледельческое население, укрывшееся в горно-лесном Крыму, сумело пережить это смутное время: многие поселения хранят следы непрерывного существования от поздней античности до позднего средневековья. Этот горный край самой природой был превращен в крепость, в преграду на пути разлива кочевых орд, и в силу этого же обстоятельства отличался крайней пестротой населения, теснимого в горы волнами нашествий: скифы, сарматы, аланы, готы постепенно сливались с издавна обитавшими там греками и потомками таврских племен. Гряда играла роль естественной границы, разделявшей два мира, два хозяйственно-культурных типа — мир кочевников-скотоводов и мир земледельцев горных долин. Множество перебывавших в Крыму кочевых народов обычно захватывали степные просторы: они совершали набеги на жителей горно-лесной области с целью грабежа или уплаты дани, порой вели с ними относительно мирную торговлю. Так или иначе, но в то смутное время Юго-Западная Таврика превращалась в густонаселенный и экономически развитой район, сохранявший тесные связи с Херсоном, как стали называть в средние века Херсонес — единственный уцелевший от античной эпохи город, а через него — с Византией. Вероятно, на рубеже V–VI вв. Византия через Херсон начинает освоение округи, основывая опорные крепости в глубинных районах, населенных скифо-сармато-аланами, подчиняя их своему влиянию путем распространения христианства. Крепости строились на обжитых местах — на скалистых мысах или плоских вершинах отдельно стоящих гор-останцев, служивших убежищем местному населению в тревожную пору Великого переселения народов. Интересы местного населения и византийских правителей в этот период совпадали, так как крепости служили защите земледельческого населения от реально нависавшей над ними угрозы воинственной кочевой степи. Вполне вероятно предположить, что артели каменщиков из Херсона руководили работами местного населения, без активного участия которых было бы невозможно проведение в относительно краткие сроки работ такого масштаба, как строительство оборонительных стен крепостей Юго-Западной Таврики. Наконец, насаждение среди местного населения Таврики христианства также способствовало тяготению ее к культурному миру Византии: недаром в каждой крепости строилась большая базилика. Все эти обстоятельства ускорили процесс складывания феодальных отношений: прежние укрепленные убежища, куда спасались жители окрестных деревень со своим скотом и скарбом, постепенно становились центрами феодальных владений, резиденциями местных правителей и их дружины. Известные в исторической науке под условным названием "пещерные города", они располагались вдоль Внутренней гряды — с северо-востока от реки Альмы, на юго-запад до Инкермана.

Самое раннее упоминание о положении дел в горной Таврике относится к VI в., когда после Великого переселения народов остатки готских дружин, оттесненные сюда гуннами и смешавшиеся с разноэтничным населением предгорий, становятся союзниками — федератами империи. По сообщению историографа византийского императора Юстиниана I — Прокопия Кесарийского, готы, которые "в военном деле превосходны и в земледелии… достаточно искусны", по-видимому, составили основную часть населения горного Крыма. По первому требованию императора они обязаны выставлять три тысячи воинов. Населяемая ими "страна Дори", по описанию Прокопия, "лежит на возвышенности, но она не камениста и не суха, напротив, земля очень хороша и приносит самые лучшие плоды.[32] Император, воздвигший укрепления в Херсоне и Боспоре, Алуште и Гурзуфе, в этом краю "не построил нигде ни города, ни крепости", но зато укрепил все места, где можно врагам вступить, "длинными стенами" и таким образом избавил готов от беспокойства о вторжении в их страну врагов. Упомянутые в этом сообщении "страна Дори" и защищающие ее "длинные стены" еще и поныне остаются дискуссионным вопросом в истории средневекового Крыма. Согласно одной точке зрения, под страной Дори подразумевалось Юго-Западное нагорье, а под "длинными стенами", образно — цепь "пещерных городов". Высказывалось также мнение, что остатки сложенных из камней стен на северных склонах и перевалах Главной гряды Крымских гор и есть "длинные стены", а сама страна Дори находилась на Южном берегу. Наконец, в соответствии с третьей точкой зрения, страна Дори, судя по ее описанию, "лежащая на возвышенности" и "приносящая лучшие плоды", как нельзя более подходит к Юго-Западному Крыму, а что касается "длинных стен", то они вообще пока не обнаружены. Отмечалось также, что судя по анализу текста Прокопия, это должны быть именно «стены», причем регулярной квадровой кладки, в соответствии с приемами римско-византийского фортификационного дела.

