• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Мы сообщаем нашим читателям достоверные сведения о Самозванке, ошибочно называемой Таракановою разными писателями, ибо она сего имени никогда себе не присваивала.

Из сих сведений видно, что она не погибла во время наводнения, но скончалась от болезни в Петропавловской крепости 4-го декабря 1775-го года.

(В. Н. Панин, начальник IIОтделения Собственной канцелярии Александра II1867 г.)

Теперь она зовет себя принцессой,
А прежде — в Киле, Генте и в Берлине,
И в Лондоне потом была известна
Под именем то Франк, то Шель девицы,
Поздней уж госпожой Тремуйль в Париже
Зовут ее. Все прошлое ее —
Сплошная цепь нелестных похождений.

(И. В. Шпажинский. Самозванка. Драма в стихах. Петербург, 1904)

В ноябре 1770 года в Берлин приехала неизвестная молодая особа. Спутников у неизвестной не было. Знакомых в городе она не имела. В гостинице назвалась девицей Франк.

Цель приезда девицы Франк выяснилась достаточно быстро. Молодая особа искала денег — на развлечения, на наряды, на жизнь. Способы добывания средств были ей безразличны. Никаким собственным состоянием девица Франк не располагала.

Архивы городского магистрата не сохранили обстоятельств разразившегося скандала. Но девице Франк пришлось спешно оставить Берлин. С выездом из города ее имя исчезло.

И другие масштабы, другие измерения…

Берлин начала 1770-х годов. Государство Фридриха II. Оно складывалось из земель Бранденбурга, Западной и Восточной Пруссии. И Силезии. В недавно окончившейся Семилетней войне Фридрих сумел удержать ее за собой. Вопреки усилиям Австрии. Вопреки враждебной позиции Франции, Швеции, Польши, России.

С Россией было особенно сложно. При всем желании Фридриха связи с нею не задавались.

1728 год. Прусский посол просит руки цесаревны Елизаветы Петровны для внука великого курфюрста — графа Бранденбургского. Современники объясняли отказ русского двора прихотью мальчишки-царя Петра II.

1730-е годы. Прусский посол повторяет предложение теперь уже племяннице и наследнице вступившей на престол Анны Иоанновны. В покоях принцессы Анны Леопольдовны появляется портрет прусского жениха, но очередной дипломатический розыгрыш, и верх берет кандидатура Венского двора. Карла Бранденбургского сменяет Антон Ульрих Брауншвейгский, двоюродный брат будущей императрицы Марии Терезии.

Впрочем, спустя десять лет Фридрих сумеет отыграться. Может быть, не так, как бы хотелось, и не совсем так, как следовало для интересов Пруссии, но все же.

22 ноября 1743 года русский посланник в Берлине И. Г. Чернышев доносит императрице Елизавете Петровне, что в «приватном» разговоре король просил передать совет: «удалить в Лифляндии находящуюся ныне фамилию Брауншвейгскую в такие места, чтоб никто знать не мог, что, где и куда оная девалась, и тем бы оную фамилию в Европе совсем в забвение привестъ, дабы более об оной памятовано не было».

Посланник отозвался о совете пренебрежительно: пруссаку учить русскую императрицу! Но… семья бывшей правительницы Анны Леопольдовны задержана на полпути в Ригу, куда ей только что было разрешено уехать, и заточена в Холмогорах. Сын правительницы, двухлетний Иоанн Антонович, обречен на потерю человеческого облика и рассудка в пожизненном одиночном заключении.

Кажется, уступка влиянию Фридриха. Но единственная. В 1762 году, сразу после смерти Елизаветы, Фридрих будет писать своему посланнику в Лондоне: «Morta la bestia, morto il veneno» («Погибло животное, пропал и яд»). И яд не только пропал! Впервые за весь XVIII век новый русский император вопреки интересам России, вопреки ее сложившимся внешним связям становится на защиту интересов Пруссии. Спустя какой-нибудь месяц Фридриху останется только добавить: «Царь России — божественный человек, которому я должен воздвигать алтари».

До алтарей не дошло. Через несколько месяцев Петра III не стало. На русском престоле его жена, Екатерина II. Ценой дворцового переворота. Ценой последующего убийства. Избавившись от ненужного супруга, она спешила избавиться от следов политики последнего Петра. Позиция ее правительства не обещала Пруссии легких успехов. С ней приходилось держаться с тем большей предупредительностью, что Фридрихом был задуман польский раздел. Ждать оставалось совсем недолго: первый этап этого раздела осуществился в 1772 году.

Впрочем, девица Франк не скрывала своего прошлого. Она утверждала, что детство провела в Киле.

О родителях девица Франк ничего не знала. Зато охотно называла другие имена. Шуман, банкир из Гданьска, оплачивал расходы по ее воспитанию. Барон Штерн с женой и сестрой интересовались ее жизнью. Учитель Шмидт занимался с ней арифметикой. Тайну ее рождения якобы знал лорд Кейт.

По причинам, которых девица Франк не раскрывала, она должна была неожиданно выехать из Киля. Фамилию, под которой ее знали в Киле, девица Франк не назвала.

Киль — столица Голштинии. Голштиния — ничтожный островок земли у границ Дании, в чересполосице немецких княжеств. Слишком ничтожный, чтобы иметь хоть какое-нибудь значение в судьбах Европы, если бы не случай и не Россия.

Случай — потому что старшая сестра шведского короля Карла XII вышла замуж за голштинского герцога и потому что Карл XII умер бездетным: право на шведскую корону перешло к ее сыну.

Россия — потому что Петр I после долгих дипломатических прикидок решил сделать этого сына мужем старшей своей дочери Анны Петровны. Правда, герцог Карл-Фридрих не сумел воспользоваться своим правом сразу после смерти Карла XII: королем Швеции стал другой претендент. Правда, Дания отобрала у него часть его собственных земель — княжество Шлезвиг. Восстановление в каждом из потерянных прав требовало силы, но как раз силой Петр обладал. А для начала в 1721 году он принимает незадачливого герцога на русскую службу и селит в Петербурге.

Все должно было состояться в будущем. Петр умер. Екатерина I под диктовку Меншикова поспешила едва обвенчанную пару выпроводить из России: слишком хорошо знали окружающие о желании Петра видеть своей преемницей на престоле именно Анну Петровну. Судьбы Голштинии были Екатерине I безразличны. Хотя неожиданно из того же голштинского дома появится жених и для второй дочери Петра, Елизаветы, — Карл, епископ Любекский. Этой свадьбе помешает смерть Карла в Петербурге от простуды. И это перед самым венчанием!

Были в несостоявшемся браке политические расчеты, было что-то и от личных отношений. Маврушка Шепелева, подруга дочерей Петра и будущая жена Александра Шувалова, будет писать Елизавете из Голштинии, где оказалась в свите Анны Петровны: «Данашу вашему высочеству, что у нас фирстъньна Элизабет, сестра Бышова (епископа Любекского. — Н. М.); и с мужем своим и принцесса Амалия слова слова [точь-в-точь] Бышов покойник лицом и асанка такая, и пахотка, и смех, и зубы, а величиною так велика, как ваша гофъмейстерина, и таличка такова же. А муж еио слова слова Мамонов (супруг царевны Прасковьи Иоанновны. — Н. М.), талъя и так же толст и лицом походит немного на нево, и ходит он в белом алоницком тарыке, а кафтаны и камзоли носыт прусския…» И рядом приписка рукой Анны Петровны: «Маврушка солгала, принцесса Амалия лутче замужной, только барада у Амалии гусже».

«Фирстъньна Элизабет с мужем» — их дочь императрица Елизавета Петровна выберет со временем в невесты своему племяннику, единственному сыну рано умершей Анны Петровны, Петру III. Из полунищей Ангальт-Цербской принцессы та превратится в императрицу Екатерину II.

Голштинцы — о них часто говорят в конце 1720-х годов как о ближайшем окружении Елизаветы, почти преданном, почти готовом отстаивать ее права. Французский посол де Бюсси будет уверять свое правительство, что во многом именно общей неприязни к ним обязана Елизавета тем, что ее кандидатура была отстранена при выборах новой императрицы в 1730 году. Посол добавит: «Голштинские министры, предполагавшие, как уверяют, предъявить протест против избрания герцогини Курляндской (Анны Иоанновны. — Н. М.), заблагорассудили воздержаться от него».

Собственно голштинских дипломатов интересовала не Елизавета. Они хотели видеть на русском престоле своего наследного герцога, будущего Петра III, за малолетством которого могла бы временно стать регентшей Елизавета. Голштинские надежды, расчеты и просчеты — о них расскажет жена одного из герцогов, принцесса Шарлотта Амалия де Тремуйль, в записках, которые лишь спустя полтораста лет решится издать один из ее потомков, — «Vie de la princesse de la l’remoille» (1876).

1741 год. Елизавета на престоле, и почти сразу вызывается в Петербург будущий Петр III. От его имени новая императрица отрекается от прав на шведскую корону — таково условие русского престолонаследия. Достаточно, если за ним сохранится Голштиния, — это тоже способ контролировать шведские дела.

С помощью Елизаветы первым в очереди на шведский престол оказывается дядя Петра III, будущий король Адольф Фридрих. Правда, выбор не слишком удачен: получив власть, этот король обернулся открытым врагом России.

В ожидании права управлять Голштинией годами живет в Петербурге во дворце Елизаветы другой дядя Петра III, принц Август Голштинский. Живет, просит денег на содержание, пытается ускорить устройство своей судьбы, подыскивает выгодных невест. Ведавший иностранными сношениями России вице-канцлер А. П. Бестужев-Рюмин не имеет ничего против его брака с датской принцессой, но вмешивается Елизавета: «А мое мнение такое: понеже дело деликатное, что надлежит подумать, понеже сей принц нам снающ, что веcма его не трудно на все стороны склонить, что нет ли тут интрихи пруской [зачеркнуто: «и дацкой»] и французской, чтоб тем как он родной брат коронному наследнику шведскому, чтоб и Данию от нас от союса отвлещи, и им столь лехчеи, что против одной караны баранятся, и для того всемерно подумать о сем надлежит, и не худо если б вы сами к нам приехали, то луче о сем материе поговорим».

И еще был герцог Голштинский Петр Август, поступивший на русскую службу, при Елизавете генерал-фельдмаршал и генерал-губернатор Петербургский и Эстляндский — прибалтийских земель. Это его дочь Петр III попытается выдать замуж за бывшего императора Иоанна Антоновича, чтобы разрешить конфликт с пожизненным заключением претендента на престол.

И герцог Голштинский Георг-Людвик тоже на русской службе. Почему-то он бежал из России сразу по воцарении Екатерины II. Двух сыновей его новая императрица, по осторожному выражению историков, «задержала в России». Один из них, Вильгельм Август, морской офицер, утонул при невыясненных обстоятельствах в Ревельской бухте в 1774 году. Другого Екатерина женила на родной сестре своей невестки, жены Павла I.

Голштиния при Елизавете и Голштиния при Екатерине. Екатерина II, сама из Голштинского дома, резко обрывает все эти связи. От имени малолетнего Павла, наследовавшего по отцу Голштинию, она отрекается в 1767 году от прав на нее в пользу Дании. В окончательную силу этот юридический акт вступал только в 1773 году, после достижения Павлом совершеннолетия, но, так или иначе, бразды правления и влияние сразу переходили к Дании.

Во всяком случае, Екатерина имела полное основание писать контр-адмиралу Арфу, отправлявшемуся с русской эскадрой в июне 1770 года к турецким берегам: «На походе представится вам первою Дания. Относительно к сей короне можете вы на нее совершенно надежны быть, и свободно входить в ее гавани; ибо, вследствие тесной у нас дружбы с его датским величеством, уверены мы, что тамо вашей эскадре всякая помочь с охотою и поспешностью дана, конечно, будет».

В обмен на Голштинию Россия получала земли Ольденбург и Дальменгорст, переданные в потомственное владение все тому же принцу Августу в 1770-х годах. Тем самым проблема «голштинского гнезда», враждебного Екатерине II и ее потомкам, переставала существовать.

В… месяце 1771 года в Гент приехала одинокая молодая особа. Спутников у неизвестной не было. В городе ее никто не знал. В гостинице путешественница остановилась под именем девицы Шель.

Известными средствами девица Шель располагала. Тем не менее молодая особа спешно искала выгодных знакомств. Поиски увенчались успехом. Девица Шель встретила купеческого сына Ван Тур-са. Ван Typcстал любовником девицы Шель.

Ван Typcбыл женат. Связь с девицей Шель вынудила его влезть в долги. Ван Typcоставил жену и обманул кредиторов. Он бежал из города с девицей Шель. С выездом из Гента следы девицы Шель исчезли.

Итак, Гент — главный город провинции Восточная Фландрия. Сегодня Бельгия, в 1770-х годах — Австрия. Точнее, земли Священной Римской империи, еще недавно всемогущего Венского двора. Когда-то к нему были обращены мысли Петра I, и царевичу Алексею пришлось жениться на принцессе Шарлотте-Софии Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Возможность породниться с домом Габсбургов — сестра Шарлотты была женой последнего из них, императора Карла VI, — относилась к заманчивым дипломатическим перспективам.

Правда, ни в каком отношении брак не удался. Царевич не искал сближения с женой. Петр с годами все меньше был заинтересован в их наследниках. Шарлотта слишком рано и незаметно умерла. Так незаметно, что родился слух, будто в действительности она бежала в Северную Америку, где стала женой французского офицера: Шарлотту видели на Иль де Франсе и в Луизиане. Называли даже ее новое имя — графиня Кенигсмарк. А тема мнимого исчезновения жены царевича Алексея стала содержанием нескольких романов и популярной когда-то оперы «Санта Чьяра».

Но независимо от изменившихся политических расчетов дети у незадачливой четы появились. Был сын, будущий император Петр II. Была дочь, нелегкая нравом, властная, не по летам зрелая Наталья. И игнорировать их родственные связи с европейскими дворами не приходилось.

Когда при Екатерине I появится «неведомо откуда» бродячий монах Хризолог, который будет искать случая повидать ребенка Петра II и передать ему поклон от австрийской тетки, трудно описать поднявшийся при дворе переполох. Аресты, допросы, секретные рапорты. Монаха отпустили — даже намек на связь с Венским двором требовал особой осторожности. Но из России он был выслан немедленно и под строжайшим негласным надзором — смешная предосторожность, если представить, что на престоле спустя всего несколько месяцев окажется именно Петр II.

Его кандидатура представлялась удобной и Меншикову, и определенной группе царедворцев. Все дело было в том, чтобы целиком забрать в свои руки власть, а для этой цели трудно найти императора лучше двенадцатилетнего мальчишки. Попытается подчинить его своему влиянию сестра, и ее тут же не станет от «нечаянной простуды». Наталья ехала на торжества коронации брата, задержалась на ночь в подмосковном Всехсвятском у «царевны Милетинской» — дочери имеретинского царя Дарьи Арчиловны и больше из этого дома не вышла. Через два дня Натальи не стало. Для сомневающихся, а их было немало, называли кроме простуды корь. Но, пожалуй, главным было то, что Дарья Арчиловна дружила с сестрами-царевнами Екатериной и Прасковьей Иоанновнами и только одну из них хотела видеть на престоле. Так случилось, что все время последней болезни царевны Натальи около нее была одна Анна Регина Крамерн, та единственная придворная прислужница, которой Петр I доверил одевание тела царевича Алексея после казни.

Смерть от простуды самого Петра II рвала последнюю родственную связь с Венским двором. Но Анна Иоанновна на редкость охотно идет навстречу усилиям австрийских дипломатов. Срочно переигрывается сватовство ее племянницы, детям которой предстояло наследовать престол, и женихом будущей правительницы становится племянник той же австрийской тетки-императрицы Антон Ульрих Брауншвейгский. Венский двор восстанавливал свои позиции в Петербурге, правительство же Анны Иоанновны решало куда более головоломную задачу.

