• «Немые» резидентуры
  • Роковая ошибка «Хемница»
  • В эфире «Соня»
  • Техническое чудо Бориса Михалина
  • Сведения о противнике противоречивые…
  • К нам приехал Гарри Гопкинс…
  • Тысячи тайных «сверчков»
  • Тегеран-43: было ли покушение на «Большую тройку»?
  • Так трудно, что и передать невозможно
  • Центр благодарит за работу
  • Нам судьба — судья…
  • Операция «Прыжок шахматного коня»
  • «Черная нора» для русского «лиса»
  • У разведки… женское лицо
  • Лебединая верность
  • Резидент Хелене
  • Удачная сделка «Арапа»
  • «Горячая линия» с генералом Ямадой
  • Сила и слабость разведки
  • ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    «Немые» резидентуры

    Так уж сложилось в истории, что разведка для властей предержащих чаще всего ненавистная падчерица, нежели любимая дочь. Особенно в дни военных поражений.

    Василий Новобранец временно исполнявший обязанности начальника информационного отдела Разведуправления в предвоенные годы, пишет в своих воспоминаниях:

    «На одном из заседаний Политбюро и Военного совета обсуждались итоги советско-финской войны 1939–1940 годов. Неподготовленность нашей армии, огромные потери, двухмесячное позорное топтание перед «линией Маннергейма» и многое другое стали известны всему народу. Об этом в полный голос заговорили за рубежом. Сталину и его приближенным надо было спасать свое лицо. Этому и было посвящено заседание Политбюро и Военного совета. После бурных прений решили, что причина всех наших бед в советско-финской войне — плохая работа разведки. Это мнение всяческими способами внедрялось и в армии. Свалить все на разведку не очень оригинальный прием. Никогда еще ни одно правительство, ни один министр обороны или командующий не признали за собой вины за поражение.

    Сталин в этом не был оригинален. Он тоже решил отыграться на разведке и лично на начальнике Разведуправления генерал-лейтенанте Проскурове. Тот не стерпел возведенной напраслины. Он знал, что все необходимые данные о «линии Маннергейма» в войсках имелись, что причина неудач в другом, и смело вступил в пререкания со Сталиным и назвал все действительные причины неудач. За это он поплатился жизнью.

    Нечто подобное происходило и в ставке Гитлера. Вот как об этом рассказывает в своей книге «Служба» Рейнхард Гелен, во время войны начальник отдела «Иностранные армии Востока» (разведка) Генштаба сухопутных сил:

    «9 апреля 1945 года я был отстранен от должности… Мое увольнение было вызвано докладом об обстановке и положении противника, который я подготовил начальнику Генштаба генералу Кребсу. Тот доложил его Гитлеру.

    У фюрера моя оценка вызвала сильное раздражение. Он назвал доклад «сверхидиотским и пораженческим». Гитлер всегда негативно воспринимал неприятные факты и цифры… Он хотел слышать лишь то, что не противоречило его мнению и решению».

    Начальник имперского генерального штаба во время войны британский военный деятель лорд Аланбрук говорит в своих записках, что Уинстон Черчилль тоже чувствовал себя стратегом и нередко с жаром отстаивал свои идеи. Правда, в конце концов соглашался с профессионалами.

    Так что многие руководители государств похожи друг на друга, и не все умеют мужественно встречать трудную правду, которую нередко преподносит разведка. Что ж, такова судьба у шефов разведки: сыпать своим патронам соль на раны.

    И тем не менее вернемся к Сталину. Может быть, и вправду не столь безгрешна разведка и в провалах начального периода доля вины лежит и на ней?

    А как все обстояло на самом деле? Давно уже нет Сталина и его соратников, сняты многие грифы «секретно», открыты бронированные сейфы архивов. Может быть, сегодня, более чем через полвека, возможно наконец установить истину? Пусть даже не совсем лицеприятную, но верную, без вранья, идеологического давления, очернения или, наоборот, приукрашивания действительности. В конечном итоге мы уже ничего не в силах изменить в своей истории — великой, триумфальной и драматичной одновременно.

    Итак, начнем с самой трагичной страницы в судьбе советской разведки в годы войны. Их, признаться, было немало, но самая-самая… Это без сомнения разгром «Красной капеллы».

    Глава абвера адмирал Канарис считал, что деятельность «Красной капеллы» стоила Германии двухсот тысяч погибших солдат и офицеров. А скольким советским воинам она спасла жизнь? Надо думать, не меньшему числу. Наверное, поэтому жизнь и гибель «Красной капеллы» и через десятилетия вызывают огромный интерес.

    Оговорюсь сразу: во многих публикациях российской печати навязывается мысль о «Красной капелле», как о некой единой шпионской организации под общим руководством. Чаще всего руководителем называют известного разведчика Леопольда Треппера. А недавно в одной из книг, изданной уже в 1997 году, я наткнулся на удивительное открытие. Авторы утверждали, что во главе организации «русских пианистов» стоял некто иной, как Харро Шульце-Бойзен.

    Это, конечно, не так. Столь характерное название для «Красной капеллы» изобрели сотрудники… гестапо. Как утверждает в своих воспоминаниях руководитель зарубежной разведки нацистской Германии Вальтер Шелленберг, «основная заслуга первого крупного проникновения в эту гигантскую шпионскую организацию, бесспорно, принадлежит, Мюллеру».

    Генрих Мюллер, как известно, был начальником четвертого управления (гестапо) Главного управления имперской безопасности.

    Для гестаповцев стал большой неожиданностью тот факт, что в первые месяцы войны с территории Германии и близлежащих стран начали работать десятки радиопередатчиков неизвестной принадлежности.

    Фашистской службе безопасности, по существу, было все равно, кто засылал и руководил «пианистами» в Москве — Разведуправление Генштаба или разведка НКВД. Для них и то, и другое — противники на одно лицо — советское. Тем более что «концерты» «Красной капеллы» раздражали не только группенфюрера Мюллера, адмирала Канариса, но и Гиммлера и даже самого фюрера. А разведсеть, разбросанная по Германии, Франции, Бельгии, Голландии, состояла из разных разведгрупп и резидентур.

    Резидентуру в Брюсселе, а затем в Париже возглавлял Леопольд Треппер («Отто»), засланный военной разведкой. Ему удалось приобрести новых агентов, расширить информационные возможности. Однако проблема прямой радиосвязи с Центром так и не была решена.

    Резидентуру «Паскаль» в Голландии и Бельгии создал немецкий коммунист Иоган Венцель. В советскую разведку он был привлечен в 1931 году, освоил основы радиотехники, научился монтировать радиопередатчики, знал азбуку Морзе, код и любительский радиожаргон.

    На нелегальную работу он был направлен в 1937 году сначала в Ирландию, потом в Бельгию. Уже через год Венцель («Герман») создал активную, жизнеспособную разведорганизацию.

    В это время по решению Центра руководство резидентуры было передано советскому нелегалу-разведчику капитану К.Ефремову («Паскаль»). «Герман» остался заместителем резидента и радистом. Одновременно он возглавлял голландскую региональную группу резидентуры.

    В 1940 году в Париже военная разведка организовала резидентуру «Золя». Ее руководителем стал бывший латышский офицер Озол Вальдемарс. За короткий срок им была создана агентурная сеть, которая добывала важную информацию о фашистской Германии и ее вооруженных силах.

    В том же году в Париже начала свою работу и резидентура Разведупра «Гари», которой руководил Генри Робинсон.

    Разведчик Шандор Радо (псевдоним «Дора») развернул свою деятельность в Швейцарии.

    Это у него на связи будет агент «Люци», которого будущий шеф ЦРУ США Аллен Даллес назовет «фантастическим источником». «Люци» нередко получал сведения из сфер высшего немецкого командования уже через сутки после их принятия.

    Безусловно, в наших резидентурах работали талантливые, мужественные люди, и никто из них не мог предположить, что к концу 1942 года советская разведсеть будет почти полностью разгромлена. В архивах Главного разведуправления до сих пор хранится документ, в котором есть такие горькие строки: «Примерно за полтора года с декабря 1941 по июль 1943 года немецкая контрразведка нейтрализовала деятельность нелегальных резидентур советской военной разведки во Франции, Бельгии, Германии, Голландии. Это резидентуры «Отто», «Паскаль», «Золя», «Гари», «Альта». В это же время гестапо проникло в резидентуру «Дора».

    По шести советским агентурным радиостанциям из восьми захваченных немецкая контрразведка продолжила работу с Центром от имени руководителей названных резидентур.

    На этом прекратили свое существование резидентуры советской разведки. Они погибли в неравной борьбе с превосходящими силами противника».

    Да, действительно, силы были неравные. Против «Красной капеллы» немцы бросили лучшие силы Главного управления имперской безопасности. И тем не менее у этой трагедии есть свои причины. Они до сих пор известны лишь очень узкому кругу специалистов.

    Хотя, признаться, все послевоенные годы обстоятельства гибели крупнейшей в мире разведсети не давали покоя исследователям, как у нас в стране, так и за рубежом. Многие из них сходились на том, что в основе провала лежали просчеты радиосвязи, непрофессионализм радистов европейских резидентур. Однако это были лишь гипотезы. Все материалы по организации радиосвязи были засекречены. Автору впервые удалось увидеть их, услышать свидетельства тех, кто находился на связи с радистами «Красной капеллы», кто сам создавал эту. связь. Сегодня впервые за полвека есть возможность сравнить уже известные свидетельства руководителей и сотрудников нацистской разведки и архивные документы Главного разведывательного управления.

    Вальтер Шелленберг в своей книге «Мемуары» при первом же упоминании «Красной капеллы» пишет «о создании активной сети радиосвязи». Далее он подчеркивает: «Ее радиосеть («Красной капеллы». — Авт.) охватывала всю территорию Европы, протянувшись от Норвегии через Швейцарию до Средиземного моря, и от Атлантического океана до Балтики».

    В обоих случаях шеф нацистской политической разведки говорит именно о радиосвязи. Это не случайно. Он рисует впечатляющую картину: советская радиосеть наброшена на всю Европу. Шелленберг профессионал-разведчик, это признавали даже его враги, как на родине, так и за рубежом. Так что мнению генерала вроде бы можно доверять.

    Однако у него есть авторитетный оппонент — известный советский разведчик, резидент Леопольд Треппер. Он один из немногих, кому удалось уцелеть после разгрома «Красной капеллы». Треппер придерживался иного мнения. «…Мы вступили в войну, — писал разведчик, — не имея радиосвязи. И все эксперименты, проведенные в военное время, имели весьма тяжелые последствия…»

    Вот такие две весьма парадоксальные точки зрения. Враг высоко отзывается о состоянии нашей нелегальной радиосвязи, а советский резидент, наоборот, дает ей беспощадную оценку.

    Где истина? В чем разгадка многолетнего спора ветеранов разведки о причинах провала европейских резидентур ГРУ? Не просто ответить на эти вопросы. Но чтобы ответить, вернемся в предвоенные годы.

    Мне пришлось беседовать с десятками ветеранов-разведчиков, которые не по книгам, а на собственной шкуре испытали грозы «сороковых-пороховых». Слушая их, я поразился, как мало мы знаем о тех годах, о предвоенной атмосфере, об условиях, в которых им приходилось работать.

    В Германии и странах Европы нацистская пропаганда насаждала мнение о «всемогуществе всевидящего» гестапо. Проник этот миф и в Советский Союз. Зачастую провалы наших резидентур объясняли «всесилием» германской контрразведки и… недостатками в организации радиосвязи.

    Действительно, агентурная радиосвязь была самой молодой и несовершенной отраслью разведки. Таким образом, решилась двуединая задача. С одной стороны, нередко, таким образом, скрывались истинные причины провалов, с другой — запугивались разведчики. Резидентуры боялись выходить на связь. Им всюду мерещилось «око» и «ухо» гестапо.

    Вот как о том времени вспоминал один из сотрудников службы радиосвязи ГРУ, который в предвоенные годы занимался радиофикацией резидентур:

    «Многие резидентуры оправдывали свой невыход на радиосвязь любыми причинами. Иногда даже шли на обман. Некоторые резиденты писали в Москву, что сами присутствовали на сеансах радиосвязи, слышали Центр, но Центр их не слышал.

    В этих условиях активизировать нелегальные радиосвязи было весьма трудно».

    И все-таки разведуправление пыталось их активизировать. В конце 1940 года разведчик-радист Парийчук, оформленный Наркоматом иностранных дел как дипкурьер, вылетел самолетом в Кенигсберг, оттуда — в Берлин, потом в Прагу. Здесь был радист — наш платный агент. Это о нем резидент писал, что они слышат Москву, а она их нет.

    Агент работал радиомастером и, судя по всему, обладал хорошей квалификацией. Деньги он получал регулярно, но выходить на связь с Центром боялся. Передатчик «Джек» и приемник «Сигнал» хранился в комнате, среди радиотехнического хлама. Парийчук был представлен радисту как представитель Центра, но связник умолчал, что гость из Москвы — специалист по радиоделу.

    Словом, радист в присутствии Парийчука включил блок питания, стрелка прибора отклонилась. Покрутив ручку возбудителя, он включил приемник и быстро нашел Москву. Центр повторил вызов и перевел корреспондента на запасные частоты. Радист продолжал работать, не включая тумблер высокого напряжения. Естественно, его никто не слышал.

    Радист нагло обманывал всех. Парийчук отстранил его и показал, в чем «ошибка».

    Следующая встреча была в городе Брно. Позже Ф.Парийчук так расскажет о ней:

    «Встреча должна состояться около двух часов ночи. Заранее весь маршрут был продуман. До минут учтено время движения местного транспорта. Из посольства выехали на машине перед сумерками. Примерно в километрах в восьмидесяти от Праги остановили машину и пошли пешком на станцию, взяли билеты и уехали в Брно.

    Прибыв в город, проверили, нет ли слежки, и пошли на встречу, потом на квартиру.

    Попытался отградуировать самодельный передатчик. «Хлопает» по всему диапазону.

    В назначенное время начал сеанс радиосвязи. Центр я слышал хорошо. Долго пытался вступить в связь. Меня часто переводили на новые частоты. На одной из них Центр чудом нашел меня и сообщил о плохом тоне передатчика. Понял: на таком передатчике связь не наладить. Но главные неприятности были впереди. Когда уже свертывал аппаратуру, услышали стук в дверь. Молчим. Стук повторился с новой силой. Ну, все, думаем, гестапо. В квартире нас четверо: я, связник, радист и его жена. Приготовились к худшему, вытащили оружие, заняли «огневые» точки.

    Радист подошел к двери, сонным голосом спрашивает: «Кто там? Что вам нужно?»

    «Уголь нужен?» — слышим приглушенный голос. Оказывается, было трудно с углем, днем его воровали, ночью — носили по квартирам, продавали.

    Придя в себя, мы отказались даже от чая. Ушли, купили билеты, и в Прагу».

    Были и другие встречи. Когда у радиста, подозреваемого в предательстве, приходилось изымать аппаратуру.

    Потом поездка в Вену. Здесь, как вспоминает Парийчук, «ни с одним из агентов-радистов не была закончена подготовка и потому радистам аппаратура не передавалась».

    Запомним, до войны оставалось немногим более полугода. А вот как тот же разведчик-радист оценивает действия агентов с началом Великой Отечественной войны:

    «Не со всеми корреспондентами удавалось установить связь, некоторые из них были арестованы непосредственно перед началом войны, другие боялись начать работу, слушая крикливые сообщения радио о скором разгроме Красной Армии. Первый месяц войны агенты-радисты выжидали. Многие из них смотрели, куда перетянет чаша весов. А, как известно, в первые месяцы войны она клонилась не в нашу пользу».

    Вот она — горькая правда войны. Воистину никто не хотел умирать.

    Но время брало свое. Прошел шок первых, трагических недель битвы с фашизмом. Из шести резидентур военной разведки только одна, «Паскаля», благодаря усилиям Иогана Венцеля, имела прямую связь с Москвой. Работали три линии агентурной радиосвязи. Остальные резидентуры молчали. Предстояло научить их «говорить».


    Роковая ошибка «Хемница»

    — Знаете, с чего должны начинать обучение будущие военные разведчики? — ветераны ГРУ генерал Иван Петров и полковник Александр Никифоров вопросительно смотрели на меня.

    Откровенно говоря, я был в растерянности: откуда мне знать, чему следует посвятить первый урок, первую лекцию в академии.

    Ответ ветеранов на свой же вопрос немало озадачил: «Знакомство с разведкой должно начинаться с писем резидента «Отто» — Леопольда Треппера — в Центр».

    — Почему? — удивился я.

    — С младых ногтей разведчики должны усвоить как «отче наш» одну истину: без связи с Центром резидентура просто не существует. И если в мирное время имеются другие пути передачи информации, то в войну их нет…

    Именно об этом письма крупнейшего разведчика Второй мировой войны Леопольда Треппера.

    Осенью 1939 года он с тревогой докладывает в Москву: «Самое трудное — найти радиста. В этом направлении мы предприняли все возможное, но результатов пока нет…»

    Через год, когда положение резидентуры осложнилось, в связи с оккупацией Бельгии немцами, «Отто» сообщил: «Были ли мы готовы к войне в Бельгии или нет?

    С точки зрения обеспечения наших кадров, наших позиций, связей и отношений, можно дать положительный ответ. Но с точки зрения поддержания связи с Центром, мы потерпели большую неудачу, фактически оказались в таком положении, что в момент больших событий не имели возможности давать важнейшую разведывательную информацию.

    Скоро уже год, как идет подготовка радиосвязи. Центр выслал уже все необходимое. Здесь, на месте, я преодолел все трудности, чтобы создать необходимые условия для работы радиостанции. Однако отсутствовало только одно — радист».

    Было бы неправдой сказать, что только с началом Великой Отечественной войны пришло запоздалое понимание необходимости прямой радиосвязи резидентур с Центром.

    29 октября 1940 года Разведуправление направило письмо в Париж своему агенту Генри Робинсону («Гари»). В нем говорилось: «Установление радиосвязи с Центром — это ваша центральная задача, к осуществлению которой вы должны приступить немедленно».

    В мае 1941 года Центр вновь требует от «Гари»: «Просим вас всецело заняться этим первоочередным делом и всемерно его форсировать с таким расчетом, чтобы в июне ваш радист смог уже приступить к занятиям по радио. Этому мы придаем исключительно важное значение».

    Подобные рекомендации давались и в другие резидентуры. Более того, Центр рекомендовал заняться радиосвязью за счет любой другой работы. Однако следует признать, что решить эту проблему на месте, силами резидентур было очень сложно.

    Но Москва пыталась хоть как-то выправить положение. 15 мая 1941 года Центр поручает одному из наиболее опытных радистов Иогану Венцелю («Герману»), из резидентуры «Паскаля» в Бельгии связаться с «Кентом».

    «Кент» — разведчик-нелегал Леонид Гуревич вместе с Михаилом Макаровым («Хемницем») был направлен в резидентуру Треппера 1 сентября 1939 года. Они были легализованы под прикрытием коммерческой фирмы по сбыту плащей. И вот теперь волей судьбы и обстоятельств «Кент» должен стать радистом.

    Однако после посещения резидентуры «Отто» и знакомства с «Кентом» Венцель делает неутешительные выводы. Он докладывает в Центр: «Положение с радиосвязью у «Кента» неутешительное. Речь идет не о помощи, а почти о новом обучении. «Кент» принимает 4–5 групп, имеет совершенно неправильное понятие о волнах, антеннах, аппаратуре. Дом плохо подходит для связи. Преподаватель, который готовил радиста до меня, капитан бельгийской армии, был неопытный болтун…»

    В том же письме «Герман» предлагает план организации радиосвязи резидентуры «Отто», по которому должно быть подготовлено четыре радиста (в их число входил и разведчик-нелегал «Хемниц»), собрано два радиопередатчика, подобрано несколько радиоквартир.

    И действительно, усилиями «Германа» за три месяца сделано то, над чем резидентура билась два года. Первым, в качестве радиста, был подготовлен «Хемниц». В июле 1941 года, спустя две недели после нападения фашистской Германии на Советский Союз, он установил связь с Центром. Корреспондент получил псевдоним «Днепропетровск». Радиостанция располагалась в отдельной вилле на окраине Брюсселя.

    В августе 1941 года на связь вышла и парижская агентурная группа резидентуры «Отто» (псевдоним корреспондента «Оскол»), радистами здесь были супруги Сокол, Герц и Мириам.

    Таким образом, со второй половины 1941 года резидентура имела две независимые друг от друга линии связи с Центром.

    Из-за несовершенства самодельной аппаратуры и слабых навыков радистов связь оказалась ненадежной, но все-таки она была. В первые трудные месяцы войны, когда развединформация ценилась на вес золота, резидентура «Отто» сыграла весьма важную роль. Она передала немало важных сведений.

    С начала войны прервалась связь Центра с разведывательной организацией в Берлине под руководством Ильзы Штебе («Альта»). В Центре знали о больших информационных возможностях берлинской резидентуры и старались как можно скорее восстановить связь с «Альтой». С этой целью 24–25 августа 1941 года «Кенту» отдается приказ — встретиться с ней. В радиограмме называются истинные фамилии и адреса сотрудников берлинской резидентуры. «Кент» должен был обучить «Альту» шифру и организовать ей связь с Центром через радиостанцию «Отто». В октябре-ноябре «Кент» провел несколько встреч с сотрудниками берлинской резидентуры.

    Центр спешил. В большинстве европейских резидентур не было своих радиоспециалистов. И Москва вынужденно прибегла к взаимопомощи, направляя радистов из одной резидентуры в другую. К декабрю 1941 года, к трагичному дню провала «Хемница», дела в советской военной разведсети в Европе обстояли следующим образом.

    Разведчик-радист «Соня» готовила радистов в резидентуре «Дора» в Швейцарии; радист «Герман» обучал трех радистов для «Отто» и двух для «Паскаля»; нелегал «Кент» выезжал в Бельгию и Швейцарию для инструктажа по ведению шифропереписки с агентами «Доры», а в 1941 году встречался в Берлине с резидентом «Альтой» и одним из руководителей резидентуры «Старшины» и «Корсиканца» Адамом Кукхофа. Эта структура внешней разведки НКВД тоже осталась без связи.

    Таким образом, был нарушен важнейший закон разведки — закон глубокой конспирации. Произошло переплетение связей между агентурными звеньями резидентур. Провал одного звена грозил общим провалом. Позже, анализируя причины провала «Красной капеллы», Леопольд Треппер писал: «Радиодело, которое в соответствии с его характером должно было быть исключительно внутренним делом каждой группы, руководиться специалистами, свободными от всяких других работ, превратилось в сборище людей из различных стран и групп. Программы по радио превратились в «коллективное имущество» большого количества людей, которые по организационным соображениям не должны были иметь ничего общего между собой.

    Радисты-ученики различных групп— «Герман», «Хемниц», «Камо», «Джульетта», «Боби» — знали друг друга, и каждый работал не только по своей программе, но и по программам остальных…

    Радисты не были техниками, которые занимались бы только радиоделом. Эти люди параллельно с радио выполняли другую важную работу и были организационно связаны с резидентами и большим количеством других работников.

    Провал рации «Хемница» явился для немецкой контрразведки трамплином к овладению другими рациями и группами».

    Подтверждение этой версии мы находим и в материалах немецкой радиоконтрразведки. «В декабре 1941 года, — утверждается там, — коротковолновой наблюдательной радиостанцией «Запад» во взаимодействии с органами контрразведки Брюсселя удалось нанести сильный удар, а именно — ликвидировать нелегальный радиопередатчик в Брюсселе.

    Рация была размещена на окраине города в отдельно стоящем доме. Было особенно трудно запеленговать ее в течение шести дней напряженной работы пеленгатора.

    В послеобеденное время одной из суббот полицейские окружили виллу в Брюсселе, застали врасплох людей, которые охраняли дом, где находилась рация, и через минуту стояли перед ошеломленными радистами на чердаке дома».

    Вальтер Шелленберг в своих воспоминаниях также считает, что первопричиной провала «Хемница» была радиосвязь. «Мюллер оборудовал специальную станцию радиоразведки, — утверждает шеф нацистской политической разведки, — которая должна была следить за Бельгией и Северной Францией. Первые следы вели в одно из предместий Брюсселя. По предварительной договоренности с Канарисом в конце 1941 года было решено попытаться захватить бельгийскую станцию. Во время этой операции удалось арестовать двух сотрудников советской разведки».

    Однако есть и другие мнения. 24 апреля 1942 года в своем докладе в Центр «Паскаль», он же разведчик-нелегал военинженер 3-го ранга К. Ефремов, сообщает: «Провал «Хемница» был вызван не работой радиостанции, а плохой конспирацией, квартиры «Джульетты».

    И начальник гестаповской зондеркоманды Гейнц Панвиц на допросе в органах советской военной контрразведки «СМЕРШ» показал: «„Аламо" (под такой кличкой «Хемниц» проходил у немцев) проживал в Брюсселе и вел легкомысленный образ жизни, что дало повод политической полиции заподозрить его в спекуляции. При обыске у него был найден радиопередатчик».

    О подобном «образе жизни» своего нелегала знали и в Москве. Еще летом 1940 года представитель Разведуправления М.Большаков («Баланда») докладывал, вернувшись из поездки по Европе, где он проверял состояние агентурной сети: «„Хемниц" бездельничает, несерьезно относится к оперативной работе. На встречи опаздывает. Иногда приезжает на встречи с любовницами… Безделье его заедает, превращает в лежебоку, разлагает как трудового человека».

    И тем не менее, несмотря на такой доклад проверяющего, «Хемница» не отозвали, он остался в Бельгии. Почему? Скорее всего, ответ на этот вопрос навсегда останется тайной. Документальных свидетельств нет, а люди, которые принимали это поистине роковое решение, ушли из жизни.

    Но случилось то, что случилось. Арест «Хемница» имел самые серьезные последствия как для резидентуры «Отто», так и для всех советских разведывательных организаций в Европе. Именно с ареста «Хемница» начался провал легендарной «Красной капеллы». Причина тому скорее всего не одна, а сразу несколько: тут и нарушение конспирации, и неверное поведение агентов, и плохая радиомаскировка, низкая квалификация радистов, несовершенство радиоаппаратуры.

    «Хемниц» знал многое. Даже то, что никогда не должен был знать — шифр «Кента», радиоданные программ связи «Германа», корреспондентов «Сызрань» и «Оскол», состав и легализационное прикрытие работников резидентуры «Отто». Программу радиосвязи «Оскол» знал также арестованный радист «Камо».

    Достаточно сказать, что попавший в руки немцев шифр «Кента» помог им раскрыть содержание всех ранее перехваченных радиограмм корреспондента «Днепропетровск».

    Во время допросов «Хемница» и «Камо» были получены данные на радиостанцию «Оскол». Это дало возможность немецкой контрразведке 9 июня 1942 года во время сеанса связи с Центром арестовать радистов парижской резидентуры.

    Но использовать эту станцию для радиоигры с Москвой гестапо не удалось. Их планы сорвали наши радисты, они не выдали боевых товарищей.

    По поводу захвата парижской группы Треппер докладывал в Центр: «…Квартал, где находился дом с рацией, был окружен гестаповцами и мобильными пеленгаторами. Гестаповцы вторглись одновременно во все дома квартала. Радист и его жена были захвачены во время работы».

    Тяжелым ударом для советской военной разведки стал разгром резидентуры «Альта». Эта разведывательная организация в Берлине, руководимая Ильзой Штебе, располагала большими информационными возможностями. Но с началом войны связь с ней была прервана. Восстановить ее поручили групповоду резидентуры «Отто» разведчику-нелегалу «Кенту».

    В радиограммах 24–25 августа 1941 года «Кенту» через радиостанцию «Днепропетровск» поручалось встретиться с «Альтой» и «Адамом». Здесь же сообщались их настоящие фамилии и адреса.

    «Кент» должен был обучить «Альту» шифру и организовать ей радиосвязь с Центром.

    В октябре-ноябре 1941 года «Кент» провел несколько встреч с агентурными работниками берлинских резидентур. Однако восстановить связь так и не удалось.

    После провала «Хемница», ареста «Кента» гестапо удалось с помощью шифра «Кента» расшифровать ранее переданные радиограммы Центра и приступить к ликвидации оставшейся советской агентуры в Берлине.

    Так проведенная «Кентом» сложная агентурная операция по установлению личного контакта с сотрудниками берлинских резидентур не только не принесла пользы, а, наоборот, привела к провалу этих организаций.

    К концу 1942 года под контролем немецкой разведки работали наши радиостанции «Сызрань», «Сахалин», «Остров», «Зима», «Орск». Практически на всех станциях были немецкие радисты. Радиоаппаратура находилась в тех же местах, где и была захвачена.

    Радиоигру немецкой контрразведки с Москвой вела группа особого назначения. Ее курировал лично Геринг. Игра продолжалась около восьми месяцев, с декабря 1942 года по июль 1943-го, до тех пор, когда Леопольду Трепперу по рации французских коммунистов удалось сообщить о полном провале резидентуры.

    За это время произошел разгром резидентуры «Золя». У Озола Валдемарса тоже не было прямой связи с Центром, и 11 марта 1943 года Разведуправление передало тому же «Кенту» приказ установить контакт с «Золя». А «Кент», к тому времени арестованный в Марселе уже пять месяцев, находился в руках гестапо. Немцы расшифровали радиограмму, где были основные данные на «Золя» и его супругу, и без особого труда расправились с разведчиками.

    Такая же учесть ожидала и резидентуру «Гари». После оккупации Франции Генри Робинсон остался без связи. Центр через «Отто» по радиостанции «Хемница» отдал указание об установлении с ним контакта. Гестапо вступило в игру. Она наблюдала, как вербовался и готовился радист «Жак», как для радистки «Евы» прибыл из Центра передатчик. Были проведены даже пробные радиосеансы по программе «Амур». Однако все эти мероприятия уже шли под контролем гестапо. Вскоре после этого резидентура «Гари» перестала существовать.

    Одна из немногих, кому удалось выжить, — резидент-радистка «Соня», она же Урсула Кучинская, она же «Гамбургер», она же «Бартон». Сегодня в Германии «Соня», пишет книги и больше известна под своим литературным псевдонимом Рут Вернер.

    «Соня» была завербована в Китае в 1930 году самим Рихардом Зорге. О ней рассказ в следующей главе.


    В эфире «Соня»

    Офицер службы безопасности мило улыбался. Разговор шел ни о чем. Как ей нравится Швейцария? Не беспокоит ли шум на улицах?

    Госпожа Гамбургер непринужденно шутила, восхищалась Женевой. Но внутренне оба собеседника были напряжены. Сотрудник безопасности готовился разоблачить эту кокетливую госпожу. Как она запоет, когда он раскроет все карты. Офицер предвкушал разоблачение.

    — У нас есть точные сведения, — глядя в упор, сказал он, — вы прячете радиопередатчик. Стук ключа Морзе слышала разносчица бакалейных товаров…

    Представьте себе состояние человека, у которого действительно дома в тайнике хранится радиопередатчик. Мысль одна: это полный провал. Но как стало известно? Откуда? В какое время были последние сеансы связи с Центром? Когда у дома появляется бакалейщица?

    Госпожа Гамбургер старалась быть спокойной. Лишь беспечно отмахнулась:

    — Что вы, господин офицер, это детская игрушка. Его можно купить в ближайшем детском магазине. — Она попыталась улыбнуться: — Приглашаю вас к себе в дом. Вы увидите это телеграфный аппарат и телеграфиста — моего маленького сына.

    В доме была такая игрушка, и сын до ухода в школу активно ее эксплуатировал.