Сегодня высказывается мнение, основанное на уточненном переводе Прокопия, согласно которому под общим именем «готы» подразумевалось исконное, а не пришлое население, и в этом плане оно заменило столь же общее название «скифы», применяемое к северным варварам греками. "В прежние времена, — пишет Прокопий, они (племена готов), назывались также скифами, так как все те племена, которые занимали эти местности, назывались общим именем скифов". Действительно, самоназвания аборигенных народов употреблялись крайне редко: вместо них предпочиталось общее наименование — скифы, сарматы, а после образования готского союза племен в IV в. — готы. Так или иначе, но характеристика Прокопия явно относится к аборигенному населению: об этом говорит его похвала умению готов обрабатывать землю, что они делают «собственноручно», то есть без использования рабского труда; далее, его замечание о причинах, побудивших императора предпочесть здесь иную фортификационную систему — "длинные стены" вместо крепостей. Вероятно, у местного населения существовала подобная традиция перегораживания горных проходов, но крепостей и городов, что предполагает далеко зашедшую социальную дифференциацию, еще не было. Однако стены эти следовало укрепить, сделать более надежными. "Поэтому, длинными стенами проходы кругом оградив там, где только эта местность, как ему показалось, была легко проходимой, он (император) избавил готов от беспокойств о нападении. Таковы были его дела здесь".[33] Как отмечают исследователи В. А. Сидоренко н Э. И. Соломоник, речь идет о некоем круговом действии, о строительстве по периметру, вокруг определенной территории, причем не по сплошной линии, а только в горных проходах. Решение спорного вопроса о локализации "длинных стен" на местности существенно продвинулось после обнаружения в 1984 г. участка оборонительной стены, перегораживавшей всю долину на подступах к Мангупу. Возведенная в традициях римско-византийского фортификационного дела, она датируется VI в. (то есть примерно временем Юстиниана). О подобных перегораживаниях долин от скалы к скале существуют и упоминания в литературе. Так, о вышеупомянутой стене писал в начале прошлого века французский инженер Вассаль. Турецкий путешественник Эвлия Челеби, побывавший в Крыму в середине XVII в., упоминает о стенах, отгораживавших предместье Бахчисарая Салачик, расположенный в узкой горной долине.[34]

Роль готов в жизни средневековой Таврики, вероятно, была значительной, если в византийских и итальянских источниках ее называют Готией. Видимо, следует принимать во внимание не их малочисленность, а их статус воинской аристократии. Какова бы ни была численность осевших в Крыму готов и степень ассимиляции их местным населением, в Византии оценили их воинскую доблесть и охотно привлекали к военной службе; главное же, благодаря ранней христианизации (Святое писание переведено на готский в IV в.), непрерывному ряду епископов, а с VIII в. — и митрополитов готских, присылаемых из Византии и подчинявшихся Константинопольскому патриарху, это название закрепилось.[35]

С VI в. упоминается центр области Дорос, который одни историки отождествляют с Мангупом — Феодоро, другие — с Каламитой — Инкерманом. В VII в. в источниках упоминается Георгий, епископ Херсонесский и Дорантский. В конце VII — начале VIII в. Крым подчиняется Хазарскому каганату. Развернувшаяся в середине VIII в. в Византии борьба между иконоборцами и иконопочитателями и вызванная ею миграция монашества на окраины империи не обошла и Крым. В 1877-78 гг. русский византинист В. Г. Васильевский опубликовал с обширными комментариями два «Жития» — Стефана Нового и Иоанна Готского. В "Житии Стефана Нового" (VIII в.) говорится, что монахи-иконопочитатели, "жители пещер и обитатели гор", устремились к святому, ища совета и утешения. Стефан советовал им искать спасения на окраинах империи, куда не достигало влияние иконоборчества. Как наиболее благоприятные были названы северные берега Понта Эвксинского, Боспор, Херсон, Готия; затем — Южная Италия, Малая Азия. Совету последовали многие. Массовая эмиграция монахов в Южную Италию — факт известный и оцененный должным образом в истории южноитальянского средневекового эллинизма. Сообщение об аналогичной эмиграции византийских монахов в Таврику — весьма важное свидетельство "усиления эллинистического элемента" в культуре средневекового Крыма.

Согласно "Житию Иоанна Готского" в 754 г. некий епископ Готии из угождения императору Константину Копрониму подписал определения иконоборческого собора. Поэтому православные в Готии, "не принимая участия в новшествах беззаконного собрания", предложили в пастыри Иоанна, уроженца Партенита — города у подножия Аю-дага. Приблизительно в 780 г. Иоанн был в Константинополе, где беседовал с императрицей Ириной и "говорил всем со свободой и дерзновением о принятии святых икон". Вернувшись, Иоанн застал свою страну занятой хазарами, включая крепость Дорос: сговорившись с князем Готии, он вместе со своим народом выгнал вооруженных хазар из города и даже занял горные проходы. Каган подавил восстание, заключил Иоанна под стражу, откуда тот бежал в Амастриду — город на южном берегу Черного моря. В 785 г. он скончался, и останки его были с почетом переправлены на родину, в Партенит и погребены в монастыре св. Апостолов: "Монастырь этот преподобный снабдил всяким благолепием зданий и святых сосудов и различных книг и поместил в нем множество монахов".[36] Другой крымский святой иконопочитатель Стефан Сурожский, родом из Каппадокии, учившийся в Константинополе, был поставлен в епископы Сурожа в 724 г., где обратил к православию много язычников и еретиков. Получив указ об истреблении икон, Стефан отправился в Константинополь, где за ревностную защиту икон он был подвергнут мучениям и заточен на много лет в темницу, откуда освобожден уже новым императором. Скончался в 742 г. и погребен в Суроже, в храме св. Софии. Вокруг его мощей происходили посмертно чудеса, с одним из них связано упоминание о русах. Вскоре после кончины святого "русский князь Бравлин из Неаполя" (или Новгорода) осадил и взял Сурож: за святотатственное разграбление церкви, где покоились мощи святого, он был наказан болезнью, но после крещения вместе с дружиной князь исцелился.[37]