Антон Ульрих был племянником австрийской императрицы, но по другой своей тетке, умершей супруге царевича Алексея, приходился и прямым родственником Петру II. В результате брака удавалось создать видимость слияния двух линий царского дома: от Петра и Иоанна Алексеевичей. Только Петр был представлен своими потомками от первого брака, что как бы вычеркивало его детей от Екатерины I — и Елизавету, и сына Анны Петровны.

Переворот в пользу Елизаветы в который раз рушил планы Венского двора. «Брауншвейгская фамилия» в ссылке, и годом раньше пришедшая на австрийский престол императрица Мария Терезия не слишком энергично вмешивается в судьбу своих родственников. В конце концов, хорошие отношения с реальным правительством России были куда важнее. А Мария Терезия до конца своего долгого правления сохранила склонность к невыясненным ситуациям. Обещать и не выполнять, уходить в критический момент от прямого ответа, будь то первый раздел Польши или прямое предательство по отношению к турецкому правительству в 1774 году, — характерные черты венской политики.

Настороженно наблюдает Вена за Елизаветой, почти враждебно за Екатериной II. Впрочем, это напряженное внимание помогало многое во внутриполитической ситуации России достаточно точно оценить. Сын и соправитель Марии Терезии начиная с 1765 года, Иосиф II напишет о Екатерине: «Страшная нравственная испорченность людей, стоявших у власти, не дает возможности ничего сделать для блага подданных. Об усердии, честности и добросовестности в управлении делами нечего было и думать, каждый старался выжиманиями с подчиненных добыть средства, чтобы умилостивить начальство. Поэтому недовольство было общее, и поэтому императрица, как она ни скрывала это, страшилась взрыва. Она боялась всех — боялась даже собственного сына».

В… месяце 1771 года в Лондон приехала молодая дама. Дама назвалась госпожой де Тремуйль. Госпожу де Тремуйль сопровождал голландский купец Ван Typс.

Ван Typс открыл госпоже де Тремуйль кредит у лондонских банкиров. Молодая дама не стеснялась в расходах. Госпожу де Тремуйль видели на гуляньях и в театрах. В частных домах она не появлялась.

Весной 1772 года купеческий сын Ван Typс был разыскан заимодавцами из Гента. Под угрозой долговой тюрьмы Ван Typс скрылся из Лондона. Он бежал в Париж под именем барона Эмбс.

С отъездом Ван Турса банкиры отказали госпоже де Тремуйль в кредите. В поисках денег госпожа де Тремуйль познакомилась с бароном Шенком и вступила с ним в любовную связь.

Однако через три месяца средства барона Шенка иссякли. Госпожа де Тремуйль не смогла удовлетворить требований кредиторов. Молодая дама тайно покинула Лондон. С выездом из Лондона слух о госпоже де Тремуйль исчез.

Англия рубежа 1760-1770-х годов… Начало правления Георга III и начало того клубка противоречий в стране, которому дальше предстояло стремительно разрастаться. Поразительные внешние успехи. Все новые и новые колонии. По Парижскому миру 1760 года уступленные Францией Канада и острова, Испанией — Флорида. После удачного вмешательства в бенгальские перевороты захват трех царств в Индии. Колоссальные доходы и первые симптомы неблагополучия в заокеанских владениях.

Политика Георга III относительно колонистов с бесконечно изыскиваемыми налогами делает свое дело. 1765 год — возмущение в североамериканских колониях. 1776 год — провозглашение конгрессом колоний независимости тринадцати соединенных штатов. В промежутке неутихающая борьба, ради которой Англия так нуждалась в стабилизации европейских отношений. Она одна поддерживает Пруссию в Семилетней войне. Ее посланник при дворе Фридриха II в 1771–1775 годах старательно избегает вмешательства в первый польский раздел, наблюдает, но и исподволь ищет пути к сближению с Россией. Открыто враждебная позиция России к действиям Англии в Европе была слишком невыгодна и опасна для правительства Георга.

К тому же эта отстраненность не была ничем новым. Не случайно на торжествах коронации Елизаветы Петровны присутствовало шесть иностранных представителей: Пруссии, Голштинии, Венгрии как части Австрийской империи, Франции, Голландии и Саксонии (польские земли еще находились под властью Саксонской династии). Английского посланника не было. Тем не менее в рескрипте контр-адмиралу Арфу в 1770 году Екатерина II напишет: «Об Англии справедливо можем мы сказать, что она нам прямо доброжелательна. И одна из дружественнейших наших держав, потому что политические наши виды и интересы весьма тесно между собою связаны и одним путем к одинаковой цели идут. Кроме того, имеем мы с Великобританиею трактат дружбы и коммерции… начиная экспедиции наши в Средиземном море, изъяснилися мы откровенно через посла нашего с королем великобританским и получили уверение, что корабли наши приняты будут в пристанях его владения за дружественные…»

В 1775 году Джемс Гаррис лорд Мальмсбюри, исполненный самых радужных надежд, переводится из Берлина в Петербург и начинает кропотливо изучать положение при русском дворе. И трудно дать лучшую характеристику тех лет, чем в «Diaries and corespondence of James Harris, first Earl of Malmersburg».

Екатерина II? Что ж, «старость не усмиряет страстей: они скорее усиливаются с летами, и близкое знакомство с одной из самых значительных европейских барынь убеждает меня в том, что молва преувеличила ее замечательные качества и умалила ее слабости».

Возможные сторонники Англии среди царедворцев? На них надеяться по меньшей мере рискованно. Разве что Потемкин, который, казалось бы, с полным сочувствием советует посланнику: «Льстите как можно больше и не бойтесь в этом пересолить». Но для Потемкина все сводится к внутридворцовым интригам.

Другое дело — братья Орловы. Это старая и прочная связь. Только все они «бывшие» — и отвергнутый фаворит Григорий, и его связанный с битвой при Чесме брат Алексей. Джемс Гаррис становится невольным свидетелем их окончательного падения при дворе.

«Милорд! После странного разговора, о котором я сообщил вам 5/16 сентября 1778 года, доверие и расположение, оказываемые императрицей гр. Алексею Орлову, все постепенно уменьшались. Она не исполнила весьма незначительной его просьбы о побочном сыне и наконец своим обращением с ним принудила его прибегнуть к обыкновенному образу действий русских, находящихся в немилости при дворе, — никуда не выезжать из дома под предлогом болезни. Князь Орлов уже три месяца не показывается ко двору, и оба брата (которые вообще выражают свои мнения очень свободно) теперь говорят как люди недовольные, обманутые в своих ожиданиях и предчувствующие, что нет никакой надежды снова овладеть прежним влиянием…»

Весной 1772 года в Париж приехала молодая знатная дама. Даму сопровождал барон Шенк. В городе путешественницу встретил барон Эмбс. В качестве доверенного лица барон Эмбс снял для дамы особняк, купил кареты и лошадей. По слухам, неизвестная была связана с богатейшим русским княжеским родом. Барон Шенк и барон Эмбс входили в штат ее свиты.

Сразу по приезде неизвестная начала встречаться с лицами из придворных кругов. Интимным другом дамы стал прославившийся своими любовными похождениями маркиз де Марин. Маркиз оставил Версальский двор и поступил в штат неизвестной в качестве интенданта.

Неизвестная завязала знакомство с напольным гетманом, старостой Литовским Михайлой Огинским. После первых встреч с гетманом дама объявила свое имя и стала называться княжной Владимирской. В интимном кругу княжну называли принцессой Алиной или Али-Эмете. По словам княжны, она росла сиротой, родителей своих не знала, но унаследовала от них в России большое состояние.

Знакомство княжны Алины с Михайлой Огинским перешло в любовную связь. Другим любовником княжны стал граф Рошфор де Валькур, гофмаршал двора владетельного имперского князя Лимбургского. Граф Рошфор сделал княжне Владимирской предложение и получил согласие. Граф срочно выехал в Лимбург просить разрешение на брак у своего монарха.

Весной 1773 года ввиду денежных затруднений принцесса Алина переехала из Парижа в одно из предместий. Барон Эмбс избежал долговой тюрьмы благодаря поручительству маркиза де Марина. По просьбе принцессы Михайла Огинский выдал барону Эмб-су патент на чин капитана Литовской армии. Неожиданно для кредиторов и самого Михайлы Огинского принцесса Алина в сопровождении барона Эмбса, маркиза де Марина и барона Шенка выехала из-под Парижа в неизвестном направлении.

Париж, 1772-й… Последние годы Людовика XV. Народные волнения из-за отмены парламентов, все возраставших финансовых затруднений. Робкая внешняя политика. Только память о могуществе Франции заставляет многих надеяться на ее поддержку, рассчитывать на обещания короля, всегда не слишком определенные и никогда не доводимые до конца. Людовик XV может в Семилетней войне быть противником австрийской императрицы и, в конце концов, стать ее союзником. Он избегает поддержки даже своего тестя — принужденного жить в изгнании польского короля Станислава Лещинского. Французский король не на стороне очередной русской императрицы Екатерины II, но его тщетно просят о вмешательстве перед лицом грозящего Польше раздела. Посланник другого, фактического короля Польши, Станислава Августа Понятовского, Михайла Огинский может ждать ответа до тех пор, пока необходимость во всяком ответе отпадет. Впрочем, в истории отношений Людовика XV с Россией было и так достаточно неясностей.

Еще при Петре I была попытка заключения брачного союза между петербургским двором и Версалем. Петр предназначал руку Елизаветы Петровны сначала самому Людовику XV — дипломатические соображения заставили французское правительство искать невесту для короля среди английских принцесс, потом остановиться на Марии Лещинской. Кандидатуру Людовика XV сменил его брат, герцог Бурбонский. Но и для него выбор пал на одну из немецких принцесс. От несостоявшегося проекта у Елизаветы Петровны осталась любовь к французскому языку, французскому театру и пышному версальскому этикету. Зато следующее, ее собственное, столкновение с французскими дипломатами оказалось не слишком удачным.

Сразу после переворота в пользу Елизаветы французский посланник маркиз де Шетарди начинает энергично вмешиваться в дела нового правительства. Раз французский двор в принципе был на стороне цесаревны Елизаветы, он, само собой разумеется, хотел рассчитывать и на привилегированное положение при Елизавете-императрице. Но этого не случилось. Елизавета не прислушивалась к настойчивым советам, уклонялась от подсказанных решений. Шетарди нервничает, теряет самообладание, в секретных депешах прибегает к слишком резким оценкам.

Маркиз де Шетарди — статскому секретарю Амелоту.

Декабрь 1743. Петербург

«…Любовь (Елизаветы. — Н. М.) самые безделицы, услаждение туалета четырежды или пятью на день повторенное и увеселение в своих внутренних покоях всяким подлым сбродом, des valetailles [прислугою], себя окруженною видеть, все ее упражнения составляют. А зло, которое от того происходит, велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии, думает, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что она потому менее опасаться их имеет. Всякая персона высшего ранга, нежели те, с которыми она фамильярно обходится, ей в то время неприятна. Мнение о малейших делах ее ужасает и в страх приводит».

Шетарди недооценил своих противников. Вице-канцлер А. П. Бестужев-Рюмин перехватывает его секретную почту и доставляет императрице. Посол был обвинен во вмешательстве во внутренние дела страны. Злые языки утверждали, что гораздо большее значение имели его презрительные отзывы о самой Елизавете. Так или иначе, Шетарди пришлось немедленно выехать из страны. Противники сближения России с Францией одержали полную победу: Елизавета до конца сохранила предубеждение против «французской интрихи», как сама о ней отзывалась.

Екатерина II имела все основания в 1770 году писать: «Положение с Францией наше может столько же быть присвоено и Гишпании и Королевству Обеих Сицилий… Со всеми сими Бурбонскими дворами имеем мы только наружное согласие; и можем, конечно, без ошибки полагать, что они и оружию нашему добра не желают. Таковые диспозиции Бурбонских дворов в рассуждении нас, по причине настоящей войны нашей, открываются от дня в день более; и нам по известиям, от всех сторон получаемым, надлежит ожидать, что, не возмогши ни по какому законному резону явно нас атаковать, постараются они коварством и хитростью искать самого малейшего к привязке предлога для нанесения нам вреда и воспрепятствования на востоке нашим операциям, вследствие чего должны вы завсегда остерегаться их хитростей…»

Но в 1774 году вступает на престол Людовик XVI. Одним из первых является к нему с поздравлениями «знатный русский вельможа» И. И. Шувалов, последний фаворит Елизаветы, и встречает самый радушный прием. Было в этом приеме что-то не совсем обычное даже для самых знатных особ.

Шувалов, по существу, изгнанник, лицо нежелательное при дворе Екатерины II. Тем не менее вдова Филиппа Орлеанского, былого регента при малолетнем Людовике XV, преподносит ему табакерку с портретом Петра I — ту самую, которую в свое время Петр подарил ее мужу. Другие члены королевской семьи делают ценные подарки, заказывают в его честь стихи. Остается незамеченной даже дружба с Вольтером: Шувалов приезжает в Париж из Фернея. И все это в то время, когда новый французский король выражает одобрение направленным против Екатерины II планам вождей польской конфедерации, и прежде всего Кароля Радзивилла, снова поднять против России турок.

В первых числах июня 1773 года во Франкфурт приехала знатная дама со свитой. Даму сопровождали барон Эмбс, маркиз де Марин и барон Шенк Городские власти немедленно предъявили иски кредиторов барону Эмбсу и маркизу де Марину. Барон Эмбс был взят под стражу и заключен в долговую тюрьму. Маркиз де Марин отпущен по поручительству графа Рошфора де Валькур. Даме и ее свите было предложено оставить гостиницу. В ссоре с представителями городских властей дама угрожала жалобой русскому посланнику.

В тех же днях во Франкфурт приехал Филипп Фердинанд, владетельный князь Лимбургский, в сопровождении гофмаршала своего двора графа Рошфора де Валькур. Неизвестная дама была представлена князю как невеста гофмаршала княжна Владимирская.

Знакомство князя Лимбургского с княжной Владимирской перешло в любовную связь. Княжна разорвала помолвку с графом Рошфором де Валькур. По обвинению в государственной измене граф был заключен в тюрьму Филиппом Фердинандом.

В начале июля 1773 года князь Лимбургский и княжна Владимирская выехали в княжество Лимбург. Любовников сопровождали барон Шенк и интендант княжны маркиз де Марин.

Лимбург — земля в Арденнах. Крохотное немецкое княжество, растворившееся со временем в границах Бельгии и Голландии. Неподалеку от Голштинии, совсем рядом с входившим в моду курортом Спа. Его правитель в начале 1770-х годов носил пышный титул князя Священной Римской империи, владетельного графа Лимбургского, Стирумского и Оберштайн.

Правда, Стирум был еще меньше Лимбурга, а права на Оберштайн приходилось делить с курфюрстом Трирским. Но это не мешало Филиппу Фердинанду, недавно сменившему на княжеском престоле старшего брата, содержать собственную армию, иметь поверенных в Вене и Париже, тем более строить планы на будущее. У князя шла тяжба о правах с королем Прусским — Филипп Фердинанд не пренебрегал даже литературными сочинениями против Фридриха II, — у него были претензии и к Петербургу.

Как прямой потомок графов Шаденбургских, Филипп Фердинанд предъявлял права на Голштинию и пользовался титулом герцога Шлезвиг-Голштейн-Лимбургского. Задним числом официальные русские историки могли пренебрежительно отмахиваться от подобных притязаний. Тем не менее в свое время признание этих прав в политическом розыгрыше европейских стран могло аннулировать все акты Екатерины II в отношении Голштинии вплоть до последнего обмена голштинских земель на Ольденбург. Угроза тем более явственная, что Филиппа Фердинанда поддерживала Австрия, как, впрочем, готов был поддержать и Версаль. Имевший хождение в Европе основанный князем орден так и назывался «l’ordre demerite du Lion de Holstem-Limbourg» — почетный орден Голштино-Лимбургского Льва.