    Искренность госпожи убедила офицера, он отпустил посетительницу, и та на ватных ногах покинула полицейское управление.

    Она вспомнила русскую пословицу. Кто-то из ее друзей в Москве, то ли Николай Шичков, который обучал ее азам радиодела, то ли Наташа Звонарева сказала однажды: знала бы, где упасть, соломку бы подстелила. Выходит, в этот раз она успела подстелить соломку.

    Но, как говорят, береженого Бог бережет. Уже на следующий день она увезла передатчик в другое место, в горы, к знакомому крестьянину.

    Швейцария была третьей командировкой советской разведчицы Гамбургер, а иначе «Сони», как ее звали в Центре.

    Псевдоним «Соня» придумал ей Рихард Зорге. Впервые они встретились в Китае, куда «Соня» вместе с мужем Ральфом — архитектором — приехали из Германии. Уезжая из Берлина, она в кругу друзей сказала, что не хотела бы сидеть без дела в доме. Откровенно говоря, сказала и забыла. Но однажды вечером в их квартире в Шанхае появится гость: высокий человек с густыми, вьющимися волосами. Он умел к себе расположить.

    Это был Зорге. Тогда он и напомнил «Соне» ее берлинский разговор.

    Многого она тогда не знала. Да и не могла знать. Но кое-что Рихард объяснил. В том числе и об опасности, которая подстерегала ее, если согласится на сотрудничество. Она согласилась.

    Гостеприимный дом «Сони» должен был стать домом встреч нужных людей. Сложность состояла в том, что она с мужем еще не обзавелись собственной квартирой. Они жили у земляка-немца, представителя одного из германских концернов в Шанхае.

    Но «Соню» это не смущало. И хозяин, и муж были рады новым друзьям. Хотя никто из них и не подозревал, что это за связи и куда они ведут.

    Нередко случалось так: внизу устраиваются гости, звучит музыка, хозяйка старается никого не обойти вниманием, а в комнате наверху Зорге встречается со своими помощниками. Вскоре «Соня» начинает понимать: приемы гостей не спасут положение. Надо разнообразить легализацию тайных свиданий. Но как? Она ищет выход. Однако выбор не так широк. И надо быть предельно осторожной. Шанхайская охранка жестока до изуверства. Головы шпионов для устрашения на кольях выставляют у городской стены.

    Подсказку дает сама жизнь. Как-то за чаепитием жена американского представителя фирмы «Симменс» Зауэра, которая родилась в Китае, рассказала историю. Однажды в провинции ее с удивлением спросили: «Вы говорите по-китайски, а ваш муж знает всего три слова. Давно ли он живет в Китае?» — «Тридцать лет», — ответила госпожа Зауэр. «Тридцать лет? — удивились крестьяне. — Значит, за десять лет он выучивал одно слово?»

    «Соню» осенило. Вот оно, прикрытие их разведработы.

    Муж поддержал и дал добро на изучение супругой китайского языка. Теперь под видом преподавателей китайского в дом приходили нужные Зорге люди.

    Позже, уже в Москве, она узнает, сколь высокую оценку ее явочной квартире дал «Рамзай».

    Она покинула Шанхай в 1935 году.

    А дальше была столица ее второй родины. Здесь «Соня» прошла полную подготовку по программе радиста, освоила оперативную работу, изучила основы радиотехники, приемы передачи азбуки Морзе и даже обучилась конструированию двухкаскадных передатчиков.

    Ее московская радиоподготовка даст о себе знать уже в следующую командировку — в Польше, но особенно в Швейцарии, перед войной, когда резидентура Шандора Радо с ценнейшими материалами останется, по сути, без радиста. Вот тогда «Соня» на своем передатчике и сообщит в Центр: «Директору. По данным, полученным от швейцарского офицера разведки, Германия сейчас имеет на Востоке 150 дивизий. По его мнению, наступление Германии начнется в конце мая».

    Но до этого сообщения было еще далеко. После окончания курса подготовки в Москве «Соня» направляется в Польшу.

    1936 год. В Польше жить трудно. Каждые десять дней надо получать разрешение на пребывание в стране. Но даже в этих условиях «Соня» пытается наладить связи с полезными для разведки людьми.

    Вскоре по приказу Центра она переезжает в Данциг. Обстановка в «польском коридоре» осложнялась: фашисты закреплялись здесь. Работа требовала большой осторожности и мужества. Но наша «Соня» с ней справилась. Она самостоятельно собрала передатчик, приобрела на местном радиорынке приемник и передавала информацию в Центр.

    За успешную работу в Польше «Соня» была награждена орденом Красного Знамени № 944. Награду в Кремле ей вручил сам Председатель Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета, формальный президент страны Михаил Иванович Калинин.

    В 1938 году по решению Центра «Соня» едет в Швейцарию. Едет кружным путем, чтобы запутать след. И вот она, состоятельная, беззаботная дама с двумя детьми и няней, останавливается в Женеве.

    Вновь вхождение в обстановку, поиск знакомых, налаживание связей, сборка своими руками радиопередатчика. 28 октября 1938 года «Соня» передала первую радиограмму в Центр. На центральном радиоузле разведуправления ее знали как корреспондента «Жмеринка».

    Рассказывает ветеран спецрадиосвязи ГРУ К.Покровский:

    «Всех радиооператоров центрального радиоузла военной разведки предупредили: корреспонденту «Жмеринка» максимум внимания. Чтобы ускорить его обнаружение и в эфире долго не держать, одновременно три оператора сели за разные радиоприемники.

    В условленное время все трое обнаружили немного сбивчивый от волнения сигнал. Потом новичок передал шифрованную радиограмму и исчез.

    Появления «Жмеринки» и шифровки в Москве ждали с нетерпением. Удастся ли «Соне» внедриться вместе с детьми в чуждой стране? Позволят ли обстоятельства установить прямые связи с теми, кто владел разведданными, крайне важными в предвоенные годы для Советского Союза? И, главное, — как справится она с радиостанцией и организацией радиосвязи с Москвой? Этот вопрос больше всех волновал бывшего радиста Балтфлота, а позднее полковника Н.Шечкова, первого наставника «Сони». Все-таки у нее, как у разведчика-радиста, было маловато опыта.

    К счастью, все получилось. «Соня» вышла в эфир и сообщила: группа разведчиков действует, их донесения передаются в резидентуру «Дора» для обобщения».

    А условия работы, даже в такой нейтральной стране как Швейцария, становились все более сложными. Пришло сообщение: решением правительства запрещен выход в эфир радиолюбителям. Неужто придется замолчать? Нет, об этом не могло быть и речи. И «Соня» вместе со своими помощниками, «Джоном» и «Джимом», которых сама завербовала и обучила радиоделу, ищут выход. Рассредоточены тайники, сжаты до предела сроки пребывания в эфире, радиопередатчик кочует по всей округе. Но шифрограммы идут в Центр.

    С началом Второй мировой войны в Европе многие резидентуры Разведуправления остаются без связи.

    Впоследствии известный советский разведчик Шандор Радо в своих воспоминаниях напишет: «Моя разведгруппа с началом Второй мировой войны оказалась в тяжелом положении. Швейцария наглухо перекрыла свои границы, почтой, как мы делали раньше, добытую информацию не перешлешь. Что предпринять? Каким каналом связи воспользоваться? У нас был радиопередатчик, его разрешалось расконсервировать при крайней необходимости. Такой момент настал. Но беда была в том, что группа не имела ни радиста, ни шифра, ни программы радиосвязи. Я нервничал, удивлялся молчанию Центра. В военное время остаться без связи!

    Вскоре нашему ожиданию пришел конец. После понятных предосторожностей ко мне в женевскую квартиру постучала женщина, высокая и стройная, в облегающем шерстяном платье, лет тридцати пяти. В кабинете мы обменялись паролями.

    — Мой псевдоним «Соня», — с улыбкой сказала гостья.

    Так «Соня» пришла на помощь резидентуре «Дора». Она месяцами передавала донесения Шандора Радо.

    В апреле 1941-го «Соня» радирует: «Все германские моторизованные дивизии на Востоке. Войска, расположенные ранее на швейцарской границе, переброшены на юго-восток. Дора».

    Для сотрудников разведуправления было совершенно ясно — надо срочно укрепить женевскую резидентуру. Случись ошибка, неточность, и группа лишилась бы единственной радиостанции.

    Указание изыскать возможность организации еще одной линии связи получил сам резидент — Шандор Радо.

    Вскоре судьба улыбнулась разведчику. Хозяин радиомагазина и мастерской Эдмунд Хаммель и его жена Ольга согласились помочь Радо.

    «Ольга работала с азартом, — вспоминала «Соня». — Случалось, что заспанный Эдмунд в пижаме и ночных туфлях заглядывал в кухню, где мы практиковались, и жалобно вопрошал: „Еще не кончили? Когда же, наконец, ты пойдешь спать?" Ольга нетерпеливо отмахивалась».

    Итак, «Соня» и ее помощники «Джон» и «Джим» обучили Хаммелей обращению с передатчиком. В ночь с 22 на 23 июня 1941 года «Мод» и «Эдуард» (такие псевдонимы получили Хаммели) передали радиограмму в Центр: «Директору. В этот исторический час с неизменной верностью и человеческой энергией будем стоять на передовом посту. Дора».

    Но «Сони» в это время в Швейцарии уже не было. Центр принял решение направить ее в Англию, тем более что она вышла замуж за англичанина Л.Бартона и получила английское гражданство.

    Перед ней стояла главная задача: удачно легализоваться, затем собрать радиопередатчик и установить связь с Москвой.

    15 мая 1941 года позывные «Жмеринки» вновь услышали на приемном центре.

    А потом наступило 22 июня. «Соню» потрясла война. Она плакала. «Однажды, приехав из Оксфорда, где я жила, в Лондон, — вспоминала разведчица, — чтобы поговорить с отцом, успевшим бежать из Германии, я узнала от него, что, по мнению ведущих политиков и военных кругов Англии, Советский Союз потерпит поражение не позднее, чем через три месяца. Эту точку зрения в беседе с отцом подтвердил видный деятель лейбористской партии Стаффорд Криппс. «Германский вермахт пойдет сквозь Россию, как горячий нож проходит сквозь масло» — позднее это высказывание стало повсеместно известным».

    26 ноября 1941 года «Соня» получает из Центра письмо: «Мы по-прежнему крайне нуждаемся в радистах. Приложите все усилия к тому, чтобы найти по крайней мере одного или двух…» И она вербует и готовит радиста. В стадии разработки находились и другие кандидаты. К сожалению, информационные возможности «Сони» в Лондоне были ограничены.

    В июне 1945 года «Соне» была передана новая агентурная радиостанция «Тензор». Особое внимание уделялось вопросам радиомаскировки: все радиоданные сеансов связи менялись, а за внеочередными вызовами корреспондента на центральном радиоузле вводился круглосуточный контроль.

    Новая радиостанция была опробована на связи с Москвой и показала хорошие результаты.

    Оценивая разведывательную деятельность «Сони» в предвоенный и военный периоды, ее руководители в Центре сделали такой вывод: «Разведчица-радистка «Соня» длительное время работала на советскую военную разведку. Она сумела не только организовать добывание важных для командования сведений, но и своевременно передавать их в Центр на изготовленной ею же в нелегальных условиях радиостанции.

    Работа радиста резидентуры не яркая. Она требует серьезной психологической закалки, умения сжиться с мыслью, что каждую минуту тебя подстерегает смерть. Она требует крепких нервов и самообладания.

    Каждый радист отдавал себе отчет, что обнаружение у него в квартире радиопередатчика грозило смертельной опасностью».

    После войны, вручая «Соне» второй орден Красного Знамени, представитель Главного разведуправления сказал: «Ваши радиограммы, товарищ «Соня», были всегда снарядами, были сильнее снарядов…»


    Техническое чудо Бориса Михалина

    Война в одночасье перевернула все. Перед военной разведкой встали невиданные задачи. В первые три недели июля 1941 года только Западный фронт забрасывает в немецкий тыл 19 разведывательно-диверсионных групп и 7 партизанских отрядов. Всего 500 человек. Сила большая. Но, оказывается, эти полтысячи разведчиков мало что могут сделать.

    Перелом наступает только в сентябре. Что же случилось в сентябре? На этот вопрос начальник отдела агентурной разведки Разведуправления в годы войны генерал Н.Шерстнев ответил так:

    «Из всех видов связи Центра с агентурой радиосвязь оказалась основным средством. Именно с тех пор, как в сентябре 1941 года поступила на вооружение радиостанция «Север». До появления этой рации потери агентуры были исключительно большими…»

    Итак, радиостанция «Север», или как, ласково называли ее радисты, — «Северок». История появления этого технического чуда увлекательна и трагична одновременно. Радиостанция по праву должна стать в один ряд с такими всемирно известными изобретениями, как создание лучшего среднего танка Второй мировой войны Т-34 или гвардейского миномета «Катюша». Только вот о танке и «Катюше» известно многое, а о «Северке» почти ничего. А ведь не появись станция в первые трудные месяцы войны, потери нашей разведки в тылу врага были бы исключительно большими.

    Эту радиостанцию боготворили не только разведчики. Как считает ветеран спецрадиосвязи полковник в отставке А.Семенников, «Северок» был технической основой партизанского радио. «Именно она приносила долгожданные вести из Москвы, поднимала дух советских людей в борьбе с врагом. И мы вправе сказать: тот, кто создал это маленькое чудо — удобную, надежную, портативную радиостанцию, — незримо участвовал в боевых операциях военных разведчиков и партизан.

    Недаром за разработку станции автор в 1942 году был удостоен боевой награды — ордена Красной Звезды. Имя этого человека — Борис Михалин».

    История создания малогабаритной и единственной в своем роде агентурной радиостанции «Север» началась в 20-е годы.

    Тогда впервые на вооружение войск связи Красной Армии стали поступать средние и длинноволновые ламповые радиостанции отечественного производства. И уже сразу стало ясно — ни одна из этих радиостанций не может быть использована в разведке. Прежде всего из-за малой дальности связи, а также большого веса и габаритов. Достаточно сказать, что радиостанция для штаба фронта могла уместиться только… в железнодорожный вагон. А чтобы перевезти армейскую радиоаппаратуру, заказывали восемь двуколок, дивизионную — четыре двуколки. Представьте себе тайного агента, которого по тылам врага сопровождает гужевая колонна с радиоаппаратурой.

    В 1931 году радиоинструктор 4 отдела штаба Дальневосточного военного округа писал в Разведуправление:

    «Положение дел в Хабаровске плачевно. Имеется передатчик на шести единственных лампах. Питание от аккумуляторов, которые никак не удается зарядить. Электростанция, как правило, не работает. Второй передатчик — самодельный. Смонтирован плохо. В работе часто отказывает. Настраивается только на одну волну. Для ремонта деталей нет… Агенты-радисты, отправляющиеся за рубеж, подготовлены слабо.

    Причины: нет методических указаний руководства, нет наглядных пособий, нет никаких справочных материалов».

    Эта цитата из письма радиоинструктора разведотдела округа, который в ту пору находился на важнейшем участке действий военной разведки — Дальнем Востоке, отражает реальное состояние радиосвязи ГРУ. Что ж, как говорится, из песни слов не выбросишь. Таковы были объективные реалии периода зарождения и становления службы.

    Уже тогда в разведке понимали: нужна небольшая, компактная, современная агентурная радиостанция. Однако от понимания до конкретного изобретения дистанция огромного размера. И дело не только в людях — конструкторах, инженерах, рабочих. Чтобы создать радиостанцию, нужны редкие металлы, сплавы, необходимые химические вещества, и следует наладить выпуск малогабаритных анодных батарей, элементов накала и еще многого другого. А если поставить изобретение на поток, потребуются тысячи, десятки тысяч подобных комплектов. Задача архисложная.

    В 1939 году никому не известный студент Московского электротехнического института Борис Михалин начал разработку портативной радиостанции. И хотя Борис еще учился в институте, за его плечами был немалый жизненный опыт. Тринадцатилетним мальчишкой начал он трудиться, увлекся радиолюбительством, работал на подмосковном радиоцентре, посещал рабфак. И вот теперь решил дерзнуть: создать малогабаритную радиостанцию для геологов, полярников.

    Научный руководитель Михалина профессор Борис Асеев предложил посмотреть на конструкцию шире, в частности, подумать об использовании станции в военных целях. Асеев сумел разглядеть в студенте Михалине будущего талантливого инженера и конструктора и привлек его к работе в лаборатории Наркомата обороны.

    Молодому изобретателю помогали Артемьев, Покровский, Мухачев. Закончив разработку радиостанции, Михалин защитил дипломный проект, который вполне мог бы стать кандидатской диссертацией.

    Надо сказать, что Борис Михалин сделал весьма удобную, надежную и в то же время гениальную по своей простоте конструкцию. Чтобы уменьшить вес и габариты, изобретатель разработал так называемую трансивную схему, когда для приема и передачи использовались одни и те же лампы и большинство деталей. В результате приемопередатчик весил всего два килограмма (!). Батареи, правда, были тяжелее в три раза. Полный комплект рации размещался в двух холщовых сумках.

    Рация получила название «Омега». К сожалению, перед войной был изготовлен только единственный опытный образец.

    С началом войны стало очевидно: надо из нескольких опытных образцов выбрать лучший. Но как? Представитель НКВД отстаивал свое изобретение — радиостанцию «Белка», военная разведка, естественно, хотела видеть в строю «Омегу».

    В сентябре 1941 года в кабинете заместителя начальника Главразведуправления генерала Большакова состоялось большое совещание, на котором горячо обсуждали недостатки и достоинства станций-конкурентов.

    «Кабинет был забит до отказа знакомыми и незнакомыми лицами, — вспоминает ветеран службы спецрадиосвязи ГРУ майор в отставке Константин Покровский. — Кто-то уступил мне краешек стула. Сел, осмотрелся. Лицо генерала выражало напряженное внимание… Почувствовалась обстановка горячего спора, но еще не ясна была его причина.

    Выступал незнакомый мне человек:

    — …Кроме того, эта станция была уже в деле, в тылу немцев, и показала себя с лучшей стороны.

    — Я понимаю, — горячо и решительно перебил его Асеев, — каждый кулик свое болото хвалит, однако во всех случаях должен присутствовать здравый подход и технический анализ…

    Становилось ясным, что шел спор по поводу новых разработок агентурных радиостанций. С одной стороны, защищал свою разработку представитель НКВД, с другой — сотрудник института Главного разведуправления. В армейских разведорганах, в органах НКВД, в партизанских отрядах и соединениях ощущался прямо органический недостаток в малогабаритных, с малым весом, экономичных и удобных для работы в тылу противника радиостанциях.

    …Волновался Борис Петрович, защищая изящную схемную придумку молодого специалиста, дипломанта Бориса Михалина, нашедшего талантливое решение использования ламп двухвольтовой серии. Неожиданно, подчиняясь эмоциональному порыву, Асеев заключил:

    — Нельзя же сравнивать пустую баночку из-под гуталина со скрипкой Страдивари.

    На мгновение наступило неловкое молчание…» Откровенно говоря, за такие слова Борис Петрович Асеев мог поплатиться и головой. Но дело — превыше всего. Шла страшная война, на карту были поставлены миллионы жизней, судьба Отечества.

    …Подводя итоги совещания, генерал Большаков сказал:

    — Вряд ли в стенах этого кабинета мы найдем единственно верное решение.

    И предложил провести полевые испытания радиостанций. Но представитель НКВД тут же возразил: нет времени на испытания, да и «Белка» не нуждается в них.

    Все-таки на испытаниях настояли. Начальник службы спецрадиосвязи Рябов привел убедительные доводы: практические испытания займут всего две недели; отряд разместится поблизости от приемного центра; никаких помех друг от друга, зато постоянный контроль.

    …Уже через два дня в лесу вырос палаточный городок, заработали станции-конкуренты.

    Сохранились воспоминания одного из участников эксперимента:

    «Специальный отряд, состоявший из нескольких десятков радистов, инженеров, конструкторов под командованием молодого радиста лейтенанта А.Дележи, успешно вел полевые испытания радиостанций-малюток, предназначенных для работы в особых условиях, проще говоря, втылу противника. Испытания проходили в подмосковных лесах, над нашими головами часто шли воздушные бои. В конце сентября выпал снег, занесло наши палатки, это усложнило условия проведения испытаний, но зато приблизило их к экстремальным, что так часто встречается в жизни.

    Почти все станции показали нужные результаты, но особенно, по моему мнению как коротковолновика, ставшего давно профессионалом, была хороша «Омега» Б. Михалина. Это она впоследствии стала тем легендарным «Севером», которым были оснащены многие формирования разведчиков и партизан. Высказывая свое мнение по этому поводу, я заметил профессору Асееву, по предложению которого я оказался в отряде, что с такой станцией готов хоть завтра отправиться в тыл к немцам, если бы мне только разрешили. Борис Павлович благодарно улыбнулся: «Омега» была его подопечной, его болью, его радостью…»

    Как известно, между исходными образцами и серийным производством лежит сложный и долгий путь даже в мирное время, а не то, что в войну, не говоря уж о голодающем, отрезанном от всей страны, блокадном Ленинграде.

    Но именно здесь, на заводе имени Козицкого, было принято решение выпускать «Омегу» Михалина, которая в промышленное производство пошла под названием «Север».

    Потребность в радиостанциях была просто огромна. Она оказалась незаменимой для партизан, разведгрупп ГРУ, спецгрупп НКВД, подпольных организаций. Рождение серийного «Севера» шло тяжело. Не хватало исходных материалов, голодали рабочие и техники. Конструктор Михалин делился своим скудным, крошечным пайком с подростками, которые работали в цехах завода.

    Рабочие, голодные, едва стоя на ногах, не отходили от станков, монтажных столов по две-три смены. Курировал выпуск станции представитель разведки Ленинградского военного округа Н.Стромилов, — известный полярный радист. Назначая его на эту должность, командование было уверено: его опыт поможет добиться серийного выпуска радиостанции «Север» в рамках жестких технических параметров.

    В ходе изготовления станции возникало много неожиданностей, непредвиденных ситуаций. Вот лишь одно из многих.

    Рация «Север» имела три радиолампы: две — отечественные и одну — импортную. Станция конструировалась в мирное время, и проблем с приобретением иностранных ламп не было. Но где их взять в войну, да еще в блокадном Ленинграде? Местные разработчики сами покинули город, кто ушел на фронт, кто находился в эвакуации. Однако без лампы — нет радиостанции.

    Сотрудники разведотдела Ленинградского фронта, представители завода бросились на поиски. К счастью, быстро нашли инженера, талантливого специалиста— «ламповика». И он за короткий срок создал новую лампу, не уступающую иностранной по своим параметрам и меньшую по размерам.

    Возможно, этот человек и не подозревал, что совершил подвиг. Его изобретение спасло жизнь десяткам тысяч советских солдат и офицеров.

    К сожалению, имя этого инженера осталось неизвестным.

    «Север» оказался массовой радиостанцией, которая стояла на вооружении разведки и партизан. Известна, например, цифра, что на ней работали свыше трех тысяч радистов ГРУ.

    По свидетельству многих из них, станция была проста в управлении и, что очень важно, — вынослива. Она с успехом переносила тряску фронтовых дорог, толчки при спуске с парашютом.

    Зная почерк радиста и особенность «Севера», радиооператор узла мог распознать своего корреспондента, что было очень важно в разведке.

    В 1944 году, когда вся Белоруссия уже будет освобождена, отдел связи штаба партизанского движения республики сделает такое заключение: «В основном рация «Север» не только себя оправдала, но, что очень характерно, вытеснила почти все другие типы станций».

    Для примера можно привести некоторые цифры. Так, партизанские радисты, действующие в зоне 1-го Прибалтийского фронта, в июле 1943 года имели у себя — двадцать восемь радиостанций «Север» и только одну «Белку». Жизнь и практика разрешила спор в пользу изобретения Бориса Михалина.

    Полюбили «Север» не только разведчики и партизаны, но и наши военачальники. Многие командующие фронтами, выезжая в войска, брали с собой радиста со станцией «Север».

    Полковник Л.Внодченко, давая характеристику войсковой радиосвязи в войне с Японией, писал: «Опыт показал, что в горно-таежных районах способы организации радиосвязи отличаются от обычных. Экранирующее действие гор снижало эффективность радиосвязи: мешали горные хребты.

    Сказывалось это и при развертывании связи в долинах. Ливневые дожди вызывали большие перебои, а иногда и полное прекращение связи.

    И тогда широко использовалась станция разведки «Север». На ней держали связь штаб фронта с войсками, с воздушными десантами, высаженными в крупных районах, в городках Маньчжурии и Кореи. Связь была вполне устойчивой. Станция «Север» зарекомендовала себя с лучшей стороны».

    Известны случаи, когда радиосвязь силами и средствами армейских связистов установить не удавалось. Так было в 1942 году под Ленинградом, когда в окружение попал штаб 2-й ударной армии Волховского фронта. Разведчик-радист В.Головин был выброшен с парашютом в район окруженного штаба и оттуда держал связь через станцию «Север» с радиоузлом разведки фронта.

    При проведении Керченско-Феодосийской операции радисты Туляков и Приходко с «Северками» были в составе десанта и надежно держали связь со штабом армии.

    Знали о рации и враги. Фашисткое командование объявило о крупной награде. За пленение радиста с рацией «Север» гарантировалось вознаграждение в сто тысяч немецких марок.

    Разведчик П.Автономов («Галка») трижды прыгавший в тыл врага в качестве радиста группы «Кудрявый» в своем отчете писал:

    «…Там, за линией фронта, находясь вдалеке от родной земли, где душу терзает тоска по русским людям, по всему родному и близкому, где приходилось частенько курить мох и делить поровну с боевыми друзьями кусок конины, там, где велся неравный бой и постоянно был риск оказаться раненым и готовым пристрелить себя, чтобы не попасть в лапы фашистов, где не существовало спокойного сна и нервы напряжены до предела, там по-настоящему понимаешь, что для тебя значит простое русское слово — Родина.

    С восемнадцати лет я воевал. И пусть потерял много здоровья и нервов, пусть кровь моя и щепки от радиостанции остались под Ленинградом, я прошел весь путь войны от первого до последнего дня со своим грозным оружием и своим любимым «Северком» и вышел победителем!»

    Вот так у радиста-разведчика воедино слились понятия: война, Родина и любимый «Северок».

    Остается добавить, что Борис Андреевич Михалин успешно работал и после войны. В 1958 году он возглавил разработку аппаратуры нового поколения — малогабаритной быстродействующей радиостанции «Электрон», а в 1963-м на базе этой станции создавал известную в кругах радистов-разведчиков аппаратуру «Протон».

    В 1967 году талантливого конструктора не стало. А его легендарный «Север» ныне представлен не только на выставочном комплексе Мемориала на Поклонной горе в Москве, но и в музеях Англии и США. И право же, это изобретение давно достойно того, чтобы выйти из небытия.


    Сведения о противнике противоречивые…

    Маршал Советского Союза Георгий Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» так пишет о первом дне войны:

    «На командный пункт (имеется в виду КП командующего Юго-Западным фронтом. — Авт.) прибыли поздно вечером, и я тут же переговорил по ВЧ с Н.Ф.Ватутиным.

    Вот что рассказал мне Николай Федорович:

    «К исходу сегодняшнего дня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые».

    «Сведения о противнике противоречивые…» Что может быть прискорбнее подобного заключения. Это значит только одно: командование не ведает истины, не знает настоящего положения дел. И первая вина в этом — разведки.

    За семь месяцев войны в тыл фашистов направлено около десяти тысяч разведчиков и партизан. Проблем у Центра с разведывательно-диверсионными группами и отрядами много, но главная — связь.

    Верховный Главнокомандующий И. Сталин в своей директиве скажет: «Связь — основное средство, обеспечивающее управление войсками. Потеря связи — есть потеря управления».

    Это означало, что необходимы как минимум три составляющие: малогабаритные, переносные радиостанции с автономным питанием; радисты, которые могли бы работать «под носом» у врага и обеспечивать быструю связь на большие расстояния; и наконец, сеть радиоузлов военной разведки. Им предстояло обеспечивать прием и расшифровку информации из многочисленных источников.

    К счастью, радиостанция «Омега», конструктора Бориса Михалина уже была. Ее предстояло поставить на поток.

    Что же касается подготовки радистов-разведчиков, то уже через десять дней после начала войны была создана отдельная запасная радиорота, позже развернутая в радиобатальон, а потом в школу младших радиоспециалистов.

    Эта та самая легендарная горьковская (сормовская) школа, которая на первых порах готовила радистов и для военной разведки, и для НКВД, и для партизан.

    Несмотря на все трудности военного времени, туда попадали только добровольцы и только из средних и высших учебных заведений. Отбор был жесточайший.

    Вот как об этом вспоминает бывший начальник штаба школы младших радиоспециалистов полковник в отставке Александр Никифоров:

    «К подбору кандидатов подходили серьезно. Иначе и быть не могло. Многим из них после окончания школы предстояла тяжкая работа в тылу врага. Там наших радистов ждала не романтика, а суровая военная действительность, где требуется точный расчет и ни одного необдуманного шага.

    Накануне зачисления в беседах с будущими курсантами предупреждали: «Можешь попасть в руки фашистов, и тогда — пытки, мучительная смерть». Не каждый соглашался быстро и спокойно. Но абсолютное большинство давали утвердительный ответ.

    Режим работы и жизни в школе был напряженный: занятия по двенадцать—четырнадцать часов в сутки, практические тренировки планировались даже по ночам. Выходных; как таковых, для курсантов не существовало.

    Учили крепко, понимая, что в тылу врага радисту на чью-то помощь рассчитывать не приходится».

    И вправду, даже такая удачная рация «Север» обеспечивала связь на пятьсот—шестьсот километров, а удаление разведгрупп от Центра зачастую превышало это расстояние. Трудности приходилось компенсировать виртуозным мастерством. Радист должен был из «минимощности» рации выжать все, обеспечить бесперебойную связь, провести сеанс в кратчайший срок и быстро покинуть район. Иначе вражеская пеленгация, захват, плен.

    Следует учитывать и то, что работа в лесах, в отрыве от населенных пунктов, требовала не только высокого операторского мастерства, но и хорошей технической подготовки. В тылу противника нет радиомастерских, складов с запчастями, нет опытных преподавателей, инженеров и техников. Зачастую не у кого спросить совета, получить консультацию. Радист — он и швец, и жнец — и на дуде игрец. Ибо в разведке неисправность аппаратуры — это не просто потеря связи, это верная гибель группы.

    Наконец, жизнь и работа во вражеском тылу связана с постоянным риском, нервным напряжением, длительными переходами, предельными физическими нагрузками.

    Все это понимали командиры и радиоинструкторы сормовской школы. И поэтому, как сказал один из ветеранов школы, «пропускали курсантов через такие жернова, после которых там, за линией фронта, не было для них ничего неожиданного, сложного, доселе неизвестного».

    Была выполнена и третья задача — развернута сеть подвижных радиоузлов разведки фронтов. Правда, дело двигалось трудно: не хватало аппаратуры, квалифицированных специалистов. Ведь для радиоузлов разведки не подходила типовая армейская аппаратура. Нужны были специальные радиопередатчики и приемники, а они либо выпускались мелкими партиями, либо вообще не производились в стране.

    Были и свои, сугубо специфические проблемы и трудности для каждого радиоузла, в зависимости от места его дислокации, периода войны, хода боевых действий фронта.