В начале XX в. Ю. А. Кулаковский указал на сходство между пещерными монастырями Крыма и Южной Италии с Сицилией и высказал предположение о распространении крымских пещерных монастырей в VIII–IX вв. в связи с миграцией иконопочитателей. И хотя археологические свидетельства по-прежнему крайне скудны и недостаточны, большинство исследователей именно с этим связывает развитие монастырей, как на Южном берегу, так и во внутренней, горной части края (Партенит, Качи-кальон, Челтер, Шулдан и др.). Действительно, пещерножительство, ведущее начало от египетской «Фиваиды», символ бегства от мира, захоронение себя в недрах гор в предвкушении жизни вечной, имеет в христианстве давние традиции. Неудивительно, что монахи-иконопочитатели, "жители пещер и обитатели гор", по выражению Стефана Нового, выбирали места и обустраивали их так, чтобы они напоминали им изначальную «Фиваиду» — отсюда типологическое сходство подобных сооружений на окраинах Византийской империи.

Росту православного влияния с середины VIII в. способствовала не только миграция монахов, причем многие усматривали в этом миссию, возможность обращения язычников на далеких окраинах, но и то обстоятельство, что Херсон оставался местом ссылки опальных вельмож, в большинстве приверженных православному исповеданию. Новый подъем иконоборчества в первой половине IX в., сопровождавшийся выселением монахов из центральных областей империи на далекие окраины, способствовал росту влияния монастырей в Крыму.

На рубеже 60-х годов славянский просветитель Кирилл, по пути из Хазарии останавливается в городе Фуллы (вероятно, Чуфут-кале), в окрестностях которого проповедует христианство местным язычникам и собственноручно срубает дуб, которому они поклонялись. В Херсоне он предпринимает розыски мощей римского епископа Климента, ученика апостола Петра. Климент был сослан в I в. в Инкерман и за успешную проповедь христианства среди местных жителей по повелению императора Траяна утоплен с якорем на шее. Обретение мощей произошло 30 января 861 г.: они были торжественно перенесены в один из храмов Херсона. Интересна их дальнейшая судьба.

Часть мощей Кирилл увез с собой и подарил их папе римскому в обмен на разрешение продолжать богослужение на славянском языке. Мощи были помещены в церкви св. Климента в Риме, где позднее был похоронен и сам Кирилл. Другая часть мощей, оставшаяся в Херсоне, была увезена в Киев князем Владимиром. Так мощи одного из первых христианских святых были разделены между Востоком и Западом.

В Херсоне же произошло еще одно выдающееся событие: согласно свидетельству его «Жития», Кирилл обнаружил здесь Евангелие и Псалтирь, написанные "русскими письмены", и человека, говорившего по-русски, и скоро сам научился говорить и читать по-русски, а затем сложил свою знаменитую азбуку.[38]

Мнения ученых разделились: большинство исследователей склонялось к тому, что упомянутые "русские письмена" означали готский язык; другие полагали, что речь идет о языке аланов ("роксоланы", "русколаны"); наконец, третьи видели в нем русский язык азово-тмутараканских или киевских русов.

В первой половине IX в. византийское правительство для укрепления своих позиций в Таврике создает Херсонскую фему — особый военно-административный округ во главе со стратигом. В нее входили и крепости в округе Херсона, обозначавшиеся собирательным названием Климаты: Константин Багрянородный в Х в. насчитывал их 9. В XIII в. французский посол к монгольскому хану монах Гильом де Рубрук писал, что между Херсоном и Судаком "существует сорок замков, и почти каждый из них имеет особый язык. Среди них есть и такие, язык которых немецкий.[39] Видимо, в это число входили крепости всего горного Крыма, включая Южнобережье.

Борьба Византии с Русью за причерноморские земли продолжается весь Х век. Русы тревожили Византию набегами в IX в.; в 60-е года часть киевской знати во главе с Аскольдом принимает крещение. Примерно в то же время русы оседают в Приазовье, завладевают Таматархой, позднее называемой Тмутараканью, столицей древнерусского княжества, часть земель которого находилась в Крыму. Походы Святослава в 965 г. окончательно сокрушили Хазарский каганат. Удачный поход Владимира Святославича на Херсон в 988 году расширил русские владения в Крыму. Херсон после долгой осады был взят, но отдан как "вено за жену" — царевну Анну, Русь приняла крещенье — таковы были формы, закрепившие его политический союз с Византией, признавшей, согласно договору, права Руси в Таврике и Приазовье.[40]

В конце XII–XIII вв. нашествие половцев, кочевавших в степях северного Причерноморья, надолго отрезало Русь от крымских земель, уничтожило Тмутараканское княжество. Но немалая часть русского населения удержалась на полуострове. Главным их средоточием стал богатый торговый город Сурож (соврем. Судак). Согласно сообщениям арабского писателя Ибн аль Асира, в конце XII — начале XIII веков в Крыму жило много русских купцов.