В первых числах июля 1773 года княжна Елизавета Владимирская и князь Филипп Фердинанд Лимбургский приехали в резиденцию князя — замок Нейсесс. В Нейсессе княжне Владимирской был представлен конференц-министр курфюрста Трирского барон фон Горнштейн. Княжна предложила князю Лимбургскому деньги на выкуп у Трирского курфюрста прав на княжество Оберштайн. Филипп Фердинанд деньги принял. Барон фон Горнштейн взялся осуществить сделку.

В последних числах июля 1773 года княжна Владимирская заявила о своем отъезде в Персию. По словам княжны, ее вызывал живущий в Персии дядя. Перед отъездом княжна Елизавета сообщила Филиппу Фердинанду о своей беременности. Князь Лимбургский сделал княжне Владимирской предложение и получил согласие.

Против предполагаемого брака выступил барон фон Горнштейн. Фон Горнштейн ссылался на неясность происхождения княжны и разницу вероисповеданий будущих супругов: князь Лимбургский был католиком, княжна Владимирская православной. Сама княжна Владимирская не настаивала на скорейшем браке. Елизавета считала необходимым дождаться конца войны между Россией и Оттоманской Портой для получения документов о своем рождении. Как залог предстоящего брака княжна предоставила Филиппу Фердинанду право управления своим имуществом и вексель на крупную денежную сумму. Княжна Владимирская показала барону фон Горнштейну черновик письма к вице-канцлеру России Александру Михайловичу Голицыну. В письме княжна сожалела о вынужденной тайне своего рождения, уверяла в преданности императрице Екатерине II и выражала желание приехать для личных объяснений в Петербург.

Барон фон Горнштейн выяснил отсутствие опекунских отношений между русским вице-канцлером и княжной Владимирской. По совету Филиппа Фердинанда княжна представила фон Горнштейну в качестве cвoeгo попечителя знатного русского вельможу. Русский вельможа проживал в Спа. Имя вельможи осталось неизвестным.

Полученные доказательства удовлетворили трирского конференц-министра. И он согласился на переезд княжны Владимирской в откупленное Филиппом Фердинандом княжество Оберштайн.

Сочетание Россия — Персия… Для Европы почти фантастическое и тем не менее реальное, существовавшее в действительности. При Петре I — когда Тамасп-хан в борьбе с внутренними противниками ищет поддержки русской силы, охотно расплачиваясь прикаспийскими землями. При Анне Леопольдовне — когда свергнувший очередного властителя Надир-шах присылает посольство в Петербург, чтобы торжественно заявить о своих победах в Индии — разгром войск Великого Могола под Дели был полным — и в Туркестане, где бухарский хан уступил ему территорию до Амударьи. Задуманное Надир-шахом посольство в шестнадцать тысяч человек при двадцати пушках слишком напоминало военное вторжение, и русское правительство категорически воспротивилось подобным масштабам.

10 октября 1741 года персидский посол въехал в Петербург в сопровождении трех тысяч человек свиты и четырнадцати слонов. Девять самых больших предназначались в подарок малолетнему императору Иоанну Антоновичу, остальные наиболее значительным персонам при дворе и в том числе цесаревне Елизавете. Посол упорно добивался личного свидания с Елизаветой Петровной, в котором ему так же упорно отказывали. Многозначительная настойчивость!

Надир-шах был известен своей матримониальной политикой. Через четыре дня после фантастического по своей жестокости взятия Дели была отпразднована свадьба его сына с дочерью Великого Могола. Своего племянника Надир-шах поспешил женить на дочери покорившегося бухарского хана. Знала ли, догадывалась ли об этом Елизавета Петровна? Во всяком случае, гнев ее на ведавшего внешнеполитическими делами государства Остермана не знал границ. Саксонский посол доносит своему правительству о ее словах в адрес канцлера: «Он воображает, что никому не заметно его лицемерство; но я очень хорошо вижу, как он не пропускает случая нанести мне оскорбление, подает такие советы, которые бы не пришли и в мысли добросердечной правительнице. Он забывает, кто я и кто он сам. Пусть вспомнит, что если он важен, то за это обязан моему отцу, который вывел его в люди из письмоводителей. Я же никогда не забуду, какие права предоставлены мне Богом и моим происхождением. Он может быть уверен, что ему ничего не будет прощено». Елизавета не предполагала, как близки были к осуществлению ее угрозы: через месяц она оказалась на престоле.

Но это большая политика, а рядом — затерявшийся в делах Тайной канцелярии неприметный эпизод. В 1753 году сказала за собой «слово и дело» одна из заключенных тихвинского Введенского монастыря. Тайну свою ценила она высоко и хотела открыть только самой Елизавете Петровне. Угроза пытки заставила заговорить и с обыкновенным следователем. Оказалось, в том же монастыре содержалась под караулом «персидская девка». Девка утверждала, будто она дочь «персидского короля», будто была любовницей Алексея Разумовского и жениться на ней хотел сам наследник престола, будущий Петр III, за что и заключили ее в монастырь. Показывала девка и письма от Разумовского и Петра, начинавшиеся словами «друг сердечный Ольга Макарьевна».

По правилам делопроизводства Тайной канцелярии вызвали «персидскую девку» на допрос, но после допроса во всем оправдали, всякую вину с нее сняли, хоть и оставили по-прежнему в монастыре и под караулом. Зато доносчица поплатилась жестоко: ее били нещадно кнутом и отправили в жесточайшее заключение в самом отдаленном монастыре «до конца живота». Так или иначе, доля правды в словах «персидской девки» несомненно была.

Осенью 1773 года княжна Елизавета Владимирская переселилась в княжество Оберштайн. Накануне переезда княжна Елизавета сменила весь штат прислуги и свиту. Барон Шенк был оставлен поверенным княжны Владимирской при князе Лимбургском. Маркиз де Марин получил должность контролера финансов князя Лимбургского и в силу новых обязанностей обосновался в Стируме. В качестве личной камеристки княжна Елизавета приняла дочь прусского офицера Франциску фон Мешеде.

Княжна Елизавета начала полновластно править Оберштайном. По слухам, Филипп Фердинанд подарил своей невесте права на княжество. Однако никаких юридических актов передачи Оберштайна князем Лимбургским княжне Елизавете Владимирской не обнаружено.

В декабре 1773 года княжну Владимирскую начал посещать некий знатный молодой человек. В Оберштайне неизвестного называли «Мосбахским незнакомцем». Под этим прозвищем скрывался один из видных деятелей Барской конфедерации Михаил Доманский. Княжна Елизавета вступила с Доманским в любовную связь. В конце декабря она встретилась с князем Каролем Радзивиллом. Кароль Радзивилл стал любовником княжны Владимирской.

В канун 1774 года в немецких княжествах распространились слухи о пребывании в Оберштайне дочери покойной русской императрицы Елизаветы Петровны. Князь Лимбургский начал адресовать письма в Оберштайн: «Ее императорскому высочеству княжне Елизавете Всероссийской». Он просит княжну хлопотать о его правах на Голштинию перед русским правительством.

Княжна Владимирская отложила брак с князем Лимбургским и отказалась от официального знакомства с членами его фамилии.

Княжна объявила о своем решении ехать с князем Радзивиллом в Константинополь. Княжна Елизавета предполагала обратиться с воззванием о своих правах на русский престол к русской армии и флоту, находившимся на турецком фронте. Замысел княжны был поддержан Версальским двором.

13 мая 1774 года княжна Елизавета Владимирская выехала из Оберштайна. В Зусмаргаузене конференц-министр Трирского курфюрста передал княжне Елизавете необходимые для поездки деньги. В Бриксене к княжне присоединился Михаил Доманский и некоторые другие польские конфедераты.

Сразу после отъезда княжны Владимирской бывший гофмаршал двора владетельного князя Лимбургского граф Рошфор де Валькур был выпущен из тюрьмы.

Рубеж 1770-х годов — безысходно трудные для Польши годы. Неостывшая борьба «патриотов» Потоцких и «фамилии» Чарторыйских, противников малейшего нарушения шляхетских прав и сторонников не слишком существенных, но все же овеянных духом конституции перемен. В результате на престоле ставленник «фамилии» Станислав Август Понятовский, хотя и без малейшей надежды эти перемены осуществить. Первая же попытка — и обострение отношений с поддержавшим его правительством Екатерины II, разрыв с разочаровавшейся шляхтой.

Союз тех, кто допускал компромиссы, оказался бессильным по сравнению с конфедерацией непримиримых, образовавшейся в 1768 году в Баре и обращенной против признанного изменником короля. В нее вошли самые влиятельные магнаты, и среди первых некоронованный правитель большей части Белоруссии и Литвы князь Кароль Радзивилл, тот, о котором говорили: «Король в Варшаве, Радзивилл в Несвиже». За плечами Барской конфедерации были турки, вступившие в войну против России, Версальский двор, не поскупившийся на деньги и военных специалистов, — другое дело, что талантами они не блистали, — Австрия, на территории которой рождается «генеральностъ» всей примкнувшей к конфедератам шляхты.

Но с первыми победами русского оружия соотношение сил не могло не измениться. Австрия предпочла согласиться на предлагаемый Пруссией раздел Польши — как-никак это был верный выигрыш — и тем самым отойти от конфедератов. Франция не торопилась с дальнейшей помощью. Вожди конфедерации не умели ужиться друг с другом и не отличались военными талантами: в открытых боях поражения следовали за поражениями. Кароль Радзивилл среди тех немногих, кто отказывается от амнистии Станислава Августа, не желает возвращаться в Польшу подданным короля, не откликается на угрозу реквизиции своих колоссальных земельных владений. Он надеется на обещания Версаля, мечтает о поддержке турецкого правительства и рвется в Константинополь в надежде изменить неблагоприятный ход событий.

Летом 1772 года Кароль Радзивилл приезжает в прирейнские земли, в апреле 1773-го переезжает во Францию, в Страсбург, осенью того же года успевает побывать в Париже. Прямые переговоры с Версалем невозможны: в Париже есть представитель официального короля, пусть посол Михаил Огинский и готов оказаться вместе с конфедератами. Представитель Радзивилла уезжает в Константинополь добиваться от султана разрешения на его приезд. Ожидание затягивается, и весной 1774 года полный нетерпения Радзивилл приезжает в Венецию. Газеты с сообщениями о его желании оказаться в Турции, о том, как много его окружает людей и как деятельно изучает он турецкий язык «Вечный бунтовщик», — с ненавистью бросает Екатерина II.

В последних числах мая 1774 года в Венецию приехала знатная иностранная дама с большой свитой. Дама носила имя графини Пиненберг. Для графини был приготовлен дом французского посланника. Поверенный князя Лимбургского при Венецианской республике барон Кнор выступил в качестве гофмаршала графини.

В Венеции графиню Пиненберг приняли за супругу князя Лимбургского герцога Оберштайн-Голштинского. Графиня подобную связь отрицала. На третий день по приезде к графине Пиненберг явился с официальным визитом князь Кароль Радзивилл. С князем были его сестра графиня Теофила Моравская, дядя, князь Радзивилл, глава польской генеральной конфедерации граф Потоцкий, староста Пинский граф Пржездецкий, один из основных деятелей конфедерации Чарномский, Михаил Доманский, польские офицеры. Графине Пиненберг были оказаны царские почести согласно придворному этикету.

Радзивилл и его спутники открыто называли графиню Пиненберг княжной Елизаветой Всероссийской. По слухам, княжна направлялась в Турцию под покровительством князя Кароля Радзивилла. Для переезда были подготовлены два корабля под командованием турецких капитанов Мехмета и Гасана. С капитаном Гасаном княжна Елизавета вступила в любовную связь. В подготовке поездки принимал участие известный английский путешественник, внук герцога Кингстона, лорд Эдуард Вортли Монтегю. Недостаток денег побудил княжну Елизавету ускорить отъезд.

16 июня 1774 года Кароль Радзивилл в сопровождении восьмидесяти польских и французских офицеров приехал на корабли капитанов Мехмета и Гасана. Прибывшей вслед за ним графине Пиненберг — княжне Елизавете была устроена царская встреча в соответствии с придворным этикетом. Княжну сопровождала ее собственная свита, за исключением гофмаршала. Барон Кнор был оставлен княжной Елизаветой в Венеции в качестве личного поверенного.

В тот же день оба корабля взяли курс на Константинополь.

Начало XVIII века. Венеция, то освобождавшаяся от турок, то снова оказывавшаяся под их протекторатом. Бедневшая. Терявшая влияние в торговых европейских делах. Судорожно сохранявшая нейтралитет. И тем не менее первый «российский агент», посланный сюда Петром I, не кто-нибудь — Беклемишев. Европейски образованный. В совершенстве владевший несколькими языками. Еще в 1710 году издавший в Амстердаме перевод известного сочинения Анастасия Наузензия «Феатрон, или Зерцало монархов». Беклемишев оказывается в Венеции в 1716 году для торговых сделок, для устройства первых русских пенсионеров — кораблестроителей, инженеров, экономистов, художников, самого прославленного «персонных дел мастера» Ивана Никитина, — и для составления первых коллекций искусств.

По его поручению Иван Никитин лично везет в Россию картину «весьма славного и древнего автора именованного Рафаел доурбин».

В начале 1770-х годов та же нерешительность в политике Венецианской республики, те же колебания — основание для Екатерины указать в рескрипте контр-адмиралу Арфу: «В рассуждении республики Венецианской настоят другие уважения. Она издавна желает ближайшего с нами соединения, но по робости, от соседства с турками происходящей, не смеет еще податься на явные к тому способы. Без сомнения венецианцы желают нам внутренно добра… Во всяком случае, вероятнее то, что если успехи наши будут важны и поспешны, то естественная их неразрешимость приведена будет к единому существительному и неподвижному пункту их политики: упадка Оттоманской Порты». Просто в мае 1774 года о таком успехе еще рано было говорить: Кючук-Кайнарджийский мир должен был наступить несколькими месяцами позже.

В последних числах июня 1774 года направлявшиеся к турецким берегам корабли капитанов Мехмета и Гасана подошли к острову Корфу. Капитан Гасан отказался продолжать поездку. Графиня Теофила Моравская и князь Радзивилл-старший решили возвращаться в Польшу и на корабле капитана Гасана отправились обратно в Венецию.

3 июля 1774 года корабль капитана Мехмета с графиней Пиненберг — княжной Елизаветой и князем Каролем Радзивиллом вошел из-за встречного ветра в гавань Рагузы. Княжне Елизавете была устроена торжественная встреча. Французский резидент де Риво предоставил ей свой дом. Елизавета начала устраивать ежедневные приемы. Средства на жизнь ей предоставлял Радзивилл.

По словам очевидцев, княжна Елизавета называла себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны и казачьего гетмана Разумовского. Временем своего рождения она считала 1753 год. После смерти матери Елизавета якобы была вывезена из Петербурга и стараниями отца переправлена в Персию. В Персии она пользовалась покровительством шаха. Ее образованием занимались приглашенные из Европы учителя.

По словам Елизаветы, семнадцати лет ее тайно провезли через Россию в Берлин. Своего отца она считала к этому времени умершим. После встречи с Фридрихом II Елизавета начала титуловать себя княжной. Из Пруссии она проехала в Лондон, Париж и Германию. В Германии княжна Елизавета купила при посредстве князя Лимбургского земли Оберштайн.