    Генерал-майор в отставке Иван Петров, проходивший службу на радиоузле разведки Ленинградского фронта во время блокады города, вспоминает:

    «К осени 1941 года обстановка на Ленинградском фронте сильно осложнилась. Враг вышел на подступы к Ленинграду.

    В результате обстрелов и пожаров сократились запасы продовольствия, уменьшились топливные ресурсы.

    В этих условиях радиоузел обрел свое второе рождение. Задача состояла в том, чтобы в самые короткие сроки оборудовать подвальные помещения Русского музея по требованиям противовоздушной и противоартиллерийской защиты, демонтировать передатчики на радиоцентре Наркомата связи СССР и смонтировать их в новом помещении передающего центра, построить новое антенное поле в саду Ракова, прилегающего к Русскому музею, а также оборудовать жилое здание в пригородах Ленинграда в районе поселка Шувалово под приемный центр со строительством специальных антенн в близлежащем парке.

    Работы начались одновременно на всех объектах и проводились круглосуточно. Основной объем монтажных и строительных работ выполнялся силами специалистов радиоузла. Напряжение людей было огромным».

    У радиоузла разведки войска Польского, переданного полякам в сентябре 1944 года, была уже иная жизнь, служба, да и боевые задачи.

    Руководил радиоузлом подполковник — инженер Василий Краснов.

    «В Польшу мы прибыли в конце сентября 1944 года, — повествует он. — Узел был полностью укомплектован личным составом, табельной техникой.

    С октября на радиоузле началась интенсивная подготовка разведчиков-радистов из числа граждан Польши.

    Учебная программа была рассчитана на три месяца. Наибольшее количество часов отводилось изучению азбуки Морзе и правил ведения радиообмена.

    В октябре 1944 года на радиоузле заметно увеличилось поступление информации от польских разведчиков из тыла противника».

    Кроме фронтовых радиоузлов, подобные центры разворачивались и в составе крупных разведывательных и партизанских формирований, таких как соединения и отряды С.Ковпака, А.Сабурова, И.Банова, П.Вершигоры, Н.Федорова. Они поддерживали связь с радиогруппами, которые действовали в отрыве от основной партизанской базы и не имели возможности связаться с радиоузлами разведки фронтов.

    Одним из тех, кому пришлось разворачивать подвижные радиоузлы, был сотрудник спецрадиосвязи ГРУ Ф.Парийчук. О событиях тех лет разведчик-радист рассказывает:

    «После разгрома немцев под Москвой мне была поставлена задача создать в Брянских лесах нелегальный радиоузел для связи с резидентурами на случай отступления наших войск. В апреле 1942 года с группой радистов, с аппаратурой, необходимым продовольственным и материально-техническим обеспечением мы отбыли на двух грузовых автомашинах к месту назначения. Длилась эта экспедиция почти месяц. Произошло много интересных, поучительных событий. Задача была выполнена. Узел создан вдали от населенных пунктов и магистральных дорог.

    Вскоре по возвращении из командировки получил первый приказ создать подвижной радиоузел в районе Сухиничей. Он был необходим для обеспечения радиосвязи резидентурами ГРУ при отступлении противника и передислокации наших резидентур на Запад. На подготовку, комплектование узла, обеспечение его необходимой аппаратурой и всем необходимым ушло примерно десять-пятнадцать дней. Начальником узла был назначен Н.Харлуков. Вскоре двинулись в путь. Выполнение этой задачи было проще, так как двигались по дорогам, хотя и разбитым. Езда на двух машинах «студебеккер» при наличии длинных тросов не представляла особых трудностей, хотя для преодоления одной заболоченной дороги иногда требовался целый день.

    Такие же радиоузлы были созданы на Северном направлении в районе Калинина и на Юге».

    Поскольку враг занимал огромные пространства нашей страны, Разведуправление активно работало над созданием агентурных сетей на оккупированной территории.

    В сентябре-октябре 1941 года такая сеть создавалась в Москве, на случай захвата столицы немцами.

    Предстояло подобрать радистов и оперативных работников, создать разведгруппы, разработать легенды, подготовить конспиративные квартиры, снабдить разведчиков документами, легализовать их, разработать программы радиосвязи и опробовать связь.

    К тому времени часть Разведуправления уже эвакуировалась, остальные работники располагались в доме номер шесть на Гоголевском бульваре. За месяц было создано пятнадцать разведгрупп, обеспеченных всем необходимым (в том числе и радиосвязью) и легализованных в городе.

    К счастью, эту сеть использовать не пришлось. Иначе было в других местах.

    Ф.Парийчук, которому пришлось создавать агентурную сеть в Харькове вспоминает:

    «Моя командировка в Харьков состоялась за несколько дней до того, как город оставили наши войска. Я и четверо радистов вылетели из Москвы спецрейсом, имея с собой несколько комплектов радиостанции «Север».

    При подлете к Харькову сообщили, что аэродром бомбят. Но через некоторое время все-таки удалось сесть.

    С трудом добрались до областного управления НКВД. У меня был «грозный» мандат, согласно которому все должны оказывать помощь в работе.

    Я попросил начальника управления выделить мне восемь-десять надежных харьковчан, у которых можно было разместить наших радистов.

    Дело оказалось весьма сложным. Если подходили хозяева, то не подходили квартиры, и наоборот. Работа шла в условиях налетов немецкой авиации.

    Дня за три до сдачи Харькова удалось легализовать все радиостанции, успели провести даже контрольные сеансы радиосвязи».

    Итак, решение триединой задачи — подготовка радистов, выпуск радиостанции «Север» и развертывание радиоузла — помогло созданию системы радиосвязи, которая в свою очередь обеспечила управление силами и средствами военной разведки.

    Важнейшая составляющая этой системы — мелкие разведгруппы, засылаемые в тыл противника. Это особая страница истории военной разведки. И прежде всего потому, что не было труднее и сложнее той работы.

    Уже подсчитано: самая короткая жизнь на войне у солдата-пехотинца, да его взводного командира. Так вот разведчик, забрасываемый в тыл врага, — это и есть солдат переднего края разведки. Поэтому о нем разговор в следующей главе.


    К нам приехал Гарри Гопкинс…

    Есть в истории спецрадиосвязи военной разведки операции, никак не связанные с… разведкой. «Специфические задачи в особых условиях», — так называют их сами разведчики-радисты.

    Подобное определение может показаться странным. Ведь в службе радиосвязи Разведуправления все задачи и специфические, и в особых условиях. И тем не менее речь действительно идет об уникальных операциях. Из сегодняшних живущих на земле о них знают единицы. Даже в самой военной разведке.

    Что это за суперспецзадачи? Чтобы ответить на вопрос, надо вернуться в жаркое лето 1941-го. Теперь, из нашего далека, в самых страшных снах мы не в силах представить трагизм той ситуации.

    Уже пал Минск. В плену триста двадцать тысяч советских солдат. Фон Бок бросает свои дивизии на Смоленск. Фон Лееб достиг Ковно и Пскова. Фон Рундштедт хозяйничает во Львове и Тернополе. Предчувствие катастрофы и тяжкое осознание: Советский Союз один на один с гитлеровской Германией.

    В эти дни в Москву прилетает личный представитель президента США Гарри Гопкинс. Путь не близкий, опасный, но Гопкинс понимает важность визита. А как понимаем это мы! В Кремле безмерно рады посланцу из-за океана.

    Все это говорит о том, что визит личного представителя Рузвельта должен был пройти без сучка и задоринки. Пришлось потрудиться Наркоматам иностранных и внутренних дел, а обеспечение связью визита возложили почему-то на службу спецрадиосвязи военной разведки.

    Теперь уже сложно ответить: почему? Ведь обеспечением государственных встреч, визитов занимались иные службы. Но у людей в погонах не принято задавать подобные вопросы. Тем более в военное время, когда враг рвется к Москве.

    Да и не это, в конце концов, важно. Главное другое. Как это было?

    …24 июля 1941 года, вечером, командир взвода отдельной запасной радиороты лейтенант Роман Гончар был вызван на Арбат, к начальнику отдела спецрадиосвязи Разведуправления.

    Пять минут на сборы личных вещей, и лейтенант прыгнул в машину.

    Полковник Рябов хоть и встретил улыбкой, но был немногословен: «Времени на беседу нет. Вот пакет. Вскроете его после посадки самолета, и все будет ясно». Полковник протянул пакет, опечатанный сургучными печатями, пожал руку и добавил: «Самолет уже ждет».

    Не время и не место было задавать вопросы. Хотя вопросов возникало много. Лейтенант интуитивно понял: ежели уровень секретности столь высок, что даже ему, организатору спецрадиосвязи, не раскрывают суть операции, значит, дело необычное. Как оказалось позже — историческое.

    После войны Роман Гончар много читал о приезде Гарри Гопкинса в Москву. Но тогда, по дороге на Центральный аэродром, и предположить не мог, что обеспечивать связью визит посланника президента США будет поручено ему.

    Пока ехал на аэродром, машину дважды останавливали патрули. Подозрительно одет был лейтенант Гончар для фронтовой Москвы — в штатский костюм, шляпу.

    Самолет стоял в готовности к взлету. За Гончаром закрылась дверь, и машина вырулила к летному полю.

    В салоне сидело несколько человек. Некоторые переговаривались на английском. В хвосте самолета — два чемодана и аккумуляторы.

    Лейтенант понял: это радиоаппаратура.

    Самолет лег на курс, и пассажиры по левому борту, в иллюминаторы увидели море заградительного огня. Впечатляющее зрелище. Поняли: фашистские самолеты опять рвутся к столице.

    Через два часа полета самолет словно переместился из тени в свет. Стало ясно, что летят они на север и уже вошли в полосу белых ночей. Гончар вспомнил город на Неве, годы, проведенные в училище связи.

    Но самолет забирался все дальше на север. Зашли на посадку, внизу показался аэродром. Полноводная река и большой город на берегу. Оказалось, это Архангельск.

    Всех пассажиров увезли, и на взлетной полосе осталось трое: лейтенанты Гончар, Савельев и старшина Мельников. Было три часа утра 25 июля.

    Гончар отошел в сторону, сломал сургучную печать, вскрыл пакет. Прочел:

    «Вы назначаетесь начальником радиостанции для обеспечения связи Архангельска с Москвой по прилагаемому расписанию. В вашем распоряжении офицер специальной связи лейтенант Савельев и радист старшина Мельников. Радиостанцию развернуть в помещениях, предоставленных авиационной частью. После установления связи с Москвой надлежит прибыть к начальнику штаба Архангельского военного округа комбригу Григорьеву, и действовать согласно его указаниям».

    И подпись: полковник Рябов.

    Едва успел прочесть приказ, как подкатила машина.

    «Кто лейтенант Гончар?» — спросил майор в авиационной форме, выйдя из машины.

    Гончар поднял руку. Майор подозрительно оглядел его, остановил взгляд на шляпе. Шляпа в ту пору и вправду была не в почете.

    Пришлось предъявить удостоверение. Майор сказал, что для них выделены две комнаты в штабе части. Окна зарешечены, у дверей круглосуточный пост. Выделен катер для переправы через Северную Двину и связи со штабом округа.

    Расписание предусматривало ночной и дневной сеансы связи, а также вызов Москвы в любое время суток. Центр следил за Архангельском каждые десять минут в начале часа. Этот способ связи обеспечивал высокую оперативность прохождения радиограмм.

    Расписание говорило само за себя: им предстоит выполнять задачу государственной важности.

    Лейтенант Гончар и старшина Мельников развернули аппаратуру и уже после пяти часов утра установили связь с Москвой. Затем Гончар переправился через Северную Двину и прибыл в штаб округа к комбригу Григорьеву.

    Комбриг выслушал доклад и немало удивился сказанному. Уж он-то, как никто другой, знал качество связи его штаба с Москвой. Она была неустойчивой, а порой вообще пропадала. Телеграфная линия через Вологду также работала плохо.

    И поэтому Григорьев решил сам убедиться в устойчивости радиомоста. Но перед этим он, наконец, раскрыл суть операции. Оказалось, что в ближайшие два-три дня в Архангельск должен прибыть личный представитель президента Ф.Рузвельта господин Гарри Гопкинс. После остановки в Архангельске он вылетит в Москву. На обратном пути из Архангельска отправится в Англию.

    «Ваша задача, — приказал комбриг, — обеспечить устойчивую связь с Москвой. Радиограммы без задержки будете доставлять мне на катере. От меня радиограммы в опечатанных пакетах будете получать здесь под расписку. А теперь, — Григорьев загадочно улыбнулся, — посетим вашу радиорубку».

    Судя по всему, комбриг до сих пор не очень-то верил оптимистическому докладу лейтенанта Гончара. Оглядев небольшую, по привычным армейским меркам, аппаратуру, Григорьев засомневался еще больше.

    Чтобы убедить начштаба, лейтенант попросил разрешения установить связь в его присутствии. Получив добро, настроил передатчик на дневную контрольную волну, передал позывные. Через две-три минуты Москва ответила, что слышит Архангельск на четыре балла.

    Комбригу ничего не оставалось, как поблагодарить лейтенанта Гончара.

    …Вечером 29 июля на летающей лодке «Каталина», которая совершила посадку на Северной Двине, в Архангельск прибыл Гарри Гопкинс. Его встречали: исполняющий обязанности протокольным отделом Наркомата иностранных дел, представители армии и флота.

    Осмотрев порт, личный представитель президента вылетел в Москву.

    Американский писатель Роберт Шервуд в книге «Рузвельт и Гопкинс» приводит дословный текст телеграммы исполняющего обязанности государственного секретаря Сэмнера Уэллеса Гарри Гопкинсу:

    «Президент просит Вас при личной встречи с господином Сталиным передать от имени Президента следующее послание: „Господин Гопкинс находится в Москве по моей просьбе для того, чтобы обсудить с Вами лично или другими официальными лицами, которых Вы, возможно, назначите, жизненно важный вопрос о том, как мы можем наиболее быстро и эффективно предоставить помощь, которую Соединенные Штаты способны оказать Вашей стране в ее великолепном сопротивлении вероломной агрессии гитлеровской Германии.

    Я уже уведомил Вашего посла, господина Уманского, что правительство Соединенных Штатов окажет всю возможную помощь в получении вооружения, снаряжения и других видов снабжения, необходимых для удовлетворения самых неотложных нужд и которые могут быть доставлены для реального использования в Вашей стране в ближайшие два месяца.

    …Поездка господина Гопкинса в Москву в настоящее время будет, по моему мнению, исключительно важной, так как в результате ее нам здесь, в Соединенных Штатах, станут ясны Ваши срочные нужды, мы сможем прийти к наиболее эффективным решениям о том, как упростить организацию поставок и ускорить их…

    Я прошу относиться к господину Гопкинсу с таким же доверием, какое Вы испытывали, если бы говорили лично со мной.

    Разрешите мне в заключение выразить общее для нас всех в Соединенных Штатах восхищение замечательной храбростью, проявленной русским народом в деле защиты своей свободы, в борьбе за независимость России"».

    Визит Гопкинса в Москву завершился 1 августа 1941 года. В этот же день он возвратился в Архангельск и утром вылетел в Англию.

    Вряд ли стоит кому-либо доказывать сегодня, сколь важен был этот визит американского представителя для нашей страны.

    Президент США писал о «самых срочных нуждах». Сколько их было тогда у нас этих «самых самых». Понимали это и в Разведуправлении, понимал и лейтенант Гончар. Он сделал все от него зависящее. Вопросы обеспечения безопасности, встречи, проводов «начальника штаба Белого дома», как называли в США Гарри Гопкинса, решались через радиостанцию военной разведки. С 26 июля по 2 августа она, эта радиостанция, держала практически непрерывную связь с Центром, Народными комиссариатами иностранных и внутренних дел.

    Давая оценку визита, посол США в Москве Штейнгардт докладывал в госдепартамент: «Прием, оказанный Гарри Гопкинсу советским правительством, и необычное внимание, уделенное ему советской печатью, ясно показывает, что правительство придает исключительно важное значение его визиту…

    Гопкинс был быстро принят Сталиным, который дал ему весьма продолжительное интервью и обсуждал с откровенностью, не имеющей, насколько мне известно, прецедента в новейшей истории, цель его миссии и положение Советского Союза. Все советские газеты поместили фотографии и сообщения о визите на первых страницах, что имеет гораздо большее значение, чем во всякой другой стране.

    Я уверен, что визит был исключительно приятен советскому правительству и что, как покажет будущее, он оказал самое благоприятное влияние на советско-американские отношения в целом и, в частности, значительно стимулировал советские военные усилия».

    Сам Гопкинс после возращения в США заявил: «После моего совещания в России со Сталиным у меня создалось впечатление, что президент должен установить личную связь со Сталиным».

    Таким было начало союзнической помощи. В 1970 году в интервью «Комсомольской правде» маршал Георгий Жуков скажет: «Эту помощь не надо сбрасывать со счетов. Она, безусловно, сыграла свою роль. Из Англии и Америки мы получали порох, высокооктановый бензин, сталь некоторых марок, Паровозы, самолеты, автомобили, продовольствие. Но это была лишь небольшая часть всего, что требовала война».

    Обеспечение радиосвязью миссии Гарри Гопкинса в Москву — один из примеров выполнения тех самых, особых задач, которые выходят за рамки служебных обязанностей спецрадиосвязи.

    Что касается организации связи в ходе крупных правительственных и межгосударственных военно-политических мероприятий, при проведении особых операций Верховного командования, то тут порою складывалась такая обстановка, что спецрадиосвязь военной разведки была единственным возможным средством доставки информации.

    Так было и во время встречи «Большой тройки» — И.Сталина, Ф.Рузвельта и У.Черчилля в 1943 году, когда радисты Разведуправления держали связь Тегерана с Москвой; и в период проведения труднейшей операции по переброске польской делегации из глубокого немецкого тыла в советскую столицу; и при обеспечении связью спецгруппы 1-го Белорусского фронта, проводившей арест преемника Гитлера — гросс-адмирала Деница и его правительства в 1945 году.

    У каждого задания были свои особые черты, сложности, проблемы. Они не повторялись никогда. Обстановка, в которую попадали разведчики-радисты, требовала высокого профессионального мастерства, технических знаний, умения мыслить нестандартно.


    Тысячи тайных «сверчков»

    Разведчики-радисты — это особое племя людей. Не смею обидеть фронтовиков, ибо кто может сказать, где было труднее, опаснее — в морском бою, в воздухе, в горячей танковой атаке или в обороне в пехотном окопе. Всюду смерть на пятки наступала солдату. А ему приходилось сражаться там, где приказывали. Солдат службу не выбирает.

    «Верна поговорка, да не про нашу честь», — говорят разведчики-радисты. Они-то как раз службу выбирали сами.

    За ними не было заградотрядов и всевидящего ока военной разведки «СМЕРШ». На фронте не хватало бойцов, а разведчиков-радистов отбирали поштучно, просеивали через такое сито спецпроверок, что теперь и поверить трудно. И даже после всего этого они имели право отказаться.

    Я часто думаю сегодня, когда в нашей стране попраны честь и совесть, а патриотизм стал чуть ли не насмешкой над человеком, что означало тогда добровольно пойти в разведчики-радисты? Для девушки, для юноши совсем в юном возрасте самому шагнуть в тыл врага. В лапы мощнейшей карательной системы, моторизованной, подвижной, оснащенной передовой пеленгаторной техникой.

    Пойти в леса и болота, где на сотни верст враги, где нет соседа ни слева, ни справа, а голос «Большой земли» — лишь мерцающий писк «морзянки».

    Это могло означать только одно: великое самопожертвование во имя Родины. Понимаю: режут слух высокие слова. Понимаю: кое-кто из нынешней молодежи верит в них не больше, чем в сказку. А ведь все это было с нами, с нашей страной, с дедами тех, кто и в мирную-то армию идти не хочет. А фронт… Не дай Бог, нам с кем-нибудь воевать. Остается лишь надеяться, что и на завтра судьба припасла мир. Ибо смею утверждать: к войне мы теперь не готовы.

    Правда, мы и в сорок первом не очень были готовы. Но дух народа был крепок. Мне рассказывал ветеран военной разведки, человек в ГРУ уважаемый и заслуженный, мой земляк — смолянин Александр Никифорович Никифоров — поразительные случаи из жизни курсантов сормовской школы радистов. Вот уж поистине сказка для нынешнего поколения.

    Как-то боец школы, девушка, умолчала о том, что родители были раскулачены. «Смершевцы» докопались, ее отчислили. Как плакала она, просила. Прошло столько лет, а ее ротный командир Никифоров до сих пор помнит те слезы и мольбы.

    Другая, узнав об отчислении, восприняла это как личную трагедию, как позор. На посту, в карауле, написала большое письмо о любви к Родине, просила не винить никого — командиров, товарищей, подруг, попрощалась и… пустила себе пулю в сердце.

    Вот такие люди шли в радисты. Наверное, поэтому служба спецрадиосвязи не знает случаев добровольной сдачи в плен к фашистам.

    Что же касается подвигов разведчиков-радистов, то это вообще разговор особого рода. Читая архивные материалы военной разведки, не переставал поражаться подвигам радистов. Мы с детства наизусть знаем имена асов — летчиков, подводников, танкистов, партизанских командиров и даже разведчиков, но мало что слышали об асах-радистах.

    Оказывается, и у разведчиков-радистов есть свои Покрышкины, Кожедубы, Маринеско, Кузнецовы. Да, у них «работа» не броская, будничная и, на первый взгляд, не такая уж сложная. Их охраняют, оберегают, случается острый момент — от пули закрывают. И это правда. Иначе нельзя. Как сказал командир разведгруппы Иван Бережной: «Вопрос связи в разведке — вопрос жизни и смерти». Оттого и оберегают, закрывают. Хотя в рейде, в бою не всегда и закроешь.

    Листал я архивы, вчитывался в поблекшие строки донесений фронтовых разведчиков и думал: какие подвиги! Не секретить, не запирать их надо в сейфы… Не место им в архивной пыли!

    А начать хочется с цифр. Горьких цифр и потерь разведчиков-радистов. Так, за полтора года, с мая 1943-го по декабрь 1944-го, 2-й Украинский фронт подготовил 81 радиста, а потерял 29, что составляет 35 процентов. На Карельском фронте погибло 39 процентов засланных в тыл радистов, а на 3-м Украинском — 50.

    Если говорить о причинах гибели, то это еще одно подтверждение крайне опасной работы. Разведчики-радисты разбивались при десантировании и тонули в болотах, горели заживо в самолетах, гибли в боях с карателями и в застенках гестапо. Немало их пропадало без вести. Ведь тыл врага — не поле боя. Некому помочь, вынести из-под огня, о подвиге боевого товарища рассказать.

    Так пропала без вести разведгруппа «Вера», в состав которой входила радистка Анфиса Горбунова. После войны в Пскове в одной из камер бывшей гестаповской тюрьмы строители за притолокой двери обнаружили пожелтевший листок из школьного учебника. На одной стороне листка кровью выведены контуры красного знамени, на другой кровью написано: «Сегодня 17-е октября 1942 года. Больше месяца сидим в этой одиночке. Нас трое. Мы честно выполнили свой долг перед Родиной. За это нас истязают фашисты. Чтобы они ни делали, мы погибнем честно, как в бою. Прощайте, товарищи! Отомстите за нас».

    Только через тридцать лет после войны в Главном разведуправлении узнали о судьбе разведчицы-радистки Валентины Олешко. В августе 1942 года она возглавила разведгруппу, которая была десантирована в тыл противника в районе Гатчины. Еще долго операторы радиоузла Ленинградского и Волховского фронтов искали в эфире позывные Олешко. Но рация молчала.

    После приземления группа была схвачена фашистами. Их отправили в лагерь, на каторжные работы. Раненую радистку склоняли к сотрудничеству, но Олешко отвергла предложения гестапо. Отважной разведчице удалось создать подпольную антифашистскую организацию, но 1 марта 1943-го ее выдал провокатор. Радистка была казнена.

    Международный планетарный центр (США) увековечил память советской разведчицы-радистки, присвоив имя Валентины Олешко планете № 2438.

    В 1942 году лично Гиммлеру докладывали о возмутительном случае — гибели двух эсэсовцев в городе Тосно Ленинградской области. Шеф полиции безопасности СД в донесении № 156 от 16 января рассказывал, как во время допроса советских разведчиков — радистки Валентины Чеботаревой и лесника по прозвищу дед Вася погибли офицеры рейха. Рейхсфюрер не мог взять в толк, как безоружной девятнадцатилетней девушке удалось расправиться с опытными сотрудниками службы безопасности. Оказалось, русские молчали, и тогда охваченный яростью фашист бросал на стол пистолет и начинал избивать разведчиков. Это заметила Чеботарева. И когда в очередной раз оружие было брошено на стол, она схватила пистолет и выпустила в фашистов всю обойму.

    За войну глава СС наслушался разных донесений, но чтобы такое… Гиммлер был вне себя.

    Мужественно действовала в критической ситуации и разведчица-радистка Антонина Вернигора (псевдоним «Онега»). Разведгруппа, в состав которой входила Антонина, работала в тылах 2-й немецкой армии, в Польше.

    В декабре 1944 года немцы начали карательную операцию. Фашисты вышли к расположению группы, когда Вернигора, ни о чем не подозревая, в палатке вела очередной сеанс связи с радиоузлом 1-го Белорусского фронта.

    Во время приема радиограммы кто-то вошел в палатку. Радистка оглянулась… У входа стоял немецкий солдат. Ему оставалось лишь нажать на спусковой крючок, но разведчица опередила фашиста. Она схватила пистолет, который всегда лежал в готовности рядом с ключом Морзе, и одним выстрелом уложила карателя.

    Схватив радиостанцию, Антонина выбежала из палатки. Вокруг шел бой, немцы наседали. Бойцы группы, прикрывая радистку, стали отходить.

    Героизм, мужество было присуще разведчикам-радистам не только во время столкновения с врагом, на допросах в гестапо, но и в ходе тяжкой повседневной работы в тылу врага. Там они часто становились заложниками обстоятельств: радистка Анна Алексеева сгорела в самолете при пересечении линии фронта. В воздухе, во время прыжка с парашютом, погибла, прошитая автоматной очередью, Евдокия Громова. Утонула в озере вместе с радиостанцией при выброске разведгруппы Тина Корнейчук.

    Дорого обходились разведчикам ошибки летчиков. Нередко разведгруппа десантировалась вдали от места назначения. Как правило, это была ночь, вражеское окружение и ты один… Куда идти, как найти товарищей?

    Подобный случай произошел с радисткой разведгруппы «Воронкин» Анной Быковской. В августе 1944 года она была заслана в тыл врага в районе города Бяльска, что в Польше. При десантировании разведчиков разбросало. Утром, чтобы определиться в обстановке, радистка зашла в дом на краю села. Хозяин дома попытался задержать парашютистку и выдать ее немцам. Быковская уничтожила предателя и ушла в лес. Семь дней в одиночестве, в незнакомом лесу, со скудным запасом пищи, не зная языка, она искала свою группу. И нашла…

    За выполнение разведзадания в тылу врага смелая радистка была награждена орденом Красной Звезды и польским «Партизанским Крестом».

    В августе того же года разведгруппа «Арап», в состав которой входили радистки Галина Сущева и Лидия Вербовская, была выброшена в семидесяти километрах от места действия.

    Ошибка пилотов стоила разведчикам изнурительного двухнедельного перехода по тылам, занятым врагом. Шли ночью, по лесам и горам, обходя фашистские оборонительные рубежи, засады и облавы. Встречались с украинскими и польскими националистами. И все-таки вышли в заданный район и приступили к разведке.

    Радистки передали более ста ценных донесений в штаб 1-го Украинского фронта.

    Действуя уже в Чехословакии, в районе Моравской Остравы, разведчики остались без связи. В бою у Галины Сущевой пулей была пробита радиостанция «Север». Однако радистка с помощью командира группы отремонтировала рацию и вышла в эфир.

    Обе радистки удостоились высоких наград — орденов Красного Знамени.

    Сегодня не перестаешь удивляться изобретательности и дерзости разведчиков-радистов.

    Галина Степашина вела сеансы связи прямо из расположения гитлеровской дивизии, забираясь по ночам в русскую печку, а Лиза Вологодская спряталась вместе с рацией в собачью конуру и оттуда передавала радиограммы. Вот как она сама вспоминает о тех днях: «Мне приходилось жить и работать в чрезвычайно сложных условиях, постоянно сталкивалась со смертельной опасностью. Радиосвязь с Центром проводилась из самых различных мест и в разное время суток. Радиостанцию развертывала в лесу, в землянках, в сараях, стогах сена, на чердаках, в подвалах домов. Прятаться приходилось где попало, в навозных ямах, в жиже. Однажды — тут мне помогли невысокий рост и малый, в сорок килограммов, вес, — пришлось прожить несколько месяцев в собачей конуре. И не одной, а вместе с собакой…

    Я проработала в тылу врага десять месяцев, передав штабу 1-го Украинского фронта свыше 300 разведдонесеней. Известно, что самая большая награда для разведчика — это сознание того, что его работа не прошла даром. И вот, когда меня награждали орденом Отечественной войны II степени, мне сказали: «Ваши радиограммы подтверждены боями».

    Елизавета Вологодская совершила подвиг, который поистине уникален. История Великой Отечественной войны не знает другого такого. Девушка-радистка, оказавшись в лапах фашистов, сумела перевербовать и склонить к сотрудничеству офицера гестапо (!). Капитан Гартман устроил побег советской разведчице. Лиза две недели скиталась по лесу, проверяя, нет ли слежки. Потом она вышла к своей разведгруппе и рассказала о случившемся.

    Капитан Гартман, действительно, встретившись на явке с представителем разведгруппы «Голос», стал сотрудничать с советской военной разведкой. Он передал много ценных сведений, в том числе и план минирования Кракова. Эти документы дали возможность спасти от уничтожения город.

    В шестидесятые годы известный советский писатель Юлиан Семенов, узнав удивительную историю спасения Кракова, написал книгу «Майор Вихрь». По ней был поставлен одноименный кинофильм.

    Вот как автор в заключительной части повести рассказывает о спасении Кракова:

    «В одиннадцать часов вечера, когда по шоссе от Кракова отступали войска немцев, в трехстах метрах от них, на снежнем поле, в маскировочных халатах, работали Вихрь, Аня, Тромпчинский, Седой и его люди. Они долбили мерзлую землю и оттаскивали ее в белых мешках в лес. Они продирались сквозь окровавленную, ледяную, коричневую, острую землю к тому кабелю, в котором была смерть Кракова. Шурф становился с каждым часом все шире и глубже, а потом руки Вихря ощутили бронированный кабель. Вихрь лег на спину и увидел небо, а в небе, среди звезд, совсем рядом с собой бледное лицо Ани.

    — Все в порядке, девочка, — сказал он и заплакал, — здесь. Давайте шашку, братцы, будем рвать. Вот он — кабель.

    У Седого тряслись руки и ходила челюсть, он плакал и хлюпал носом».

    В жизни, разумеется, все было несколько иначе, но о том, что Лиза Вологодская и ее товарищи спасли Краков, нет сомнения. Это исторически установленный факт.

    Таковы лишь некоторые подвиги и некоторые фамилии наших разведчиков-радистов. А сколько их было на той войне!.. Только в последние два года, с мая 1943-го по май 1945 года в гитлеровском тылу действовали 1236 разведывательных групп.

    Пытаюсь представить себе эту тысячу двести тридцать шесть… На огромных пространствах советско-германского театра военных действий, по обе стороны линии фронта, тысячи тайных «сверчков» днем и ночью звучали в эфире. Каждый из этих «сверчков» нес информацию, добытую ценой крови, а порой и ценой собственной жизни…


    Тегеран-43: было ли покушение на «Большую тройку»?