После завоевания Константинополя крестоносцами византийские владения в Таврике признали над собой власть ее преемницы — Трапезундской империи, что выражалось в уплате дани. Политическая зависимость была номинальной. В это время набирают силу отдельные княжества во главе с князьями — топархами. Самым значительным среди них становится княжество Феодоро, возникшее, как предполагают, еще в XII в. на землях, принадлежавших херсонской знати.[41] Столицей его стал город на горе Мангуп, в VI–VIII вв. называвшийся Дорос, в источниках XIV–XV вв. называемый Феодоро. Княжество сохраняло политическую самостоятельность и вплоть до турецкого завоевания в 1475 году осталось средоточием греческой и христианской культуры. Земли княжества охватывали значительную территорию Юго-Западного Крыма и побережья: на востоке они включали долину Алушты, на севере доходили до реки Качи, на западе — до устья Черной речки, где владетели Феодоро укрепили древний порт Каламиту (Инкерман). Они мечтали возродить славу древнего Херсонского порта, лежавшего в развалинах. Внимание к морской торговле — источнику богатства и процветания городов — было усилено и тем обстоятельством, что в XII–XIII вв. торговые пути, связавшие Запад с Востоком и проходившие ранее через порты Сирии и Палестины, переместились в порты Крыма и Приазовья.[42] Сюда устремляются генуэзские купцы, которые в обмен за помощь в овладении Константинополем и престолом получают от Михаила Палеолога исключительное право торговли на Черном море. В 1267 г. на месте античной Феодосии ими основана крепость Каффа. Она становится центром всей черноморской торговли, оттесняя Судак, который генуэзцы отняли у греческих владельцев в 1365 г. Вскоре, согласно договору генуэзцев с татарами от 1380 г. Южный берег Крыма от Судака до Балаклавы, названный в документе Готией, был уступлен Генуэзской республике. В Солдайе и Чембало, как их стали называть на итальянский манер, генуэзцы воздвигли мощные крепости. Так возникло Капитанство Готия — цепь генуэзских торговых факторий под главенством консула Каффы. Лишив греческих купцов господствующих позиций в черноморской торговле, генуэзцы средоточием последней сделали Каффу. В XV в. это был самый многолюдный город, насчитывающий 70 тысяч населения — генуэзцев, греков, армян, татар, через порт которого проходили товары из Китая, Индии, Средней Азии, Поволжья, Московии.[43]

К северу и востоку от Феодоро располагалось Кыркорское княжество с центром в Чуфут-кале близ современного Бахчисарая. Населяли его преимущественно сармато-аланы, среди которых Византия распространяла свое влияние, будучи заинтересована в них как в пограничных защитниках. Поэтому здесь, вероятно, уже в VI в. воздвигаются крепость и храм. Согласно более поздним свидетельствам, археологическим и письменным, в городе было много греческих христиан.

Монголо-татары начали оседать в Крыму вследствие набегов Золотой Орды 1223, 1238, 1248-49, 1299 гг. В конце XIII — начала XIV вв. складывалось татарское феодальное землевладение: возникли уделы (бейлики), во главе которых стояли роды Яшлав (Сулешевы), Ширин, Барын, Аргын и др. Татары, в массе своей кочевники, постепенно переходили к оседлому земледелию. Этот процесс более активно происходил в районе Бахчисарая, где сохранялось прежнее земледельческое население. Оно-то и составило впоследствии ядро Крымского ханства. Во время междоусобиц, сопровождавших борьбу крымских ханов за отделение от Золотой Орды, крепость Кырк-ор служила укрепленной ханской резиденцией, за ее стенами укрывали семьи, держали пленников. После распада Золотой Орды Кырк-ор как крепость утратил значение. Столицей стал основанный на рубеже XV–XVI вв. Бахчисарай.

С вторжением турок в 1475 г. начинается последний период средневековой истории Крыма — период трехсотлетнего турецко-татарского владычества. Оно покончило с засильем генуэзцев в черноморской торговле и уничтожило греческое княжество Феодоро. Сохранялись лишь разрозненные островки греческой культуры в виде православных монастырей. Главным среди них стал расположенный на окраине Бахчисарая Успенский монастырь. Сам же Бахчисарай становится административным, торгово-ремесленным и культурным центром всего Крыма, украшается множеством зданий культового и светского характера.