Княжна открыто говорила о желании попасть в Константинополь. Она надеялась на поддержку султаном своих прав на русский престол. В подтверждение этих прав княжна Елизавета показывала копии завещаний императрицы Елизаветы Петровны, Екатерины Iи Петра I. По утверждению княжны, она была связана с Пугачевым и знала его планы. Направлявшийся в Турцию Кароль Радзивилл обещал ей свое покровительство во время поездки.

Приезд княжны Елизаветы в Рагузу не прошел незамеченным. Сведения о ней помещали газеты Франкфурта-на-Майне и Утрехта. Посетившие князя Филиппа Фердинанда Лимбургского в Оберштайне герцог Ларошфуко и граф Бюсси сообщили о симпатиях к Елизавете во Франции. Версальский двор пророчил ей полный успех. Княжна Елизавета находилась в деятельной переписке с князем Филиппом Фердинандом, бароном фон Горнштейном и маркизом де Марином. Парижские новости были ей переданы в письме де Марина.

Вызванное появлением княжны Елизаветы оживление побудило сенат Рагузы обратиться с запросом о ней к русскому правительству через своего поверенного в Петербурге. Ответ руководившего внешними сношениями государства Никиты Панина исключал всякое значение и опасность княжны для России.

В середине июля 1774 года княжна Елизавета по совету князя Кароля Радзивилла решила выступить с воззванием о своих правах на русский престол и обнародовать завещание императрицы Елизаветы Петровны. Подготовленные тексты были переданы князю Радзивиллу для публикации в газетах. Оба документа сразу по получении князь Радзивилл уничтожил.

18 августа 1774 года княжна Елизавета отправила письмо командующему русским флотом на Средиземном море Алексею Орлову. В письме находилось воззвание к русским морякам. Обнародование воззвания было поставлено Елизаветой условием и доказательством перехода Алексея Орлова на ее сторону. Места своего пребывания княжна не открывала. Письмо Орлову в Ливорно должен был переслать находившийся в Венеции лорд Вортли Монтегю. Лорд Монтегю выполнил поручение. В ответе Елизавете Монтегю сообщал об изменившемся отношении к княжне французского посланника при Венецианской республике. Неблагоприятные и двусмысленные отзывы дипломата англичанин связывал с переменой внешнеполитического курса Версальского двора.

24 августа княжна Елизавета написала письмо турецкому султану и его визирю с просьбой о помощи. Копию письма Елизавета просила переслать Емельяну Пугачеву. Корреспонденция была передана князю Каролю Радзивиллу. Тот писем не переслал. По его указанию польским нарочным почта княжны была задержана.

11 сентября княжна Елизавета написала новое письмо султану. Радзивилл оставил письмо у себя.

24 сентября княжна Елизавета написала письма шведскому королю и русскому вице-канцлеру Никите Панину. Письма должен был отправить адресатам конференц-министр Трирского курфюрста из Кобленца. Княжна не открыла Никите Панину места своего пребывания. Справки о нем она предложила навести в Кобленце. Барон фон Горнштейн писем не переслал. Личную переписку с княжной фон Горнштейн прекратил.

В октябре 1774 года князь Кароль Радзивилл получил известие о ратификации Кючук-Кайнарджийского мира. Война между Россией и Турцией была кончена. Князь заявил о своем отъезде в Италию. Сношения с княжной Елизаветой Радзивилл прервал. Деньги на расходы княжны перестали отчисляться.

Польские и французские офицеры отказались от визитов к княжне Елизавете. В газетах появились слухи о ее любовной связи с «Мосбахским незнакомцем». Версальский двор публично отрекся от всяких сношений с княжной и послал официальный запрос о ней в Оберштайн. Французский резидент де Риво потребовал от Елизаветы освободить дом.

О запросе французского двора и предполагаемом браке Елизаветы с «Мосбахским незнакомцем» письмом в Рагузу сообщил Филипп Фердинанд Лимбургский. Князь настаивал на немедленном возвращении княжны Елизаветы в Оберштайн. Она обратилась к лорду Монтегю с просьбой о неаполитанском паспорте.

В первых числах ноября 1774 года княжна Елизавета выехала из Рагузы на корабле капитана Гасана. Княжну сопровождали польские шляхтичи Доманский и Чарномский, монах Ганецкий и камеристка Франциска фон Мешеде.

Рагуза, иначе Дубровник. Крохотная славянская республика на Адриатике. Стык влияний европейских и азиатских, христианства и мусульманства. Грабежи турок, беспощадность германо-римских императоров и великолепные образцы дипломатической изворотливости, когда со всеми, несмотря ни на что, удавалось ладить, предупреждать вторжения, утихомиривать грабежи. Может быть, даже иначе: республика дипломатов. Разве недостаточно назвать соратника Петра I знаменитого Савву Рагузинского? Под видом торговца был он много лет у турок тайным агентом русских дипломатов, получил от правительства Рагузы графский диплом за Прутский поход с Петром. Шесть лет состоял русским посланником при итальянских государствах и заключил свою дипломатическую карьеру уже при Екатерине I миром с Китаем. В этой русско-турецкой войне Рагуза выступала в поддержку турок. Отсюда достаточно сложное заключение об отношениях с ней в императорском рескрипте от 1770 года: «О республике Рагузской, которая сама по себе гораздо не важна, примечено выше, что она состоит под протекциею турок и платит им дань. Правда, отрекается она от качества подданной и стороною забегала уже ко двору нашему с просьбою, чтобы ее навигация от неприятельской отличена была. Вы имеете потому, если б, паче чаяния, нужда заставила вас искать прибежища в портах сей республики, сначала отозваться и обходиться с ней дружелюбно, полагая, что, со своей стороны, не отречется от допущения кораблей наших и от учинения им за деньги всякой потребной помочи; в противном же случае можете вы оное себе по необходимости и силою доставить, трактуя тогда рагузские земли и кораблеплавание неприятельскими, но обыкновенным, однако ж, порядком между просвещенными нациями, токмо чтоб cиe сделано было с согласия графа Орлова».

В ноябре 1774 года в Барлетт прибыла на корабле неизвестная дама. Даму сопровождали два кавалера, монах и камеристка. Путешественница имела неаполитанский паспорт. Дама и ее спутники направились в Неаполь.

В Неаполе неизвестная дама нигде не показывалась. Английский посланник лорд Гамильтон устроил неизвестной и ее свите римские паспорта. Путешественница называла себя знатной дамой польского происхождения. Даму сопровождали гофмейстер и капеллан Ганецкий, шляхтичи Линовский и Станишевский, камеристка Франциска фон Мешеде. Неизвестная вела уединенный образ жизни и выезжала только в карете с завешенными стеклами. Единственными посетителями дамы были иезуиты Волович и Вонсович. Известный римский врач Саличетти начал лечить даму от обострившейся чахотки. В тех же днях во франкфуртских газетах появились сообщения о переезде из Рагузы в Рим княжны Елизаветы Всероссийской.

В связи со смертью Климента XIVв Ватикане происходили выборы папы. Наиболее вероятной считалась кандидатура кардинала Джованни Алессандро Альбани, протектора Польского королевства. Капеллану Ганецкому удалось передать кардиналу Альбани письмо от неизвестной дамы. Она извещала кардинала о приезде и просила личного свидания. Альбани не мог покинуть конклава до окончания выборов и рекомендовал даме в качестве своего доверенного аббата Рокотани. Аббат был принят неизвестной. В беседе с ним неизвестная назвалась княжной Елизаветой. Официально княжна пользовалась именем графини Пиненберг.

23 декабря 1774 года князь Филипп Фердинанд Лимбургский отправил княжне Елизавете письмо с советом немедленно найти себе тайное убежище в Италии или Германии. Филипп Фердинанд настаивал на возвращении Елизаветы к нему в Оберштайн. Предоставить какой бы то ни было заем князь Лимбургский отказался. Ответа на письмо не последовало.

8 января 1775 года княжна Елизавета передала аббату Рокотани копии писем турецкому султану и графу Алексею Орлову. Княжна не считала возможным доверять Алексею Григорьевичу. Тем не менее она давала понять о выполнении графом ее пожелания ввести русский флот в Ливорно. Княжна Елизавета сомневалась также в преданности своей свиты и намеревалась вскоре набрать новый штат. На вопрос о Никите Панине княжна отозвалась невозможностью для вице-канцлера открыто выступить в ее поддержку. Большие надежды она возлагала на заем с помощью лорда Монтегю.

Кардинал Альбани выразил желание познакомиться с доказательствами прав княжны Елизаветы. 11 января княжна представила аббату письма Филиппа Фердинанда Лимбургского и трирского конференц-министра барона фон Горнштейна. 14 января аббату была вручена копия завещания императрицы Елизаветы Петровны. Княжна просила кардинала поддержать ее ходатайство перед епископом курфюрстом Трирским о займе в семь тысяч червонцев.

16 января княжна Елизавета при посредничестве аббата Рокотани встретилась в церкви Санта Мария дельи Анжели с польским посланником маркизом д’Античчи. Княжна сообщила посланнику о своем намерении ехать в Россию через Берлин и Польшу и просила о рекомендательном письме к королю Станиславу Августу Понятовскому. От рекомендательного письма маркиз д’Античчи уклонился. Он настоятельно советовал княжне найти тайное убежище в Италии или Германии и отказаться от политических планов.

18 января курфюрст Трирский отказал княжне Елизавете в займе. В тот же день княжна просила кардинала Альбани установить личность наблюдающего за ее домом человека. Она опасалась русских шпионов и людей Алексея Орлова. Кардинал предложил обратиться с той же просьбой к посланнику курфюрста Трирского.

После нескольких дней наблюдения неизвестный стал искать приема у княжны Елизаветы. Он назвался посланным от Алексея Орлова русским офицером Иваном Христинеком. Одновременно английский банкир в Неаполе Дженкинс предложил княжне Елизавете от лица Орлова неограниченный кредит и уплату всех долгов. Кардинал Альбани помочь княжне получить заем в тысячу червонцев отказался.

31 января княжна Елизавета дала согласие ехать в Пизу для встречи с Алексеем Орловым. В письме кардиналу Альбани она сообщала о своем намерении через десять дней оставить Рим и поступить в монастырь. По совету Орлова она решила отказаться от имени графини Пиненберг.

5 февраля княжна Елизавета написала маркизу д’Античчи об отъезде в одно из своих немецких владений и отказе от всякой политической деятельности.

10 февраля княжна Елизавета приняла аббата Рокотани. Она сообщила о полной уплате своих долгов и отъезде на шесть недель в Пизу. По словам Елизаветы, в Пизе она намеревалась переменить свою свиту.

Утром 11 февраля княжна со своей свитой выехала из Рима в двух экипажах. На паперти церкви Сан Карло она раздала богатую милостыню. В некотором отдалении за экипажем следовал Иван Христинек.

В Риме ходили две версии причин срочного отъезда графини Пиненберг. Английское посольство распространяло слух о ее любовной связи с Орловым. Большинство усматривало подстроенную графом для простодушной иностранки ловушку.

Смерть Климента XIV и редкий разброд в Ватикане. Выученик иезуитов и их враг, всего пять лет как вступивший на папский престол усилиями противников ордена, он ждал гибели от своего решительного шага. Кто знает, оправдались ли опасения мести? Климента XIV не стало через год после издания энциклики, и страсти в Ватикане вспыхнули с новой силой. Формально прекратившие свое существование, лишенные оказавшихся в тюремном заключении руководителей ордена, иезуиты продолжали оставаться могущественными и агрессивными. Постоянной связи с ними обязан своей влиятельностью и перспективами на папских выборах противник французской партии кардинал Джованни Альбани. Оппозиция к иезуитам делает безнадежной позицию епископа Климента-Венцеслава, курфюрста Трирского. Победа же приходит к самому преданному представителю партии «непримиримых», будущему Пию VI. И едва ли не первое, что делает новый папа, — полное восстановление ордена не представлялось ему возможным, — дает разрешение на деятельность иезуитов в Пруссии и России.

Но Пий VI пытается восстановить и заметно слабеющую власть Ватикана. Начинает в Австрии подчинять церковь государству Иосиф II, и Пий едет лично убедить его отказаться от подобных мер. Иосиф II не отказывает папе в пышнейшем приеме, приезжает в Рим с ответным визитом и ничего не меняет в своей политике. И любопытная деталь: в Риме император повсюду ездит с жившим там в эти годы И. И. Шуваловым, усиленно подчеркивает свою сердечную дружбу с опальным русским вельможей. Кстати, имя Шувалова не было безразлично для Ватикана. Во всяком случае, когда Екатерине II понадобилось сменить слишком настойчиво действовавшего против русского правительства папского нунция, она предпочла действовать через Ивана Ивановича Шувалова. И Пий VI легко согласился на предложенную им новую кандидатуру.

15 февраля 1775 года в Пизу приехала в двух экипажах знатная иностранная дама со свитой. Дама назвалась графиней Силинской. Ее встречал командующий русским флотом на Средиземном море граф Алексей Григорьевич Орлов. Им был снят для графини дворец.

Орлов и его офицеры оказывали графине Силинской царские почести. Сам Орлов являлся к графине только в парадном мундире и при всех орденах и никогда не садился в ее присутствии. По распространившимся слухам, под именем графини Силинской скрывалась русская княжна Елизавета. Графиню Силинскую — княжну Елизавету видели на гуляньях и в театре в сопровождении Орлова и его свиты. Княжна вступила с графом Орловым в любовную связь.

20 февраля, по договоренности с графом, английский консул в Ливорно Джон Дик письмом вызвал Орлова по якобы имевшему место инциденту между русскими и английскими чиновниками. Алексей Орлов предложил под этим предлогом княжне Елизавете поехать посмотреть русский флот. Ввиду выезда всего на один день княжна отказалась от свиты. Вместе с княжной Елизаветой направились в Ливорно Чарномский, Доманский, камеристка Франциска фон Мешеде, камердинеры Маркезини и Кальтфингер.

21 февраля княжна Елизавета и граф Алексей Орлов прибыли в Ливорно. В честь княжны английский консул сэр Джон Дик дал торжественный завтрак. На нем присутствовали супруга консула леди Дик и контр-адмирал русского флота Самуил Грейг с женой.

После завтрака гости направились осматривать русские корабли. В первой шлюпке ехали Алексей Орлов, сэр Джон Дик и контрадмирал Грейг. Во второй шлюпке вместе с княжной Елизаветой находились жена контр-адмирала и супруга английского консула. Русская военная флотилия приветствовала прибывших музыкой и пушечным салютом. Княжна Елизавета была поднята на адмиральский корабль на особом, обитом бархатом кресле. За церемонией встречи наблюдала с набережной большая толпа.

На адмиральском корабле княжне Елизавете был предложен десерт. После угощения начались маневры русского флота. Княжна наблюдала за действиями кораблей с палубы. Воспользовавшись ее увлечением, жены английского консула и контр-адмирала, Алексей Орлов, Джон Дик и Самуил Грейг покинули палубу. Около княжны продолжали стоять Чарномский, Доманский и Христинек. К ним подошел гвардии капитан Литвинов с солдатами и объявил всех арестованными. Княжну Елизавету в сопровождении камеристки и камердинера отвели в заранее приготовленную каюту. Чарномский, Доманский, Христинек были обезоружены и вместе с камердинером Кальтфингером отвезены под арест на другой корабль.

В тот же день по приказу Орлова нарочным были захвачены в Пизе вещи и личные бумаги княжны. Прислугу нарочный распустил. Трое оказавших сопротивление слуг — Лабенский, Рихтер и Анчиотти — были силой отвезены на русские корабли в Ливорно.

22 февраля пробывший сутки под мнимым арестом Христинек отправлен Орловым в Россию с секретным донесением о произошедшем к Екатерине II.

26 февраля 1775 года эскадра под командованием Самуила Грейга вышла из Ливорно. По распространившимся слухам, она направилась в Бордо. Позднее в газетах появились сообщения о смерти княжны Елизаветы от яда.