    1943 год. Тегеран. Встреча «Большой тройки» — И.Сталина, Ф.Рузвельта, У.Черчилля. Одно из самых загадочных событий в истории разведок — немецкой, английской, советской. До сих пор об этом снимают фильмы, пишут книги, спорят.

    В центре всех споров вопрос: готовился ли террористический акт или угроза, нависшая над главами государств, не более, чем сталинский политический маневр? Главная задача маневра — заманить Ф.Рузвельта в резиденцию советского посла в Тегеране. Что, собственно, и было сделано. Американский президент на несколько дней стал гостем советского руководителя.

    Известно, что сам Рузвельт, возвратившись из Тегерана, на пресс-конференции в Вашингтоне утверждал: немцы замышляли убить Сталина, Черчилля и его самого. Президент добавил, что спаслись они только благодаря Сталину, который вовремя узнал о покушении.

    Рузвельт рассказал журналистам, как он оказался в большом, но плохо защищенном здании американского посольства, находящемся в полутора милях от города. Там он получил срочное письмо от Сталина. Глава Советского Союза писал о замыслах фашистов и приглашал президента расположиться в своем представительстве. Что он и сделал на следующее утро.

    Некоторые американские журналисты назвали этот шаг Рузвельта «похищением президента советским ГПУ».

    Так что два взгляда на одно событие существовали уже в декабре 1943 года, сразу после окончания конференции.

    Есть документальные свидетельства встречи в Тегеране наркома иностранных дел В.Молотова и посла США Гарримана. Вот ее официальная запись: «Молотов сообщает, что в последний момент получены неблагоприятные сведения. Дело в том, что со стороны прогерманских элементов в Тегеране готовятся враждебные акты в отношении руководителей наших государств. Эти акты могут вызвать серьезные инциденты, которых мы хотели бы избежать.

    Поэтому с точки зрения лучшей организации совещания и для того, чтобы избежать поездок по улицам, было бы безопаснее, если бы президент Рузвельт остановился в здании советского посольства.

    …Гарриман не сомневается в серьезности дела, но ввиду того, что речь идет о безопасности руководителей трех государств, он хотел бы получить более подробную информацию.

    Молотов отвечает, что речь идет о лицах, связанных с германским агентом в Иране Майером. В отношении группы Майера иранское правительство приняло меры и выслало некоторых лиц из Ирана. Однако агенты Майера еще остаются в Тегеране, и от них можно ожидать актов, которые могут вызвать нежелательные инциденты.

    …Гарриман говорит, что он немедленно сообщит президенту об информации, переданной Молотовым».

    Позже и британский премьер-министр У.Черчилль вспоминал: «Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией.

    Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет…»

    Таким образом, вся «тройка» по сути подтверждает факт подготовки германских спецслужб к террористическому акту.

    Остается лишь выслушать противоположную сторону. Что говорят немцы?

    По нашим данным, задача совершить терракт была поставлена лично перед Отто Скорцени и его «командос» из спецшколы под Копенгагеном.

    В середине шестидесятых годов в «Правде» появилось сообщение со ссылкой на интервью в парижском «Экспресс». Корреспондент привел слова Скорцени, проживающего в ту пору в Мадриде:

    «Из всех забавных историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные — это те, что написаны историками. Они утверждают, что я должен был со своей командой похитить Рузвельта во время Ялтинской конференции. Это глупость: никогда мне Гитлер не приказывал этого.

    Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории: в действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции — той, что проходила в Тегеране… Но бац! (Смеется)… из-за различных причин это дело не удалось обделать с достаточным успехом…»

    Что же это за причины? Сегодня, когда рассекречены ранее недоступные документы о действиях спецслужб в Тегеране, можно с уверенностью утверждать: осуществить преступный план Отто Скорцени не дали советские и английские разведчики.

    Как это было? Совсем не так увлекательно, как показано в известном фильме «Тегеран-43», где советский разведчик, которого сыграл популярный актер Игорь Костолевский, оказался в центре заговора и разгромил его.

    Да, решение подготовить и провести террористический акт против «Большой тройки» было принято Гитлером и носило кодовое название «Длинный прыжок». А во главе операции действительно стоял известный фашистский диверсант и террорист Отто Скорцени.

    Этот факт впоследствии подтвердил и шеф политической разведки гитлеровской Германии Шелленберг. В своих мемуарах он пишет, что терракт против И.Сталина, Ф.Рузвельта и У.Черчилля приурочивался «к одной из международных конференций». Речь идет конечно же о Тегеранской встрече.

    Однако в Иране работали не только «выкормыши» Скорцени.

    Ранней весной 1941 года эксперт по вопросам школы и религии из Германии Бруно Шульце обратился к советским властям за транзитной визой. Он хотел проследовать по железной дороге до Баку, оттуда пароходом до иранского порта Энзели. Виза была получена, и. Шульце отбыл в путешествие. Конечной целью эксперта стал Тегеран, германское посольство.

    Но перед тем, как посетить посла Германии в Иране Эттеля, Бруно Шульце разыскал коммерческого атташе Шпекта.

    Шпект был резидентом абвера. Он радушно принял немецкого эксперта. Но разговор их оказался весьма далеким от проблем школы и религии. Тем более, что под именем Шульце и личиной эксперта скрывался майор германской военной разведки Бертольд Шульце-Хольтус.

    Абверовец приехал подготовить почву для своего внедрения в консульство в Тебризе, что на севере Ирана.

    Возвращался майор вновь через Баку. По итогам поездки он подготовил отчет, который был направлен руководству абвера. Вскоре Шульце-Хольтуса поздравил его непосредственный начальник — полковник Пиккенброк, позже принял сам шеф абвера адмирал Канарис. Так в мае, за 35 дней до начала войны с Советским Союзом, в Тебризе появился новый вице-консул.

    Политическую разведку Шелленберга в Иране представлял Франц Майер.

    В архиве Службы внешней разведки России сохранился документ британской миссии в Тегеране. В нем о Майере сказано так: «Молодой, истерический, отважный Майер… представлял собой типичного эсэсовца…

    Он решил создать нечто более грандиозное и красочное, чем немецкая кампания в Норвегии, оказав в то же самое время помощь своим товарищам на Восточном фронте и подняв свои акции в Берлине».

    Иными словами, Майер, имевший широкие связи в иранских политических, деловых и военных кругах, в совершенстве владеющий персидским языком, решил создать в Иране мощное прогерманское националистическое движение. Целью движения стал захват власти в стране и превращение Ирана в союзника Германии.

    Во многом эта идея удалась. По данным нашей разведки, в Иране действовало более двадцати установленных советский резидентурой прогерманских, антисоюзнических националистических организаций. Крупнейшей из них, наиболее дисциплинированной и боеспособной была, так называемая «Голубая партия».

    Но почему «Голубая»?

    Она получила свое название от голубых бюллетеней депутатов иранского меджлиса, которые голосовали против ратификации Договора о союзе между Ираном, СССР и Великобританией, подписанном в январе 1942 года. Оппозиционеры оказались в меньшинстве, но не признали своего поражения. Они договорились продолжить антисоюзническую деятельность — создали нелегальную партию и военную организацию. Возглавил «Голубую партию» депутат меджлиса, литератор и общественный деятель Хабибулла Новбахт. В молодости он учился в Германии, овладел немецким языком. В середине тридцатых годов перевел на персидский язык книгу Гитлера «Майн кампф».

    «Голубая партия» стала реальной силой. Ею в первую очередь и занималась наша иранская резидентура. Возглавлял ее Иван Агаянц («Форд»). Он прибыл в страну 1 августа 1941 года.

    В 1942 году в Иран был командирован Владимир Вертипорох. Он стал резидентом в Мешхеде.

    Примерно в это же время начал свою деятельность в Тегеране и Павел Журавлев. В 1943 году он курировал все резидентуры внешней разведки в Иране.

    Ноябрь 1942 года. «Форд» сообщил в Центр: «Голубая партия» ставит перед собой главную задачу — подъем националистических сил на борьбу с «англо-советской оккупацией», захват власти и нанесение удара в тыл союзников совместно с германскими войсками.

    В это же время Фриц Майер направляет Шульце-Хольтусу письмо: «Недавно я имел встречу с генералом Захеди, командиром корпуса в Исфагане. Значительная часть иранской армии готова восстать по нашему сигналу».

    Вскоре на конспиративной квартире майор абвера Шульце-Хольтус встречается с тремя офицерами иранского генштаба. Они обсуждают военные аспекты сотрудничества с германскими войсками.

    Все это становится известным советским и английским разведчикам. В «Голубой партии» рядом с Новбахтом работают наши агенты. Один из них, «Тигран», разрабатывает и вербует владельца лавки Шамса, по телефону которого (за неимением собственного) часто звонит Новбахт. Теперь в квартире Шамса установлен параллельный аппарат, и советская резидентура в курсе всех телефонных контактов заговорщиков.

    В дальнейшем к разработке привлекаются двое братьев Голь Мухаммеди. Им присваиваются псевдонимы «Омар» и «Джан».

    Наши разведчики предпринимают все меры для более глубокого проникновения в структуры «Голубой партии».

    Однако заботы резидентуры не ограничивались лишь «Голубой партией». Одна из разработок носила название «Заговор». Эта фашистко-националистическая организация была тесно связана с разведкой Германии через Майера и Шульце-Хольтуса. Новбахт со своими сторонниками также входил в состав «Заговора». Основой же «Заговора» была еще одна организация — «Иране меллиюн».

    Ознакомившись с докладом «Форда» о деятельности «Иране меллиюн» в январе 1943 года, руководитель советской внешней разведки Павел Фитин оставил такую пометку: «Этой разработкой надо крепко заинтересоваться».

    И резидентура «крепко интересовалась».

    Таким образом, сведения, поступавшие из разных мест и источников, рисовали далеко не радостную картину. Советской и британской разведками было установлено: в Иране практически по всей стране развернулась подготовка к вооруженному восстанию и государственному перевороту. Цель — сделать Иран союзником Германии. Вот о чем говорилось в листовках, подпольно распространяемых в стране: «Мусульманский народ! Наступил момент! Англичане и русские отбирают у нас все то, что еще осталось в стране! Момент наступил».

    Английские разведчики передали советскому резиденту документ. Он завершался тревожными выводами: «Может настать время, когда «пятая колонна» окажется сильнее персидского правительства, если она в самом деле уже не стала сильнее».

    Дальнейшие события показали правильность прогнозов англичан. Вождь племени кашкайцев на юге Ирана Насыр-Хан поднял мятеж против правительства с целью оказать содействие Германии.

    Кашкайцы напали на самерунский военный гарнизон, захватили оружие и боеприпасы, казнили начальника — полковника Шикаки.

    Стало известно также, что в разных местах Ирана десантировались группы немецких парашютистов.

    В стране возник острый политический кризис. Перед спецслужбами Советского Союза и Великобритании встала важнейшая задача разгрома гитлеровской агентуры и прогерманского националистического подполья.

    17 августа 1943 года нарком госбезопасности Меркулов сообщает заместителю наркома иностранных дел Деканозову, что НКГБ согласен совместно с британцами на арест иранских антисоюзнических деятелей.

    29 августа британский посланник Буллард делает официальное представление премьер-министру Ирана Сохейли о необходимости пресечения прогерманских, антисоюзнических сил.

    Через час такое же представление делает советский посол Максимов. В списке 162 человека — активисты «Голубой партии», «Иране меллиюн» и других организаций.

    Аресты начались.

    Труднее было найти и задержать опытных немецких разведчиков — Майера и Шульце-Хольтуса. Их активно разыскивали советские и британские спецслужбы.

    Нашей группе радиоперехвата удалось запеленговать в одном из богатейших районов Тегерана сигналы вражеской радиостанции. Но выследили и взяли Майера англичане. При аресте были захвачены рация, шифры, документы и весь архив абверовца.

    Арест Майера и других немецких офицеров имел важное значение. Эти аресты предопределили конец германской разведки в Иране. Правда, Шульце-Хольтус и несколько германских диверсантов еще оставались на свободе, но они находились в зоне восставших племен и по сути не имели опоры и поддержки. Подполье в Тегеране было разгромлено.

    Отдельные гитлеровские агенты лишились руководства, связи, денег. Попросту некому было готовить и организовывать террористический акт против «Большой тройки». И в этом огромная заслуга советской и английской разведок.

    Свершив эту поистине титаническую работу, уничтожив германскую резидентуру и профашистское националистическое подполье, наша разведка не прекращала свою работу и в период самой встречи «Большой тройки».

    Кстати говоря, до сих пор даже в кругах специалистов упорно бытует мнение, якобы Тегеран на время конференции стал неким «островом молчания».

    Это утверждает и Ю.Кузнец, автор книги «Прыжок в никуда», написанной на богатой документальной основе, предоставленной Службой внешней разведки. Он подчеркивает: «Было проведено и другое, экстраординарное мероприятие… Чтобы не допустить преждевременной утечки информации о самом факте пребывания в Тегеране Рузвельта, Черчилля и Сталина, тем более о содержании их переговоров, Тегеран был отключен от всех видов связи. В течение почти четырех суток из столицы Ирана не велось никаких радиопередач. Междугородные и международные радио-, телеграфные, телефонные обмены были прекращены…

    Все виды связи заработали лишь тогда, когда самолеты союзнических лидеров были уже в воздухе».

    Выходит, что все четыре дня, находясь на «острове молчания», Сталин ничего не знал об обстановке в стране, на фронтах. Не мог принять решение отдать приказ. Право же, странно.

    В своих послевоенных мемуарах начальник оперативного управления Генштаба генерал Семен Штеменко пишет, что в Тегеране он трижды в сутки докладывает Сталину об обстановке на фронтах. И в свою очередь передает… в Москву распоряжения Верховного. Да и сам Сталин то и дело требует связи то с Генштабом, то с командующими фронтами.

    Да, действительно, нет международной радио-, телеграфной и телефонной связи, но действует безотказный «мост», налаженный службой спецрадиосвязи Разведуправления.

    Все самые сложные вопросы, связанные с проведением конференции, ее подготовкой, завершением, передаются шифром спецсвязи.

    Трудно представить последствия потери связи. Два опытнейших радиооператора военной разведки А.Семенов и В.Туманов несут службу непрерывно, в особом режиме. Аппаратура постоянно находилась под напряжением, даже в те редкие часы, когда не было радиообмена, каждые пятнадцать минут обязательно проверялось состояние связи. Москва и Тегеран (корреспондент «Лира») круглосуточно запрашивают друг друга. Для всех радиограмм, касающихся конференции, вводится серия «молния особой важности».

    Поступившие из Тегерана телеграммы с центрального радиоузла передавались в Генштаб, в Наркомат иностранных дел, в НКВД.

    Конференция завершилась. После продолжительной дискуссии был принят план операции «Оверлорд», согласно которому союзные армии в мае 1944 года должны были высадить главный десант в Северной Франции, а вспомогательный — на французском побережье Средиземного моря.

    …1 декабря 1943 года Сталин убыл из Тегерана. Кортеж Верховного Главнокомандующего промчался по улице Кавама-эс-Салтане. В иранском аэропорту Сталина ждал самолет.

    Так завершилась историческая встреча «Большой тройки». Так закончилась величайшая операция в истории нашей разведки.


    Так трудно, что и передать невозможно

    Разведчики не любят оставлять воспоминаний. Понимаю: такая профессия. Но сердцем не приемлю. Ибо, как сказал кто-то из великих, вместе с человеком уходит целый мир. С разведчиком уходит несколько миров. Ведь он проживает не одну — несколько жизней.

    Актер вживается в образ на сцене. Сфальшивит, ну что ж, огорчит зрителя. Разведчику фальшивить нельзя. Это может стоить ему свободы, а порой и жизни.

    Разведчики-радисты не исключение. Из сотен этих мужественных людей с помощью ветеранов спецрадиосвязи отыскали два десятка человек, которые согласились вспомнить, написать о своем боевом прошлом.

    Мечтой было найти дневники, написанные там, в тылу, в рейде. Хотя, откровенно говоря, понимал, сколь фантастичны эти желания.

    Однако счастье улыбнулось. Софья Родина, разведчица-радистка соединения Героя Советского Союза А.Бринского («Брука») записывала в блокнот свои мысли и впечатления. Они сохранились. Их нельзя читать без волнения, а порой и без слез. Записки молодой девушки-радистки потрясают. Это бесценный документ той героической эпохи.

    Мне показалось, они будут интересны не только мне. В них точно и тонко передают дух той поры. И никакое авторское повествование не сможет их заменить. Поэтому и хочется дать слово ей, разведчице-радистке. Послушаем ее волнующий голос, биение сердца… Попытаемся, из нашего прагматичного далека понять, как жили, любили, воевали эти прекрасные душой люди.

    Итак, разведчица-радистка Софья Родина.

    Отрывки из дневника приводятся в их первозданном виде. Рука автора не коснулась ни единой строки фронтового дневника.

    Полет на задание

    18 мая 1944 года.

    Мы с Верой сидели на взлетной полосе и не могли встать, потому что наши «Сидоры» повесили нам на грудь, а на спину водрузили тяжелые парашюты. На левом боку была радиостанция «Север», а на правом — радиопитание к ней: каждая батарея — размером и весом равнялась хорошему кирпичу, а их было штук восемь. Все хорошо привязано, чтобы при прыжке не оторвалось и не потерялось.

    Двери у самолета СИ-47 расположены низко. Нас кое-как затолкнули в темное чрево самолета, и мы с трудом приткнулись на скамью.

    Летим двумя самолетами в Польшу в Яновские леса, на базу группы Василенко. В нашей группе летят шесть радистов, старший — Игорь Козырев.

    Наш самолет слегка покачивало, за бортом темнота… Вдруг яркие всполохи, словно праздничный фейерверк, озарили темное небо. Это взрывы зенитных снарядов, самолет обстреливался зенитками при пересечении линии фронта. Затем постепенно все стихло, мы сидим молча в глубоком раздумье. Кажется, что-то долго летим… Но вот раздается команда: «Парашюты пристегнуть к тросу». Правая рука на кольце.

    Дверь самолета открылась, и я вывалилась в темную бездну вслед за Игорем, толкнув его рукой… Мягкий рывок, и надо мной появился огромный купол парашюта. Показалось, что долго лечу. Достаю из кармана телогрейки фонарик. Верхушки деревьев, затем… шлеп, не устояла на ногах, упала, брюки мокрые, в сапогах вода. Барахтаюсь в канале с водой. Господи! Ведь подумают, что я от страха…

    Я ничего не боялась, прыгала с парашютом уже не раз: и с крыла самолета У-2, а в Монино из люка, из дверей. Мне долго пришлось ожидать вылета на задание, так я пристраивалась прыгать с парашютом к любой группе, ехала на тренировку.

    …Села на краю канавы и думаю, пусть найдут меня здесь. Огляделась, рядом лес. Вижу поле, костры…

    Боже мой, а рация! Где она? Я совсем забыла о ней. А вдруг она намокла? Тогда осталось только застрелиться! Щупаю — мокрая. Скорее к костру сушиться. А ноги не слушаются, заплетаются. Кричу ребятам, но никто не реагирует.

    Гляжу, все оживленно говорят по-польски, наших нет. Пристально вглядываются в небо. Я объясняю, что мы уже прилетели и надо искать грузовые мешки, а они смеются, помогают мне снять вещи, усаживают у костра.

    Что за чертовщина? Куда мы попали? Наконец вижу своих. Пришли Игорь Козырев, Миша Калошин. Пояснили мне, что кругом поляки, они получили груз из Лондона. Парашюты у них зеленого цвета, а нам показалось — черного. Все стали гасить костры и собирать грузовые мешки.

    Наши товарищи приземлились все хорошо, за исключением Веры, которая зависла между двумя деревьями. Летчик не ошибся, выбросил нас правильно на обусловленные костры.

    Через два дня мы были уже на месте. Меня определили радисткой в польский отряд, командиром которого был Анатолий. Он свободно говорил по-русски. На сумке моей радиостанции был нашит красный крест. Ведь по версии я медсестра.

    … Вскоре мы направились на север вдоль реки Висла под Демблин. По пути вели разведку противника. И вот Анатолий приносит мне первое, довольно-таки пространственное сообщение обо всех укреплениях и объектах противника, встреченных по пути. Зашифровала информацию, но передать радиограмму не смогла, так как связи с оперативным центром (Пелиха) пока не было. Моя рация была в мертвой зоне (расстояние 80–90 км).

    Завхоз Владек — весельчак, любимец всего отряда, обеспечивал нас питанием, размещал на стоянку в деревнях в хороших домах. Меня опекал и даже ухаживал, «строил» глазки и сыпал комплименты. Он хорошо говорил по-русски.

    Однажды Анатолий принес мне важные сведения об укреплениях по р. Висле и просил связаться с Центром. Сведения зашифровала и передала Пелиху. Радиосвязь с узлом у меня в это время была надежная. Со мной работал мощный передатчик, и слышала я его на девять баллов. В одной из радиограмм, полученных из Центра, говорилось: «В вашем отряде находится Владислав Ющик — агент гестапо. Немедленно арестовать, допросить и доставить в штаб». Передала радиограмму Анатолию и спрашиваю, кто это такой.

    Командир молчал, лицо его бледнело и, не сказав ни слова, ушел. А через несколько дней Владек был арестован.

    …Мы по-прежнему в пути. Во время остановок в деревнях занимали подворье с большим сараем, в котором хранилась солома. Для проведения сеанса связи ребята обычно помогали мне развернуть радиостанцию, главное, подвесить повыше антенну и правильно расположить противовес (это делалось по компасу).

    Мной была принята радиограмма за подписью Маланина, в которой сказано о том, что Яновские леса были блокированы, шли бои. Ющика необходимо допросить и расстрелять.

    Только в кино все просто

    Июнь 1944 года.

    Трудно представить себе работу радиста разведгруппы в тылу врага, если самому не пришлось выполнять такую задачу.

    В кино, поди, как все просто. Вдумайтесь только… со мной работала мощная радиостанция типа РАФ, а у меня небольшая рация «Север», мощностью всего-то 2,5 ватта. Антенна длиной 12 метров должна подвешиваться на высоту 10–15 метров, а противовес натянут над землей и сориентирован точно по компасу на радиоузел (Киев).

    А что такое радиограмма? Это не просто морзянка. Это важное разведывательное донесение, которое должно быть подготовлено для передачи в эфир кратким телеграфным языком, кроме того, оно должно быть закрыто — зашифровано. Это делала я. Шифр сложный… Каждое слово перед работой надо было превратить в алфавит из цифр. Смысловой текст радиограммы преобразовать в цифровое изображение, разбить на группы по 5 цифр в каждой и подвести, суммировать со строчками шифрованных цифр. И это только часть работы, которая должна быть представлена до того, как возьмешься за развертывание радиостанции и подвеску антенны.

    Иногда радиостанцию развернешь в таком месте, что трудно связаться с Центром. Тебя не слышат… Принимаешь меры. Наконец, тебя услышали на два балла, а я их на девять. Из-за слабой слышимости моей станции часто приходилось повторять текст радиограммы. Центр, к примеру, давал: повторите с 16-й группы до 30, с 52 до 60, с 65 до 80 и т. п… И повторяешь им, повторяешь, а батарейное питание рации от длительной работы все садится и садится… надо прерываться (сберечь питание) до следующего сеанса связи.

    Часто по причине опасности мы не могли долго оставаться на одном месте, нашу рацию могли запеленговать. И это действительно было так. Это вам не в кино…

    Бывало и так, что времени не было развернуть радиостанцию. Иногда в ночь преодолевали до тридцати километров, а порой и шесть километров не могли одолеть. Так было, например, в Южной и Юго-Западной Польше, где в основном пески, покрытые голубоватым мхом, где можно ехать на велосипеде с деревянным ободом колес. По такой местности налегке-то идти не просто, а тут на тебе еще столько навешано: радиостанция, бумага, компас, часы, пистолет и 500 патронов к нему, бельишко кое-какое. Пистолет должен быть на животе, чтобы в мгновение его можно привести в действие… Бывало, наступаешь на такую почву, и нога по щиколотку уходит в землю.

    Отряд наш — большой, разведгрупп много, донесений в Центр хватало… Одним словом, работа, работа, без сна и просвета. Днем ребята спали, а я работала… а вечером снова марш.

    Кое-кто говорил, что я стирала и чинила белье и одежду бойцам. Это же смех… У меня не было времени этим заниматься, мне даже поесть было некогда! Больше того, Ване Кулешову приходилось стирать мое девичье белье, голову мыть мне, если удавалось где раздобыть теплую воду.

    Мне было так трудно, что и передать невозможно!

    Тяжелые будни и лирические размышления

    22 сентября 1944 года.

    Вчера выдался хороший вечер, я была почти счастлива и забыла о многом. Не думала, что вот следующая облава нас все-таки поцарапает. Эта прошла стороною, каратели не дошли до нас с полкилометра.

    …Зажгли фонарь, забылись, замечтались так, что пропустили последние известия!

    — Мечты… Какие милые и необузданные!

    Мечтать в такой обстановке, говорить о будущем, когда вокруг все напоминает о суровой действительности, даже любить — все равно, что в двенадцатилетнем возрасте, сидя в теплой уютной комнатке в Москве, говорить об открытии необитаемых островов.

    И все-таки, дрожа от холода, накрывшись с головою плащ-палаткой, думать о будущем после войны, когда не надо нащупывать на поясе пистолет, который мешает хорошо лежать, еле слышным шепотом разговаривать об учебе, мечтать о работе на севере, где-нибудь на земле Франца-Иосифа, доставляет много удовольствия. Помогает забыть, что ты партизан, сидишь в лесу на польской земле, и переносишься на Большую землю, мысленно, конечно!

    Отрадно думать о России, России-матушке! Мечтаю, что скоро, может быть, к зиме, будем в Москве; очутимся в подземных дворцах метро! Вот когда ходишь по Москве, ежедневно проезжаешь по ней много километров, то не ценишь этого, не замечаешь красоты, глаз привыкает. Но, очутившись за тысячу километров от, нее, чувствуешь потребность видеть вновь, ощущать тротуары своими ногами!

    Но мы все здесь стали немножко националистами. Как никогда чувствуешь гордость за то, что ты русский. Мы с Володей представляли себя в квартирке на тихой улочке в Москве. Оба работаем, чтобы иметь возможность учиться. Я работаю по специальности, и у меня больше свободного времени, вечерами я встречаю его утомленного, но сияющего. Как сладки эти мечты!!!

    22 ноября 1944 года.

    22 ноября под Коториным (Польша) против нас была проведена карательная операция с применением бронетранспортеров и легких танков. Наша группа бойцов численностью в 25 человек скрывалась в молодняке (в кустарнике в человеческий рост), растянувшемся примерно на 500 метров. Когда танки с трех сторон начали «утюжить» этот кустарник, мы стали прорываться через наступавшие цепи пехотинцев. Мы не просто бежали как зайцы, а пробивались к опушке леса с боем, ведя автоматный огонь, и забрасывали врага гранатами. Может быть, по причине нашей малочисленности каратели не стали нас преследовать.

    К вечеру нас собралось 7 человек, зашли на хутор Которин, фашистов там уже не было. Обогрелись и подкрепились немного, а утром пошли на место вчерашнего боя… Пришли туда и местные крестьяне с подводами. Подобрали тридцать трупов наших товарищей. Власовцы-каратели раненых наших бойцов не оставляли в живых, они добивали их разрывными пулями. Крестьяне-поляки обещали похоронить убитых, а мы отправились на поиски наших бойцов, отбившихся от группы.

    7 декабря 1944 года.

    Прошло уже много времени, когда последний раз я оторвала карандаш от этой страницы!

    Много воды утекло с тех пор, и из веселой, резвой хохотушки стала скучная, даже угрюмая Софка, уж не срывается с ее уст тот беззаботный задорный смех, а проскальзывает лишь утомленная улыбка. Что такое случилось, что перевернуло в ней душу?

    Первая октября — первая утрата в жизни!

    30 сентября мы возвращались в Бродово. Это день моих именин. Мы, конечно, справили их, хоть и в дороге. Наутро мы были в лагере. Все ждали возвращения Проселкова, который должен вернуться ночью. Шел страшный дождь. Все промокли до нитки. Я с адъютантами и двумя больными сушилась.

    Зашли два поручника от Павла, сообщили: наша группа была в Радзеховицах, была стычка с жандармами и есть раненый. Я не спрашивала о Володе, но по описанию Эдика поняла, что не он. Всю ночь не сомкнула глаз.

    Утром еще затемно пришел Рудченко с раненым Кобцом. Доложил подробно о стычке с жандармами. Была рукопашная между Кобцом и жандармами. Тима уложил двух из автомата, потом оторвались от погони и ждали Колю с Володей и Николаем Ивановым. Те не вернулись…

    …У меня перехватило дыхание, эта фраза сверлила мне мозг, я больше ничего не слышала, я повторяла ее, но казалось, не понимаю, что это, значит, и продолжала твердить: «Не вернулись…» Я шла в лагерь, надеясь, что еще протяну навстречу Володе руки, что, как раньше он поцелует мои пальцы, ладошки, хотела прикоснуться губами к его мягким, белокурым волосам.

    …Подаю руку Анатольке, Тиме, пацанам, ищу глазами Володю… а его нет. Один Ванюшка понял меня. Он знал, как крепко любила я того гордого политрука.

    Было много, много работы, я весь день не вставала с места, дождь все не переставал.

    Я верила в то, что вернутся не сегодня, то завтра.

    …Но нет, они уже не вернутся. Их окружили двести жандармов в семь часов вечера в доме. Коля был ранен в живот еще в комнате, двоих наших положили во дворе. Погибнув сами, они убили семь врагов и двоих ранили.

    Два дня лежали у дороги два белокурых и один черноволосый красавец — цвет нашего отряда. За них жандармы расстреляли 13 поляков в Патшикуве и Патшекуве Пасеки.

    Их зарыли в лесу. На могиле мне не удалось побывать.

    12 декабря 1944 года.

    Начались морозы, нужно переходить на зимние квартиры, в лесу уже не усидеть. Самолета все не давали, был же обещан в первой половине октября, а шла вторая. Пишут оправдательные радиограммы о постоянном тумане и т. д.

    Обстановка все усложнялась. Из-за границы возвращались разбитые группы, поговаривали о движении «народцев» в наш район, о крупной облаве.

    25 декабря 1944 года.

    …Мы шли, как всегда, по одному, гуськом. Впереди пара проводников, группа Панова, наша штабная, саратовского, хозяйственники и поляки — около ста человек. Мы проходили по этой дороге два часа назад и вернулись. Нам сообщили о предстоящей облаве, о том, что назначенное для дневки место окружено и мы в мешке. Я шла, дремала, как никогда хотелось спать. Вдруг отчетливо из темноты слышим крик: «Стой, кто идет?» Залегли по обе стороны дороги, и мгновенно по нам открыли пулеметный огонь. Мы беспорядочно отвечали. Шепотом передаем команду отходить. Быстро ползем и перебегаем по дороге, по нам беспрерывно бьют из пулеметов и карабинов, и, кажется, из автоматов.

    Отошли метров двести от леса, но огонь не прекращается. Никто ничего не знает. Впереди меня шел Павел — капитан, слышу его приказ — через дорогу направо. Передаю команду. Все, кто слышал, собрались направо в лесу. Зовут Сергея, зовут Павла, ждем команды. Сзади огонь сплошной линией, бьют разрывными. Кто-то сказал: «Сзади преследуют» и…все понеслись по лесу, по кочкам, по колено в воде. Не было слышно никакой команды. Впереди широкий ручей и за ним поле. Ждут, что скажут командиры. Павла не оказалось, один Сергей. Кроме наших, несколько поляков и Ванда. Она нас ведет в хороший лес. Тихо продвигаемся, нас около сорока человек.