Набеги крымских феодалов при поддержке Османской империи на территорию Восточной Европы (Россия, Литва, Польша, Молдавия и др.) приводили к значительному материальному разорению и уводу пленных. Только за первую половину XVII в. из России было уведено более 200 тыс. человек, с Украины за 1654–1657 гг. — более 50 тыс. человек.[44] Защищаясь от вторжений, русское правительство сооружало в XVI–XVII вв. засечные черты, направляло войска против ханов (поход 1559 г. воеводы Д. Ф. Адашева, неудачные крымские походы 1687 и 1688 гг. князя Голицына), Азовские походы 1695 и 1696 гг. Петра I ослабили, но не устранили источник агрессии.

Русско-турецкие войны XVIII в. стали заключительным этапом многовековой борьбы России за выход к Черному и Азовскому морям. Война 1735–1739 гг., когда русские войска дважды проникали в Крым и даже захватили Бахчисарай, не привела к желаемому результату; зато война 1768–1771 гг. принесла России крупную победу. Согласно Кучук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г. Крым был объявлен независимым, а Россия получила во владение Керчь и выход к Черному морю.

В конце февраля 1783 г. последний хан из рода Гиреев — Шагин-Гирей подписывает отречение от престола и покидает Бахчисарай. Спустя четыре года, в мае, сюда торжественно въезжает императрица Екатерина II в сопровождении австрийского императора Иосифа II, французского и английского послов — графа де Сегюра и лорда Фитцгерберта, представителей других держав. Приезд в Бахчисарай и недельное пребывание в ханском дворце императрицы и ее свиты стали кульминацией путешествия, обставленного с неслыханной пышностью и предпринятого с целью показать иностранным державам, прежде всего Пруссии и Австрии, новоприобретенную Тавриду, военную мощь Российской империи, ее военный флот на Черном море.[45]

Специфические обстоятельства борьбы за Крым привели к временному запустению края. В 1778 г., стремясь ослабить Крымское ханство, ставшее независимым от Турции, русское правительство выселило в Приазовье более 30 тысяч греческих христиан[46] — землевладельцев и ремесленников, основных производителей материальных благ. Пять лет спустя значительная часть мусульманского населения эмигрировала в Турцию. В засушливом Крыму, где традиционные формы земледелия и садоводства требовали особых навыков и составляли сложную и хрупкую культурную среду, это было катастрофой. Вот как оценивает ее последствия государственный деятель, автор книг о Крыме П. Сумароков: "Россия… поспешила с выводом из Крыма греков и армян; но через пять лет потом сей край, присоединенный к ее пространству, предстал перед ней в пораженном от того виде. Она содрогнулась, найдя, что деревни превратились в развалины, сады — в запущенные леса, ремесла, промышленности — в тунеядство, и уверилась, что осудила на сиротство новых своих чад еще прежде их усыновления… Более 300 тысяч татар удалились из Крыма. Таковые два случая уготовали совершенное изнеможение Тавриде, и отсюда-то начинаются правильные упреки князю Потемкину, который учинил погрешность неосмотрительною раздачею земель".[47]

Речь идет о переселении на Южный берег Крыма так называемых "архипелажских греков" по инициативе князя Потемкина. Из этих жителей островов Эгейского моря, неизменно поддерживавших Россию в ее борьбе против Османского владычества, был сформирован Балаклавский батальон. За верную службу они были щедро одарены землями на Южном берегу.

Трагедия земли, из цветущего сада превращавшейся в высохшую пустыню, состояла в том, что выселяя татар, выселяли местное население, владевшее навыками местного земледелия. Глубокий и тонкий знаток Крыма Максимилиан Волошин дает блестящую характеристику того, чем, по сути дела, являлась "собственная подлинная культура Крыма — средиземноморская и эллинистическая", прорабатывавшая "огромные расовые напластования всех племен, когда-либо проходивших через дикое Поле".[48] Основа всякого южного хозяйства — вода: "турки и татары были великими мастерами орошения, — продолжает он. — Они умели уловить самую мелкую струйку почвенной воды, направить ее по глиняным трубам в обширные водоемы, умели использовать разницу температур, дающую выпоты и росы, умели как кровеносной системой оросить сады и виноградники по склонам гор. Ударьте киркой по любому шиферному, совершенно бесплодному склону холма, — вы наткнетесь на обломки гончарных труб: на вершине плоскогорья вы найдете воронки с овальными обточенными камнями, в которые собиралась роса; в любой разросшейся под скалой купе деревьев вы различите одичавшую грушу и выродившуюся виноградную лозу. Это значит, что вся эта пустыня еще сто лет назад была цветущим садом". Добавим, что именно такой она предстает со страниц недавно ставшего доступным источника по истории Крыма — "Путешествия по Крыму" Эвлии Челеби, посетившего край в середине XVIII века: города украшены мечетями с минаретами, караван-сараями и банями, дворцы знати утопают в садах, всюду журчат фонтаны. Через портовые города полуострова проходят древние пути, связывавшие Азию и Средиземноморье.[49]

Разрушения, разумеется, сопутствуют любым войнам, и многолетняя борьба России за Крым — не исключение. Однако вернуть край к его прежнему цветущему состоянию оказалось непросто, и в не малой степени — по причине непонимания неявных, ускользавших от первого взгляда особенностей местной культуры.