11 мая того же года эскадра Грейга прибыла в Кронштадт. 26 мая 1775 года княжна Елизавета, шляхтичи Доманский, Чарномский, камеристка фон Мешеде, камердинеры Маркезини и Кальтфингер были сданы как узники коменданту Петропавловской крепости. Княжна находилась в тяжелом состоянии. Врач определил резкое обострение чахотки. К тому же она была беременна от графа Алексея Орлова. Тюремный врач нашел жизнь княжны Елизаветы в опасности. В тот же день состоялись первые допросы.

«…Кроме вышеоглавленных итальянских владений, представляются еще там Великое герцогство Тосканское с вольным оного портом Ливорною… Ливорно, будучи вольным для всех портом, не может, натурально, и для вас затворена быть, поелику военные эскадры могут участвовать в неограниченной свободе и преимуществах вольного порта…»

(Из рескрипта Екатерины II контр-адмиралу Арфу. 1770).

И небольшая местная подробность. Английский консул в Ливорно сэр Джон Дик был единственным в XVIII веке подданным Англии, получившим русский орден — в конце 1775 года. К ордену были присоединены редкие по ценности бриллианты для леди Дик. Обвинение в нарушении дипломатического статуса, который предъявляли сэру Дику и современники, и официальные историки XIX века, он и не пытался отвести.

Дальше начиналась Россия…

Завещания не было. Точнее — не должно было быть.

Все знали: Петр думал о старшей дочери. Откладывал венчание с надоевшим Голштинским герцогом. Толковал с Анной о государственных делах. Заставлял сидеть на советах. После шумной истории с красавцем Монсом Екатерине не приходилось рассчитывать на престол. Вместе с упавшей на плаху головой любимца рушились все ее и без того сомнительные надежды. Коронация вчерашней Катерины Трубачевой имела совсем особую цель — Петр хотел узаконить положение ее дочерей рядом с ненавистным потомством царевича Алексея.

Но никто не сомневался: в предстоявшем размене власти решающее слово принадлежало царедворцам — на кого сделают ставку, кого поддержат. Трудно нацарапанные на грифельной доске слова одинаково могли быть правдой, легендой или полуправдой. «Все отдать…» — имя (стершееся, стертое, ненаписанное?) перед лицом наступающей смерти не имело значения. Приказ позвать Анну опоздал — ее искали так долго, пока не угас последний проблеск сознания.

Кто-то вспомнит о погребальных свечах — надо зажечь у постели. Кто-то позовет живописцев — пусть займутся последними (на всякий случай!) портретами. Кто-то распорядится попами — чтоб читали псалтырь — и захлопнет дверь перед дочерьми: в них уже не было нужды. В соседней комнате (хрип умирающего — не помеха!) решается судьба престола.

Меншиков назовет Екатерину — ему ответит молчание. Тех, кто и думать не хотел о Катерине Трубачевой. Но и тех, кто знал последнюю, единственную волю Петра. Смолчит кабинет-секретарь А В. Макаров — былая должность останется за ним! Смолчит духовник императора Федосий Яновский — ему нужно первое место в синодских делах. Блеснувшие в дверях штыки преображенцев утвердят нежданную победу: «Да здравствует императрица!»

После страха разоблачения, суда, развода Екатерина тем более не может не оценить оказанной услуги. Но Меншиков и сам не спустит цены. Завещание! Только завещание — в пользу его дочери и обвенчанного с ней сына царевича Алексея. О своих дочерях Екатерина должна забыть — сегодня они угрожают ее власти. Анна и Елизавета… Пусть (от злых языков!) займут место в очереди за Петром II и его потомством. Потомством Александра Даниловича Меншикова. И еще. Анну надо обвенчать — тем более голштинцы сумели заслужить неприязнь русских. И выслать в Киль. Но главное — чтоб никто и никогда не поминал ее имени.

Отправить в Устъвилюйское зимовье и содержать под крепким караулом и никуда и ни для каких нужд его не отпускать и смотреть за ним крепко, чтоб он над собою чего не учинил, или куда бы не ушел, а также не давать ему ни чернил, ни бумаги, и никого к нему не подпускать.

Приказ из Тобольской губернской канцелярии

о ссыльном графе Санти. 1734 г.

…А живем мы, он Сантий, я и караульные солдаты, в самом пустынном крае, а жилья и строения никакого нет, кроме одной холодной юрты, да и та ветхая, а находимся с ним Сантием во всеконечной нужде: печки у нас нет и в зимнее холодное время еле-еле остаемся живы от жестокого холода; хлебов негде испечь, а без печеного хлеба претерпеваем великий голод; и кормим мы Сантия и сами едим болтушку, разводим муку на воде, отчего все солдаты больны, и содержать караул некем. А колодник Сантий весьма дряхл и всегда в болезни находится, так что с места не встает и ходить не может.

Из донесения подпрапорщика Бельского. 1738 г.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Санти Франц Матвеевич (1683–1758) — граф, уроженец Пьемонта. Состоял на службе у графа Гессен-Гомбургс-кого, откуда был приглашен Петром I в качестве товарища герольдмейстера для сочинения гербов, в частности русских городов. В феврале 1725 г. назначен обер-церемониймейстером. В 1727 г. за участие в заговоре в пользу Анны Петровны сослан в Сибирь. Возвращен из ссылки Елизаветой Петровной в 1742 г.

Завещание понадобилось много раньше, чем могла предполагать императрица. Слишком рано, как показалось многим из очевидцев. В январе 1725 года не стало Петра I, 6 мая 1727 года — Екатерины I. Дорога к единоличному управлению Российской империей была для А. Д. Меншикова открыта.

Елизавета? Оставалось всего лишь поторопиться с браком. Карл Август, епископ Любекский, уже находился в Петербурге, с ним цесаревну ждала дорога все в те же прибалтийские земли.

Правда, 1 июня, накануне венца, жениха унесла «простудная горячка». Другим вариантом светлейший заняться не успел — 7 сентября он был арестован по обвинению… Впрочем, обвинение удалось сочинить спустя много месяцев. Главное — меншиковское правление не состоялось, несметное состояние светлейшего нетерпеливо и жадно расхватывали члены царской семьи.

И небольшая подробность. Палаты в многочисленных московских и петербургских меншиковских дворцах были увешаны портретами — Петр I и Екатерина I, царевич Алексей и София-Шарлотта, герцог Курляндский и вдовствующая герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, дочери старшего брата Петра Иоанна Алексеевича, французский и прусский короли, турецкий султан и — ни одного изображения дочерей Петра: Анны и Елизаветы. В многоходовой комбинации Александра Даниловича места для них не существовало.

Ехать из Раненбурга водою до Казани, и до Соли Камской, а оттуда до Тобольска; сдать Меншикова с семейством губернатору, а ему отправить их с добрым офицером и солдатами в Березов. Как в дороге, так и в Березове иметь крепкое смотрение, чтоб ни он никуда и ни к нему никаких писем и никакой пересылки ни с кем не имел.

Из указа о ссылке А. Д. Меншикова. 8 апреля 1727 г.

Теперь все зависело от капризов мальчишки, не знавшего отказа своим желаниям. В двенадцать лет свобода от вчерашних воспитателей уже сама была сознанием власти, а общность игр — основанием для привязанности и царских милостей. Цесаревна скачет вместе с мальчишкой-императором на лошадях, пре восходно охотится и до упаду танцует. Брак с племянником (какое значение могли иметь в перспективе престола шесть лет разницы в возрасте!) позволял решить конфликт между старшими и младшими потомками Петра I. И не Елизавете ему противиться: Царское Село и Александрова слобода — слишком жалкое наследство, доставшееся от матери, чтобы ограничить ими свои прихоти.

Но около императора плотной стеной выстраиваются Долгорукие. Фавор Ивана Алексеевича, которого Петр II даже ночью не отпускает из своей спальни, должен быть закреплен браком его сестры. Екатерина Алексеевна Долгорукая получает громкий и заново придуманный титул «государыни-невесты». Брат может ее ненавидеть — семейных уз никто из Долгоруких не предаст. Елизавете остается посторониться.

Значит, несмотря ни на что, Александрова слобода — Петр II и слышать не хотел о возвращении в Петербург, жалкая видимость собственного двора из ближайших родственников и полунищих дворянчиков, штат, который едва-едва удавалось прокормить, и постоянный ненавистно-напряженный досмотр Долгоруких: лишь бы ничего не упустить, никакой провинности цесаревны не забыть, каждый шаг переиначить в глазах императора и большого двора.

Все благонамеренные люди радуются уменьшению царского фаворитизма принцессы Елизаветы, которая четыре дня тому назад отправилась пешком за десять или двенадцать миль на богомолье в сопровождении одной дамы и Бутурлина.

Из дневника герцога де Лириа-Бервика, испанского посланника при русском дворе. 5 августа 1728 г.

По сему отправили к нему (действовавшему на Украине против татар Голицыну. — Н. М.) три полка под начальством генерал-майора Бутурлина, которого выбрали не потому, что считали его способным, а для того, чтобы удалить его от принцессы Елизаветы, которой он был фаворитом и камергером.

Из дневника герцога де Лириа. 1729 г.

Человек, который пороха не выдумает, но которого Господь Бог в гневе своем сделал генерал-майором.

Из донесения саксонского посла Лефорта об Александре Бутурлине. 1729 г.

Всемилостивейшая государыня цесаревна, вашего императорского высочества обичайная ко всем милость, паче же та предовольно мною следованная, приводит в дерзновение меня ненадлежащим чрез cиe представить себя пред ваше императорское высочество во всемилостивейшее предприятие, которым столько премного награжден бывал, что в жизни моей не достанет всерабственно отслужить, и тая самая усердность привлекает меня завсегда предстоять пред вашим императорским высочеством в раболепнейших замыканиях, еже и чиню от искательной моей вседолжной верности, когда явлюсь угоден быть под высочайшим повелением по делам имеющим здесь домовым. Ваше императорское высочество, то всемилостивно мною взыскательным прошу приказывать, то не токмо с охотным желанием, но и крайнею ревностною прилежностью во всеповиновении моей простираться рабски долженствую; понеже как известился от управителя вашего императорского высочества, не без нуждных дел находится, кои все и себя самого подвергаю во всемилостивейшее высочайшее призрение.

Вашего императорского высочества

наипослушнейший одолженной раб

Александр Бутурлин

А. Б. Бутурлин — Елизавете Петровне. 27 марта 1741. Москва

Отпускается к поставцу ее высочества и служителям, окроме банкетов и приказов, водка, вино, пиво.

Духовник Федор Яковлев

Фрелина Анна Карловна [Скавронская, двоюродная сестра Елизаветы Петровны, будущая жена М. И. Воронцова]

Фрелины Симоновны [Гендриковы, двоюродные сестры Елизаветы Петровны]

Села Царского священник

Камор-юнкер Александр Шувалов

Дьякон Иван Лаврентьев

Г-н Воронцов [Михаил Илларионович, будущий канцлер]

Г-н Возжинский Пимен Лялин

камер-фурьеры

Петр Гагин

Камер-паж Шубин Василий

Чулков

камординеры

Игнат Полтавцев

Певчему Алексею Григорьеву [Разумовскому] чрез день и два дни водки и вина по 1 крушке, пива по 4, по 6 и 7 кружек на каждый день

Авдотья Павлова, Устинья Никитина, Анна Самарина, Акулина Чулкова, Катерина Яблонская, Агафья Яковлева, Авдотья Селихова — камор-юнгферы

Елизавета Ивановна

Лекарь Ведре

Мадамы

Кристина Крестьянова

Мадама, что при фрелинах

Мадама, что шьет золотом кормилица Василиса Степанова

кофишенки: Василий Страшников, Карл Сиверс

музыканты: Штройс, Иван Матвеев

кухмистер Яган Фукс

футер-маршал Ратков

лейб-кучер Скорняков

бандурист Григорий Михайлов

валторнисты 2 человека

певчие: Иван Петров, Кирила Степанов, Петр Еремеев, Петр Лазорев, Федос Мосеев, Иван Федоров

капрал Купреянов, что у строения

кузнец Яган Карла

Татьяна Тютчева

Яков Дмитриев

мадам Пангорша

Штат цесаревны на время между апрелем 1729-го и апрелем 1730 г.

Можно было лишиться и больше не искать милостей взбалмошного мальчишки. Уехать в глухую Александрову слободу и месяцами не наведываться в старую столицу. Забыть о похоронах родного дяди и пренебречь обязательным придворным празднованием собственных именин. Развлекаться строительством — хоть всего-то дела был дом на слободской Торговой площади: верх деревянный, низ каменный. Высчитывать гроши на новые салфетки — старые давно излохматились — и пару ситцевых платьев. Устраивать домашние праздники (откуда взять гостей!) и сочинять стихи:

Я не в своей мочи огнь утушить,
Сердцем болею, да чем пособить?
Что всегда разлучно и без тебя скучно —
Легче б тя не знати, нежель так страдати
Всегда по тебе.

Затишной жизни не получалось. Все равно цесаревна. Все равно теперь уже единственная (Анна Петровна умерла годом позже матери) дочь Петра. Самого Петра! Обходительная. Улыбчивая. Ловкая в седле и танцевальном зале. Не знавшая усталости. Каждому припасавшая ласковое словцо. Ее легкомыслие современники готовы были рассматривать как непосредственность, слабость к увлечениям — как искренность.

Долгорукие, как никто, умели ее оценить. И они не сомневались: единственная надежная защита от цесаревны — монастырь. Чем быстрее по времени, чем дальше по местоположению, тем лучше. Былой фаворит Петра II, Иван Алексеевич Долгорукий, подтвердит это через много лет сибирской ссылки на дыбе, чтобы оказаться приговоренным к смертной казни через четвертование.

Иван Алексеевич Долгорукий при надписывании допроса один на один с канцеляристом сказал: «ныне де фамилия и род наш весь пропал; все де это… нынешняя наша императрица (Анна Иоанновна. — Н. М.) разорила, а все де послушала… цесаревны Елизаветы Петровны за то, что я де хотел ее за непотребство сослать в монастырь».

В допросе у дыбы Долгорукий показал, «что будто ее императорское величество послушала цесаревны Елизаветы Петровны, и о том он, князь Иван, говорил, вымысля собою, потому что во время ево князь Иванова благословенные и вечно достойные памяти при его императорском величестве Петре Втором, когда ее высочество государыня цесаревна Елисавет Петровна приезжала во дворец и в поступках своих казалась ему, князь Ивану, и отцу ево, князь Алексею, к ним немилостива, и думал он, князь Иван, что ее высочество имела на него какой гнев, и как он де, князь Иван, с отцом своим и с матерью и женою его и братьями и сестрами послан в ссылку, мыслил, что ее императорское величество с совету цесаревны Елисавет Петровны его в ссылку сослала, для того и говорил; а в том он, князь Иван, ни от кого никогда не слыхал, и никто ему не сказывал, а говорил подлинно вымысля собою. А ее де высочество благоверную государыню цесаревну Елисавет Петровну сослать в монастырь намерение он, князъ Иван, имел с отцом своим, о том на одине говаривал для того, что в поступках своих казалась ему, князь Ивану, и отцу ево, князь Алексею, немилостива, а чтоб сослать в который монастырь именно, такого намерения у него, князь Ивана, и отца его еще не было положено…»

Из пыточных допросов И. А. Долгорукого. 1738 г.

И снова смерть. На этот раз пятнадцатилетнего подростка. В Москве, переполненной съехавшимися на его свадьбу дворянами. Только не просто смерть императора — конец наследников от первой жены Петра I, Евдокии Лопухиной. Годом раньше в одночасье то ли от кори, то ли от «простудной горячки» — никто ничего не стал выяснять — умерла во Всехсвятском, на пути в Москву, единственная сестра Петра II. Царевна Наталья умела при случае взять в руки брата, распорядиться его капризами, ограничить фаворитов. Долгоруким она была не нужна, зато как же им необходим сам император!