    Дошли до густого кустарника, здесь решили переждать день. До рассвета часа два с половиной. Мокрые по колено, морозит. Легли немного отдохнуть. Утром распределились по группам и решили: каратели не зайдут в этот кустарник, такой он был густой. Тихо лежали, не шевелясь. Вокруг во всех направлениях были слышны выстрелы, гул машин. Невдалеке слышны крики. Скоро должно стемнеть, был третий час по-польски.

    Крик, говор все приближались, был уже слышен топот ног, шорох по кустам и разговор по-русски: «Здесь, должно быть, есть». В эту минуту сзади дали огонь из автоматов, немцы шарахнулись от кустов, и на пару минут все затихло.

    Потом заговорили пулеметы, карабины и автоматы. Били с трех сторон по нашему кустарнику. Столпились несколько человек и все спрашивали: «Где Сергей? Где командир?» Снова стрельба, и снова шарахаемся в разные стороны. На нашем конце кустарника, откуда шли немцы и украинцы, скопилось около двадцати пяти человек. Свист пуль заставил нас лечь в канаву, послышался стон и голос Саши: «Пристрелите меня, братцы». Я поняла, что Саша ранен. Гриша не вернулся, он прямо бежал между двух огней. Ураганный огонь был направлен и сосредоточен на нем. По нашему краю бил только один пулемет. Рядом хрипел Саша, он остался лежать в канаве перед кустарником. Возле него на карточках прощался Михаил. Саша, бледный, увидел меня, слабо кивнул головой и улыбнулся: «Ноги, кажется», — прошептал он и снова захрипел.

    Минут через десять мы с Вандой выбежали первыми. По нам вели ураганный огонь. Мы то и дело попадали и вновь бежали. Слева метра на три впереди бежала Ванда. Вдруг она, как сноп, ничком упала, и не поднимала головы, я пробежала вперед, оглянулась — она недвижимо лежала в том же положении.

    Через минуту мы перебежали дорогу, еще кусты, еще дорогу. Прислушались. В направлении оставшихся ребят били все так же. Прибавился рев танкового мотора. Решили ждать темноты, которая наступила через полтора часа.

    Нас оказалось восемь, но Ванды среди нас не было.

    Мы дошли до деревни Котфин. Ночь переспали в деревне, на день ушли в лес. Под вечер ходили на место боя, где увидели все своими глазами. Стоит ли говорить, насколько тяжело было смотреть на своих товарищей, Сашу и Тиму пристрелили. Видимо, они еще были живы. Анатолька был убит одной пулей под лопатку, которая осталась в сердце. Ивану разрывной вырвало грудь. Мы смотрели на это с поникшими головами!!!

    30 декабря 1944 года.

    Вечером к нам приходит… Кого я не ожидала видеть… — Володя Фетисов! С ним около трех месяцев я жила на Соколе в Москве, на одной служебной квартире. Коллега по работе.

    Оказывается, он был вместе с Костей за границей Польши. Рассказал подробности о том, как их атаковали жандармы в селе, как ранили Костю в ноги автоматной очередью, как потом гнались за ними по пятам два километра. Командир был ранен в живот, его несли, но вынуждены были оставить одного умирать. Костя, видимо, застрелился или попал живым в руки немцев. О судьбе оставшихся раненых никто не знает и никто, вероятно, не будет знать. Ведь никто так далеко из наших групп не ходил и уже не пойдет, так как наступила зима. В этом бою из нашей группы в 21 человек вернулись только девять. Мы знаем о восьми разбитых русских группах, а скольких не знаем.

    1 января 1945 года.

    Пришел долгожданный Новый год!

    Никаких изменений. Наступления нет, выпал снег — партизанам скоро придет копец! Настоящая зима берет свои права! Даже в Мадриде, где не было снега около ста лет, сегодня лежит снег. В Риме также.

    Когда? Когда придет сюда наша освободительница?! Мы все тут накроемся, если не освободит нас Красная Армия!!! Может быть, некоторых уже постигла эта судьба здесь, никто не знает о судьбе сорока шести, лучших ребят

    Софья Родина осталась жива. Вышла из польских лесов и вынесла записи, которым ныне нет цены. Я много раз перечитывал их. Перечитывал и думал: возможно ли сегодня такое самопожертвование? А если нет, то как нам жить дальше?


    Центр благодарит за работу

    Наше время богато на сюрпризы. Порою неожиданно (разумеется, на взгляд обывателя) по страницам (газет и журналов прокатывается волна «эксклюзивных», как модно теперь говорить, исторических разоблачений.

    «Эксклюзив» этот, конечно же, основан на неких новых, ранее совершенно неизвестных, секретных материалах. Оказывается, журналист, проявив недюжинное мужество, хитрость, высокий профессионализм, проник-таки в несгораемые сейфы спецслужб. Документы, которые добыл он, вне всякого сомнения, расцвечены грифами, наподобие «Государственной важности», «Хранить вечно», «Вскрыть после смерти».

    И что же открывается? Материалы просто потрясают устои общества. Вот лишь один пример недавних «потрясных» разоблачений наших средств массовой информации.

    Оказывается, наши партизаны совсем не те, за кого себя выдавали. Они не местные мужики-мстители в телогрейках, взявшие в руки оружие по зову сердца, а засланные в тыл «энкэвэдешники» и «гэрэушники». Более того, эти «засланные» и загоняли силой в партизаны тех самых мужиков.

    Один из известных политиков заявил даже с экрана телевизора: теперь, когда говорят о партизанах, его просто «тошнит», и он слушать о них не желает.

    Трудно сказать, чего больше, в этих утверждениях: невежества, ненависти к собственной истории, продажности, умопомешательства? Не знаю. И не могу понять, зачем это нужно.

    Ведь что касается «засланных», так их отправлял во вражий тыл еще Главнокомандующий русской армией фельдмаршал Михаил Кутузов в 1812 году. В составе партизанской группировки действовали тогда 30 казачьих, 7 кавалерийских и 5 пехотных частей. В боях с французами в партизанской войне прославили себя полковник Давыдов, майор Храповицкий, штаб-ротмистр Бердяга, поручик Макаров. Все они были офицерами известных боевых частей, таких, к примеру, как Ахтырский гусарский, Волынский уланский полки.

    Так что это давняя воинская традиция, и не стоит засылку в тыл кадровых воинских формирований почти через двести лет подавать как некое потрясающее историческое открытие.

    Ну, а если выяснять правду о том, шли сами мужики в партизаны, либо их заставляли идти, то правда такова: было и то, и другое. Как, впрочем, и в солдаты, на фронт попадали и добровольцами, и по призыву.

    И лжепартизаны, которые грабили соседние деревни, тоже не новость. Но если утверждать, что все партизанское движение было таким, значит, в очередной раз оболгать историю, извратить истину.

    Да, действовали партизанские группы, отряды, заброшенные в тыл из Центра. Да, это были кадровые разведывательно-диверсионные подразделения ГРУ и НКВД, но разворачивались и целые соединения, сформированные из местных патриотов-добровольцев, во главе с местными командирами.

    Разным оно было, наше партизанское движение, как, впрочем, и вся война, и народ, вынесший на собственном горбу эту самую страшную в мировой истории войну.

    Однако не забудем главного, о чем напрочь забывают, захлебываясь в разоблачениях, иные авторы: нынешние богатые и благополучные, которые учат нас жить сегодня, уже к июню сорок первого были не более чем пылью у фашистских сапог. Это правда. С мольбой глядели они на Советский Союз — последнюю их надежду обрести независимость и свободу. И в каких бы грехах нас ни обвиняли потом, в поствоенный период, именно мы вернули порабощенной Европе ее растоптанное имя. Не американцы, не англичане, а мы. Остальные нам только помогали. Конечно, спасибо им за помощь. Но главную тяжесть войны вынесли мы — советские люди.

    А мы — это в том числе и партизаны.

    …Историю переброски польской делегации из оккупированной Варшавы в Москву я неспроста вынес в отдельную главу. Даже в ряду самых сложных партизанских операций она стоит особняком.

    Сколь трудным и опасным оказалось это, на первый взгляд, обычное дело — переправка через линию фронта нескольких поляков.

    Признаюсь, рассказать эту историю решился и еще по одной причине, авось отпадет охота у некоторых борзописцев рассуждать о наших партизанах, как о неких «лесных разбойниках» и мародерах, грабящих в лихое, военное время собственный народ.

    Итак, 1944 год. В марте делегация Крайовой Рады Народовой, временного органа антифашистских сил Польши, с помощью местных патриотов отправляется из Варшавы на восток, к линии фронта.

    В составе делегации четверо человек. Поляки устанавливают контакт с разведгруппой «Дубовик», под командованием Н. Матеюка.

    31 марта Матеюк передал радиограмму в. Москву «Центру. Ко мне прибыли Ян Стефан Муравский — член ЦК, Тадеуш Василевский — член Президиума Крайовой Рады Народовой, Казимир Сидор — член Крайовой Рады Народовой, шеф люблинского штаба Армии Людовой, Марьян Спихальский, член ЦК, член главного штаба Армии Людовой.

    Указанные лица идут официальными представителями для переговоров с правительством СССР по вызову товарища Димитрова. Варшава поставила в известность Москву. Переправа через Буг и сопровождение за Бугом были организованы отрядом имени Ворошилова в очень тяжелых условиях. Дальнейшее сопровождение отрядом невозможно. Нет боеприпасов. В связи с создавшейся обстановкой находимся в лесу под с. Рагозное. Молнируйте. Номер 56. Дубовик».

    Центр сразу же отреагировал на донесение Матеюка. Уже 1 апреля разведчица-радистка Л.Орлеанская («Маргарита») приняла телеграмму: «На номер 56. Явившихся к вам четырех поляков Центр ожидает лично с нетерпением. Отнеситесь к ним корректно и примите все меры к безопасной их отправки к нам с доверенными людьми и охраной через базы Черного. Номер 12. Центр». Уже 4 апреля Матеюк выделил в охрану поляков своих разведчиков, радистку Л.Афонину («Звезда»), и группа двинулась к линии фронта.

    Но их ждала Неудача. Пробиться через гитлеровские заслоны не удалось. Группа возвратилась на базу разведотряда под руководством Банова, позже была переправлена в бригаду подполковника Каплуна.

    Комбриг Каплун сформировал специальный отряд разведчиков. В него вошли и поляки. Две недели отряд искал в прифронтовой полосе, занятой гитлеровцами, брешь, чтобы проскользнуть через линию фронта. И вновь пришлось возвратиться ни с чем.

    Само возвращение оказалось крайне тяжелым. Бригада уже несколько дней вела бои в небольшом лесу, окруженном болотами, недалеко от Бреста. Было известно, что гитлеровское командование усилило свои войска на Ковельском направлении. Сюда подтянулась танковая дивизия СС «Викинг». Положение бригады Каплуна становилось критическим. В этой ситуации переброска поляков на советскую территорию приобретала особое значение. Центр постоянно требовал от Банова, Каплуна, Матеюка во что бы то ни стало переправить польскую делегацию в Москву.

    Однако маневр наших разведывательных отрядов и групп под натиском крупных сил противника постоянно затруднялся.

    Вспоминает Людмила Орлеанская:

    «…Быстро собрались командиры и решили перейти в лесок, который был на взгорке. Молодой, не очень густой, но выбора не было. Разведка доложила о приближении фашистов. Заняли круговую оборону. Женщины и раненые поместились в одной из лощин, там же расположился штаб.

    Сюда приводили раненых, мы их перевязывали, приносили пустые диски, ленты от пулеметов, которые мы набивали патронами. Наш запас был взорван, и мы брали боезапас у раненых.

    Бой шел жестокий, длился целый день, до темноты.

    Так, в Ромблеве нас настигла та самая отборная дивизия головорезов СС «Викинг», которая много дней шла за нами по пятам.

    Пока враги подходили к лесу, самолеты нас уже бомбили, дивизия имела все — минометы, танки, пушки, пулеметы и автоматы, а у нас — винтовки, автоматы, что прислали с «Большой земли», у некоторых — немецкие пулеметы, добытые в боях.

    Начали экономить патроны. До вечера еще далеко. Фашисты задались целью нас уничтожить.

    Наконец, начало смеркаться. В лесу это особенно заметно. Стихала перестрелка. С темнотой на взгорке мы увидели огромное пожарище. Это фашисты подожгли деревню.

    Подошли партизаны. Командиры совещались недолго. Собрали раненых, оружие, положили все на повозки, и первые конные, а за ними остальные двинулись в сторону горящей деревни.

    Как только замелькали силуэты партизан в отсветах пожара, фашисты открыли огонь из автоматов и пулеметов. Немцы редко заходили в лес даже днем, не то что ночью, но на дорогах по деревьям насажали «кукушек-снайперов».

    Опять завязалась сильная перестрелка. Свернули на лесную дорогу. В стороне услышали стон, встали, прислушались: да, кто-то стонет. Пошли, увидели двоих тяжело раненных. Как они тут очутились? Может, посчитали их мертвыми или решили, что нет смысла везти. Один уже почти умирал, у второго весь бок был разворочен, крови много потерял, чуть живой.

    Один из них попросил, чтобы мы пристрелили. Я смотрела очумелыми глазами и не могла понять, что он просит. А он молил пристрелить, так как с рассветом придут фашисты и будут издеваться.

    Я сказала, что не смогу этого сделать. Раненый замолчал и обреченно махнул рукой. У меня в кармане брюк лежал пистолет. Вложила его в руку раненого. Не знаю, правильно ли я поступила, но иначе поступить не могла».

    Исчерпав возможности перехода линии фронта, Центр принял решение перебросить членов делегации из немецкого тыла самолетами. Руководство операцией было возложено на представителя Центра майора П.Савельева и офицера разведотдела 1-го Украинского фронта Н.Леонтьева. Непосредственно переброску проводила специальная группа, которую возглавил О.Горчаков. В нее вошли два радиста — Киселев («Вова») и Потупова («Лена»). Все разведчики обладали достаточным опытом работы в тылу врага.

    Комбриг Каплун получил указания Центра и приступил к оборудованию площадки для приема самолета У-2 с «Большой земли». Разведчики подобрали для этого небольшую поляну с твердым грунтом. Со всех сторон поляна была окружена болотом. По ночам бойцы бригады тайно выравнивали ее — пилили деревья, корчевали пни, вырубали кустарник, сносили кочки. На случай нападения противника разработали систему обороны этого лесного аэродрома, установили пулеметы, подготовили сигнальные костры.

    Ночью 5 мая спецгруппа Леонтьева с аэродрома подскока северо-западнее Ковеля, на двух самолетах У-2 вылетела на Запад, в район расположения бригады Каплуна.

    Однако над партизанской площадкой появился лишь один самолет. Покружив над лесом, он возвратился назад. Корреспондент «Лена» сообщила в разведотдел фронта: «5 мая 1944 года. В 24.00 был над точкой посадки. Поляна выбрана удачно. «Вова» на подскок не вернулся. 6 мая повторим вылет…»

    Второй самолет не смог найти лесной аэродром. Возвращаясь, он сбился с курса и сделал вынужденную посадку в районе Мозыря, к счастью, на нашей территории. Радист Киселев сообщил в Центр: «Сигнальных костров у цели не обнаружил. Местонахождения Леонтьева неизвестно. Наш самолет произвел вынужденную посадку… Прошу прислать горючее и пропеллер. Вова».

    Леонтьев и Соловьев по поводу неудачного вылета доложили в Москву: «На точку улетели два самолета У-2, задание осталось невыполненным. Для партизан бросили вымпел о необходимости подрубить лес. Один самолет на аэродром подскока Не вернулся. Ввиду плохой погоды 6 мая не летали…»

    Однако и дальнейшая переменчивая погода спутала планы разведчиков. На брестские леса обрушились проливные дожди. Они шли, не переставая, несколько дней.

    Выполнение задания затягивалось, и это тревожило Центр. Корреспонденты «Вова» и «Лена» сообщали в Москву: «7 мая вылет не состоялся в связи с плохой погодой». «8 мая была нелетная погода». «С 9 мая по 12 мая не летали ввиду плохих метеоусловий».

    Тем временем положение польской делегации осложнялось. 11 мая, через радиостанцию группы Матеюка они обратились в Москву: «Центр, тов. Димитрову. Делегация наша два месяца в дороге. Здоровье членов делегации плохое. Две недели ожидали переброски через фронт самолетом: без результата. Для реализации целей нашей миссии необходима ваша помощь. Номер 39».

    Центр требует от майора Савельева ускорить проведение операции. Вновь к партизанам вылетают два самолета. 15 мая польская делегация вывезена на советскую территорию и на следующий день была отправлена в столицу.

    Так по линиям специальной радиосвязи военной разведки была подготовлена и проведена важнейшая политическая операция. Эта связь в сложнейшей обстановке стала единственным средством, обеспечившим успех операции.

    Однако вскоре после делегации Крайовой Рады Народовой встала проблема вывода из немецкого тыла еще одного поляка — генерала Роля-Жимерского.

    Первое сообщение о встрече с генералом поступило также от группы Матеюка. В ответ радист Орлеанская приняла радиограмму Центра: «Первое — Центр благодарит вас за работу, проведенную в связи с перелетом и отправкой… поляков, и достойно вас отметит. Об этом никто, повторяю, никто кроме вас знать не должен.

    Второе — донесите, где находится сейчас Роля-Жимерский, есть ли с ним связь? Через кого и как часто она может осуществляться?»

    Получив необходимые данные, Центр решил вывезти генерала в Москву самолетом через базу оперативного центра под командованием В. Пелеха («Галицкий»), находившегося в это время в Липских лесах, в Польше под Люблином.

    В этот район по указанию Москвы и направилась группа Матеюка.

    Обстановка под Люблиным была напряженная. Гитлеровская дивизия СС «Викинг» проводила непрерывные карательные операции. Разведгруппе приходилось уходить из-под ударов фашистов. В одном из таких переходов сгорело имущество разведчиков. К счастью, радистке Орлеанской удалось сохранить радиостанцию «Север». Это была единственная живая ниточка связи со своими на «Большой земле».

    В боях с карателями дважды ранен командир группы Матеюк. Его вынесли обессиленного, окровавленного на ближайшую партизанскую базу.

    21 июня Центр направил Пелеху телеграмму, в которой требовал срочно организовать отправку польского генерала.

    Но сложная обстановка, плохая погода мешали выполнению операции. Разведчики Пелеха никак не могли принять самолет. Лили дожди, мок грунт, над площадкой висела низкая облачность.

    Первая попытка посадить самолет 30 июня закончилась неудачей. Он потерпел аварию. Чтобы самолет не попал в руки врага, разведчики вынуждены были его сжечь.

    Вспоминает Людмила Орлеанская:

    «Вскоре нашли площадку для посадки самолета. Собственно, это не площадка, а хорошо укатанная дорога. Но вот беда, отсюда в 30 километрах немецкий аэродром, и к тому же деревня недалеко. Такое соседство нас не устраивало. Фашисты в любую минуту могли прилететь и разбомбить.

    Поискали другую площадку, но не нашли и дали прежние координаты и опознавательные знаки.

    На другой день получили шифровку с датой прибытия самолета. В шифровке был приказ мне и Николаю Матеюку вылететь этим самолетом.

    Стали готовиться. Подвезли поближе раненых, разложили костры. Как только услышали шум моторов, костры залегли.

    Весело было у нас на душе, шутили, смеялись, но, по возможности, тихо.

    Показался самолет. Дали ракету, есть ответная, и самолет, развернувшись, стал приземляться. Вот коснулся дороги, побежал, встал. Быстро погасили фары, открыли двери, выбросили груз. Вышел экипаж, поздоровались и заторопились в обратный путь.

    Самолет, быстро набирая скорость, побежал по дороге, оторвался. И тут кто-то увидел, что дверь осталась открытой. Николай пошел закрывать ее, и в это время самолет сделал резкий разворот. Его отбросило, но он удержался на ногах.

    Еще разворот, и мы увидели, что летим выше леса, но что-то в этих резких разворотах мне показалось ненормальным. Николай опять пошел к двери. И вдруг — удар о землю. Очнулась, лежу на полу. Какая-то тяжесть сковала меня. С трудом подняла голову, увидела лежащего у двери Николая. Встала, подошла к нему. Из головы у него капала кровь. Вышел экипаж, принесли бинты, перевязали и стали выгружаться. Подбежали партизаны, спрашивают, в чем дело, а командир самолета злой, как сто чертей, торопит с выгрузкой.

    Вынесли раненых. И тут поняли, что самолет не полетит совсем.

    Повозки с ранеными двинулись в обратный путь.

    Группа партизан и экипаж остались у самолета. Решали, как быть. Сняли рацию, все остальное и зажгли самолет. Спрятать такую махину некуда, да и небезопасно, фашисты могли его найти. Знатный был факел. Пока ехали, видели его.

    Возвратились мы на базу, и наутро в Центр полетела радиограмма с нашими новостями. Мы запросили, как нам быть? Центр долго молчал, думал. Наконец, сообщили, что мы должны пройти ближе к линии фронта на Восток, и там нас вывезут самолетом».

    И вот 5 июля 1944 года корреспондент «Сом» сообщил: «Центру. В 02.20 самолет вылетел и взял курс на восток. Все благополучно». «Дуглас» пилотировал опытный пилот подполковник Чукаев. Вместе с генералом Роля-Жимерским в Москву были доставлены раненый Матеюк и радистка Орлеанская. И вновь успех операции стал возможен лишь благодаря надежной связи радистов разведуправления.


    Нам судьба — судья…

    Когда-то в юности разведчик-радист Лихо прочитал пословицу: «Не нам судьба — судья, а мы судьбе хозяева». Хорошая пословица, верная, думал тогда Лихо. Теперь вот, сидя перед начальником службы спецрадиосвязи полковником Рябовым, признаться, усомнился в ее верности. На деле оказывалось наоборот: нам судьба— судья…

    Его подняли с постели, и после тяжелого ночного дежурства на приемном радиоцентре Разведуправления он оказался на ковре у начальства. Всего пять месяцев, как Лихо вернулся из Китая, куда был направлен еще в апреле 1941 года. А теперь, подумать только, январь 1944-го. Хотелось на фронт. Но он знал Рябова. Начальник службы считал, что для радиста фронт везде. Что ж, и вправду, солдат службу не выбирает.

    Не хотелось только обратно в Китай. И поэтому он так и сказал Рябову: «Если командировка на Восток и вы спрашиваете мое согласие, то его нет». Полковник ответил: «На Запад». Лихо согласился сразу. Не спрашивая — куда, с кем. Оказалось, его вместе с радистами Долговым и Каргашиным включили в состав советской военной миссии в Югославии. Предстояла дальняя дорога к партизанам Тито.

    Полмесяца ушло на сборы, беседа в ЦК — и в путь…

    19 января 1944 года военная миссия на двух самолетах стартовала с подмосковного аэродрома.

    Шли низко над землей. При подлете к дельте Волги в камышах увидели стада диких кабанов. Рев самолета поднял их с лежки. Офицеры прильнули к иллюминаторам. Вспомнились счастливые мирные дни, охота с ружьишком за плечами… Остаток полета прошел в охотничьих рассказах.

    В Астрахани заходили на посадку в сумерках короткого зимнего дня. Добрались до города, отправились в гостиницу «Новомосковская».

    Радисты приехали втроем, последним рейсом, и застали в гостинице строгую, озабоченную администраторшу. Пробегая мимо усевшихся на диване разведчиков, она озабоченно пробормотала: «Куда ж мне этих поселить?»

    Кто-то из троих пошутил, мол, тяжко с размещением?

    Администраторша сделала резкую остановку и подозрительно спросила: «Вы что, русские?»— «Русские!» — гордо ответили разведчики. «А-а… — обрадовалась женщина, — тогда на диване переспите!» И побежала дальше по своим делам.

    И тем не менее радистов вскоре поместили в трехместный номер, а адъютант начальника миссии сообщил, что скоро будет ужин.

    Ужин был восхитительным!

    На следующий день из Астрахани путь лежал в Баку, оттуда — в Тегеран.

    Тегеран встретил советскую военную миссию глинобитными заборами, плоскими крышами жилищ и пирамидами фруктов у обочины дороги. Продавцов много, но покупать эту фруктовую роскошь некому.

    По улицам города брели отощавшие, оборванные люди. Устроились в гостинице «Надери» на улице Стамбуле. Обедать предложили в ресторане, на первом этаже. Радисты решили разговеться — заказали давно забытый с довоенных лет шашлык и бутылку вина. На маленькой эстраде скрипач и пианист самозабвенно исполняли «Землянку»…

    Шашлык был хорош, но цены?! 120 реалов — гласил счет. Вывернули карманы и с постными физиономиями поднялись к себе в номер. В Тегеране жить еще несколько дней, а денег уже ни реала.

    О ресторанных ценах прознал и начальник миссии генерал Корнеев. Он съездил в посольство и вскоре объявил: в ресторане денег не платить, лишь визировать предъявленные счета. Воодушевленные этим сообщением офицеры дружно направились на ужин.

    Но разведчик есть разведчик, даже после сочного шашлыка он не теряет голову. И поэтому, не сговариваясь, все семнадцать человек подписывали счета одной фамилией… Иванов. Официант удивленно таращил глаза: «Странные эти русские. Как вы разбираетесь в таком количестве однофамильцев?»

    Перед вылетом из Тегерана произошла неприятность.

    Заместитель начальника миссии в гостиничном туалете обнаружил на куче с мусором книжку с программами радиосвязи. Обронил ее радист Каргашин. Поднялся шум. Вторая книга была у Лихо. К счастью, порядком измятая, она оказалась на месте. Долгов, будучи старшим в группе, ее изъял, и обе книги передали на хранение шифровальщикам. Радисты с облегчением вздохнули…

    В Каире решили связаться с Москвой. 24 января из аэропорта привезли передатчик «Джек-2» и приемник «Метеор». Развернув на крыше здания наклонный луч, радист Лихо стал вызывать Центр по экстренному контролю.

    Но попытки были безуспешны. Лихо слышал знакомые позывные Центра для других корреспондентов, но своего нет.

    После нескольких часов бесполезного блуждания в эфире доложил Долгову: Москва на вызов не отвечает.

    Привезли другой, более мощный передатчик «Барс» и приемник «Хаммарлунд». Возобновили вызовы, но безрезультатно.

    К этому времени на столе радиста выросла внушительная стопка радиограмм. Некоторые офицеры миссии отпускали едкие замечания в адрес горе-радистов.

    Долгов, злой и расстроенный, сам несколько раз проверив по азимуту направленность антенны, качество настройки передатчика, лишь разводил руками.

    Вечером все уехали с виллы, а радист Лихо продолжал безуспешно вызывать Центр. Еще неделю назад он сам работал начальником смены того самого приемного радиоцентра, с которым теперь не мог установить связь, помнил все позывные и частоты основных корреспондентов, слышал их отлично, но его теперь не слышал никто. Почему? Он искал и не находил ответа.

    Всю ночь радист провел у передатчика. Утром, едва стрелки часов показали семь, он услышал четко и громко позывные Центра. Передал ответные позывные, повторил, и Москва обнаружила их. Слышимость была отличная.

    К приезду офицеров миссии Лихо уже передал большую часть радиограмм. Обрадованный Долгов бросился докладывать начальнику миссии.

    Генерал Корнеев, выслушав доклад, уточнил: какое сегодня число? «25 января…» — ответил Долгов. «Я так и просил, начать с нами радиосвязь не раньше 25-го», — сказал удовлетворенно генерал.

    Вот и вся причина, почему Центр не отвечал на вызовы целые сутки.

    Поток информации возрастал, и радист Лихо уже спал прямо в импровизированной аппаратной, подложив под голову стопку бумаг. Суточный обмен достигал огромной цифры — 18 тысяч групп. И все-таки во время обеда, когда его подменил Долгов, он схватил такси и помчался посмотреть знаменитые египетские пирамиды. Вскарабкался на вершину одной из них. Высота около ста пятидесяти метров, дух захватывает.

    Далее путь миссии лежал через Тунис в город Бари, что в Италии. Их разместили в гостинице «Империал», превращенной в дом отдыха для офицеров 8-й английской армии.

    Началась подготовка к последнему броску через Адриатику в Югославию.

    По полученным данным посадка наших самолетов на полевых аэродромах Югославии оказалась невозможной. Они оказались под снегом. Было решено сформировать передовую группу, выбросить ее на парашютах в район Босанского Петроваца, чтобы оттуда получить рекомендации о возможностях переброски всей миссии.

    Правда, позднее от «парашютного десанта» отказались. Вся миссия разместилась в трех планерах и на буксирах английских транспортных самолетов вылетела в Югославию.

    Вот как о том полете вспоминал сам полковник в отставке Лихо:

    «Югославский берег был довольно плотно укрыт облачностью, лишь пики отдельных вершин ярко сияли снежными шапками. На наше счастье, именно над посадочной площадкой было свободное окно. Один из истребителей сопровождения нырнул в окно, облетел посадочную площадку, и после этого все три самолета с планерами спустились ниже и планеры, отцепившись, благополучно приземлились, точнее приснежились. Глубина снега была около метра.

    Это было 23 февраля 1944 года в двенадцати километрах от города Босанский Петровац. Нас на санях доставили в город, в большой, чудом сохранившийся зал, на торжественное собрание, посвященное дню Красной Армии.

    Нет слов, чтобы выразить радость, теплоту, сердечность, проявленную югославами.

    Утром отправились в город Дрвар, где находился Верховный штаб Народно-освободительной армии Югославии. Там для развертывания радиостанции мне отвели двухэтажный сарай. На первом этаже «квартировала» хрюшка, на втором я установил свой передатчик. Рядом с сараем пристроил двигатель с электрогенератором. Постелью служила принесенная партизанами охапка душистого сена.

    Времени на раскачку не было. Уже через полтора часа бодро застучал движок электростанции, и связь с Москвой была установлена.

    В эфир пошли первые радиограммы с югославской земли от корреспондента «Пурга».

    В начале марта группа разведчиков во главе с полковником Николаем Патрахальцевым вышла из Дрвара на север, в Словению. Путь пролегал вдоль горной цепи Динарских Альп. Снег был глубок, двигаться тяжело.

    На пятый день перехода, когда разведчики отдыхали в одной из разрушенных босанских деревень, к ним подошла женщина и спросила, правда ли, что здесь русские большевики? Ей ответили утвердительно и показали на радиста Лихо.

    Она подошла к радисту, сняла с него пилотку и стала ощупывать голову. Ее спросили, что ищет? «Рога, — ответила женщина. — Нам говорили, что все большевики с рогами». Такова была официальная пропаганда в довоенной Югославии.

    По пути в Словению группа Патрахальцева побывала в главном штабе партизан Хорватии. Потом 36-часовой марш, стычка с усташами, переход реки Куна и выход к словенскому городу Метлику.

    Здесь группу Патрахальцева встретил комиссар главного штаба Народной освободительной армии Словении Борис Кидрич. Состоялся митинг.

    Лихо развернул «Север», чтобы связаться с Долговым. Но связи не было. И это вполне объяснимо. С такими примитивными антеннами Долгов и не мог принять слабые сигналы «Северка» в горных условиях.

    Приняли решение ехать в город Черномль, где действовала сеть переменного тока и радист смог бы работать с более мощным передатчиком— «Джек-2».