Процветание Крыма связывали, как правило, с греками — как античными, так и средневековыми. До сих пор в названиях рек и урочищ звучат греческие имена. "Кучка мирных хижин, — пишет Е. Марков, — носит вдруг воинственное название Кермен, Кале, Исар, Кастель, Кастрон — все эти слова и по-турецки, и по-гречески значат крепость. В горах — Темир-Хапу, то есть железные ворота; Эндек-вал, Вигла — стража; многочисленные Ай-Даниль, Ай-Василь и т. д. указывают на монастыри и церкви". Степи, составляющие 9/10 полуострова, сухие и безводные, в прежние времена были житницей Греции. Царь Левкон в IV в. до н. э. доставил из Феодосии в Афины 385 тысяч четвертей пшеницы, за что был награжден почетным званием афинского гражданина. Митридат получал отсюда же огромное количество хлеба. Стада лошадей, овец и даже верблюдов наполняют крымские степи; города, поселения, замки сплошь покрывают берега — такая картина может быть составлена на основании свидетельств античных географов".[50]

Ту же картину сельскохозяйственного процветания являл Крым, по свидетельству путешественников, и во время правления Гиреев. Мартин Броневский в своем описании Крыма (XVI в.) отозвался о нем как о цветущем крае. Проезжая по степи, он часто встречал колодцы, выкопанные с изумительным искусством прежними обитателями. Здесь было мало городов, но очень много селений. Поля, сады и виноградинки покрывали и каменистый Трахейский полуостров. На Южном берегу росли без обработки смоковницы (инжир), гранатовое дерево, маслина, плодовые деревья всех видов.

В конце XVIII в., когда Южнобережье посетили академик Петр Симон Паллас, затем Павел Сумароков, виноделие было в упадке, хотя одичавшая виноградная лоза еще имелась. Общее запустение края эти исследователи, как и многие другие, склонны были приписать татарским нашествиям, как и вообще свойствам ленивого татарского характера, противопоставляя им греков. Возражая против этой точки зрения, Е. Марков обращает внимание на два важных обстоятельства. Во-первых, жители горного Крыма — не монголы, "а потомки тех именно трудолюбивейших южных колонистов, итальянцев, греков и даже немцев… сумевшие обратить каменные берега Крыма в один цветущий и богатый сад". Во-вторых, изменился сам характер завоеваний: "вместо обычных набегов кочевых орд, которым было несподручно в горах и па море, которые удовлетворялись легкой данью, которые были бессильны против каменных бойниц, — на сцену крымской истории является истребительная борьба морских итальянских республик, и потом Оттоманская Порта со своим непобедимым флотом, перед которыми были беззащитны сады Южного берега. Когда турки овладели крымским побережьем и сосредоточились в немногих крепостях его, — турецкий янычар стал хозяином всего хозяйства трудолюбивых береговых посельников. Виноделие осталось только в наиболее защищенных и наиболее удобных долинах вблизи главных центров Крыма: Бахчисарая, Эски-Крыма, Кафы и Судакской крепости. Как только кончились опустошительные походы Ласси, Миниха, Долгорукого, Суворова и Крым присоединился к России, успокоился от хронической войны и повальных выселений на чужбину, — тот же южнобережский житель стал опять виноградарем и табачным плантатором, и до сих пор считается на Южном берегу искуснейшим возделывателем этих растений".[51]

Культура винограда и виноделия известна в Крыму с глубокой древности. Об этом свидетельствуют памятники Херсонеса — размежеванные под виноградники земли Трахейского полуострова (клеры), а также каменные ящики для виноградного пресса — тарапаны, зачастую целиком высеченные в скале. Первым на них обратил внимание автор известного сочинения о Крыме Дюбуа де Монпере. Можно указать также на большое количество амфор, служивших для хранения напитка, и на наличие местного гончарного производства. Наиболее благоприятными временами для развития и сбыта вина были византийская, хазарская эпохи, времена владычества генуэзцев. С установлением господства турок и татар большинство богатейших виноградников пришло в запустение. Отчасти они были восстановлены христианами и горными татарами. После присоединения Крыма правительство стало принимать энергичные меры к восстановлению виноградарства. Вина Южного берега считались лучшими в России. Это объяснялось не только исключительно благоприятными условиями местности, но и принадлежностью виноградников по большей части крупным владельцам, образцово поставившим технику виноделия на основе лучших выписных сортов винограда. Развивалось также табаководство, особенно в Ялтинском и Симферопольском уездах. В горном Крыму высокого уровня развития достигло садоводство — старинное занятие местного населения. Здесь, как и в виноградарстве, существовало деление сортов на местные и выписные, урожай отдавался на откуп.