Удержать власть всеми правдами и неправдами — подложным завещанием в пользу «государыни-невесты», простым утверждением якобы заключенных в самом ее титуле прав. Но у членов Верховного тайного совета свои планы. Освободиться от ненавистных Долгоруких, а с ними вместе и от своеволия самодержца, найти гарантии собственного положения и власти в стране. Ограничительные условия — «кондиции» в свою пользу, только на них должен быть выбран новый правитель. Именно выбран, как в незапамятные времена Годунова, Шуйского, первого из Романовых.

Взвесить, все учесть, предусмотреть — полунищая, на вечном содержании русского двора вдовствующая герцогиня Курляндская подойдет как нельзя лучше. За двадцать лет рабской униженности при ничего не значившем титуле научилась Анна Иоанновна не подымать голоса, не иметь своих желаний, каждому кланяться, в каждом заискивать и благодарить. Без конца благодарить. Ей ли не принять любых условий, не подписать «кондиций», не согласиться даже на разлуку с безответно любимым, знающим цену своей власти над ней Бироном?

Здесь дела дивные делаются. По окончании его величества выбрали царевну Анну Иоанновну с подписанием пунктов, склонных к вольности, и чтоб быть в правлении государством Верховному совету 8 персонам, а в Сенате одиннадцати; и в оном спорило больше шляхетство, чтоб быть в верховном совете двадцать одной персоне и выбирать оных баллотированием, а большие не хотели оного, чтобы по их желанию было восемь персон. И за то шляхетство подали челобитную Ее величеству, чтоб быть в двадцать одной персоне, и оная челобитная ее величества собственною рукою тако: «тако по сему рассмотреть», и потом имя ее; и оную челобитную изволила отдать князю Алексею Михайловичу Черкасскому; и с шляхетством подавал челобитную князь Алексей Михайлович. И потом с опасностью шляхетство подали челобитную другую ее величеству, чтобы изволила принять суверенство, и тако учинилась в суверенстве, и присягу вторично сделали, и оное делал все князь Алексей Михайлович, и генералитет с ним, и шляхетство, и что из того будет впредь, бог знает.

…А большие в большом стыде и подозрении обретаются, две фамилии, а с ними Матюшкины, Измайловы, Еропкин, Шувалов, Наумов, Дмитриев, Матвей Воейков. И такого дива от начала не бывало…

И. М. Волынский, нижегородский вице-губернатор — Артемию Волынскому. 1 марта 1730 г.

Вы усмотрите из нее [депеши], какое важное событие совершилось здесь вчера вечером, — восстановление самодержавной власти, которая, казалось, была уничтожена с вступлением царицы на престол.

Из донесения французского посла Маньяна. 9 марта 1730 г.

Русские упустили удобный случай освободиться от своего старинного рабства лишь по собственной своей ошибке и по тому, что дурно взялись за дело.

Из донесения Маньяна. 3 апреля 1730 г.

Пир был готов, но гости были недостойны его! Я знаю, что я буду жертвою. Пусть так — я пострадаю за отечество! Я близок к концу моего жизненного поприща. Но те, которые заставляют меня плакать, будут проливать слезы долее меня.

Д. М. Голицын, один из «верховников», по поводу восстановления самодержавия. 1730 г.

Мне также в настоящее время сообщают, что герцогиня Мекленбургская Екатерина Ивановна и сестра ее великая княжна Прасковья Ивановна тайно стараются образовать себе партию, противную их сестре императрице. Однако мне трудно поверить этому, ибо успешный исход невозможен, и они этим делом нанесут наибольший вред самим себе.

Из донесения прусского королевского посланника барона Густава фон Мардефельда. 2 февраля 1730 г.

Великая княжна Елизавета Петровна нисколько не беспокоится относительно этого дела и послала уже свои поздравления герцогине Мекленбургской.

Он же, 6 февраля 1730 г.

Как был выбор государынин в Сенате, так Иван Алексеевич Мусин-Пушкин сказал: «а цесаревна Елисавет Петровна?» Так князь Михаила Михайлович Голицын сказал: «та-де побочная» и все закричали, что царевна Анна Иоанновна! Разве девяностый год вспомнить хотите… того году бунт был! И Иван Алексеевич, чаю, рад был, что из Сената вышел, чтоб не убили!

Расспросные речи Егора Столетова в Тайной канцелярии.

1736 г.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Столетов Егор (1706–1736) — состоял при канцелярии Вилима Монса для особых поручений, между прочим, писал для него любовные письма и стихи. Замешанный вместе с Иваном Балакиревым в дело Монса, был наказан кнутом и сослан солдатом на работы в Рогервик на десять лет. После смерти Петра I назначен Екатериной I в штат цесаревны Елизаветы Петровны. С избранием на престол Анны Иоанновны перешел от Елизаветы к В. В. Долгорукому, вместе с которым сослан в начале 1732 г. на вечные работы в Нерчинск. В 1735 г. пропустил заутреню в день тезоименитства Анны Иоанновны, о чем было донесено начальнику Нерчинских заводов, будущему историку В. Н. Татищеву. Татищев отдал приказ о строительстве за городом двух специальных изб и сарая «для розыска» и начал следствие «с пристрастием» — дыбой и всеми другими видами пыток. Следствие велось с такой жестокостью, что Столетов выдал много того, о чем сумел в свое время промолчать в Тайной канцелярии.

Когда князь (Михаил Белосельский-Белозерский. — Н. М.) был за государынею цесаревною в походе у Троицы, то, воротясь в Москву сказывал мне наедине: государыня-де царевна сказывала ему, князь Михайле, что «государыня-де императрица дивится сама, как бог пронес без бунта во время выбора».

Расспросные речи Егора Столетова после получасовой пытки на виске и трехсот ударов «изредка». Нерчинск. 1735 г.

Когда в 1731 году я уезжал из Москвы в Петербург, Столетов приезжал ко мне проститься и со мною вместе ходил в церковь для слушания молебна напутственного. Он говорит, будто я, услыхав звон, сказал: «Точно набат… не к бунту ли? Я бы рад был!» Это неправда. И то ложь, будто я прибавил: «нашей братьи, кои тому рады, человек с триста».

Расспросные речи М. Белосельского-Белозерского

в Тайной канцелярии. Петербург. 1736 г.

Яко бы я, без указа, в розыски важных дел вступил, в которые бы вступать мне не надлежало, и хотя я сначала от великого страха не мог опамятоваться и того числа изготовленный Столетову розыск остановил, но ныне едва опамятовался, мню, что об оном вашего императорского величества присланном мне о Столетове и других указе, как господам министрам, так и в Тайной канцелярии, неизвестно, и для того еще вчера им, Столетовым, разыскивал жестоко, токмо, почитай, более прежнего ничего не показал.

В. Н. Татищев — Анне Иоанновне Август 1735 г.

Оный экстракт хотя я с великою прилежностью сочинял, смотря, чтоб не проронить, излишнего не писать и ясно истину донести; однако ж, как оное, а паче его повинные весьма коварно, скрытно, но и с ненадлежащим смешав писаны, я же в моем здоровье слаб и в том сам себя опасаюсь: довольно ль я то сделал, подлинных же до указа вашего величества послать не смел, а понеже мню, что ему, для улики оных, ежели будет запираться, надобно там быть, здесь же для превожания людей способных нет и поверить опасаюсь. Того ради, не соизволите ль ваше величество по него послать надежного человека и подлинное дело взять, а между тем стану еще из него подлинное вытягивать…

В. Н. Татищев — Анне Иоанновне о розыске

над Егором Столетовым. Сентябрь 1735 г.

Легкомыслие? Неспособность к интригам? Безразличие к власти? Или страх потерять то пусть немногое, что уже есть, оказаться в ссылке, того хуже — в монастыре?

Поздравление именно герцогини Мекленбургской говорило совсем о другом. Елизавета куда как неплохо разбиралась в расстановке сил, и это ей принадлежали слова о выборе на престол Анны Иоанновны: «Народ наш давно душу свою чорту продал». Могли недоглядеть, ошибиться в своих догадках иностранные дипломаты — Елизавета ясно представляла, какой силой обладали эти две ее двоюродные сестры — Екатерина и Прасковья, измайловские царевны. Властные. Крутые нравом. Окружившие себя достаточным числом сторонников. И как же похожи они на свою тетку — царевну Софью!

Так же любят театр, сами сочиняют и исполняют пьесы. В Измайлове, родном их гнезде, каждый съезд гостей заканчивается представлением. Может не быть стола и угощения — безденежье былых лет сменилось откровенной скупостью, зато театр будет непременно с большим составом актеров, откуда только их удастся набрать — от придворных чинов до простой прислуги. С париками и кафтанами, которые часто приходилось одалживать у гостей. С темным зрительным залом, как только закрывался занавес, — специальной опускающейся люстры так и не удалось завести.

Так же строили свою жизнь. Упрямо. Уверенно. Не считаясь даже с волей Петра. Для старшей, Екатерины, выбран нужный жених — Россия заинтересована в союзе с Мекленбургом. Венчание в Гданьске ошеломило Европу размахом празднеств — фонтаны вина, жареные быки, столы на всех улицах, иллюминация, фейерверки.

Только герцог Мекленбургский не подошел Екатерине. Просто не подошел. Буянил, все время проводил на охотах, был груб во хмелю. И с годовалой дочкой на руках герцогиня Мекленбургская появляется в России, чтобы отказаться вернуться к мужу. Ни уговоры, ни угрозы не приведут ни к чему. Она поселится с матерью и младшей сестрой, согласится на безденежье. Найдет замену герцогу — появятся князья М. Белосельский-Белозерский и Борис Туркестанов. И письма любимцам будет писать, не боясь ни царского окрика, ни чужих пересудов.

Прасковья и вовсе без венца родит сына от И. И. Дмитриева-Мамонова. И у Петра I не будет иного выхода, как согласиться на «необъявленное» их венчание. К тому же Прасковья заблаговременно устроит свои денежные дела, поделит по-хозяйски имущество с сестрами и матерью, сумеет для выгодного раздела подкупить доверенную горничную Екатерины I.

И совсем как у царевны Софьи, настоящая страсть измайловских царевен — политика, борьба за влияние и власть при дворе: им не на что рассчитывать и не на кого надеяться. Это в их домах собираются недовольные Петром II и Анной Иоанновной. К ним тянутся нити от пыточных допросов в Тайной канцелярии. Не где-нибудь — в Измайлове собирается «факция», первая в России политическая группа, искавшая способов законом ограничить своеволие самодержца. Своим влиянием, пока живут, они сумеют оберегать заговорщиков.

Цесаревна — что она по сравнению с сестрами? Намного моложе — в двадцать лет не наберешься большого опыта в дворцовых интригах. Одинокая — без близких и влиятельных родных. Да и как неотступно следит теперь уже новая императрица за всеми событиями ее крохотного двора, как мгновенно удаляет каждого любимца, если, не дай бог, ловок, решителен, умеет собрать вокруг себя хоть несколько сторонников.

Цесаревна Елизавета не проявилась никаким образом при этом случае. Она наслаждалась в это время деревенскою жизнью, и тем, кто хлопотал здесь в ее интересах, не удалось добиться даже того, чтоб она прибыла в Москву ради такой конъюнктуры; так как несколько нарочных, посланных к ней, не успели прибыть вовремя, то Елизавета могла возвратиться в Москву только по избрании герцогини Курляндской. Но если б даже цесаревна и ранее находилась здесь, я не полагаю, чтоб ее присутствие могло послужить к чему-либо по следующим причинам, одинаково важным и препятствующим ей иметь полезных друзей в какой-либо из значительнейших русских фамилий: во-первых, вследствие вольности ее поведения, которое русские весьма не одобряют, несмотря на недостаток в них светского образования; во-вторых, вследствие неприятного воспоминания о царствовании Екатерины, когда гольштинцы действовали во всех отношениях с крайнею заносчивостью, что делает мысль о возвращении их столь ненавистною, что ее одной достаточно для устранения цесаревны Елизаветы от трона, при всем несомненном праве ее. Отсюда видно, что цесаревна Елизавета не может никоим образом смущать новое правительство, как, по крайней мере, кажется ныне, и потому гольштинские министры, предполагавшие, как уверяют, предъявить протест против избрания герцогини Курляндской, заблагорассудили воздержаться от него.

Донесение французского посла в России де Бюсси. Москва.

3 апреля 1730 г.

В обществе она чрезвычайно жива, непринужденна до того, что в ней можно допустить легкомыслие; но в домашнем быту я от нее слышу суждения до того полные здравого смысла и твердого рассудка, что мне думается, будто веселость ее в обществе не совсем естественна, хотя и кажется всегда искренней; говорю: «кажется», потому что трудно читать в сердцах людей.

Леди Рондо о цесаревне Елизавете. 1733 г.

По отъезде нашем отсюда открылось здесь некоторое зломышленное намерение у капитана от гвардии нашей Юрья Долгорукого с двумя единомышленниками его такими же плутами, из которых один цесаревны Елизаветы Петровны служитель, а другой гвардии прапорщик князь Борятинской, которые уже и сами в том повинились. И хотя по розыску других к ним сопричастников никаких не явилось, однако ж мы рассудили за потребно чрез cиe вам повелеть, чтоб вы тотчас по получении сего отправили от себя одного доброго офицера в Ревель, которому повелеть по приезде своем туда: тотчас взять из тамошнего гарнизона прапорщика Шубина, которой прежде сего жил при доме помянутой цесаревны, со всеми имеющимися у него письмами и другими причинными вещами и привезть его за крепким караулом и присмотром в Петербург и, тамо посадя его в крепость, держать под таким крепким караулом до нашего приезда в тайне. А прочие его, Шубина, пожитки, в которых причины не находится, велеть оставить в Ревеле за печатями того посланного офицера и вицегубернаторскою…

Анна

Декабря 22-го дня 1731 года Из указа Анны Иоанновны генерал-фельдцейхмейстеру графу фон Миниху

…И по тому вашего императорского величества всемилостивейшему высокому указу, как по прибытии в Ревель помянутый поручик Треуден объявил мне, что велено ему взять Ревельского гарнизона Дерптского полку прапорщика Алексея Шубина, того же момента он, Шубин, мною и оным Трейденом, тайным повелением взят под крепкий караул, а пожитки его им, Трейденом, при мне описаны… и оный поручик фон Трейден с ним, Шубиным, отправлены из Ревеля в Санкт-Петербург сего числа…

Донесение ревельского коменданта Вилима фон Дальдена императрице Анне Иоанновне. 28 декабря 1731 г.

Вместе с арестованным Алексеем Шубиным в Петербург присланы «письма деревенские, партикулярные и полковые и пожитки»: «часы золотые одни, табакерка золотая с каменьями, табакерка серебряная, запонок золотых с синими камнями две… рубашка тафтяная, одеяло тафтяное полосатое, подбитое картуком, шапка бархатная соболья с кистью серебряной, бешмет тафтяной полосатой подбит лисьим мехом, пуговицы золотом шиты, кафтан, камзол и штаны суконные, петли и пуговицы обшивные серебром, подбит серыми овчинками, камзол суконный черный простой», а также портупеи, эфесы, пряжки и два образка.

Из описи, поступившей в Тайную канцелярию. 1731 г.

Привезенного в силу моего указа Ревельского гарнизона прапорщика Алексея Шубина за всякие лести его указали мы сослать в Сибирь, а как и где его содержать, о том посылается при сем с нашего указа губернатору Сибирскому для того нашему генералу-фельдцейхмейстеру, а по получении сего его, Шубина, и с находящимися людьми его отправить прямо через Вологду в Сибирь немедленно в самый отдаленный от Тобольска городской острог, в котором таких арестантов не имеется… и везти их дорогою тайно, чтоб посторонние ведать о нем отнюдь не могли и для того в городах и других знатных местах с ним не останавливаться, а на ночлег останавливаться всегда в малых деревнях и накрепко смотреть, чтобы он, едучи деревнею, о себе никуда известия подать не мог.