    В Черномле Лихо разместился в комендатуре и установил связь с «Пургой» (миссия генерала Корнеева) и Москвой.

    Позже из словенских партизан удалось подготовить помощника: ведь работы, не связанной с радиосвязью, прибавилось. Приходилось выбирать площадку для посадки наших самолетов, перевозивших оружие, продовольствие, боеприпасы для словенских партизан, а с открытием этого местного аэродрома полностью его обслуживать.

    Посадочная площадка получила наименование «Оток», по названию близлежащей деревни. Немцы пытались бомбить полевой аэродром, но безуспешно.

    Однажды на площадке для сброса грузов за час до прилета самолетов услышали звук двигателя. Зажгли сигнальные костры и… получили в подарок две немецкие бомбы.

    К счастью, меткостью немецкий штурман не отличался, бомбы взорвались в стороне от костров и никто не пострадал.

    Противника отгоняли огнем зенитных установок, снятых с американских самолетов, которых называли «летающими крепостями». Подбитые над Германией, они всякий раз старались дотянуть до югославской территории.

    Ездить приходилось много, и потому радист Лихо достал сначала велосипед, потом мотоцикл. Но для мотоцикла нужен бензин. Запросили Центр. Ответ был положительный, и при очередном сбросе Лихо в одном из мешков нашел канистру. Однако особой радости подарок с «Большой земли» ему не доставил: канистра всего лишь на двадцать литров. Много не накатаешься. Посетовав на скупость Центра, Лихо тем не менее залил половину содержимого канистры в мотоцикл. Странно, но мотоцикл не желал заводиться.

    Тем временем на площадку подъехал Патрахальцев. Радист пожаловался, мол, бензина прислали мало, да ещё и дурного качества. Полковник хитро ухмыльнулся и спросил Лихо, сколько литров он залил в мотоцикл? Ничего не подозревающий радист ответил, что половину. «Тогда ты свою долю водки использовал, — сказал Патрахальцев, — а остальное я забираю».

    Что ж, это было справедливо. Оказалось, Центр прислал разведчикам подарок к 1 мая.

    Площадка «Оток» интенсивно использовалась для сброса грузов, десантирования людей. По свидетельству югославов, советские летчики за три месяца доставили оружия больше, чем англичане и американцы за год.

    Разведчику-радисту Лихо пришлось заниматься не. только радиосвязью, приемом грузов, людей, но встречей и сопровождением разведчиков, которые в конце войны активно засылались Москвой в Германию.

    Об одном из таких случаев рассказывает сам полковник в отставке Г.Лихо:

    «Самолетом из Москвы, через Бари, на посадочную площадку «Оток» были доставлены два разведчика. Майор, сопровождающий их из Москвы, потребовал от меня расписку в получении людей.

    Через неделю я сопровождал этих двух разведчиков через Черномль до станции Постойна. В районе станции был взорван мост. Пассажиры, прибывающие из Триеста, выгружались из вагонов, переправлялись гужевым транспортом на другую сторону, садились в поезд и следовали в Германию.

    Этим мы и воспользовались. Посадили своих разведчиков в сани и в общем потоке доставили к поезду. Операция прошла успешно. Правда, крепко намялись. У разведчиков оказалось четыре больших, увесистых чемодана. Нести эти неподъемные чемоданы по узеньким заснеженным тропам было невероятно тяжело. Но что делать, я и помогавшие мне югославы тащили их, сменяя друг друга. Разведчики шли налегке. Им надо было сохранить приличный вид, чтобы от них не пахло костром, не были измазаны. Так мы шли семь дней.

    Радиосвязь была также интенсивной и требовала большой оперативности. Каждое утро в авиагруппу в город Бари передавали результаты ночных полетов на «Оток», днем и вечером — метеосводку, данные об ожидаемых самолетах. В Москву помимо основной работы шли сообщения о результатах ночного десантирования, о системе сигнальных костров.

    Стал привычным и действовал безотказно постоянный радиомост между группой Патрахальцева и миссией генерала Корнеева при штабе Тито. Но однажды помощник Лихо не смог связаться с «Пургой». К передатчику сел сам советский радист-разведчик. Безуспешно. Оказалось, что радист Каргашин в Бари, операторы приемного центра Разведуправления в Москве находятся в том же положении.

    Внезапное молчание «Пурги» говорило о чрезвычайных обстоятельствах.


    Операция «Прыжок шахматного коня»

    Связь с радиостанцией «Пурга» оборвалась в день рождения маршала Тито, 25 мая 1944 года. Городок Дрвар, где находился Верховный штаб Народно-освободительной армии Югославии и советская военная миссия, молчали.

    Встревоженный начальник Разведуправления доложил об этом в Генеральный штаб. Начальник Генштаба маршал Александр Михайлович Василевский приказал наблюдать за эфиром круглосуточно. Но «Пурга» не подавала признаков жизни.

    В профессионализме начальника радиостанции майора Л.Долгова в Разведупре не сомневались. Значит, что-то случилось. С кем? С Тито? С его штабом? С советской миссией? На эти тревожные вопросы не было ответов.

    Во время очередного доклада в Кремле маршал Василевский сообщил Сталину: из Югославии никаких вестей. Верховный поставил задачу — выяснить обстановку.

    Только 2 июля, ранним утром, из двадцать первой кабины приемного радиоцентра в Москве раздался радостный крик молодого оператора, лейтенанта И.Сперанского: «Пурга» зовет!» Закончилось тревожное недельное молчание станции. Долгов был на связи…

    Операция под кодовым названием «Прыжок шахматного коня», которую проводил 500-й батальон головорезов Скорцени, провалился.

    Вот как о тех днях вспоминает известный государственный деятель Югославии, писатель и публицист Родолюб Чолакович. Он сам был участником событий.

    «Утром 25 мая нам пришлось покинуть Шиповляне при несколько необычных обстоятельствах: немцы сбросили воздушный десант на Дрвар, намереваясь захватить Верховный штаб и товарища Тито.

    События этих дней по своей напряженности и драматизму превзошли все, что знала наша освободительная война. Их можно сравнить лишь с ноябрьскими событиями 1941 года в городе Ужице, когда нашему Верховному штабу пришлось уходить под натиском немецких танков и самолетов…

    План выброски в Дрваре парашютного десанта был разработан и тщательно подготовлен самыми ответственными лицами в немецкой верховной ставке.

    Гитлер еще в начале 1944 года отдал приказ во что бы то ни стало уничтожить Тито. По существу, приказ этот был признанием со стороны немецкого верховного командования роли и значения товарища Тито.

    Десант немецких парашютистов на Дрвар и явился попыткой немецкой верховной ставки выполнить приказ Гитлера. Операция получила кодовое название «Прыжок шахматного коня». Для ее проведения Гиммлер выделил в распоряжение генерала Лотара Рендулича, командира 2-й танковой армии, 500-й батальон СС, в котором были собраны отъявленные головорезы.

    Организаторы десанта правильно решили, что операция может иметь успех только при условии, если она будет подготовлена в абсолютной тайне. Строгая конспирация соблюдалась с самого начала, то есть начиная со штаба генерала Рендулича.

    Только 23 мая командному составу батальона было сообщено, что «рано утром они будут сброшены на Дрвар, центр красного руководства, и должны в первую очередь молниеносным ударом ликвидировать Главной штаб Тито».

    К словам Чолаковича остается лишь добавить, что 500-й батальон СС, который, кстати, был сформирован из отбывших наказание или ожидающих решения военного суда головорезов СС, усилили еще «отрядом Бенеша». Названного так по имени майора Бенеша, командира диверсионного отряда «Союз истребителей Юг-Восток».

    Проштрафившиеся эсэсовцы рвались в бой, желая искупить свою вину и выслужить прощение. И, наконец, в десант была включена специальная часть, в задачу которой входил захват ценных штабных материалов, документов, радиостанции, шифров, кодов. Словом, все то, что могло представлять интерес для немецкой разведки.

    Батальон СС с «отрядом Бенеша» был разделен на шесть боевых групп— «Пантера»; «Штурмующий»; «Беспощадный»; «Рвущий»; «Кусающий»; «Уничтожающий». Всего в отрядах— 340 человек. На тридцати четырех планерах они должны были направиться в Дрвар.

    Детальный план операции разработал полковник генерального штаба фон Фарнбиллер и дал ему вполне нейтральное, по военным меркам, название: «План введения в действие 500-го парашютно-истребительного батальона СС».

    Под таким названием он и был утвержден генералом Рендуличем только 24 мая, за день до высадки десанта.

    Согласно плану операции, десантные части отправлялись на задание с трех аэродромов: Петровграда, Баня Луки и Загреба. «Отряд Бенеша» стартовал с аэродрома в Церкле, а специальная часть из Загреба.

    Кроме этих подразделений в Дрвар выбрасывались на парашютах еще три боевые группы— «Голубые», «Зеленые» и «Красные», численностью 314 человек.

    Десантная операция поддерживалась массированным налетом авиации.

    Основная задача — уничтожение Верховного штаба и союзнических военных миссий, возлагалась на планерные десанты. Парашютисты должны были перекрыть дороги к городу и взять живым или ликвидировать Тито.

    В приказе по 500-му батальону СС его командир капитан Ринке требовал: «Как только станет известно местонахождение штаба, все части батальона, оказавшиеся вблизи этой главной цели, должны без промедления и беспощадно ликвидировать Главный штаб Тито. Ответственных работников штаба по возможности взять живыми». Кроме частей, участвующих в операции «Прыжок шахматного коня», фашистское командование бросило на Дрвар значительные силы из других мест — Срба, Бихача, Баня Луки, Боснийской Круны. Они должны были, совершив прорыв, соединиться с десантом в Дрваре.

    Однако выполнить свою задачу фашистам не удалось.

    Хотя в Дрваре у югославского командования не было ни одной боевой части, эсэсовцев мужественно встретил батальон охраны Верховного штаба и молодые курсанты военных школ. Враг захватил сам город, но так и не смог прорваться по мосту через реку к пещере, где находились Тито и его соратники.

    Фашисты понесли большие потери, а штабу Тито и офицерам англо-американской и советской военных миссий удалось уйти в направлении города Потоци и далее в Купрешко Поле. Но и здесь было опасно оставаться. Решили перебазировать Верховный штаб на остров Вис в Адриатическом море, оттуда можно было наладить управление войсками.

    Но как это сделать? Только самолетом. Могли помочь наши летчики. Советская авиабаза находилась в Бари (Италия). Но как добраться до Бари? У Тито не было самолета. Оставалась одна надежда — радиосвязь.

    Но, уходя от карателей из Дрвара, радисту Долгову пришлось уничтожить основную аппаратуру, осталась лишь радиостанция «Север». А на ней установить связь из южной части Югославии с Москвой практически невозможно.

    И тем не менее Долгов сделал невозможное.

    «2 июня 1944 года состояние неведения, наконец, прекратилось, — напишет в своей книге «Генеральный штаб в годы войны» генерал армии С.Штеменко. — Мы получили радиограмму Н.В.Корнеева. Как он рассказал впоследствии, его помощник по радиосвязи — толковый и расторопный Долгов — сумел поднять радиостанцию на вершину одной из самых больших гор и установил на ней сколь было можно высокую антенну. Дублируя текст, Долгов передал в Бари С.В.Соколову[7] и в Москву просьбу выслать на Купрешко Поле самолет к 22 часам в ночь на 4 июля».

    Летчик А.Шорников сумел ночью пролететь над морем и горами и посадил свой самолет на незнакомую, необорудованную площадку среди скал.

    Маршал Тито, его ближайшие соратники были доставлены на авиабазу в Бари, оттуда путь лежал на остров Вис.

    В сентябре 1944 года обстановка потребовала перебросить Верховный штаб в румынский город Крайова, невдалеке от границы с Югославией. Это было сделано в глубокой тайне. Даже члены англо-американской военной миссии, как говорят, у себя под носом не заметили передислокации штаба Тито.

    Такие сложные операции, разумеется, успешно завершались не сами по себе. Это результат больших совместных усилий разных специалистов, и в том числе радистов. А они находились не только при Верховном штабе Югославской армии, но и в штабах соединений в Сербии, Хорватии, Словении, Македонии, Черногории, Боснии и Герцеговины. В разное время наши разведчики-радисты работали в Италии, Албании, Греции, Румынии.

    В отчете о работе авиабазы в Бари полковник С.Соколов 26 марта 1945 года написал: «Радиоузел со всеми поставленными задачами справился хорошо, обеспечив проведения всех операций. Нормальное проведение связи с корреспондентами проходило за счет чрезмерного перенапряжения сил радиооператоров и перегрузки аппаратуры, которые в среднем работали по 18–20 часов в сутки. Причем большая часть нагрузки падала на передачу. Радиооператоры укрывались в лесах и болотах, им постоянно мешали налеты немецкой авиации, мучили холод, голод, усталость. Нередко приходилось разворачивать связь, находясь во вражеском окружении».

    В представлении к награждению разведчика-радиста Урванова подчеркивалось: «Не прекращал своей работы в любых условиях. Даже находясь в полном окружении противника, давал бесперебойную радиосвязь».

    А бесперебойная связь нередко была нужна как воздух. Только на нее и приходилось надеяться. Поскольку даже наши отношения с союзниками — англичанами складывались не всегда гладко.

    Чего стоила переброска Национального комитета Югославии с того же острова Вис на посадочную площадку Дивцы, что в семидесяти километрах от Белграда в октябре 1944 года.

    За двое суток до планируемого полета наша авиабаза дала заявку штабу Балканских воздушных сил союзников и одновременно запросила советскую военную миссию (радиостанция «Пурга») о возможности приема наших самолетов на остров Вис.

    Положительный ответ из миссии был получен. Казалось, все идет нормально. Но в день вылета советских самолетов штаб Британских воздушных сил прислал сообщение: погода на острове Вис плохая, аэродром размок.

    Вновь запросили нашу военную миссию. «Пурга» подтвердила свое прежнее сообщение. Начальник авиабазы Соколов уведомил англичан о вылете самолетов. Союзники вновь отказались их принять.

    Еще раз запросили генерала Корнеева: ответ положительный. И тогда полковник Соколов передал англичанам: «Самолеты уже вылетают и возвращаться не будут».

    Вылет состоялся, задание выполнили. Но сколько сил и нервов стоило оно. Трое суток связь между базой в Бари и миссией практически не прерывалась. Ну а погода на острове Вис была просто прекрасной, а взлетно-посадочная полоса имела металлическое покрытие.

    Вот так порой помогали нам союзники. И не будь постоянного радиомоста, переброска югославов значительно осложнилась бы. Но, к счастью, связь оказалась надежной.

    А тем временем война шла своим чередом. В октябре 1944-го освобождена столица Югославии — Белград. Сюда переехал Верховный штаб. В городе Панчиво, под Белградом начал развертываться новый радиоузел «Альфа». «Пурга» впоследствии стала официальной радиостанцией Советского посольства в Югославии.


    «Черная нора» для русского «лиса»

    В штабе 2-й Полевой армии ждали высокого гостя из ставки Гитлера. Его приезд не предвещал ничего хорошего. Почти год в тылах армий действовала советская разведгруппа. Судя по всему, она была малой по составу, мобильной и весьма дерзкой. Две радиостанции группы постоянно «висели» в эфире. Все усилия военной контрразведки обезвредить русских ни к чему не привели. Даже если операторам функабвера[8] удавалось засечь место передачи, карательные подразделения всегда опаздывали. Командир русских разведчиков, как старый, хитрый лис, ускользал незамеченным, умело обходя расставленные капканы. И так продолжалось не месяц, не два. Почти год. Еще как-то можно было объяснить и понять трудности борьбы с «лисом», когда он действовал в непроходимых лесах Белоруссии, но с лета он на территории Польши, а теперь в Восточной Пруссии. Здесь вокруг уши. 14 дивизий резерва сосредоточил для решающего сражения фюрер. Казалось бы, где ни ступишь, всюду немецкий солдат. И тем не менее ненавистные уши работают, радиопеленгаторный дивизион завален шифрограммами русских. Но расшифровать пока не удалось ни единого знака.

    Оберштурмбаннфюрер СC Шенкендорф, едва переступив порог штаба армии, вызвал к себе начальника контрразведки майора Шварценберга. Представителю ставки хотелось растоптать майора.

    — Вы ленивы и неповоротливы, майор! — ревел эсэсовец.

    — Да, но, господин оберштурмбаннфюрер, мы обескровлены, у нас не хватает людей… — пытался оправдаться майор.

    — Молчать!.. У вас под носом работают русские радисты. А за спиной — польские партизаны.

    Штурмбаннфюрер кричал, что они сумели подслушать разговор Рузвельта и Черчилля, подключившись к трансатлантическому кабелю, а тут в самой Пруссии Шварценберг не в состоянии уничтожить две радиостанции.

    Майор бледнел, сетовал на дерзость и профессионализм советских разведчиков. «Они как опытная щука, — лепетал начальник контрразведки, — всегда ускользают из наших сетей». Рядом с майором навытяжку стоял командир пеленгаторского дивизиона. Он лишь разводил руками: «Господин оберштурмбаннфюрер, у русских очень опытный радист, специалист экстра-класса. Работает на ключе искусно и стремительно. Мы не раз засекали сигналы русской радиостанции, но она постоянно ускользала и появлялась через сутки километрах в двадцати от прежнего места».

    Оберштурмбаннфюрер Шенкендорф и сам понимал, что им противостоят профессионалы высокого класса, но от этого было не легче. В ставке фюрера нервничали. Перед ним поставили задачу во что бы то ни стало уничтожить русскую разведгруппу, заставить замолчать их радиостанции.

    — Карту! — потребовал Шенкендорф. Майор метнулся к сейфу, вытащил карту, дрожащей рукой расправил на столе.

    Оберштурмбаннфюрер склонился над картой. Сериц, Рыпин, Млава… Где-то в этом треугольнике действуют неуловимые русские разведчики.

    Кто они, эти «иваны» и их командир? Как назвал его майор, хитрый русский лис. Вот мы и приготовим для него нору. Черную нору.

    …В предновогоднюю ночь 1943 года группа разведчиков перешла линию фронта у села Рудня, что в двадцати пяти верстах северо-восточнее белорусского городка Овруч.

    Группой «Овин» руководил опытный разведчик майор Геннадий Братчиков («Овод»). Он ходил в глубокий тыл еще на Черниговщине. Геннадий Иванович закончил Ленинградское военное училище связи. Принимал участие в боях на Халхин-Голе, воевал под Сталинградом. В характеристике сказано: «Энергичен, настойчив. В среде разведчиков и партизан считается опытным, умным, бесстрашным, решительным организатором. Награжден орденом Красного Знамени…»

    Училище связи в Ленинграде в 1939 году закончил и капитан Иван Чижов («Озон»). Уже на войне он стал первоклассным радистом, преподавал радиодело. Он не только виртуозно работал на станции, но быстро шифровал.

    Третьим участником группы был лейтенант Алексей Сульженко, он же «Барс», он же «лейтенант Борис».

    Сульженко шел в головном дозоре вместе с разведчиком «Оленем» — Виктором Маро и «Гончаром» — Дмитрием Гончаровым.

    За ними двигались «Овод» с «Озоном» и еще один радист, «Олекса» — Семен Мазур.

    Разведгруппа прошла по тылам врага почти семьсот километров. В ту зиму в Полесье не замерзли болота и реки. Приходилось двигаться потаенными тропами следом за местными лесовиками, плыть на утлых лодках-душегубках, продираться сквозь трясины и заросли на лошадях.

    И каждый день Центр получал радиограммы: координаты дислокации штабов, складов оружия и боевой техники, аэродромов. Шифровки сообщали о переброске живой силы по железным и шоссейным дорогам Волковысск-Барановичи, Брест-Барановичи.

    В заключение Центра о работе группы «Овод» в лесах Белоруссии сказано: «За первые три месяца группа «Овод» передала по радио 157 ценных и очень ценных разведывательных донесений».

    Весной 1944 года группа вышла в район Иванцевичи—Пружаны. Надо было подготовиться к новому переходу на Запад. Несмотря на вынужденную остановку, разведданные группе поставляли резидентуры, созданные «Оводом» — в Ячмене, Пружанах и Слониме.

    Между тем войска 1-го Белорусского фронта стремительно продвигались на Запад. А разведчики, должны быть, как всегда, на двести-триста километров впереди своих войск.

    В начале июня «Овод» получает радиограмму: «Срочно уходите за реку Буг».

    В июне группа выступила в поход. Теперь перед разведчиками лежала «терра инкогнито» — «неизвестная земля». Беловежская пуща — самый крупный лесной массив средней Европы. Партизаны с опаской рассказывали, что пуща наводнена эсэсовцами — тут какие-то секретные склады вермахта. Да здесь же охотничьи угодья СС. Сам рейхсмаршал Геринг любил пострелять тут кабанов.

    «Овод» послал в разведку «Барса». Надо было выяснить обстановку и по возможности принять из Центра груз — продукты питания.

    «Барс» вернулся через неделю. Груз принял, закопал. Немцы спешно вывозят склады боеприпасов: им не до разведчиков.

    Что ж, как поется в песне, сборы были не долги. В путь. Разведчики еще не могли и предположить, какой их ждет удар. Когда дошли до медвежьей берлоги, где «Барс» припрятал продукты, ахнули. Кабаны разрыли берлогу и съели все до последней крошки. Это значит: стокилометровый переход по лесам и болотам Беловежской пущи придется проделать на голодный желудок.

    В сутки преодолевали километров по пятнадцать-двадцать. Порой в чащобах приходилось буквально прорубать себе путь топором. Наконец, голодные и уставшие, вышли из пущи в районе станции Гайнуваки.

    Впереди верстах в пятнадцати река Западный Буг, а за ней еще более неизвестная, неизведанная территория.

    В ночь с 18 на 19 июля 1944 года группа «Овод» в числе первых переправилась на ту сторону. Через три года они возвратились на западную границу Советского Союза.

    За Бугом разведчики, казалось, попали в бурный людской поток. Все дороги были забиты отступающими гитлеровцами. Немцы бежали к Варшаве.

    «Доктору». Дорогу Янув-Суленов патрулируют солдаты 194 полка жандармерии. «Овод».

    «Доктору». Сообщаю польскую сводку движения по шоссейным и железным дорогам Вышкув-Насельск-Минск—Мазовецкий… «Овод».

    «Доктору». 31.07. Нахожусь в районе станции Тлуц (35 км северо-восточнее Варшавы)… Ухожу в лес южнее местечка Вышкув. «Овод».

    В конце августа в районе Цеханува разведчики взяли языка. Он рассказал много интересного. Оказалось, группа «Овода» вышла в тылы Второй полевой армии вермахта.

    «Доктору». Пленный сообщил, что среди гитлеровцев, прибывших из Германии, распространяются слухи: личный состав ВМФ и морской пехоты Германии переводится в сухопутную армию; в Германии создалось критическое положение с ГСМ.[9] В тыловых городах почти нет автотранспорта с бензинными двигателями. «Овод».

    «Доктору». Польские друзья из Журомин и Рыпин сообщили: 30.09. в Рыпин из Бродница прибыло одиннадцать эшелонов с живой силой и техникой дивизии «Герман Геринг», переброшенной из Германии. «Овод».

    В тот же день, когда была передана эта радиограмма, группа получила незабываемый подарок: самолет Си-47, стартовавший с аэродрома Брест—Мелышевичи, десантировал на площадке подготовленную разведчиками три грузовых мешка, два мешка сухарей и одного человека. Им оказался старый знакомый, боевой товарищ Владимир Бояринцев, он же «Боцман». Братчиков не раз просил Центр вернуть в группу «Боцмана». И вот теперь Владимир в объятиях товарищей. Он привез письмо из Москвы, из Разведуправления: «Действуйте и дальше так, как вам подсказывает ваше русское сердце. Всей вашей работой доволен… Будьте бдительны… Вы делаете великое дело… „Доктор"».

    Такое письмо стоило всех мешков с сухарями.

    …Оберштурмбаннфюрер Шенкендорф прибыл в радиодивизион функабвера, который дислоцировался в Серице. Его сопровождал майор Шварценберг.

    Вскоре командир дивизиона объяснял высокопоставленному эсэсовцу принцип действия их установки.

    — Антенна точно указывает географическое направление радиопередатчика. А на карте, в точке пересечений нитей — место, где работает русская рация. Сегодня мы запеленговали их на берегу Вкры, оберштурмбаннфюрер.

    — Вот так все просто? — удивился Шенкендорф, который впервые побывал у абверовских «слухачей».

    — Так точно! — рапортовал Шварценберг. Оберштурмбаннфюрер побагровел:

    — Тогда какого же черта? Все гениально просто, а русская разведка до сих пор на свободе. Накрыть их в этой точке.

    — Да, но, господин оберштурмбаннфюрер, накрывали. Но к тому времени они оказывались в другом месте.

    — А расшифровка радиограмм?

    — Мы обращались к лучшим специалистам рейха…

    — И что же?

    Майор Шварценберг лишь пожал плечами.

    — Слушайте меня внимательно, майор — устало сказал эсэсовец. — Пеленгаторы работают днем и ночью. Ввести режим полного радиомолчания, разговоры по телефону ограничить и пользоваться кодом.

    Шенкендорф резко встал и обрушил кулак на стол:

    — Мы начинаем операцию «Черная нора». Оберштурмбаннфюрер взялся лично за подготовку

    этой карательной операции. Уж он-то захлопнет русского «лиса» в этой норе.

    Для проведения операции была создана специальная команда из шестидесяти восьми человек. Шенкендорф лично отбирал людей.

    В нее вошли самые верные сыны рейха. Костяк из ветеранов карательных операций против партизан в тылу группы армии «Центр». Почти все награждены «Железными крестами».

    Солдаты штурмовой группы — осужденные браконьеры, охотники, контрабандисты. В команде много знающих русский и польский языки. В подкрепление — кинологи с собаками. Обязательно в намордниках, чтобы лаем раньше времени не выдали себя.

    Поведет ягдкомманду[10] опытный лесник, давний агент гестапо.

    Техническую поддержку осуществляют пеленгаторы радиодивизиона функабвера.

    В октябре 1944 года на хуторе Залесский в бою с окружившими их карателями были убиты два советских разведчика. В ногу ранен командир группы. Но «лис» и в этот раз ускользнул из рук эсэсовцев.

    Немцам стало известно, что в ходе преследования русские уничтожили в болоте свою радиостанцию «Север» и два комплекта батарей к ней.

    Но 5 октября фашистские пеленгаторы перехватили новую радиограмму. Как и прежние сообщения, им не удалось его расшифровать.

    А разведчики докладывали:

    «Доктору». 05.11. Во время карательной операции 28.10 убит «Барс». «Гончар» тяжело ранен в предплечье. Вальтер Больц ранен в левую ногу… «Овод» и «Озон» находятся в болотах реки Вкра в районе Сельдынь. «Боцман».

    В тот же день в Центре приняли еще одну радиограмму.

    «Доктору». 05.11. Преследуют каратели. Батареи и рация «Озона» утоплены в болоте. Я ранен, ходить не могу. «Овод».

    И тем не менее разведгруппа, находясь в критическом положении, продолжала работать. В подтверждение этого их радиограммы.

    «Доктору». 21.11. В Рыпине расквартирована дивизия «Герман Геринг» численностью 16000 человек. «Овод».

    «Доктору». 21.11. Выброску груза на переданные сигналы прошу отменить. Преследуют каратели. «Овод».

    Содержания радиограмм фашисты не знали, но их передача из глубокого тыла 2-й Полевой армии приводила Шенкендорфа в ярость.

    В операцию «Черная нора» включались все новые силы. Кольцо карателей сжималось вокруг безмерно уставших, раненых советских разведчиков. Не было еды, питья, батареи радиостанции на исходе. Ждать помощи неоткуда.

    Убит «Барс», ранены другие члены разведгруппы, но звезда «Овода» еще светила. Он думал о будущей работе, о борьбе.

    «Доктору». 08.12. Радиста могу поселить на квартиру в Быдгощи. Прошу радиста-мужчину любого возраста, желательно знающего немецкий или польский… Поспешите с выброской… «Овод».

    Это была последняя телеграмма майора военной разведки Геннадия Братчикова.

    …Оберштурмбаннфюрер СС Шенкендорф утром возвратился из Берлина. Он заслушивал майора Шварценберга о ходе операции «Черная нора», а сам в мыслях был далеко от этих мест.

    Ему снова мерещился профиль шефа разведки Шелленберга и резкие слова:

    — Прекратить болтать. Мы пытаемся сохранить в тайне планы фюрера на Западном фронте, а в вашем районе, где сосредоточено четырнадцать дивизий резерва, уже год сидит этот русский разведчик…

    Оберштурмбаннфюрер как мог заверил Шелленберга. Теперь наступил его последний шанс.

    — Ягдкоммандо охватывает район расположения русской разведгруппы, — слова майора с трудом доходили до сознания Шенкендорфа. — Вооружение — пулеметы, автоматы, огнемет, бесшумные винтовки, винтовки с оптикой… У всех на ногах плетенные «мокроступы», предназначены для преодоления болот в плавнях реки Вкры. Для перевозки кладки подготовлены лошади. Начало операции в двадцать три часа. Приняты все меры по предотвращению попыток прорыва разведчиков через наши порядки. База русских окружена стальным кольцом, оберштурмбаннфюрер. Шенкендорф помолчал и отдал приказ:

    — Начинаем послезавтра, одиннадцатого декабря, «Овод» и «Озон» превратили стог сена в шалаш. Стог находился на небольшом острове посреди реки Вкры. До ближайшего села километров десять. Пустынно, необитаемо. То, что и нужно разведчикам.

    «Овод» страдал от раны в ногу. Пытался сам достать пулю, не удалось, засела глубоко. Теперь «Озон» каждый день перевязывал командира.

    Наложив покрепче повязку, «Озон» достал радиостанцию, свой любимый «Северок», настроился на волну Москвы.

    «…Вчера войска 3-го Украинского фронта в ходе наступательных боев вышли на южный берег острова Балатон…»

    «Овод» тем временем изучал карту. Впереди лежала территория «старого рейха» — последний гитлеровский оплот. Меньше чем через три недели годовщина их рейда по тылам. Братчиков задумался: а ведь дата, что и говорить.

    Хауптштурмфюрер СС, командир ягдкоммандо, отправил одно отделение на хутор Мысьлин, остальных людей бросил на окружение острова.

    …«Овод» услышал автоматную дробь на хуторе и схватил пулемет. Тут же раздался голос по усилителю:

    — Сдавайся, ты окружен.

    Над островом взмыли осветительные ракеты. «Овод» ударил по камышам. Штурмовая группа бросилась в атаку.

    Утром в Бежуни на главной площади лежало замерзшее тело человека. По приказу немцев труп должен был лежать три дня. Но уже во вторую ночь кто-то унес тело русского разведчика из-под носа полиции. Боевые товарищи, оставшиеся в живых, похоронили близ хутора Мысьлин в одной могиле гвардии майора Братчикова и капитана Чижова.

    А наутро операторы радиодивизиона функабвера перехватили радиограмму.

    «Доктору». В борьбе с карателями на хуторах Мысьлин и Вонтрубки погибли командир «Овод», «Озон»… Командование группой взял на себя, заместителем назначил «Оленя». Прошу утвердить. «Боцман».

    Срок пребывания разведгруппы в тылах врага и объем проделанной работы — беспрецедентны.

    Радиоузел 1-го Белорусского фронта принял 690 донесений. Ни одна из радиограмм группы «Овин» не была расшифрована, хотя этим занимались лучшие специалисты вермахта.