Были известны различные способы посадки лоз и облагораживания винограда искусной прививкой. Паллас называет 35 сортов винограда, разводимых местными жителями. "Горные татары, — пишет он, — обрабатывают свои сады, поливают их, чистят, унаваживают; они очень искусны в деле прививки и ничто не может превзойти способ, употребляемый около Бахчисарая, где прививают прямо к корню на одну треть глубже поверхности земли, что не только дает совершенно здоровый ствол, но впоследствии еще и корни самому прививку и обеспечивают этим долголетие деревьев".

Татары — как некогда скифы, тавроскифы и т. д. — стали общим названием различных групп населения. В прошлом веке большинство исследователей различали среди татар три группы населения: 1) степных, или ногайских татар; 2) татар, населяющих города Бахчисарай, Карасубазар, Симферополь, Евпаторию; 3) горных татар. Первые две группы, пишет Старовский, были потомками монголо-татарских завоевателей с примесью ногайской крови и практически ничем не отличались от поволжских татар. В отличие от них горные и южнобережные татары, потомки отуреченных древнейших крымских народностей — греков и тавроскифов, смешавшихся позднее с готами, генуэзцами, венецианцами и т. д., слились с татарами степной части полуострова.

Южнобережные татары и по физическому типу заметно отличались от тюркского: отмечались более высокий рост, отсутствие скул, "в общем, правильные черты лица; тип этот сложен весьма стройно, почему и может быть назван красивым. Женщины отличаются мягкими и правильными чертами лица, темными, с длинными ресницами, большими глазами, тонко очерченными бровями". Описанный тип, однако, даже в пределах небольшого пространства Южного берега подвергается значительным колебаниям, в зависимости от преобладания тех или других живших здесь народностей. Так, например, в Симеизе, Лименах, Алупке нередко можно встретить длинноголовых, с продолговатым лицом, длинным горбатым носом и русыми, иногда рыжими волосами. Южнобережные татары говорят на османском наречии турецкого языка. И все же "обычаи южнобережных татар, свобода их женщин, почитание некоторых христианских праздников и памятников, их любовь к оседлым занятиям, сопоставленные с их наружным видом, не могут не убедить, что эти, так называемые татары так же близки к кавказскому (то есть индоевропейскому — Т. Ф.) племени, как и мы сами".[52]

Преемственность обычаев, идущих из глубокой древности, проявилась в сохранении института сельской общины. Земледельческие поселения Таврики представляли собой, как считают исследователи, соседские, территориальные общины с независимым, не закрепощенным населением. На это косвенно указывает, как пишет А. Л. Якобсон, "глубокая традиционность в Крыму общинного строя, к которому уже в позднее средневековье, в XVI–XVII вв., постепенно оседая, приобщились и татары. Их община (джемаат) с совместным владением пастбищами и сенокосами, нередко с коллективной обработкой земли, с распределением пахотной общинной земли по паям-долям между семьями — членами общины, с правом общины на предпочтительную покупку земли, которую ее владельцы не имели права продавать на сторону, с ее круговой порукой, удивительно напоминает старую византийскую общину, известную по византийскому "Земледельческому закону", действовавшему еще в VIII в. Как видим, общинные порядки дожили в Таврике до XVI–XVII вв. Татарская община была создана, конечно, не татарами, — недавними кочевниками, а являлась потомком местной земледельческой общины глубокого средневековья.[53]

Возможно, именно эти общинные порядки, отсутствие закрепощения способствовали высокому уровню нравственного состояния общества, о котором с похвалой писали путешественники.

Примечания:

1

Аполлодор. Мифологическая библиотека. — Л., 1972. — С. 6.

2

Латышев В. В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе // Вестник древней истории. — 1947. - № 4. — С. 315.

3

Страбон. География в 17 книгах // Пер. и коммент. Г. А. Стратановского. — Л.: Наука, 1964. — Кн. 1, 2, 9.

4

Иессен А. А. Античная колонизация Северного Причерноморья. — Л., 1947.

5

Диодор Сицилийский. Библиотека. Кн. 1,1.

6

Ковалевский Г. В. Культурно-историческая и биологическая роль горных районов // Природа/ — 1931. - № 1. — С. 170.

7

Геродот. История в 6 книгах / Пер. и коммент. Г. А. Стратановского. — Л.: Наука, 1972. — Кн. IV, 12.

8

Лесков А. М. Курганы: находки, проблемы. — М… 1981. — С. 105.

9

Щецинский А. А. Красные пещеры. — Симферополь, 1983. — С. 50.

10

Лесков А. М. Указ. соч. — С. 25.

11

Щепинский А. А. Указ. соч. — С. 51.

Эту историческую реконструкцию культур по линиям "позднекатакомбная культура — киммерийцы — кизилкобинцы" и "кемиобинцы — тавры", по словам ее автора, не следует представлять прямолинейно; в ней еще немало неясного и неизученного.

12

Плиний старший. Естественная история. — Кн. IV, XXVI, 7.

13

Страбон. Указ. соч. — Кн. IV, 6, 9.