Указ Анны Иоанновны Миниху. 5 января 1732 г.

До ссылки своей Егор Столетов был в доме Ивана Балакирева, и тот говорил ему о государыне цесаревне: «боярыня-то ваша, кажется, на меня сердится, и ежели изволит приехать к государыне царевне Екатерине Иоанновне, я могу павыговорить!» По этим словам Столетов помыслил: «не чрез оного ли Балакирева причина ссылки Шубину учинилась и не за то ль на Балакирева государыня цесаревна сердится!»

Расспросные речи Егора Столетова в Тайной канцелярии после пытки дыбой. Петербург. 1736 г.

Алексей Шубин имел при дворе ее высочества многих себе со-гласников, когда же он был послан в Рогервик или ино куда, тогда и его приятелям некоторым не так стало доходно, и я говорил Григорью Будакову: не может ли помочь, чтобы мне хотя малое жалованье дать? На что он мне сказал: «нам, братец, самим какое жалованье!» Потом сестра моя сказывала: говорит-де государыня цесаревна — «Как Долгорукие были и меня гнали, так-де такой обиды мне не сделали, как я-де ныне изобижена!» А разумела обиду, что Шубина сослали и в деньгах отказали.

Расспросные речи Егора Столетова после пытки:

висел на виске полчаса, потом получил 40 ударов

и снова висел на виске полчаса.

Розыск В. Н. Татищева. Нерчинск. 1735 г.

УКАЗ

нашим губернаторам, вице-губернаторам, воеводам и прочим управителям

Понеже объявитель сего лейб-гвардии Семеновского полку подпоручик Алексей Булгаков отправлен в Сибирь до Камчатки, где содержим был лейб-гвардии прапорщик Алексей Шубин, которого по указу нашему, отправленному еще в прошлом 1741 году от 29-го дня ноября, велено оттуда отпустить ко двору нашему, но он и поныне не явился, и где ныне обретается — не известно, и для того повелено от нас вышепоказанному подпорутчику Булгакову, едучи по тракту до Камчатки, об оном Шубине проведывать, не проезжал ли он где прежде его, и буде подлинно уведомится, что он то место, в котором об нем достоверное известие получит, проехал, то ему, подпорутчику Булгакову, от оного места возвратиться и следовать за ним со всяким поспешением и, соединясь с ним, ехать ко двору нашему; а ежели он в пути об нем, Шубине, подлинного известия получить не может, то как наискорее ехать до Камчатки и оттуда обще с ним возвратиться сюда; буде же, паче чаяния, оный Булгаков, его, Шубина, и в Камчатке не застанет, то осведомиться ему токмо, которым он трактом оттуда проехал, и по тому следовать за ним со всяким поспешением и, соединясь с ним, ехать обще ко двору нашему в Санкт-Питербург.

Того ради повелеваем нашим губернаторам, вице-губернаторам, воеводам и прочим управителям: означенному отправленному от нас подпорутчику Булгакову от Санкт-Питербурга по тракту до Тобольска давать почтовых, но где почт нет, ямских и уездных по две, а от Тобольска до Камчатки с провожатым по три подводы без всякого задержания и остановок, и сверх того в проследовании по тракту об оном Шубине чинить ему везде всяческое вспоможение, и в котором месте он его, Шубина, найдет и возвратится с ним обще, то давать им обоим таких же подвод, сколько потребно… И сей наш указ прочитывая, отдавать ему подпорутчику Булгакову обратно. Дан в Санкт-Питербурге февраля 22-го дня 1743 года.

Елизавета

Князь Александр и князь Николай Алексеевы дети Долгоруковы, которые будучи в ссылке в городе Березове, в нижеследующих винах объявились: а имянно: князь Александр брату своему князь Иван Алексееву сыну говорил: 1) «Подъячий-де Тишин хочет на него, князь Ивана, доносить, будто-де он, князь Иван, бранил государыню и говорил: «Какая-де она государыня, она — Шведка; мы-де знаем, за что она Бирона жалует… а ныне-де выбрана государынею». 2) «Государыня-де императрица государыню цесаревну наказывала плетьми за непотребство, что она от Шубина…» И помянутый-де Тишин говорил: «Я-де бывал у Мошкова в интендантской конторе у дел и видел прижитых от государыни цесаревны двух детей мужеска и женска полу».

Из расспросных речей князей Долгоруких.

Материалы Тайной канцелярии 1740 г.

Анну Иоанновну не обмануть покорностью, заискиванием, лестью. Близки еще те годы, когда ждала от Екатерины I как милости ношеных платьев и капотов, радовалась старой шубейке на лисьем меху, просила о заступничестве, за каждую денежную дачу кланялась малолетним племянницам, целовала у них ручки.

Анна не из тех, кто забывает, а жизнь отучила ее доверять. Всегда настороже. Всегда готовая к доносам. Всегда исполненная крутой неисходной злобы. К тому же единственный по-настоящему дорогой человек плохо скрывает (не собирается скрывать?) доброго отношения к Елизавете. Это Бирону цесаревна обязана своей свободой. Тем, что не оказалась в дальнем монастыре, того хуже — под монашеским клобуком. Пусть императрица мечтает о таком конце для ненавистной соперницы — ей не справиться с ледяным безразличием любимца и ехидным торжеством рябой Бенигны Бирон. Герцогиня Бирон готова чем угодно расплачиваться за попранное женское самолюбие, за откровенно двусмысленное положение при дворе. Сам Бирон — что ж, у герцога свои далеко идущие планы, в которые он никого и никогда не станет посвящать.

Сердечная слабость к цесаревне? Если бы такая и существовала, ради нее он не рискнет главным в своей жизни — властью. Цесаревна — верный противовес, чтоб держать императрицу и ее объявленных наследников в страхе и неуверенности. Вечный шах, для которого необходима дочь Петра. Бирон не станет ей по-настоящему облегчать существования — ровно настолько, чтобы оставалась при дворе, на глазах, и знала, скольким обязана именно ему, всем ненавистному и всесильному фавориту.

…точию, будучи в Москве, как помнится в 1731-м году, когда ему блаженные памяти государыня императрица Анна Иоанновна приказывала, что понеже де ее императорское величество ныне счастливо владеющая государыня по ночам ездит и народ к ней кричит, доказуя свою горячность, то чтоб он проведал, кто к ней в дом ездит, и понеже сие дело было для него деликатно, то он и в сем деле кроме того ничего не делал как только просил Лешкова, чтоб он ему сказывал, кто к ее величеству нынешней государыне приходит… и по тому приказу требовал он к себе одного доброго урядника, почему оной Щегловитов был к нему представлен, но от кого именно не помнит, и он Миних оного урядника в дом ее величества и определил под претекстом для смотрения дому, приказав ему, чтоб он о том, кто туда в дом приедет, ему Миниху репортовал и содержал сие тайно; а кроме того, что еще приказывал, не упомнит…

В 1731 году, когда ее величество послала к нему графу Миниху письменную рекомендацию о неоставлении поручика Назара Якимова, тогда оное рекомендательное письмо тот поручик ему Миниху подавал ли, того не упомнит, а такого письма в глаза ему отнюдь не бросал и притом некоторых непристойных слов не употреблял.

Из следственных материалов Тайной канцелярии. 1741 г.

А оной арест ему для того учинила без соизволения вашего императорского величества, надеючись на сие, что всякий помещик может так поступать со своим подчиненным, ежели перед тем явится в похищении. И оной Корницкой освобожден по приказу вашего императорского величества чрез генерала Ушакова 22 числа оного же месяца. И оное мне все сносно, токмо сие чрезмерно чувствительно, что я невинно обнесена перед персоною вашего императорского величества, в чем не токмо делом, но ни самою мыслию не была противна всем указом вашего императорского величества, ниже впредь хощу быть…

Елизавета Петровна — Анне Иоанновне. 16 ноября 1736 г.

(По поводу того, что арестованный цесаревной за растраты судья ее вотчинной канцелярии был выпущен Анной)

Сведения Анны Иоанновны поражали точностью — слишком дорого платили те, кто их сообщал, за каждый недосмотр вольный или невольный. Очередной любимец цесаревны?

Нищий певчий с Украины. Ничего, кроме голоса, не имел. Грамоты толком не знал. Смышленый, но недалекий. Любитель выпивок и самых немудреных крестьянских забав. Буйный во хмелю — не боялся поднимать руку и на цесаревну, — покладистый на каждый день. Осмотрительный. Трусоватый. Привязанный к бесчисленной оставленной в Малороссии родне: тому бы охлопотать хоть самый скромный надел землицы, той — приданое для замужества с обыкновенным казаком, матери — шинок, иному и вовсе одну смушковую шапку. Многого с цесаревны получить было нельзя — несбыточного Алексей Григорьев, будущий граф Разумовский, и не требовал.

Из всех претендентов на фавор в крохотном и все сокращавшемся цесаревнином штате, конечно, самый удобный. Кто бы из родовой знати одобрил такую связь, кто бы из придворных стал делать ставку на «обесчещенную» цесаревну! Разве случайно дипломаты хранили по поводу любимца пренебрежительное молчание.

Сложившаяся семейная жизнь Елизаветы могла протекать относительно спокойно. Вчерашний певчий сам предостерегал бы от опрометчивого шага. Лучше то, что чудом получил, чем ничего, — в этом Алексей Григорьев был твердо убежден. Под его же дирижерскую палочку вся малороссийская родня умела угодить «цесаревне-благодетельнице»: ни о чем не просила, хором желала всяческого благополучия и долголетия, слала при случае немудреные и трогательные деревенские подарки — как родной, как своей, семейной. Так и рождались цесаревнины слова о Разумовском: «друг нелицемерной».

Кумушка матушка! Гнев ли твой или спесь, что меня ни строкою своею не удостоила? А я то видя, осердясь, да и сама к тебе, матушка кумушка, еду. Сын твой и мой свой рабский поклон отдает. Остаюсь кума ваша

Мавра Шувалова.

Поклон отдаю Алексею Григорьевичу.

Мавра Шувалова — Елизавете Петровне. 1738 г.

Чрезвычайно бела, с голубыми глазами, большими и живыми. Темные густые волосы, прекрасные рот и зубы довершают ее красоту Может быть, со временем она будет очень полна, но теперь прелестна и танцует лучше всех женщин, которых я видела. Говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски: характера чрезвычайно веселого и живого: разговаривает с каждым, как бы велико ни было общество, и от души ненавидит придворный этикет.

Леди Рондо о Елизавете Петровне. 1733 г.

…Притом же просил меня Алексей Григорьевич дабы я вам отписала, чтобы вы на него не прогневались, что он не пишет к вам, для того, что столько болен был, что не без опасения: превеликий жар. Однакож, слава богу, жар этот прервали, и сделалась лихорадка, и еще с постели не вставал, однакоже теперь без опасения; и приказал свой должный поклон отдать и желает вас скорее видеть.

Елизавета Петровна — М. И. Воронцову. 1739 г.

Сейчас еду в путь.

Ах, матушка! Архимандрит прекрасной в Нежине в монастыре, и я у него дважды была.

Отдаю мой поклон милостивому государю Алексею Григорьевичу и прошу его ласки и ко мне. Милостивым панам и пану Лештоку (Лестоку. — Н. М.).

Мавра Шувалова — Елизавете Петровне. 1738 г.

Всемилостивейшая государыня цесаревна Елисавет Петровна.

Указ вашего высочества, подписанный сего октября 2 дня, я с покорностью моею получил сего ж октября 9-го дня, в котором упомянуто, что как я от вашего высочества отлучился, то будто мною стали быть взятки, на что вашему высочеству всенижайше доношу. По указу вашего высочества, как я был в Донском монастыре, а тогда холодно было, то по приятности отца архимандрита была на мнелисья его шуба, которую просил, но того не получил: весьма неподатлив; да и впредь того получить не надеюсь. Больше никакого одолжения от него не имел: токмо вашему высочеству, всемилостивейшей государыне, довольно поздравляя, из рюмок пивали…

Г. А. Петрово-Соловово — Елизавете Петровне. 10 октября 1738 г.

Сия удивлейна ныне учинилась,
Что любовь сама во глупость вселилась,
Теб уязвила.
Мыслила тую болей в ум вселити,
А ан! стала тая еще глупее быти,
Ревность пресильна в ней пребывает
И себя мертвит,
И сама не знает, кто ее умерщвляет;
На то уповает, что сама не знает.
В безумстве бывает.
Сом.
О.
Б.
Л.

(Начало акростиха, приписываемого Елизавете Петровне. 1730-е годы)

…А Соловому скажите с умом ли он, что письмо ко мне писал, а имя и числа нет: нониче нет каникул.

Елизавета Петровна — М. И. Воронцову. 1739 г.

…При отъезде своем обещали вы своими мастерами выткать салфеток; того ради возьмите от комиссара Саблукова пряжи сколько потребно, и оные прикажите выткать, о чем оному комиссару Саблукову указ сего числа от нас послан. Однакож за оными салфетками там не мешкать, а приезжать к нам по вышеписанному; а салфетки, когда будут готовы, можно и после привезть. Прошу не прогневаться, что утруждаю, надеюсь на ваше великодушие.

Елизавета Петровна — М. И. Воронцову. 1739 г.

Думать о завещании было страшно. Но думать приходилось. Брак для императрицы с самого начала отпадал. Прямых наследников быть не могло. Оставался выбор. Тем более трудный, что никого не любила, ни к кому не тянулась сердцем. Дочь старшей сестры, принцесса Мекленбургская Анна Леопольдовна, — ее сразу поместили во дворец. Выросшая на задворках Измайлова, без учителей и воспитателей. Неловкая. Замкнутая. Умевшая скрыть самую тень всяких чувств. Одинаково равнодушная к власти, придворному обиходу, самому устройству своей судьбы. Промелькнуло не вовремя и не к месту чувство к одному из посланников, великолепному графу Линару, — и тут же было порушено. Во дворце появился претендент — не отозвавшийся никакой симпатией к принцессе Антон Ульрих Брауншвейгский. Это их будущему сыну была уготована русская корона — родителям навсегда отводилась роль безгласных теней у ступеней трона.

Правда, Анна Иоанновна не спешила с браком — боялась появления настоящего, ею самой узаконенного наследника. Время будто бы терпело, а неприязнь к угрюмой, диковатой племяннице росла. Да заполонившее дворец семейство Биронов и не допустило бы появления каких-нибудь иных чувств.

Но время у императрицы и у фаворита имело разный отсчет. Анна Иоанновна все чаще прихварывала, грузнела, на глазах «пухла». Кожа наливалась зеленоватой желтизной — в ее материнском роду, Салтыковых, женщины рано и трудно умирали «каменной болезнью». Бирон знал об этом и спешил: его никак не устраивала обычная судьба бывшего фаворита почивающей в бозе императрицы. Положение у кормила правления страной надо было заранее закрепить.

В 1739 году брак Анны Леопольдовны и Антона Ульриха состоялся. В положенный срок, как по заказу, явился на свет божий император Иоанн VI Антонович. Оставалось добиться оговорки в завещании: за Анной Леопольдовной утверждаются права правительницы, за ним, Бироном, права регента до совершеннолетия новорожденного монарха. На русском престоле окончательно воцаряется новая династия. Отныне дочери Петра I рассчитывать было не на что.