    Разведотдел штаба фронта сделал такое заключение о разведдеятельности группы «Овин»: «За время работы в тылу противника группа прошла большой путь от города Овруч до Вислы, и далее в западную часть Польши, где приходилось встречаться с большими трудностями. Несмотря на сложные условия работы, группа с поставленными задачами справлялась хорошо и своевременно обеспечивала командование фронта ценными разведданными о дислокации войск противника, перевозке живой силы и техники по железным и шоссейным дорогам».

    …Несмотря на непрерывные преследования немцев и частые облавы, группа детально освещала положение войск противника в районе действия, перевозки по железным дорогам Торн-Серпц-Насельск, Бродница-Сериц-Полоцк.

    Установила гарнизон и военные объекты города Сериц, указав цели для бомбометания. Обнаружила прибытие дивизии «Герман Геринг»… Первой дала сведения, которые помогли вовремя засечь формирование новой группы армий…»

    Такова по-своему уникальная история разведгруппы «Овин». Ее командиру майору Братчикову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.


    У разведки… женское лицо

    Женщины в разведке — тема особая. Английский разведчик Бернард Ньюмен, в годы Первой мировой войны работавший в самом сердце германского генштаба — в оперативном отделе, — писал: «Я вовсе не желаю… сказать, будто вообще не было женщин-разведчиц, хотя их деятельность не была особенно выдающейся. Среди них нашлась только Мата Хари, да и та не совершила сотой доли того, что приписывалось ей в романтических произведениях».

    Да, действительно, женщин-разведчиц не так уж много. Однако, как известно, нет правил без исключений. Таким исключением является служба спецрадиосвязи военной разведки.

    В годы Великой Отечественной войны среди выпускников горьковской школы младших радиоспециалистов более половины — женщины. А школа подготовила пять тысяч разведчиков-радистов. Факт, надо сказать, беспрецедентный. Такого не знала ни одна разведка мира.

    Суровая фронтовая необходимость заставила широко использовать женщин в разведке. Представьте себе, на оккупированной территории — на железнодорожной станции, в аэродромном поселке остается в качестве резидента-подпольщика мужчина. Но в гестапо работали профессионалы, и такой резидент автоматически попадает под подозрение: как и почему молодой, здоровый мужчина оказался не на фронте? Иное дело — женщина.

    Известно, например, что на случай оставления нашими войсками Москвы, в 1941 году Разведуправление готовило развернуть в столице широкую сеть агентов. Резидентом должна была стать опытная разведчица подполковник Полякова.

    В службе спецрадиосвязи ГРУ два Героя Советского Союза. И обе — женщины — Анна Морозова и Леэн Кульман. Это тоже говорит о многом.

    Вообще, когда слушаешь ветеранов, рассказывающих о женских судьбах в разведке, понимаешь: такое не должно было произойти. Но произошло.

    Что такое группа глубинной разведки? Это семь-десять человек наиболее подготовленных, физически сильных, опытных мужчин. Среди них одна, иногда две молодые девушки-радистки.

    Первое испытание — прыжок с парашютом в совершенно незнакомую местность. Раньше в фильмах о разведчиках показывали предварительную подготовку, парашютные тренировки. Сегодня можно и нужно сказать: никаких тренировок не было и в помине. В горьковской школе изучали только радиостанцию и практическую работу на ней. Какая парашютная подготовка? Не хватало ни времени, ни возможностей. Так что первое задание в немецком тылу начиналось с первого прыжка с парашютом.

    Как приземлялись? Всякое бывало. Повисали на деревьях, топли в болотах, разбивались… Десантировались и благополучно.

    А потом, как правило, длительный марш-бросок подальше от места приземления. По лесу, оврагам, речкам, подальше от человеческого жилья, а значит от тепла, отдыха. Нередко, когда на хвосте висели каратели. Мужская нагрузка ложилась и на хрупкие женские плечи.

    Отдых там же в лесу, в поле, в лучшем случае в стогу сена. Девушки вместе с мужчинами. Да кто же ее отпустит от себя. Радистку берегли пуще глаза. В туалет, простите, ходила с сопровождающим. Иначе нельзя. И так изо дня в день, нередко долгие месяцы.

    Вот такая романтика разведслужбы.

    Сегодня о таком подумать страшно, а они делали, наши девушки-разведчицы. И не сказать, не вспомнить о них в этой книге, на мой взгляд, была бы большая несправедливость.


    Лебединая верность

    Немецкий полицай Костя Поваров взорвался на партизанской мине. Пошел в лес и взорвался. Жители Сещи, небольшой станции на Смоленщине, узнав о смерти фашистского прихвостня, шептали: «Собаке — собачья смерть». И лишь Аня Морозова знала, какой человек погиб в лесу у деревни Струковки: прекрасный, бесстрашный разведчик, руководитель сещинского подполья. Она лишилась поддержки, опытного наставника, крепкого мужского плеча.

    Советские войска, оставляя Сещу в сорок первом, понимали стратегическую важность местного аэродрома. Этот первоклассный аэродром был построен накануне войны. Не было сомнения: немцы устроят здесь свою авиабазу. Так и случилось.

    Авиабаза в Сеще стала крупнейшей в дальней авиации Гитлера. Она формировалась в Висбадене, входила во Второй воздушный флот люфтваффе генерал-фельдмарашала Альберта Кессельринга. Фашистские эскадрильи совершали налеты на Горький, Ярославль, Саратов. Именно ястребам Кессельринга Геринг приказал уничтожить Москву. Для этого было выделено триста самолетов и лучшие, первоклассные летчики.

    Позже Геринг перебросил Второй воздушный флот в район Средиземноморья, а некоторые соединения передал штабу оперативной группы «Ост», которой командовал сначала фельдмарашал фон Рихтгофен, потом — генерал-лейтенант Риттер фон Грейм.

    В Сеще базировалась Первая авиационная эскадра люфтваффе.

    Все, что делалось на базе, очень интересовало советское командование, и поэтому резидент военной разведки Константин Поваров пошел служить в полицию. Он хорошо разбирался в людях. Вскоре в подпольной резидентуре уже работали Аня Морозова, Паша Бакутина, Люся Сенчилина, Лида Корнеева. Помогали поляки, мобилизованные в немецкую армию: два Яна — Тима и Маньковский, Стефан Гаркевич, Вацлав Мессьяш, чехи — унтер-офицер Венделин Рогличка, Герн Губерт.

    Это они вели тайную войну с комендантом авиабазы полковником Дюдой, подполковником Арвайлером, оберштурмфюрером СС Вернером.

    В дни Сталинградской битвы по базе был нанесен мощнейший удар советской авиацией — уничтожено несколько десятков самолетов, сгорел склад бензина. Подробную карту авиабазы с обозначениями штаба, складов, мастерских, ложной взлетно-посадочной полосы, системы противовоздушной обороны составила сещенская резидентура. И вывела из строя крупнейший воздушный узел на целую неделю. И это в дни самых ожесточенных боев на Волге.

    По ориентирам разведчиков базу бомбили регулярно.

    Однажды Венделин Рогличка сообщил: летчики и техники решили отдохнуть на природе в селе Сергеевка. Данные были переданы партизанам. Те совершили дерзкое нападение на фашистский дом отдыха, уничтожив почти двести офицеров и солдат.

    А как радовались подпольщики, когда удалось узнать, что в начале сорок третьего на сещенский аэродром прилетели новые ФВ-190 и модернизированные истребители танков Ю-87. Их испытывал один из асов люфтваффе Ганс Ульрих Рудель.

    Под контролем резидентуры был не только аэродром, но и железнодорожная станция. Как-то среди привычных уже немецких составов появились вагоны с эмблемой «желтого слона». Что за слон? Подпольщики узнали: это эмблема химических войск вермахта. Оказывается, в вагонах хранились новые, современные противогазы. Саша Барвенков, совсем еще мальчишка, выкрал новый образец. Противогаз через партизан был отправлен в Москву.

    Вели не только разведку, но и занимались диверсиями: на бомболюки ставили мины замедленного действия, которые взрывались в воздухе, и самолеты гибли. Только в период Курской битвы разведчики Анны Морозовой сумели взорвать шестнадцать самолетов.

    Кстати говоря, и о приближающемся наступлении на Курской дуге в Центр сообщила сещенский резидент Морозова. Подпольщикам удалось подслушать разговоры немецких летчиков. Эта информация стала еще одним подтверждением уже имеющихся разведданных.

    После многочисленных взрывов самолетов «по неустановленным причинам» по Сеще прокатилась волна арестов. В застенки гестапо угодил Ян Маньковский, Мотя Ерохина. Они погибли, никого не выдав. Из-под ареста удалось бежать Яну Тиме и Стефану Гаркевичу. Резидент переправила их к партизанам.

    В сентябре 1943 года Сеща была освобождена. Ушли воевать дальше на запад ее боевые друзья, а Аня Морозова осталась. Она работала в строительной конторе, радовалась тишине и продуктовой карточке. Болела мама, отец ушел на фронт, вокруг сестренки. Надо было их кормить, заботиться. Да и навоевалась. Два года в подполье по острию ножа ходила…

    А в октябре, когда уже наступили холода, побывала на могиле Кости Поварова. Посидела у холодного холмика. И защемило сердце…

    Не могла она больше сидеть в тихой конторке. Хватило ее всего на месяц. Отдышалась немного, отдохнула и решила снова в бой. Знала, как заплачет, запричитает мать. Знала и другое — надо помочь запастись им на зиму картошкой, дровами, отложить хоть немного денег из ее мизерной зарплаты. Так и сделала… А зимой уехала из Сещи, попала в школу разведчиков-радистов. Здесь встретила своих боевых друзей — командира разведгруппы, который передавал ее сведения в Центр, Ивана Косырева, Люсю Сенчилину, Пашу Бакутину.

    В ее личном деле появилась запись: «Товарищ Морозова имеет в прошлом большой опыт работы на оккупированной территории и по своим деловым и политическим качествам может быть направлена в тыл противника… При наличии документов сможет проживать легально на территории, оккупированной немцами…»

    Бывшему резиденту сещенской резидентуры Морозовой предстояло освоить новую разведспециальность — радиодело.

    Уже через два месяца она передавала на ключе восемьдесять знаков буквенного текста и семьдесят — цифрового. В учебной характеристике Анны Морозовой говорилось: «В связь вступает хорошо. Цифровой текст принимает без вопросов. Передача на ключе четкая. Радиожаргон знает хорошо и правильно им пользуется.

    Вывод: к работе по обеспечению радиосвязи в тылу противника готова».

    Аня получила псевдоним «Лебедь». На выпуске кто-то из ее командиров, напутствуя ее, сказал: «Лебеди смелые и верные птицы…» Она была назначена разведчицей-радисткой в группу «Джек».

    Разведгруппа состояла из опытных разведчиков. Возглавлял ее капитан Павел Крылатых, Он уже трижды побывал в тылу врага.

    Второй радисткой была Зинаида Бардышева («Сойка»). В 1942 году в составе группы «Ловкий» она действовала в районе Минска. Награждена орденом Красной Звезды.

    Кроме них, еще семь разведчиков, в том числе и заместители командира — Николай Шпаков и Иван Мельников.

    Неспроста в этот коллектив вошли только опытные, обстрелянные разведчики. «Джек» была первой из советских разведгрупп, выброшенной на собственно немецкую землю, в самое логово врага.

    Роминтенский лес, бывший заповедник Гогенцоллернов. Рядом, под Растенбургом, — главная ставка Гитлера. За ее охрану отвечает сам Гиммлер. Сюда предстояло десантироваться «джековцам».

    Даже видавшим виды разведчикам от такого задания становилось не по себе. Однако кто-то должен быть первым.

    Первой стала группа «Джек».

    …27 июля 1944 года над Восточной Пруссией был высажен десант. Шестеро из десяти разведчиков повисли на деревьях. Им помогли спуститься товарищи, но купола парашютов так и остались висеть на деревьях, как свидетели высадки. Снимать некогда. Надо было как можно быстрее покинуть район приземления. Самое досадное, что грузовой мешок с боеприпасами, двухнедельным рационом питания и запасным комплектом батарей найти не удалось.

    В тот же день гауляйтеру Восточной Пруссии Эриху Коху доложили: самолет-разведчик в Долине лосей засек висевшие на деревьях парашюты. Советский десант. В трех ночных переходах от ставки фюрера «Вольфшанце». И это через неделю после неудавшегося покушения на Гитлера.

    Огромная машина полиции безопасности и СС была приведена в действие. Облавы шли днем и ночью. Пеленгаторы засекли выход в эфир радиостанции советских разведчиков.

    А «Джек» уже передавал первые разведданные об укрепленном районе «Ильменхорст», который по своей мощи превосходил известную «линию Зигфрида». Фронт был еще далеко, и наше командование ничего не знало об этом укрепрайоне, протянувшемся до Мазурских болот.

    Уже на третью ночь в стычке с карателями был убит командир, капитан Крылатых. Руководство группой принял на себя Шпаков. Он командовал ею два месяца. За это время разведчики выходили в районе города Гольдап, на линию дороги Кенигсберг-Тильзит, на берег залива.

    Мучил голод. Лишь изредка «Джеку» удавалось принять груз. Мешали облавы, засады, непогода. А в это время в сводке разведотдела фронта появляются слова: «От разведгруппы «Джек» поступает ценный материал…»

    Этот «ценный материал» оплачен жизнями разведчиков. Убит Зварика. Пропали без вести в бою с карателями Раневский и Тышкевич. Оказался отрезанным от своей группы Шпаков. Позже он тоже погиб. Третьим командиром стал Иван Мельников.

    Досаждали егеря, лесники, которых в прусских лесах было немало. Каждый из них мог донести полиции.

    Дневки разведчики проводили в лесу. Ночью выходили в поиск.

    Холодало. Шли дожди. Наступил октябрь. Фронт стоял на месте. Из-за нелетной погоды груза с продуктами ждать не приходилось.

    Однажды вышли к немецкому аэродрому. Поближе подойти послали одного из бойцов. Тот принес сенсацию: на аэродроме самолеты нового типа «Мессершмитт-112».

    Анна Морозова, хорошо изучившая немецкие летательные аппараты еще в Сеще, усомнилась в верности сведений, сама пошла к аэродрому. Возвратилась, доложила. Стоят модернизированные «Мессершмитты-110Е».

    В связи с этим мне вспомнилось еще одно замечание английского разведчика Ньюмена: «Совершенно бесполезно посылать женщину в неприятельскую страну для того, чтобы выудить детали новой гаубицы, если она, встретив на дороге одновременно гаубицу и индийского йога, не сможет отличить одно от другого».

    Оказывается, ошибался англичанин. Не знал он русских разведчиц.

    В ноябре Центр сбросил нового командира группы «Джек» — Анатолия Моржина. Молодой лейтенант, увидев, как измождены разведчики, попросил Москву о переходе группы на юг, в Польшу. Центр разрешил.

    До польской границы дошли четверо: Моржин, Мельников и радисты — Морозова и Бардышева. Обосновались в лесной землянке у деревни Вейдо. Впервые за много месяцев поели горячей пищи.

    Однако долго отдыхать было некогда. Командир налаживал разведку. Однако развернуться по-настоящему не успели. Центр принял радиограмму «Лебедя»: «Три дня тому назад на землянку напали эсэсовцы. По сведениям поляков, немцы схватили Павла Лукманова, он не выдержал пыток, выдал нас. «Француз» умер молча. «Сойка» сразу была ранена в грудь. Она сказала мне: «Если можешь, скажи маме, что я сделала все, что смогла, умерла хорошо». И застрелилась.

    «Гладиатор», «Крот», тоже были ранены и уходили, отстреливаясь, в одну сторону, я — в другую. Оторвавшись от эсэсовцев, пошла в деревню к полякам, но все деревни заняты немцами».

    Трое суток блуждала Анна по лесу. Наткнулась на разведчиков спецгруппы капитана Черных.

    Заночевала группа в крестьянской хате близ деревни Нова Весь. Не знала тогда Анна Морозова, что в этих местах, неподалеку, геройски погиб командир разведгруппы «Овод» — Геннадий Братчиков.

    …Каратели напали на хутор ранним утром. Упал, сраженный пулей, капитан Черных. Анна выбралась из хаты и бросилась к плавням. Пуля пробила руку. Но и на этот раз смелой разведчице-радистке удалось спастись.

    Поляки спрятали Анну в смолокурне. Но собаки шли по следу радистки. И тогда она вытащила две гранаты и пистолет «Вальтер». Крестьянин-смолокур, прятавшийся в плавнях, стал последним свидетелем гибели советской разведчицы. Она убила трех фашистов и подорвала себя гранатой.

    Анна Морозова стала Героем Советского Союза. Польша наградила ее крестом Грюнвальда.


    Резидент Хелене

    Что остается от разведчика, когда он уходит в мир иной?

    Дети. Если он дожил до этого счастливого дня, до их рождения. А если он был молод и не оставил потомков?

    Дела. Но их держат в секрете, зачастую и после смерти разведчика.

    Письма. Написанные на листочках из школьных тетрадей, на досках парт, на клочке исподнего белья и даже на стенах тюремных камер.

    Порой это единственное из немногого, что остается от разведчика.

    К счастью, Леэн Кульман, разведчица-радистка, Герой Советского Союза, любила писать письма. Она писала их сестре Ануке. Нежные, во многом наивные, но удивительно честные, патриотичные. Наедине со своими мыслями Леэн не могла врать, даже если ее слова покажутся нам, сегодняшним, слишком громкими и выспренными. Такими они были, девочки и девушки грозных сороковых годов. Поэтому и победили.

    Они знали, что им делать, «если завтра война…» А знаем ли мы?

    Поэтому и хочу обратиться к письмам патриотки-эстонки, Леэн Кульман, одной из двух героинь службы спецрадиосвязи военной разведки. Когда она писала их, ее заброска в тыл была впереди, но как угадала она многое из того, что произошло потом с ней. И как тверда и верна осталась своим убеждениям. Несмотря на пытки, боль, унижения.

    Теперь мы часто поражаемся бездуховности и безнравственности ныне живущих. Так не время ли вспомнить о таких, как Кульман? Время.

    Из письма Леэн сестре:

    «Так много есть о чем сказать, но к чему все это. Если люди были так близки, как мы, близнецы, если они вместе так много пережили, перенесли так много трудностей, тогда сильно ощущаешь отсутствие близкого человека.

    Все пережитое без него словно оставляет где-то пустоту…»

    Когда она писала эти строки, ей было всего двадцать два, а пережить, действительно, пришлось много.

    Леэн, а при рождении ее звали Хелене, родилась шестым ребенком в семье сапожника. Полуголодное детство, да еще отравляющий душу национализм. Чтобы стать более «незаметными», вся семья сменила имена и фамилии на более эстонские. Хелене стала Леэн, старший брат Борис — Энном, младший Александр теперь звался Агу, мать Лидия Кульман взяла фамилию Мурдвеэ.

    Тяжело заболел и умер отец. Мать кормила пятерых малолетних детей.

    «В 1932 году, — напишет Кульман в биографии, — умерла от несчастного случая моя школьная подруга Майга Берзинь. С этого времени ее родители начали поддерживать меня материально… Летом я жила у них, зимой — у матери.

    Летом 1940 года была с приемной матерью в Пярну. 21 июня произошел полный разрыв между мной и приемными родителями».

    Леэн уезжает в Таллин, к старшей сестре, поступает в педагогическое училище.

    С началом войны, в дни обороны Таллина помогает раненым, участвует в тушении пожаров.

    Из письма Леэн сестре:

    «Не вешай нос. Это только начало трудностей. Но все это проходящее. Помнишь, ты сама однажды написала в мой альбом приблизительно такую мысль, что буря и дождь пройдут и опять будет светить солнце. Так исчезнет и самая большая боль и горе, и наступит опять время, когда можно будет смеяться от всего сердца и быть счастливой. Украшают ее именно трудности…»

    А трудностей было хоть отбавляй. В августе Леэн, когда немцы уже ворвались в пригороды Таллина, эвакуировалась на пароходе «Суур-Тылл».

    Город пылал. Ранним утром пароход снялся с рейда. Немцы бомбили порт. На следующий день они прибыли в Ленинград. Кульман запишет в своем дневнике: «Нельзя плакать, нельзя быть слабой. Для этой борьбы нужны железные люди».

    В конце октября Леэн окажется в эвакуации в селе Ункурду Челябинской области. Будет работать в колхозе, жить в русской семье Анны Кузнецовой. Здесь она вместе с другими девушками узнает, что на Урале формируется эстонская дивизия. Вместе с парнями они идут в военкомат, и 9 января 1942 года их зачисляют добровольцами. Леэн попадает в медико-санитарный батальон.

    25 января у Кульман «первый рабочий день». Она дежурит в инфекционной больнице. Вскоре ее назначают политруком санитарной группы.

    И все-таки есть горечь разочарования: тыл, больница… Хочется чего-то большого.

    Из письма Леэн сестре:

    «Когда живешь ради одной идеи, когда хочешь сделать все, чтобы она осуществилась, тогда никакая трудность не будет непреодолимой. Хотя порой невольно на глаза набегают слезы, но они быстро высыхают в азарте труда. Все проходит и изменяется. Нет ничего вечного. Представьте себе, как скучно было бы жить пустой, будничной, скучной жизнью. Мы, комсомольцы… избрали для себя другой путь, более трудный и красивый. Жизнь, полную борьбы и радости победы. И не променяем ее на более легкую жизнь».

    Вскоре Кульман направляют в разведшколу, В характеристике написано: «Имеет большое желание скорее идти на фронт для борьбы с фашизмом».

    …14 сентября 1942 года после возвращения из ночного полета морской летчик капитан Летуновский написал рапорт: «Вылет произведен в район города Тарту, 2,5 км южнее местечка Вялги. Парашютист выброшен в 22 часа 44 минуты с высоты 300 метров при скорости самолета 240 км/час. Парашют раскрылся нормально, и приземление произошло в указанном месте…»

    Утром следующего дня приемный центр разведотдела штаба Балтийского флота принял радиограмму: «Все в порядке, приступаю к выполнению задания. „Камбала"». Такой псевдоним был присвоен одной из первых советских разведчиц, действовавших на территории оккупированной Эстонии, — Леэн Кульман.

    Лес северо-восточнее Тарту выходил к Чудскому озеру. Сюда и приземлилась разведчица-радистка. В ее задание входило собирать сведения о передвижениях военных кораблей и грузового транспорта в порту Пярну, о перевозках по железной дороге Рига—Нарва, о боевом составе флотилии, которая базировалась на Чудском озере.

    Леэн Кульман вела наблюдение за дорогой, за озером, а вечером торопилась в лес. Там была «забазирована» ее радиостанция. Каждый переход таил в себе большую опасность. Ведь у нее кроме старого эстонского паспорта ничего не было. А на дорогах дежурили немецкие патрули…

    В лесу на берегу озера было оставаться не безопасно, да и приближалась зима. 19 сентября в разведотделе получили телеграмму: «Отправляюсь в Тарту». После этого разведчица надолго замолчала. Перед ней встали сложные проблемы.

    Мать с сестрами Марией и Региной жили на окраине города и радостно встретили Леэн. Но надо было как-то «легендироваться»: устроиться на работу, по возможности обменять старый эстонский паспорт. Но в условиях оккупационного режима, слежки гестапо сделать это было трудно. Тем более их семью многие знали в Эстонии. В советские времена муж старшей сестры — Аркадий занимал высокий пост.

    Подумывала Леэн об отъезде в Пярну.

    Но там жили приемные родители Берзини. Можно было только гадать, как они себя поведут при встрече с Леэн.

    На хуторе под Луутснику, что невдалеке от Выру, жила сестра Ольга. Место было глухое, Леэн никто не знал. Вот туда она и отправилась. Но перед отправкой все-таки смогла собрать в Тарту развединформацию.

    11 октября «Камбала» передала сразу несколько радиограмм.

    Остановившись у сестры, разведчица-радистка наблюдала за движением вражеских колонн на шоссе Псков-Рига, делала поездки по железной дороге, узнавала расположение немецких гарнизонов. Возвращаясь на хутор, она зашифровывала разведданные и разворачивала в сарае радиостанцию. И так каждый день. Сестра Ольга, которая помогала ей в работе, позже рассказывала: «Когда Леэн уходила в сарай, чтобы установить связь со своими начальниками, я брала в руки пятимесячную дочь Лууле и прогуливалась у дороги, чтобы в случае опасности предупредить сестру».

    Время шло. Питание радиостанции начало сдавать, и слышимость к концу ноября — началу декабря была не более двух-трех баллов. В архивах остался доклад оператора: «До 6.11.42 года корреспондент работал со слышимостью 1-2-3 балла, временами пропадал совершенно».

    Такое состояние связи беспокоило Центр.

    Радистке была направлена телеграмма: «При первой хорошей погоде высылаем вам все необходимое…»

    Разведотдел планировал прислать несколько комплектов радиопитания, но Леэн без помощи Центра решила эту проблему. Где и как она достала батареи, теперь уже навсегда останется загадкой.

    20 ноября. «Камбала» вновь застучала в эфире на полную мощь.

    Чтобы более эффективно выполнять задания Центра, Кульман принимает весьма смелое решение: переехать в Пярну к своим приемным родителям.

    Из письма Леэн к сестре:

    «У людей часто бывают трудности из-за того, что личные интересы страдают ради общественных. У меня сейчас совсем по-другому. Я знаю, что все, что я делаю ради Красной Армии, одновременно делается и для блага моих близких.

    Каждое свое достижение я с двойным удовлетворением и радостью отношу как на счет Родины, так и личного благополучия. Жизнь в этих больших трудностях так прекрасна и так ценна. Если бы достичь всего, чего так хочется и чего ждет от тебя Родина! Может ли быть больше радости, чем право сказать после войны, что я помогала нашей победе!..»

    Фриц и Эмилия Берзини приняли беглянку, приютили, поместили в одной из комнат своей большой двухэтажной виллы на улице Сунелузе.

    Леэн рассказала о своих мытарствах, эвакуации. И только. Остальное знать они не должны.

    Рацию разведчица спрятала в шкаф, замаскировала.

    Днем Леэн уходила в город, гуляла по набережной, на железнодорожной станции, по каменному молу, с которого был виден весь залив.

    В конце декабря радистка вела передачи из дома Берзиней: передала расположение складов, график прохождения воинских эшелонов.

    После рождественских праздников Леэн покинула Пярну и возвратилась на хутор под Луутснику. В новогоднюю ночь она передала в Центр свою последнюю радиограмму: «Приветствую Родину в Новом году».

    3 января 1943 года на хутор внезапно ворвались фашисты и учинили в доме сестры обыск. Казалось, все обошлось, но в конце обыска одному из фашистов удалось обнаружить в матраце радиостанцию.

    Леэн в тот день арестовали. Вот как об этом позже вспоминала ее сестра Ольга: «Леэн была очень спокойной. Только лицо ее было бледнее обыкновенного. Ее твердое поведение помогло и мне сдерживать слезы. Она хотела мне что-то сказать, но ей не разрешили. Улучив момент, она прошептала: „Тебя я не вмешаю. Ты ничего не знаешь о всей этой истории. Ясно?"».

    Однако арестовали не только разведчицу, но и ее родственников, знакомых.

    Три месяца фашистские спецслужбы вели допросы, склоняли к работе на себя. Но после ареста Центр не получил ни одной радиограммы. Это значит, что советская разведчица-радистка отказалась сотрудничать с фашистами.

    Как она погибла, не знает никто. Известно только, что в середине февраля ее, измученную, больную, в кандалах привели в тартускую тюрьму.

    Сохранились два коротких документа немецкой полиции безопасности.

    Советская разведчица Леэн Кульман отправлена в распоряжение политической полиции города Выру, а позже передана немецкой сыскной полиции в Пскове.

    Второй документ еще короче: находясь под арестом, Кульман умерла.

    Из письма Леэн сестре:

    «Кто знает, каких еще жертв потребует теперешнее время. Если мы когда-нибудь будем стоять перед вопросом — жизнь или смерть, то будем знать, что перед нами будущее, ради которого есть смысл бороться и которое вдохновляет нас на жизнь. Но если нужно, то цель настолько велика и возвышенна, что можно отдать и жизнь. Не легко, и бездумно, а с глубоким убеждением, что так правильно, что так отдано самое дорогое для обеспечения нашей победы».

    В 1965 году Леэн Андреевна Кульман было присвоено звание Героя Советского Союза.

    …Рассказ о двух женщинах — героях военной разведки мне хочется закончить словами фрейлины ее величества Анны Вырубовой. Она однажды записала в своем дневнике: «Не могут понять… того, что может выдержать женщина, не может выдержать ни один мужчина…» Право же, мудрые слова. И к ним стоит прислушаться.


    Удачная сделка «Арапа»

    В известном кинофильме «Подвиг разведчика» в главной роли с Кадочниковым советский, разведчик пытается «выудить» из сейфа высокопоставленного гитлеровца важные, секретные документы. Сколько раз замирали наши мальчишеские сердца, когда вдруг с экрана завывала сирена тревоги и Кадочников, как кажется, неизбежно попадал в ловушку.

    Не знаю, использовал ли сценарист в ходе работы над фильмом какие-то документальные материалы, или случай «с неприступным сейфом» оказался фантазией автора?

    Скоре всего, никаких документов не было. Иначе авторы кинофильма «завернули» бы сюжет покруче. Главное, что придумывать бы ничего не пришлось. Все давным-давно придумала жизнь.

    …В начале зимы 1944 года фронт стоял у предгорий словацких Бескид. Словацкое восстание было подавлено. Немцы перегруппировали силы и подтягивали резервы. У Моравской Остравы вырос глубокоэшелонированный район обороны.

    Разведуправлению штаба 1-го Украинского фронта как воздух нужны были данные о немецкой обороне.

    «„Арап". Добыть планы укреплений и направить через линию фронта. Павлов».

    Такую радиограмму получил из Центра командир разведгруппы «Арап» капитан Белявский. В группу кроме него входили заместители — «Остов» и «Агроном», радистки «Ора» и «Ира», бойцы «Яныч», «Маренич» и «Адик».

    Ночью 7 октября 1944 года они были десантированы в тыл противника для выполнения специального разведывательного задания командования. Приземлилась группа «Арап» в двадцати километрах западнее Моравской Остравы.

    Капитана Белявского в Центре звали «счастливчиком Адамом». Почему Адамом? Да потому, что фамилия Белявский была его псевдонимом. На самом деле он Адам Евсеевич Нимищенко. Родился в Белоруссии, до войны закончил учительский факультет. Потом воевал, партизанил. По личной просьбе направлен в тыл врага.

    До Словакии в глубоком тылу находился дважды. По рапортам гестапо был также дважды уничтожен. Но выжил. Наверное, поэтому и «счастливчик».

    Отвечая на этот вопрос после войны, он скажет, что дело не в везении. Одного везения мало.

    На телеграмму Центра Белявский ответит: «„Павлову". Принимаю меры к выполнению задания. „Арап"».

    …Однажды утром, словно пройдя сквозь стену, перед полковником, начальником немецкого гарнизона в Моравской Остраве вырос советский разведчик. На это трудное и, на первый взгляд, безумное дело его послал капитан Белявский. Послал к матерому фашисту в лапы — прямо в штаб, в кабинет. Словом, на явную смерть.

    Но как оказалось потом, командир разведгруппы точно просчитал немецкого полковника. Сначала он собрал о начальнике гарнизона информацию. Чехи, обслуживающие виллу, докладывали о каждом шаге фашиста. А экземпляр, право же, попался любопытный. Несмотря на войну, полковник питал слабость к хорошим духам, а ежевечерне сочинял письма домой в Померанию. Там у него были две любимицы-дочери на выданье.