14

Диодор Сицилийский. Указ. соч. — Кн. XX, 25.

15

Согласно авторитетному мнению ученых, среди семян, найденных на Уч-баше, имеются зерна карликовой пшеницы — сорта, который появился на территории Молдавии и правобережной Украины только в средневековье. Древние греки не могли привезти ее с собой, так как на Балканах она была тогда неизвестна. Видимо, с родины земледелия — Ближнего Востока — карликовая пшеница проникла в Крым очень давно; здесь, у тавров, позаимствовали ее греческие колонисты. — См.: Крымские каникулы. Книга вторая. — Симферополь, 1985. — С. 332–333.

16

Шульц П. Н. О некоторых вопросах истории тавров // Проблемы истории Северного Причерноморья в античную эпоху. — М., 1959. — С. 232–272.

17

Крис Х. И. Кизил-кобинская культура и тавры. — М., 1981. — С. 127.

18

Лесков А. М. Горный Крым в первом тысячелетии до н. э. — Киев, 1965. — С. 200.

19

Толстой И. И. Остров Белый и Таврика на Понте Евксинском. — Пг., 1918.

20

Ростовцев М. И. Новая книга об острове Белом и Таврике // ИАК, 6, 1918а.

21

Геродот. Указ. соч. — Кн. IV, 103.

22

Страбон. Указ. соч. — Кн. VII, 4, 2.

23

Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта. М., 1978.

24

IPЕ I2, 343.

25

IРЕ I2, 352.

26

Диодор Сицилийский. Указ. соч. — Кн. I, IV, VII.

27

Геродот. Указ. соч. — Кн. IV, 99.

28

Трубачев О. Н. Таврские и синдо-меотские этимологии // Этимология. 1977. — М., 1984. -С. 127–144; Его же. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания. — 1977. - № 6. — С. 13

29

Высотская Т. Н. Скифские городища. — Симферополь, 1975. — С. 77.

30

Полиен, VIII, 56.

31

Шелов Д. Б. Северное Причерноморье 2000 лет назад. — М., 1975. — С. 135.

32

Прокопий. О постройках / Пер. С. П. Кондратьева // ВДИ. - 1939. - № 4. — С. 249.

33

Сидоренко В. А. «Готы» области Дори Прокопия Кесарийского и "Длинные стены" в Крыму // Материалы по археологам, истории и этнографии Таврии. — Вып. 2. — Симферополь, 1991. — С. 105–118.

34

Эвлия Челеби. Книга путешествий. — Симферополь, 1996. — С. 95.

35

Архимандрит Арсений. Готская епархия в Крыму // ЖМНП. — Спб, 1878. - № 1. — Ч. 195, янв. — С. 86–154.

36

"Житие преподобного отца нашего Иоанна, епископа Готии / Пер. А. Никитского // ЗООИД — 1883. — Т. 13. — С. 25–34.

37

Васильевский В. Г. Русско-византийские исследования. Жития свв. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского // Летопись занятий Археологической комиссии 1882–1884 гг. — Вып. 9. - 1893 г. — 107–225. — С. 1–98.

38

Сказание о начале славянской письменности. — М., 1976. — С. 86.

39

Рубрук Гильом де. Путешествие в восточные страны / Пер. А. И. Малеина. — М., 1957. — С. 68.

40

Зубарь В. М., Павленко Ю. В. Херсонес Таврический и распространение христианства на Руси. — Киев, 1988. — С. 67.

41

Васильев А. А. Готы в Крыму // ИГАИМК. — Т. 21. - 1927. — С. 14.

42

Якобсон А. Л. Крым в средние века. — М., 1973. — С. 84.

43

Указ. соч. — С. 112.

44

Указ. соч. — С. 141.

45

Segur Louis-Philippe de. Memoires ou souvenirs et anecdotes. — Т. 2. — Рaris, 1859. — Р. 62.

46

Маркевич А. И. Краткий очерк деятельности генералиссимуса Суворова в Крыму // ИТУАК. — Вып. 31. — С. 1 -43.

47

Сумароков П. И. Досуги крымского судьи или второе путешествие в Тавриду. — СПб, 1801. — С. 160–161.

48

Волошин М. А. Культура, искусство, памятники Крыма // Путеводитель по Крыму / Под ред. М. Саркизова-Серазини. — 1924. — С. 136, 139.

49

Эвлия Челеби. Указ. соч.

50

Марков Е. Очерки Крыма. — Симферополь, 1995. — С. 312.

51

Марков Е. Указ. соч. — С. 314–315.

52

Цит. по: Семенов Тян-Шанский П. П. Полное географическое описание нашего Отечества. — Т. 14. — СПб, 1910 — С. 194.

53

Якобсон А. Л. Указ. соч. — С. 32–33; Секиринский С. А., Секиринский Д. С. Аграрный строй крымских татар в XVI–XVIII вв. // Материалы по археологии, истории, этнографии Таврии. — Вып. 2. — Симферополь, 1991. — С. 140–149.