Только Бирон ошибался, если полагал, что цесаревна никогда не думала о власти и собиралась примириться со своей неверной и жалкой судьбой.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. 17 апреля 1735 г. был арестован регент хора цесаревны Елизаветы Иван Петров по поводу найденного у него письма, «писанного полууставом на четверти листа, о возведении на престол Российской державы, а кого именно, того именно не изображено, и писанного по-малороссийски, на четверти ис листа явление, на котором упоминается о принцессе Лавре и прочее». Как установило следствие, текст представлял роль Ивана Петрова в комедии сочинения Мавры Шуваловой, которая в течение 1730–1731 гг. ставилась неоднократно в Москве в селе Покровском и в Петербурге на Смольном дворе. В пьесе участвовало 30 действующих лиц. В статье о престоле заключались следующие слова: «Ни желание, ни помышление, ни бо, владеяй всеми, той возведя тя на престол Российской державы; тем сохраняема, тем управляема, тем и покрываема буди на веки…»…

Множество дворян вместе с гвардейскими офицерами уже толкуют меж собой секретно и превозносят Елизавету; любовь к памяти ее отца еще более возвышает Лизавету в глазах недовольных дворян. Составляется заговор; цель его обязать императрицу объявить наследницей престола не племянницу свою, дочь Катерины Ивановны, а цесаревну Лизавету.

Леди Рондо. 1734 г.

Цесаревна, сильно огорченная браком принцессы Анны, положила за непременное составить для себя партию. Действия ее при этом были столь благоразумны и хитры, что никто ее не мог заподозрить в честолюбивых планах.

Из донесения саксонского посланника Манштейна

После Анны Иоанновны была великая перемена в правлении. В один год мы три раза были приводимы к присяге…

Из записок майора М. В. Данилова

В одном (и только в одном!) старые расчеты покойной Анны Иоанновны и Бирона оправдались. Будущий граф Разумовский не толкал цесаревну на переворот и заговор. Сидел дома и по возможности удерживал около себя Елизавету. Впрочем, в его поддержке Елизавета и не нуждалась. Это правительница Анна Леопольдовна откажется участвовать в аресте Бирона — пугала казавшаяся неодолимой сила регента, отталкивало тело тетки, все еще находившееся во дворце, слишком яркой представлялась сцена, которой предстояло разыграться.

У Елизаветы нет министров, готовых выполнить любую опасную миссию, еще нет власти, и она в решающую минуту своей жизни никому не доверится. Сама направится во дворец с жалкой горсткой тех, кто оставался около нее в последние и самые трудные годы. В первых санях сама с лейб-медиком Лестоком, на запятках братья Шуваловы, Петр и Александр, М. И. Воронцов. Во вторых санях А. Г. Разумовский с В. Ф. Салтыковым в кучерском армяке и тремя гренадерами Преображенского полка на запятках.

Правда, многие из современников уверяли, что никакого Разумовского тогда не было, его будто бы оставили следить за домом. Рядом с цесаревной оказались учитель музыки Шварц и гвардеец Грюнштейн, многие годы безуспешно требовавший потом должного награждения за сыгранную им роль.

Елизавета не смутилась встретиться с правительницей, которую несколькими часами раньше со слезами уверяла в своей преданности и несправедливых наветах. В поднявшейся суматохе кто-то в спальне правительницы уронил на пол ее новорожденную дочь, навсегда оставшуюся после ушиба глухонемой. Елизавета успела картинно взять на руки маленького, здесь же спавшего императора и пролить слезу над его горькой судьбой. Конечно, теперь все зависело от ее собственной воли, но цесаревна не собиралась проявлять милосердия.

После главного, решительного шага с арестом правящей семьи оставались сущие пустяки: присяга гвардейцев дочери Петра I, объявление о новом царствовании, торжественное переселение вместе с Алексеем Григорьевичем во дворец. Цесаревну Елизавету Петровну сменила императрица Елизавета. И вместе с тем вчерашние мечты о власти именно теперь оборачивались ежечасной, неослабевающей борьбой за нее.

…Но о Россие! посмотри притом и на себе недремлющим Оком, и рассуди совестно, как то бог милосердый не до конца гневается, ниже в век враждует. Наказал было тебе праведный господь, за грехи и беззакония твоя, самым большим наказанием, то есть отъятием блаженные памяти Петра Второго, первого же внука императора Петра Великого, и коль много о кончине его бед, перемен, страхов, пожаров, ужасных войн, тяжких и многотрудных гладов, напрасных смертей и прочих бесчисленных бедствий претерпела ecи; буди убо впредь осторожна, храни аки зеницу ока твоего вседражайшие здравие ее императорского величества.

Из слова Амвросия, архиепископа Новгородского при первом посещении императрицей Елизаветой кремлевских соборов. 1742 г.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Амвросий Юшкевич (1690–1744) — церковный деятель. В 1734 г. архимандрит Симонова монастыря в Москве, в 1736-м — епископ Вологодский и Белозерский. В 1739 г. произнес слово похвальное на бракосочетание Анны Леопольдовны, изданное и тщательно уничтожавшееся после воцарения Елизаветы. С 1740 г. архиепископ Новгородский и Великолукский. При Анне Леопольдовне принадлежал к партии Головкиных, намеревавшихся сохранить престол в ее семье. Воцарения Елизаветы не ожидал, просил о прощении, заявляя, что действовал только «по принуждению». Его простили, с тем чтобы письменно изложил все планы сторонников правительницы. Из показаний Амвросия следует, что Елизавету намеревались пожизненно заключить в Троице-Сергиеву лавру. Получив прощение, Амвросий короновал Елизавету и стал одним из самых рьяных поборников ее правления, выдавая всех былых своих единомышленников.

…А за столом сидели при ее императорском величестве по правую руку светлейший князь, а по левую Алексей Григорьевич и прочие, по чинам и старшинству. А при том была итальянская музыка, доколе стол продолжался.

Из Камер-фурьерского журнала. 25 ноября 1742 г.

УКАЗ

нашему генерал-майору

и Сибирской губернии губернатору

Всемилостивейше указали мы бывшего лейб-гвардии прапорщика Алексея Шубина отпустить в Петербург, чтоб явился при дворе нашем, и для того дать ему подводы, а на прогоны и на проезд выдать ему 200 рублев из тамошних губернских доходов, и повелеваем вам учинить по сему нашему указу ноября 29-го дня 1741.

Елизавета

Кто имяны из ссылок свободить велено чернца который был попом в Москве у Воскресения в Борашах именем когда попом был Петр, а чернцом Пахом.

Варвару Михайловну дочь Арсеньеву

Асессора здешней войсковой канцелярии Ивана Белеутова, Ивана да Романа Никитиных.

Из бумаг по делам Тайной канцелярии. Декабрь 1741 г.

Друг мой Михайла Ларивонович, прикажите вы с Алексеем Петровичем [Бестужевым-Рюминым], чтоб наикрепчайше смотреть письма Принцессины (матери будущей Екатерины II. — Н. М.) и Брюмеровы и Королевского высочества Шведского, что какие они интриги имеют. Мне очень сумнительно их представление, что я вам об их здесь сказывала, чтоб дать месяц Великому Князю (будущему Петру III. — Н. М.) покой, что он вздумает. И оное они не без основания говорили, и то надлежит в том осторожность иметь. Может быть, что не ожидают ли того, что им Королевское высочество отпишет. И то еще думаю, что вещи, которые он забрал, тем временем сюда возвратил и тем вывести племянника из мнения, что ложно на него сказали, что он вывез. Надеюсь, у них никогда в мнении не бывало, чтоб мы с такой осторожностью дело сие начали: а наипаче Корф наш солон, что он все сведает. И так оной месяц им безмеру нужен для очищения и вымышления их неправды. И остаюся верный друг ваш, чем и пребуду Елизавет Алексею Петровичу [Бестужеву-Рюмину] и Анне Карловне [жене М. И. Воронцова] поклон от меня отдайте. Место завтрашнего дня в суботу стану дела слушать, а завтра мне нужда есть.

Петергоф 20 июня 1743 г. Елизавета

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. В 1743 г. в Петербурге составился заговор против Елизаветы в пользу Иоанна Антоновича. Во главе заговора стоял генерал-поручик Степан Лопухин с женой, бывшей статс-дамой Елизаветы Петровны, и сыном Иваном, к которым примкнули графиня Анна Бестужева-Рюмина, невестка А. П. Бестужева-Рюмина, отставной гвардии капитан Иван Путятин, гвардии поручик Мошков, жена камергера Лилиенфельда Софья, бывшая фрейлина правительницы, флотский кригс-комиссар Александр Зыбин, камергер Лилиенфельд, подпоручик Нил Акинфов, адъютант Степан Колычев, дворянин Николай Ржевский. Непосредственно с заговорщиками был связан австрийский министр при русском дворе маркиз де Ботта.

Я к случаю быть чаял, по поводу того в шутках такой разговор зачать, который бы господина Воронцова пред его государынею в смущение привесть мог, не потревожа однако сию принцессу тем опасением, которое она всегда имеет, чтоб с нею о делах не говорить…

Из донесения французского посланника маркиза де Шетарди статскому с екретарю Амелоту 1743 г.

Если бы Лесток мог отравить всех моих подданных с одной ложки, он это сделал бы.

Из слов Елизаветы Петровны, 1743 г.

Подлинно мне зело удивительно было б, что царица вознамерилась к Бреславскому трактату приступить, ежели б я в легкомысленном ее нраве и оплошности ее в делах не находил того, еже от меня всякое опасение в том отнять может.

Из донесения маркиза де Шетарди в Париж. Петербург.

24 января 1744 г.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. За десять лет правления Анны Иоанновны и Бирона в Сибирь было направлено 36 000 ссыльных, за двадцать лет правления Елизаветы Петровны — 80 000, причем многие из обвиненных в политических преступлениях пропадали бесследно.

Вместо забытых Биронов — кстати, Елизавета вспомнила заступничество былого регента и заменила ему ссылку в Пелым жизнью в куда более близком и удобном Ярославле — дворец заполняют Разумовские всех возрастов и положений — братья и сестры «друга нелицемерного» с женами, мужьями, дальними родственниками, детьми. У них собственные покои и дворцовая прислуга. Они кормятся от царского поставца и усаживаются одной семьей за общий с царицей стол, к вящему возмущению придворных и иностранных дипломатов.

На первых порах Елизавета, кажется, радуется такому многолюдству. Сама настаивает на приглашениях. Всячески обихаживает старую Разумиху-мать, которая так и не сумеет прижиться во дворце, заторопится устраивать собственное хозяйство в Малороссии.

Дни императрицы делились между собственно императорскими дворцами и не уступавшими им по размаху и роскоши дворцами Разумовского, куда съезжался весь двор. Бывший певчий с успехом наверстывал упущенное. Но вот все внуки и внучки уехавшей восвояси Разумихи живут только во дворце. В их толпе легко было затеряться, как считали современники, и родным детям императрицы. В том, что дети были, не сомневался никто. По одним слухам, числились они в племянниках Алексея Григорьевича, по другим — племянниками и воспитанниками доверенной «мадамы», жены придворного трубача Иоганны Шмидт, имевшей за то постоянное место во дворце и за царским столом. Союз Разумовского с Елизаветой начинает смотреться счастливым и нерушимым браком.

Влияние старшего Разумовского на государыню до того усилилось после брака их, что хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела, к которым не имеет ни влечения, ни талантов, однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово.

Из депеши саксонского резидента Петцольда. 18 апреля 1747 г.

Хотя значение великого канцлера [А. П. Бестужева-Рюмина] было уже очень велико благодаря всем его интригам, однако он дошел только теперь, со времени женитьбы сына на молодой Разумовской [племяннице А. Г. Разумовского], до высшей степени могущества. Императрица с тех пор поставила Бестужева на такую близкую ногу, что не проходит почти вечера без приглашения его на маленькие «партии де плезир», и государыня дозволяет ему всегда говорить, что он хочет.

Из депеши Петцольда. 1747 г.

Расходы на январь 1746 года

1) к поставцу великого князя,

2) к поставцу принца Августа Голштинского,

3) в покои графа Алексея Григорьевича Разумовского,

4) в дом его сиятельства для статс-дамы графини госпожи Разумовской [Разумихи],

5) в покои графа Кирилы Григорьевича Разумовского,

6) для племянников его сиятельства и при них обретающейся мадамы [сумма такая же, как для самого АГ Разумовского],

7) мадам Яганне Петровне и находящимся при ней малолетним детям,

8) его сиятельства обер-егермейстера и кавалера графа и кавалера Алексея Григорьевича Разумовского для племянников и для госпожи Шмитши.

Из камер-фурьерского журнала И. Я. Вишняков. Графиня С. В. Фермор. 1745 г. Двор Елизаветы Петровны.

И в то же время слухи неустанно множились. Разговор о венчании царицы с многолетним (давним!) любимцем занимал многих. Современники расходились главным образом в подробностях — где, когда и кем был совершен обряд венчания. Существовали варианты московские — в церкви у Покровских ворот и в подмосковном, подаренном Разумовскому Перове, — и варианты петербургские. Время называлось от конца 30-х до начала 50-х годов. Только почему-то все эти разговоры не получали официальной поддержки. Напротив, Тайная канцелярия переполнена делами тех, кто их вел или вообще касался отношений императрицы с А. Г. Разумовским.

Дела тайной канцелярии об упоминании имени ее императорского

величества в связи с графом и кавалером А. Г. Разумовским

1743 — обвиняется Федор Мозовский, казначей Монетной канцелярии.

1745 — Михайло Дачков, токарь Петергофской конторы; Семен Очаков, дворецкий мундшенкский помощник; Тимерязев, капитан-поручик Преображенского полка.

1746 — Павел Григорьев Скорупка, бунчуковый товарищ.

1747 — Марко Маркович, бунчуковый товарищ.

1748 — Василий Маркович, поручик Преображенского полка; Дарья Михайлова, дворовая девка.

1749 — Иванов, де-Сианс академии регистратор.

1750 — Корнилий, раскольный старец;

Лазарь Быстряков, солдат,

Алексей Язвенцев, Григорий Косоговский, арестанты; Шетенко, Матвей Шестаков, Иван Меркульев, солдаты; Поярков, однодворец.

Иеромонах Пафнутий, строитель Троицко-Волновского, близ Белгорода, монастыря. По делу проходят особенно многочисленные свидетели, в частности, строитель Троицкого Богоявленского, что в Московском Кремле, монастыря, приписанного к Троице-Сергиевой лавре, иеромонах Афанасий Дорошенко, певчий Кирила Загоскевич, иеромонах Троице-Сергиевой лавры Тимофей Куракин, генерал-майорша Бредихина и другие. Речь шла о подробностях венчания Елизаветы Петровны с А Г. Разумовским, которое якобы имело место после дворцового переворота, но перед венчанием на царство. Обряд совершал Кирилл Флоринский, произведенный затем в архимандриты Троице-Сергиевой лавры и члены Синода.

1751 — Андрей Позняков, титулярный советник;

1752 — Петр Прокофьев, крестьянин;

Григорий Воробьев, денщик;

Иван Гордеев, солдат;

Иван Пичугин, купец;

Иван Парцевский, дворовый человек

1753 — Авдотья Никонова, крепостная жонка и др.

Только «крепостная жонка» явно опаздывала. Уже не первый год в отношениях Елизаветы с Разумовским угадывалась тень равнодушия со стороны императрицы. Шуваловым удается предотвратить появление нового фаворита — юного Никиты Бекетова, растрогавшего Елизавету ярким румянцем, блеском живых темных глаз, разлетом соболиных бровей. Вовремя предложенные притирания ничего не оставили от былого вида, покрыв лицо камер-юнкера «подозрительной» сыпью. Мавра Шувалова приложила все свое умение. Но то ли бессильны старые друзья, то ли, напротив, сами готовы помогать неожиданно появляющемуся Ивану Ивановичу Шувалову. Его утверждение во дворце в 1752 году означало новую, и последнюю, главу в жизни Елизаветы.