    Белявского привлекал не сам полковник, а его сейф. Гамбургский чудо-сейф, в котором хранилась схема обороны Бескид. Слепки от ключей «Арап» имел, да что толку, не помогли они. И тогда руководитель разведгруппы решил сделать фашисту предложение: продать схему.

    Полковник вначале возмущался, но потом поинтересовался, есть ли у посланца деньги. А запросил он немало: пятьдесят тысяч долларов.

    У посланца чесались руки — прикончить подлеца, но нельзя. Пропажа схемы обороны, убийство начальника гарнизона заставило бы немцев принять контрмеры и перегруппировать силы.

    Посланник Белявского начал торг. Но фашист стоял на своем. Снизить цену не удалось. Тогда советский разведчик предложил пятьдесят тысяч рейхсмарками. На что полковник лишь усмехнулся: война кончается, кому нужны сейчас марки Германии. Только доллары!

    Переговоры закончились ничем. Посланец покинул кабинет, дав полковнику на раздумье три дня.

    В свою очередь, начальник гарнизона поднял по тревоге батальон СС и приказал прочесать близлежащие леса.

    Но Белявский предусмотрел и этот ход фашиста. Перед тем как направить своего «парламентера» в Моравскую Остраву, он увел разведгруппу на запасную базу.

    Это было уже в марте 1945 года, и «Арап» находился в тылу полгода. За это время многое произошло. Удалось наладить связь с чешской подпольной организацией «Р-3» и узнать о 178 штурмовой дивизии, о танковых мастерских, дислоцированных в Гае, о расквартировании в Остравце десяти тысяч немецких солдат.

    «Р-3» по просьбе Белявского разведала систему противовоздушной обороны Моравской Остравы, узнала об армейском штабе, который расположился в костеле в Турзовке.

    Координаты этих объектов передали в Центр радисты группы — Лидия Вербовская и Галина Сущева. Остальное, как говорится, было делом техники. Советской авиационной техники.

    Агент «Арапа» — «Матуш» сообщил, что по железной дороге Кошице-Богумин проследовала большая танковая часть. «Ора» передала эту информацию «Павлову». А к вечеру «Арап» получил срочный запрос. Центр сомневался в достоверности разведданных. Самолеты прочесали участок дороги, но танков не нашли.

    Белявский разыскал «Матуша». Тот и сам был удивлен исчезновением танковой колонны. Подключили своих наблюдателей, наконец, нашли. Оказалось, платформы по боковой ветке дошли до тупика в лесу и там разгрузились.

    Белявский сам лично перепроверил эту информацию, отмахав по лесу два десятка километров. И убедился: на опушке стояли замаскированные танки.

    Вскоре советские бомбардировщики уже бомбили колонну.

    За этот период были и потери. Заместителя «Арапа» — «Остова» арестовало гестапо. Да и сам Белявский чуть не попал в лапы фашистов. Его спас подпольщик «Инженер», вытащив в последний момент из постели.

    Возникали проблемы и со связью. У «Оры» не ладилось с передатчиком. Пришлось из двух «Северков» собрать один, более-менее работающий. Крепко помогал «Инженер», он выручал с питанием для радиостанции. Иначе дело плохо. Самолет с аккумуляторами, питанием, одеждой не смог отыскать группу Белявского из-за сплошной облачности.

    Однако все эти заботы и хлопоты были позади. Впереди — фантастическая операция по изъятию у начальника гарнизона схемы обороны.

    …«Арап» вместе со своим заместителем «Агрономом» внимательно выслушали «парламентера». Тот назначил встречу фашистскому полковнику на завтра, в офицерском казино. Белявский вручил своему посланнику пятьсот долларов и рекомендовал договориться с полковником для начала оказать им небольшую, но хорошо оплачиваемую, услугу. И вручить деньги без всякой расписки. И прозрачно намекнуть: пятьдесят тысяч долларов в пути.

    Прикрыть посланника «Арап» попросил бойцов из организации «Р-3».

    Однако полковник в казино не появился. Гестапо также не нагрянуло. Значит, начальник гарнизона ничего не рассказал гестаповцам и готов дальше продолжать торг.

    …Поздним вечером посланник Белявского неожиданно появился на вилле фашиста. Часовых, охранявших виллу, тихо сняли, и наш разведчик вошел в кабинет гитлеровца. Для каждого их них план оборонительного района Бескид имел огромную ценность. Для полковника — безбедное будущее после войны где-нибудь в Латинской Америке или в Африке, для военной разведки — тысячи спасенных жизней советских солдат.

    Полковник не выдержал, спросил о деньгах. Но посланник напомнил ему о карателях. Кто может поручиться, что начальник гарнизона опять не поступит так же и в его сейфе окажется не настоящая карта оборонительных объектов, а фальшивка? Не хотелось бы рисковать.

    Вот пятьсот долларов. Посланник отсчитал купюры. Для начала господин полковник даст сведения о своем штабе. Короткую, так сказать, справку. И получит деньги. Если все верно, то пусть не волнуется, пятьдесят тысяч вскоре перекочуют в его сейф. В обмен на фотокопию оборонительного плана, разумеется. Своего рода проверка, но господин полковник сам в прошлый раз помешал взаимопониманию, послав карателей.

    Начальник гарнизона кивнул: логично. И стал писать.

    Вскоре «докладная» полковника была в руках посланника. В эту минуту в дверях появился руководитель подпольной организации «Р-3» «Доктор» и объяснил фашисту, что гестапо вешает на крюк не только полковников, но даже генерал-полковников, узнав об их предательстве. А «докладная», написанная собственноручно начальником гарнизона, не что иное, как отчет советской разведке.

    Что будет с полковником, попади эта бумага в руки гестапо? Что будет с его семьей в Померании?

    Полковник молча открыл сейф, и «Доктор» снял фотокопии.

    Уходя, посланник Белявского оставляет пятьсот долларов и предлагает не терять с ними связей в будущем. Называет пароль.

    Вскоре «Ира» докладывает в Центр: «„Павлову". Получил данные об оборонительной системе… Материл представляет большую ценность. „Арап"».

    Теперь предстояла еще одна операция, не менее трудная и опасная — передать фотокопии советскому командованию.

    Снарядили троих: «Адика», бесстрашного бойца, который работал с Белявским в тылу еще в Восточной Польше, был захвачен гестапо, бежал; «Карела», агента группы «Арап» из местных жителей. А третьего, агента «Ежика» порекомендовал руководитель подполья «Доктор».

    На бумажках для каждого Белявский написал: «Высылаю план оборонительных укреплений Волаш Межеричи, план обороны городов Мистек и Фридек, план обороны Фронштадта и Чадца, план обороны участка Гуты под Смрком».

    Ночью «Адик», «Карел» и «Ежик» покинули базу разведгруппы. Выходили отдельно. У каждого была фотокопия со схемой обороны Бескид. Теперь оставалось только ждать.

    Тем временем обострилась старая проблема: сели батареи радиостанции. «Инженер» мотался по округе, ездил даже в Брно, но достать питание не удавалось.

    В этот раз помогли подпольщики из «Р-3». «Доктор» привез батарейки. «Ора» тут же стала готовить рацию, а «Ира» занялась сушкой аккумуляторов. И вот уже связь с Центром налажена, и первая радиограмма в руках командира разведгруппы Белявского: «„Арапу". В ночь на 26 апреля к вам вернутся десантом партизаны, которых вы направили к нам с планами обороны… „Павлов"».

    Какое же это счастье, получить, наконец, эту радиограмму. Все трое посланных благополучно дошли и передали в руки командования бесценные документы.

    В радиограмме новое задание: принять десант и разведгруппе «Арап» в полном составе следовать в район города Брно.

    За операцию в Бескидах военный разведчик Адам Нимищенко будет удостоен ордена Красного Знамени, награды получат разведчицы-радистки — Лида Вербовская и Галина Сущева, а также другие члены разведгруппы.


    «Горячая линия» с генералом Ямадой

    Рано утром в вагон, где ехали офицеры Полевого управления Карельского фронта, зашли «аховцы» — работники административно-хозяйственного отдела. Начальник АХО держал на руке большую плетеную корзину, доверху наполненную офицерскими погонами.

    Широко улыбаясь, он стал вручать каждому погоны: генерал-майорам — подполковничьи, полковникам — майорские. Помощнику начальника разведотдела штаба фронта майору Роману Гончару всучил погоны «старлея». Вот так подарочек.

    Офицеры запротестовали, кто-то попытался самовольно добраться до злополучной корзины и восстановить справедливость. Но «главный завхоз» фронта невозмутимо делал свое черное дело — проводил «разжалование» Полевого управления.

    Вскоре все выяснилось. Командующий Карельским фронтом маршал Константин Мерецков приказал в целях маскировки и дезинформации противника сменить генералам и офицерам погоны на два звания ниже. Ордена рекомендовалось снять и до поры до времени спрятать в чемоданы, переписку — открытки, телеграммы, письма — запретить. Сам Мерецков превратился в некоего генерал-полковника Максимова, а член Военного Совета фронта генерал-полковник Штыков стал Шориным. По железной дороге они ехали вообще в гражданской форме, а на весь воинский эшелон оставили одного генерала — начальника военных сообщений. Состав двигался на Восток, не останавливаясь на крупных станциях, иногда тормозил на безлюдных полустанках и разъездах.

    После войны маршал Мерецков в книге «На службе народу» напишет: «Казалось бы, сохранить в тайне развертывание полуторамиллионной армии вдоль длинной границы было делом невозможным. И все же японцев… мы почти всюду заставали врасплох: вообще-то они думали о предстоящих операциях и усиленно готовились к ним, однако конкретная дата начала боев оставалась для них за семью печатями. Между прочим, не последнюю роль в этом сыграла дезинформация противника… Что касается японцев, то они узнали о ряде новых воинских назначений у нас, но так и не разгадали (о чем свидетельствовали на допросах их генералы), какие лица скрывались под чужими фамилиями».

    Пока эшелон штаба Карельского фронта двигался по бескрайним просторам Урала, Сибири, Забайкалья, офицерам раздали карты, описания Дальневосточного театра военных действий. Началось изучение.

    13 апреля эшелон прибыл в Уссурийск. Разгрузка и сбор в штабе 25-й армии. На сцену вышли Мерецков и Штыков. Был зачитан приказ по Приморской группе. Все стало на свои места. Началась подготовка к боевым действиям.

    Радиоузел Карельского фронта прибыл в Уссурийск в июне. Развернули приемный и передающий центры. Теперь предстояло наладить связь с Москвой. Перед службой встала и вторая задача: организация связи с корреспондентами. Исходя из глубины фронтовой операции, решили дислокацию узла связи не менять, так как не предусматривали его движение за наступающими войсками. В готовность привели две передвижных радиостанции.

    Впоследствии одна из них будет сначала переброшена самолетом в освобожденный Чаньчунь, потом в район Пхеньяна на севере Корейского полуострова, вторая — по железной дороге доставлена в город Дальний (Дайрен).

    Боевая практика подтвердила правильность этого решения. С продвижением корреспондентов в глубь территории Маньчжурии их слышимость улучшалась, связь становилась более устойчивой. Войска выходили из «мертвых зон», в которых они были в начале операции.

    Разведчикам-радистам в ходе боев 1-го Дальневосточного фронта пришлось решать весьма специфические задачи, которые никогда не ставились им на Западе.

    Эти задачи имеют уникальное значение и занимают особое место в истории разведки.

    А началось все 5 августа, когда Приморская группа войск была преобразована в 1-й Дальневосточный фронт. Офицеры, наконец, вытащили из чемоданов свои «родные» погоны и орденские планки. В то утро в майорских погонах прибыл на службу и помощник начальника разведотдела штаба фронта Р.Гончар, которого все знали как старшего лейтенанта.

    Дезинформация сыграла свою роль. И дело не только в переодевании офицеров, хотя, как известно, в маскировке и в «дезе» для противника нет мелочей, но факт говорит сам за себя: два месяца по единственной железнодорожной ветке на Восток было переброшено два крупных фронтовых объединения с огромным количеством техники, боеприпасов, вооружения.

    К середине августа 1945 года советские войска, разгромив первый эшелон японских частей и соединений, устремились к центральным районам Маньчжурии, окружая основную группировку Квантунской армии. Забайкальский, 1-й и 2-й Дальневосточные фронты углубились на территорию противника от 150 до 400 километров. Тем временем американская авиация наносила бомбовые удары по военным и промышленным объектам и городам Японии.

    14 августа состоялось совещание при императоре, и по радио было передано заявление о признании условий Потсдамской декларации. Однако командованию Квантунской армии приказ сложить оружие не поступил. Более того, рекомендовалось усилить сопротивление Советской Армии. Именно в эти дни наши части вели ожесточенные бои за Муданьцзян.

    В то же время Япония прекратила свои боевые действия против американо-английских войск.

    Это свидетельствовало о том, что японцы не теряли надежды на раскол антигитлеровской коалиции и заключение выгодного сепаратного мира.

    На заявление японского правительства спешно откликнулась администрация Белого дома. Президент Трумэн на пресс-конференции заявил, что удовлетворен этим сообщением и рассматривает его как капитуляцию Японии. Верховным Главнокомандующим союзных войск и уполномоченным по принятию капитуляции был назначен генерал Макартур. В свою очередь, Макартур издал директиву о прекращении военных действий против Японии.

    Глава американской миссии в Москве генерал-майор Дин передал эту директиву в Кремль. Американцы надеялись провести дипломатический маневр, авось русские тоже остановят свои войска. Уж очень им хотелось утвердиться хотя бы на части Маньчжурии и в Китае. Ведь неспроста 13 августа 1945 года президент Трумэн отдал приказ командующему тихоокеанским флотом США адмиралу Нимитцу «оккупировать порт Дайрен около бывшей японской базы Порт-Артур прежде, чем туда вступят русские». Об этом свидетельствует американский автор Ф.Шерман в книге «Американские авианосцы в войне на Тихом океане».

    Однако мечтам американцев не суждено было сбыться. Генеральный штаб Советской Армии заявил, что «сделанное японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ вооруженным силам о прекращении боевых действий еще не отдан, и японские вооруженные силы по-прежнему продолжают сопротивление. Следовательно, действительной капитуляции вооруженных сил Японии еще нет.

    Капитуляцию вооруженных сил Японии можно считать с того момента, когда японским императором будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет практически выполняться.

    … Ввиду изложенного, Вооруженные Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать наступательные действия против Японии».

    В соответствии с позицией Генштаба Главком советских войск на Дальнем Востоке маршал Александр Василевский подписал обращение командующему Квантунской армией генералу О.Ямаде. Советский Главком требовал прекратить боевые действия и сложить оружие, а для ведения переговоров направить военную делегацию.

    Текст обращения было приказано немедленно передать командующему Квантунской армией. Но как это сделать? Только по радиосвязи.

    Начальник связи фронта генерал-лейтенант Добыкин срочно собрал совещание. Долго заседали, обсуждали, но потом, как ни тяжело, начальнику связи пришлось доложить Главкому, что «он не видит путей решения этой проблемы».

    Выполнение задачи было возложено на разведку фронта. Утром 15 августа в Полевое управление, которое располагалось в лесу у деревни Духовская, начальник разведки полковник Яков Ищенко вызвал майора Романа Гончара.

    Он вручил ему напечатанное на машинке и подписанное маршалом Василевским обращение. Вместе с обращением выдали мандат на право использования любых радиосредств всех организаций и ведомств Приморского края для выполнения задания командования.

    За высокий мандат, конечно, спасибо, но он вряд ли чем мог помочь Гончару. Власть этого документа пока не распространялась на Ямаду, со штабом которого майору предстояло установить «горячую линию». Все дело в том, что в ходе боев радиосвязь Квантунской армии была практически уничтожена, управление войсками по радио потеряно. Отсутствовала даже связь Главного штаба с фронтами и соединениями, не говоря уже о низших звеньях.

    В архиве сохранился доклад начальника разведки: «Заслуживают внимания данные о прекращении работы радиосетей, наблюдавшихся до начала наступлений». После капитуляции на допросе командующий 1-м фронтом генерал Кита Сэити подтвердил: «Связь с дивизиями и даже с армиями в первые дни была нарушена, и мы не имели полной и своевременной информации о положении на фронте».

    Словом, задача, поставленная Гончару, была похожа на приказ докричаться до глухого, передать ему ультиматум и добиться ответа.

    Майор был опытным разведчиком-радистом. До войны работал в Китае, обеспечивал связью наших военных советников, с 1942 по 1945 год служил на Карельском фронте, получал радиограммы из глубокого тыла противника.

    Опыт, интуиция помогли и теперь. В информации оперативной части отдельного радиодивизиона «выловил» внешне непримечательный факт. Штаб Квантунской армии предпринимал упорные попытки связаться с некоторыми своими корреспондентами, которые с началом наступления советских войск не отвечали на вызовы. Взял на заметку двух корреспондентов, которых могли вызвать на связь уже нынешним вечером.

    У них были самостоятельные радионаправления. Чувствовалось, японское командование весьма интересует судьба этих «пропавших без вести».

    Дальнейший анализ корреспондентов показал: они применяют международный Q-код и радиожаргон, вот только цифры и буквы передают не кодом Морзе, принятом во всем мире, а своим кодом — Катакана. Нашли радиста, владеющего кодом Катакана, двух переводчиков — с японского и английского. Перевели обращение на оба языка и выехали на одну из радиостанций узла.

    Было примерно шестнадцать часов. Вызов корреспондента-агента из Чаньчуня, где размещался штаб Квантунской армии, ожидался в этот час.

    Эту радиостанцию выбрали неспроста. Ее тон соответствовал тону японского передатчика. Кроме того, следовало выйти всего лишь на десятипроцентную мощность, чтобы не спугнуть японцев.

    В 17 часов обнаружили вызов корреспондента. Быстро настроили передатчик на его волну и ответили. Сообщили японцам: имеем радиограмму. Спросили о готовности к приему. Ничего не подозревавшие операторы штабного узла связи Квантунской армии ответили согласием.

    Тут же включили передатчик на всю входную мощность и передали обращение кодом Катакана на японском языке. Каждое слово повторили дважды.

    Закончили передачу. Попросили подтвердить прием. Японцы не ответили.

    Как складывались события дальше, вспоминает полковник в отставке Р.Гончар:

    «Я вновь включил передатчик и лично передал обращение международным кодом Морзе на английском языке. После слов «Маршал Советского Союза Василевский» от себя добавил, что ответ ожидаем по широковещательной радиостанции Чаньчуня. Мы были твердо уверены, что обращение в штабе Квантунской армии принято.

    Для полной уверенности использовали и другой путь. Прибыли на широковещательную станцию города Ворошилов и, предъявив мандат, настроили передатчик на волну Чаньчуньской радиостанции. Проверили — настройка точная, внакладку. По микрофону передали обращение на японском и английском языках. Затем обращение кодом Морзе на английском языке, а радист-разведчик кодом Катакана на японском языке.

    Вечером 15 августа я доложил начальнику разведки: задание выполнено, связь со штабом Квантунской арии установлена, обращение Главкома передано.

    Оперативный дежурный радиоузла получил распоряжение непрерывно следить за работой радиостанции японцев в Чаньчуне.

    Однако ни 16-го, ни утром и днем 17 августа японцы не отвечали. Они явно тянули с ответом».

    Отсутствие ответа воспринималось как невыполнение боевой задачи. Начальник разведки фронта полковник Яков Ищенко звонил по три-четыре раза в день. В эти дни майор Гончар наслушался немало резких слов.

    Только 17 августа в пять часов вечера командующий Квантунской армией генерал Ямада ответил, что им отдан приказ о капитуляции и прекращении боевых действий. В этой же радиограмме он сообщил, что завтра для переговоров о капитуляции он направляет делегацию во главе с начальником штаба армии генерал-лейтенантом Хигосабуро Хата. Сообщались опознавательные знаки и номер самолета.

    Приказ японским командующим был действительно отдан, но из-за потери связи он не дошел до войск. Пришлось Ямаде посылать самолеты в районы боевых действий — Муданьцзян, Яньцзы, Мули, Хайлар, Ушагоу, Яду, а также в северные части Кореи — Расин и Юки и сбрасывать листовки с приказом о капитуляции.

    18 августа японская делегация была в Харбине. В этот же день на аэродром Харбина высадился советский десант. Десантники взяли под охрану важнейшие объекты — мосты, электростанции, вокзал.

    «А война еще шла, — пишет в своих воспоминаниях маршал Константин Мерецков, — 19 августа из Харбина на командный пункт нашего фронта был доставлен начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Хата с группой генералов и офицеров. Он был принят Василевским и мною… Мы предъявили Хата конкретные требования, указали сборные пункты сдачи в плен, маршруты движения к ним и время. Хата согласился со всеми указаниями советского командования. Он объяснил, что приказ штаба Квантунской армии о капитуляции не удалось довести до японских войск своевременно ввиду того, что в первые дни советского наступления была прервана связь с соединениями, и японская армия потеряла сразу же управление.

    …А.М.Василевский послал с Хата командующему Квантунской армией генералу Ямаде ультиматум».

    А майору Роману Гончару запомнился допрос начальника разведки Квантунской армии. Он отказался от переводчика и отвечал на русском языке.

    Когда его спросили об обращении Василевского к Ямаде, ответил, что получил его 15 октября. То есть в тот день, когда и передал Гончар.

    «Почему долго не отвечали?» — спросил полковник Ищенко. «Сообщили императору и ждали его решения».

    Вот и вся история.

    19 августа японские войска начали капитуляцию. К концу августа было полностью закончено разоружение Квантунской армии и других частей, располагавшихся в Маньчжурии и в Северной Корее.

    Успешно прошла операция по освобождению Южного Сахалина и Курильских островов.

    Закончилась Вторая мировая война.


    Сила и слабость разведки

    Что означает радиосвязь для разведки? Ответ может быть один, короткий и ясный — все! Сегодня одно немыслимо без другого. И все-таки Шандор Радо, известный разведчик Второй мировой войны, назвал радиосвязь «ахиллесовой пятой разведки». И был совершенно прав.

    Радиосвязь — огромная сила и великая слабость разведки.

    Не нужны месяцы опасного пути. Нет необходимости изобретать мыслимые и немыслимые ухищрения, чтобы спрятать информацию. Отсутствует опасность встречи с хитрым и опытным противником.

    Но выход в эфир — сигнал не только для своих. Это удар в колокол для врага. Это серена тревоги для контрразведки.

    Сколько известных и неизвестных «пианистов» попали в сети пеленга. Сколькими жизнями оплачены шифрограммы агентов.

    С тех пор, как первый радист коснулся ключа Морзе, чтобы передать развединформацию, оператор радиоконтрразведки одел наушники. Началось великое противостояние ученых, конструкторов, передовых технологий, мастерства «пианистов» и изобретательности «слухачей». Ныне в это соревнование втянут космос.

    Спутники — шпионы, ракеты — разведчики — это они прослушивают информацию на одном континенте и сбрасывают на другом.

    Сегодня с помощью прорывных космических технологий радиоразведка обогнала контрразведку. Говорят, невозможно поймать микросекундный «выстрел» суперсовременной радиостанции, посланной на спутник-шпион. Но это сегодня. А завтра? На подобный вопрос вряд ли найдется однозначный ответ. Подтверждение тому полная трагизма история войны радиоразведки и радиоконтрразведки.

    Десятилетия они гоняются друг за другом, то убегая вперед, то отставая. Что называется, конкуренция не на… смерть, а на жизнь. Кто выиграл, тот и выжил, победил.

    Предвоенные и военные годы Второй мировой обозначили это противостояние необычайно остро. Они заставили каждую сторону работать в страшном напряжении, бороться и искать свои «фирменные» методы и приемы, разрабатывать тактику «радиовойны», стремительно совершенствовать технику.

    Война убедительно доказала: даже самые талантливые, виртуозные радисты имеют «потолок» скорости передачи текста. А что уж говорить о «середнячках». Значит, время нахождения в эфире растет, уязвимость — соответственно.

    Путь был один — сократить сеансы радиосвязи. Но как?

    Уже в конце войны ученые-радиоконструкторы военной разведки разработали новую быстродействующую аппаратуру. Они отказались от «старого, доброго» ключа Морзе, а значит, и от ручного принципа передачи текста.

    Ключ Морзе заменили быстродействующей телеграфией. Что это такое? Информацию накапливали на носитель. В качестве носителя перепробовали многие материалы — бумажную ленту, магнитную пленку.

    Неспроста к носителю предъявлялись столь жесткие и вместе с тем противоречивые требования. Тут нельзя было ошибиться. И потому искали материал, который можно легко купить в любой стране. С другой стороны, он должен обладать достаточной прочностью. Ведь его пришлось бы использовать многократно. В то же время быстро и просто уничтожаться при возникновении опасности. Остановились на фотопленке.

    Пробивали в ней отверстия цифровым текстом и пропускали пленку через датчик, вращаемый рукояткой. Скорость передачи выросла до 150 групп в минуту. Помните асов-операторов Алма-атинского радиоузла и их рекорд — 30 групп?

    Радиостанции «Аргумент», «Градиент», «Стрела» действовали теперь до восьми тысяч километров, имели скорость передачи 150–200 групп. То есть сообщение в 300 групп передавалось всего за 1,5–2 минуты.

    Настало время «волноваться» радиоконтрразведке. Правда, поступили они несколько иначе, чем специалисты ГРУ.

    Вот как об этом рассказывает ветеран спецразведсвязи полковник в отставке Федор Парийчук:

    «В разработке быстродействующих радиостанций мы опередили радиоконтрразведку КГБ. Это их крайне беспокоило.

    Они обратились в Центральный комитет партии и поставили вопрос о создании комиссии для оценки развития агентурной и радиоконтрразведывательной аппаратуры.

    От нашей службы в состав комиссии вошли: начальник радиосвязи В.Рябов, старший инженер Л.Иванов и я, как офицер, который курировал агентурную радиосвязь. От КГБ в комиссию вошло несколько специалистов во главе с начальником радиослужбы А.Панкратовым.

    Комиссии были предоставлены все завершенные разработки радиостанций Главного разведуправления Генштаба и Комитета государственной безопасности.

    Наши станции были признаны лучшими, особенно те, которые использовались для радиотрасс средней дальности (до трех тысяч километров). Для связи на дальние расстояния лучшим оказался передатчик КГБ. Хотя размеры его оказались далеко не агентурными.

    В завершении этой работы была проведена игра. От Главного разведуправления я находился в Тбилиси. Со мной радиостанция «Атом». Николай Шичков с «Градиентом» уехал в Свердловск. На «Стреле» из Хабаровска и Читы работали еще двое наших радистов.

    О радиоигре знали только начальники областных управлений КГБ.

    Мне пришлось попеременно работать из гостиницы, из штаба военного округа. Противостояние длилось семь дней. В день по четыре сеанса. Как ни старались контрразведчики, в эфире нас не обнаружили».

    Однако контрразведка не стояла на месте. С развитием ее радиосредств, принятием на вооружение панорамных приемников, новейших пеленгаторов, позволяющих в короткие сроки определить координаты излучающих средств, вновь повысились требования к быстротечности сеансов связи, а также к конспиративности нелегальных радиостанций.

    Необходимо было сократить деятельность однократной передачи на порядок и тем самым повысить неуязвимость агентурных станций от средств перехвата.

    Возглавил эту работу талантливый ученый Серией Горохов. Кандидатскую диссертацию он защитил за месяц до нападения фашисткой Германии на нашу страну. Во время войны Горохов стал известен как специалист по обезвреживанию неразорвавшихся бомб. Как известно, в первые месяцы войны при интенсивных налетах немецкой авиации в промышленных районах, крупных городах и селах оставалось большое количество неразорвавшихся снарядов и бомб. Молодой ученый изобрел свой, весьма эффективный способ воздействия на взрыватель. Влага и высокая температура быстро разрушали конденсатор, и он терял свойство сохранять заряд, предназначенный для взрыва. «Паровой разряжатель Горохова», названный в честь изобретателя, действовал безотказно.

    В начале 1944 года Сергей Горохов возвратился к своей «исконной» профессии — радиосвязи. Главному инженеру Научно-исследовательского института по технике связи Красной Армии» Борису Асееву удалось вернуть Горохова из НКВД в институт на должность начальника лаборатории. Позже Сергей Горохов стал заместителем начальника института по науке.

    В конце пятидесятых годов под его руководством были проведены фундаментальные исследования по повышению надежности и неуязвимости связи, помехоустойчивости агентурных радиостанций.

    Вскоре государственные испытания прошла первая быстродействующая радиостанция «Сатурн», а потом «Земля».

    «Земля» была наиболее технически совершенной радиостанцией. Здесь информация накапливалась на магнитную ленту и передавалась на радиоузел со скоростью 300 групп за несколько секунд.

    Разработка радиолинии «Иркут» в шестидесятые годы позволила создать новое семейство радиостанций. Эта система была разработана в рекордно короткие сроки. Она могла поддерживать устойчивую связь на расстоянии десяти—двенадцати тысяч километров. Она сыграла свою неоценимую роль в период агрессии США во Вьетнаме. Разведчики, работавшие в тылу американских войск, передавали сообщения в Центр именно на этой аппаратуре.

    Вместе с разработкой новых типов радиостанций проводилось совершенствование технических средств разведки.

    Появились высокочувствительные приемные комплексы и эффективные направленные антенны, мощные радиопередатчики. Для определения оптимальных радиочастот вводилась аппаратура зондирования ионосферы.

    Особая страница в истории ГРУ — разработка радиоаппаратуры для связи через искусственный спутник Земли. Среди тех, кто стоял у истоков этого направления, полковник запаса ГРУ Евгений Пронов:

    «В конце второго курса в Военной академии связи мы стали совмещать учебу с работой в военно-научном обществе. Провели наблюдения за сигналами искусственного спутника Земли. За эту работку Академия наук СССР и редколлегия журнала «Радио» присудила третий приз — магнитофон «Эльфа-6».

    По результатам наблюдений мы с Подлесным подготовили научную работу. В ней указали на возможности использования искусственных спутников Земли для обеспечения дальних коротковолновых радиосвязей в военных целях.

    Ведь если мы услышали сигналы из Южной Америки, то значит, этот сигнал может быть ретранслирован в Москве.

    К разработке проекта подключился в ту пору авторитетнейший ученый, трижды лауреат Сталинской премии, заведующий кафедрой оптико-механических приборов Ленинградского института точной механики и оптики Михаил Михайлович Русинов.

    Кстати говоря, многие идеи нашей работы до сих пор не реализованы. Но важно другое — система связи, у истоков которой стояли мы, существует. И представлять без нее современную разведку вряд ли возможно».

    Это действительно так. Новое направление вывело радиосвязь на совершенно иной качественный уровень. Устарел много лет нестареющий афоризм Ш.Радо. Радиосвязь перестала быть «ахиллесовой пятой» разведки.

    Слабость обратилась в силу.



    Примечания:



    1

    Берзин (настоящая фамилия и имя Кюзис Петерис) Ян Карлович (1889–1938) — советский военный деятель, армейский комиссар 2-го ранга. В 1924–1935 гг. и 1937 г. — начальник Разведуправления Штаба РККА. Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно.



    7

    Полковник Соколов С.В. был командиром советской авиабазы в Бари.



    8

    Функабвер (нем.) — служба радиоконтрразведки в гитлеровской Германии.



    9

    ГСМ — горюче-смазочные материалы.



    10

    Ягдкоммандо (нем.) — истребительная команда.







     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх