• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

12 мая 1976 г. на пресс-конференции, созванной Сахаровым, профессор Юрий Орлов объявил о создании Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР (или, как ее стали называть, - Московской Хельсинкской Группы [229]). Появление МХГ и волна поддержки ее в СССР и на Западе несли правозащитное движение в новый период, который можно назвать «хельсинкским». Этот взлет был достигнут 10-летней жертвенной работой правозащитников, не прекращавшейся и в самое тяжелое время. Но для сторонней публики он был сюрпризом. Из-за репрессий открытые выступления правозащитников в предшествовавшие годы были редки и они привлекали меньше внимания. Описанные выше события 1974-1976 гг. задним числом можно уверенно охарактеризовать как признаки подъема правозащитного движения, тогда же он был заметен лишь причастным к нему.

Видимо, и руководство КГБ полагало, что с правозащитным движением покончено, что оно более не сможет проявиться. Во всяком случае, так скорее всего было доложено вершителям советской внешней политики; иначе нельзя объяснить, почему в августе 1975 г. они предприняли столь необычный шаг - опубликовали в газетах полный текст Заключительного Акта Хельсинкских соглашений, включая гуманитарные статьи - видимо, полагали, что некому уже выступить с критикой несоблюдения этих статей. До тех пор обязательства СССР по правам человека внутри страны тщательно замалчивались. Соответствующие документы публиковались лишь в специальных изданиях, очень ограниченного пользования. Возможно, в данном случае сказалось желание советских лидеров похвастать перед народом своим политическим успехом в Хельсинки. Они много лет добивались такого совещания и были в восторге от его результатов. СССР получил по Заключительному Акту существенные выгоды - прежде всего, признание послевоенных границ в Европе - всего-навсего под посулы соблюдать права человека. Западные партнеры Советского Союза не рассчитывали ни на какие существенные перемены во внутренней советской политике. Тем более не думали об этом советские руководители. Их расчет был: представить Западу существующее положение как благополучное при некотором «выпускании пара» в наиболее чувствительных для Запада пунктах (еврейская и немецкая эмиграция, расширение туризма и т.п.). На Западе общим мнением о гуманитарных статьях Заключительного Акта было, что это ничего не значащий совместный реверанс подписавших его правительств перед общественным мнением демократических стран.

Но советские граждане, прочтя текст Заключительного Акта в газетах, испытали потрясение именно от гуманитарных статей - потому, что впервые узнали о такого рода международных обязательствах своего правительства. Они стали ссылаться на Хельсинкские соглашения при обращениях к официальным лицам, если те отказывали в удовлетворении какого-либо права просителя, подтвержденного в Заключительном Акте.

Большинство правозащитников в оценке Заключительного Акта стояли ближе к западным комментаторам, чем к своим неискушенным в вопросах прав человека соотечественникам. Правозащитники видели в Заключительном Акте шаг назад по сравнению с Всеобщей декларацией прав человека, международными пактами о правах и другими конвенциями. Но нашлись среди них люди, усмотревшие в этом документе новаторский смысл. Прежде всего это относится к профессору Юрию Орлову.

Его многолетние раздумья были посвящены поиску путей диалога о кардинальных проблемах страны между властями и обществом. В таком диалоге он видел единственный путь к либерализации режима, без которой не выйти из экономического, политического и морального кризиса советской системы. Попытки прямого обращения к властям Орлов испробовал дважды - в 1956 г. (см. стр. 201) и в 1973 г., когда он, вернувшись в Москву после 15-летней работы в Армении (где он стал членом-корреспондентом Академии наук), отправил письмо Брежневу. [230] Письмо осталось без ответа, а Орлов снова стал безработным. Этот личный опыт, как и известные Орлову безуспешные обращения Сахарова, Турчина и Медведева, Солженицына и др. в 1970-е годы заставляли искать посредников, которые могли бы склонить советских правителей прислушаться к голосам своих граждан.

Естественным союзником правозащитного движения является общественность стран свободного мира, так как его нравственные ценности совпадают с традиционными ценностями западных демократий, а органический плюрализм и политическая нейтральность движения за права человека в СССР ставит его вне борьбы политических сил на Западе, делая возможной его поддержку и «левыми» и «правыми».

Попытка прямой апелляции к общественному мнению Запада была сделана в 1968 г. - я имею в виду обращение Л. Богораз и П. Литвинова в связи с «процессом четырех» (см. стр. 207-208). Первая общественная ассоциация, созданная правозащитниками - Инициативная группа по защите прав человека в СССР - уже с первым своим документом обратилась на Запад - в ООН. Члены ИГ объясняли этот свой шаг безответностью прямых обращений в советские инстанции и очевидным намерением властей карать за такие обращения (см. стр. 215-217). После опыта ИГ индивидуальные и коллективные письма в различные общественные организации и к общественным деятелям Запада стали постоянными. Все эти обращения содержали информацию о преследованиях советских граждан за независимую общественную позицию и призыв о помощи преследуемым. Запад не был безучастен к судьбам инакомыслящих в СССР. Начиная с суда над Синявским и Даниэлем, а может быть, и ранее («дела» Пастернака и Бродского) советские руководители испытывали давление западной общественности и иной раз шли на уступки, так как стремились сохранить на Западе впечатление об СССР как государстве демократическом. Иногда случались очевидные отступления властей - например, досрочные освобождения Бродского и Синявского, отмена смертной казни «самолетчикам» (см. стр. 117). Менее заметным, но еще более существенным результатом этого давления была определенная сдержанность в преследованиях инакомыслящих - думаю, без оглядки на общественное мнение Запада преследования и правозащитников, и участников других движений были бы «оперативней», захватили бы более широкий круг и, возможно, оказались бы жестче.

Помощь с Запада с самого начала строилась главным образом по корпоративному признаку: писатели помогали писателям, ученые - ученым, зарубежные национальные организации - людям своей национальности, религиозные организации - своим единоверцам, только Международная Амнистия заботилась обо всех узниках совести. Но и эта поддержка ограничивалась хлопотами об участи людей, пострадавших от преследований. Никто не обращался с Запада к советским руководителям с требованием соблюдения прав граждан и законности. Между тем Запад кровно в этом заинтересован - ради собственной безопасности. Прочной гарантии такой безопасности можно ждать лишь от открытого общества, где власти находятся под постоянным и действенным контролем общественности. Это возможно лишь при действительном соблюдении прав граждан со стороны властей. Но правительства демократических стран не проявляли интереса к положению с правами человека в СССР. Советский Союз ратифицировал Всеобщую декларацию прав человека ООН, международные пакты о политических и экономических правах. Однако ни разу соответствующие международные организации не попытались проверить, выполняет ли Советский Союз свои обязательства, и призвать к их выполнению. В частности, Инициативная группа по защите прав человека в СССР, неоднократно обращавшаяся в ООН, ни разу не получила никакого ответа.

В Заключительном Акте, за его громоздкими формулировками и нарочито усложненным языком, Орлов разглядел возможность подтолкнуть Запад на такое сотрудничество. Заключительный Акт указывал партнерам на правомочность посреднических функций в сфере прав человека, поскольку прямо исходил из нерасторжимой связи с главной целью Хельсинкских соглашений - сохранением мира. При такой постановке вопроса степень свободы граждан, информационная открытость каждого государства приобретали международную значимость и из внутреннего дела законно превращалась в общую заботу. При нарушении гуманитарных статей Заключительного Акта, как и при нарушениях любой другой статьи, естественным было соответствующее давление партнеров. По мысли Орлова, права граждан, перечисленные в гуманитарных статьях Заключительного Акта, следовало рассматривать как минимальный международный стандарт, минимальный норматив обращения с гражданами для правительств, подписавших Хельсинкские соглашения.

Стихийный отклик своих сограждан на эти Соглашения Орлов воспринял как руководство к действию, тем более, что в Заключительном Акте содержится призыв к гражданам государств-партнеров по совещанию в Хельсинки содействовать своим правительствам в его выполнении, исходя из того, что только правительственные усилия для сохранения мира могут оказаться недостаточными.

В учредительном заявлении МХГ значилось, что она ограничивает свою деятельность гуманитарными статьями Заключительного Акта. Группа заявила, что она будет принимать от граждан информацию о нарушениях этих статей, составлять на этой основе документы и знакомить с ними общественность и правительства стран, подписавших Заключительный Акт. [231]

Под учредительным документом МХГ подписались 11 человек (Людмила Алексеева, Михаил Бернштам, Елена Боннэр, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Александр Корчак, Мальва Ланда, Анатолий Марченко, Юрий Орлов, Виталий Рубин и Анатолий Щаранский). Большинство основателей группы были давними участниками правозащитного движения. Рубин и Щаранский - активистами еврейского движения за выезд в Израиль. (МХГ - первая правозащитная группа, в которую вошли евреи-отказники - о взаимоотношениях между правозащитным и еврейским движением см. в главе «Еврейское движение за выезд в Израиль», стр. 122-125).

МХГ призывала общественность других стран создать такие же группы. Но первый отклик пришел не из-за рубежа, а от сограждан из нерусских республик. 9 ноября 1976 г. была объявлена Украинская хельсинкская группа, 25 ноября - Литовская, 14 января 1977 г. - Грузинская и 1 апреля - Армянская. Все эти группы составились в основном из участников соответствующих национальных движений. На Украине, в Литве и в Армении хельсинкские группы были первыми открытыми общественными ассоциациями (см. соответствующие главы).

Такие же группы возникли за пределами Советского Союза. В сентябре 1976 г. в Польше появился Комитет защиты рабочих (преобразовавшийся летом 1977 г. в Комитет общественной защиты), а 1 января - «Хартия-77" в Чехословакии. Эти ассоциации не назвали себя»хельсинкскими", но они, как и хельсинкские группы в СССР, стояли на правозащитных позициях, опирались на конституции своих стран и международные пакты о правах человека, принятые их правительствами. В Венгрии, Румынии, ГДР прозвучали те же требования. В США была создана комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе («Хельсинкская комиссия»): 6 конгрессменов, 6 сенаторов и по одному представителю (с правом совещательного голоса) от Госдепартамента, Департамента обороны и Департамента торговли. [232] ⁵

Московская хельсинкская группа оказалась зернышком, из которого выросло международное хельсинкское движение. Его смысл - «в подтягивании» положения с правами человека до стандарта, определенного Заключительным Актом, в странах, где оно ниже этого стандарта. Среди партнеров по Хельсинки это более всего относится к СССР и государствам с аналогичной социально-экономической системой.

МХГ не только открыла эру создания аналогичных ей ассоциаций, но дала толчок к появлению нескольких, так сказать, специализированных правозащитных ассоциаций в Советском Союзе.

5 января 1977 г. при МХГ была объявлена Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях. [234]

27 декабря 1976 г. выпустил первый документ Христианский комитет защиты прав верующих в СССР (о нем см. в главе «Православные», стр. 183-185). В свою очередь, Христианский комитет стал прототипом Католического комитета защиты прав верующих (о нем см. в главе «Литовцы», стр. 47).

Совпадало по времени с появлением этих правозащитных групп начало работы Русского фонда помощи политзаключенным, основанного А. Солженицыным в Швейцарии в 1974 г. ⁶

Таким образом, правозащитное движение в короткий срок обросло сетью открытых ассоциаций. Конечно, и в это время их было немного и входило в них всего несколько десятков людей, но благодаря им правозащитное движение стало видно со стороны, в него устремились новые люди, толчком расширился круг вовлеченных в правозащитную работу и многократно усилился ее резонанс. Правозащитное движение стало видней и с Запада. Западная пресса стала намного чаще писать о положении с правами человека в СССР, зарубежные радиостанции, работающие на Советский Союз, тоже стали много говорить об этом и расширяли знания о правозащитном движении среди советских граждан, что опять-таки привлекало к нему новых людей. Связи московских правозащитников заметно разрослись. Давние отношения с украинцами и крымскими татарами (сведения об этих движениях имеются в «Хронике» с первых выпусков) и с Литвой (регулярная информация оттуда стала приходить с 1971 г.) к 1974 г. дополнились контактами с Грузией, Арменией и немецким движением за выезд в ФРГ (сообщения об этих движениях стали постоянными в «Хронике» именно с 1974 г.). С того же времени стал постоянным раздел ХТС «Преследования верующих» - с сообщениями о православных, католиках, баптистах, пятидесятниках и адвентистах - значит, и с религиозными движениями установились надежные связи. Все эти связи перешли к Московской хельсинкской группе и укрепились благодаря ей.

Хельсинкские группы в нерусских республиках ни в коем случае не были филиалами МХГ, они были совершенно самостоятельными, но выступали они под общим лозунгом - соблюдение гуманитарных статей Заключительного Акта, что сблизило идейно и организационно эти национальные движения с правозащитным.

Баптисты, которые давно имели свою правозащитную организацию - Совет родственников узников ЕХБ, - регулярно передавали его информационное издание «Бюллетень Совета родственников» в Москву - в МХГ и в «Хронику».

МХГ использовала эти материалы в одном из первых своих документов (№ 5), предав международной огласке случаи отнятия детей у баптистов и адвентистов за религиозное воспитание в семье. По радио об этом узнали миллионы советских граждан и в МХГ потянулись со своими проблемами верующие всех исповеданий. [235]

МХГ регулярно проводила пресс-конференции с иностранными корреспондентами. Участники национальных и религиозных движений стали участвовать в этих пресс-конференциях и таким образом наладили собственные связи с Западом (об этом см. в соответствующих главах).

Представители пятидесятников регулярно приезжали в Москву, в МХГ и посланцы МХГ несколько раз ездили в пятидесятнические общины познакомиться с ними поближе. [236] Контакты московских правозащитников с адвентистами, прежде редкие и поверхностные, переросли в дружеские связи с их активистами. Со временем и пятидесятники, и адвентисты наладили постоянный сбор информации о нарушениях прав верующих в своих общинах и создали свои правозащитные группы (в 1978 и 1980 гг. соответственно). Первый информационный сборник пятидесятников «Выходи из нее, народ мой!» помогли выпустить члены МХГ. Эта информация о нарушениях прав верующих пошла на Запад. (Об информационных изданиях пятидесятников и адвентистов см. в соответствующих главах, стр. 156, 171-173). Через МХГ правозащитные ассоциации баптистов, пятидесятников и адвентистов связались с Христианским комитетом защиты прав верующих (прежде между протестантами и православными не было никаких связей), начались совместные выступления на правозащитной основе православных и католиков.

В МХГ потянулись многочисленные «ходоки», приезжавшие порой очень издалека, из глухих мест, куда раньше не доходили сведения о независимой общественной деятельности и уж во всяком случае не было никакой возможности к ней присоединиться. «Ходоки» узнавали о правозащитниках и о МХГ чаще всего из передач зарубежных радиостанций. Они просили предать гласности беззакония, совершенные по отношению к ним или к их близким людям (так обратился в МХГ колхозник Иван Карейша из села Высокое Витебской области - его исключили из колхоза за жалобы на местное начальство, и он добивался восстановления).

Взяв на себя сбор и оформление информации о нарушениях прав человека, поступавшей из этих разнообразных источников - прежних и только открывшихся, - МХГ оказалась рупором гражданских требований всех слоев советского общества, граждан разных наций и вероисповеданий, стала связующим звеном между разными движениями инакомыслящих, прежде никак не связанных друг с другом. Они приняли тактику МХГ - стимулировать посредничество Запада между советскими властями и гражданами. Участники национальных и религиозных движений тоже стали адресовать свои обращения Западу - чаще всего Белградской конференции, Конгрессу США, президенту США, «мировой общественности» и «людям доброй воли».

Расширение сочувственного интереса к правозащитному движению показала демонстрация на Пушкинской площади в Москве, ежегодно проводимая с 1965 г. в День конституции 5 декабря. Эта демонстрация ни разу не была столь многолюдной, как в 1976 г. Прежде участников было не более нескольких десятков, обычно одни и те же люди из года в год. Демонстрации проходили, как правило, спокойно: дружинники (тоже несколько десятков) смыкали кольцо вокруг демонстрантов и молча наблюдали молчаливый обряд: в 6 часов вечера участники демонстрации на несколько минут обнажали головы в знак траура по конституционным свободам и солидарности с жертвами беззаконий. [237]

В 1976 г. толпа заполнила весь сквер на Пушкинской площади. Дружинники пытались помешать пробраться к памятнику Пушкину Сахарову и его друзьям. Их окружили кольцом и оттеснили далеко в сторону. Но человек 15 постоянных демонстрантов все-таки оказались у памятника (я была среди них). В 6 часов вечера, когда они сняли шапки, вместе с ними сделали это и столпившиеся вокруг, присоединившись таким образом к демонстрации. Их было много - несравненно больше, чем оставшихся с покрытыми головами. Впервые за все годы демонстрация не прошла молчаливо. П. Григоренко произнес короткую речь, несколько фраз. Он напомнил об участии в подготовке первой демонстрации на Пушкинской площади Владимира Буковского, который сейчас томится во Владимирской тюрьме, и закончил:

«Спасибо всем, кто пришел сюда почтить память миллионов загубленных людей! Спасибо за сочувствие узникам совести!»

В ответ из толпы раздались возгласы:

– Вам спасибо!

(Буковский был через две недели освобожден - его обменяли на секретаря компартии Чили Луиса Корвалана, отправив прямо из тюрьмы за рубеж). [238]

В 1976 г. такие же демонстрации в то же самое время состоялись в Ленинграде и в Одессе - тоже у памятника Пушкину (см. стр. 269, 273).

Эти события, несмотря на скромность их масштабов, в советском контексте выглядели очень ободряюще. Они свидетельствовали, что в обществе накопились силы, способные к согласованным выступлениям на общей основе.

Власти отреагировали на создание МХГ немедленно. Через три дня после объявления Группы ее руководитель Юрий Орлов был предупрежден, что если МХГ начнет действовать, он и «связанные с ним лица» ответят по всей строгости закона. [239] Но арестов не было до февраля 1977 г. Похоже, не сразу решили, что делать с МХГ. Несомненно, советские руководители понимали, что преследование такой группы - грубое нарушение Заключительного Акта Хельсинкских соглашений, на который они возлагали большие надежды, и не решались сразу ставить отношения с Западом под удар.

Возможно, опасения ухудшения отношений с Западом в случае откровенной расправы с хельсинкскими группами и в то же время паника по поводу разрастания правозащитного движения под хельсинкским флагом побудило КГБ к ужасной затее.

8 января 1977 г. в московском метро произошел взрыв, были человеческие жертвы. Это небывалое в СССР событие вызвало необычную реакцию властей. Даже стихийные бедствия и крушения самолетов советские источники информации, как правило, замалчивали, но о взрыве в московском метро немедленно сообщили иностранным корреспондентам. Террористов стали искать тоже немедленно - среди московских правозащитников. На собраниях, проводимых по учреждениям и на предприятиях, а также на Запад через подставных лиц сообщали, что это - дело рук «диссидентов».

МХГ созвала пресс-конференцию и передала корреспондентам заявление «По поводу взрыва в московском метро»:

«Название»диссиденты" в Советском Союзе прочно закрепилось за участниками движения за права человека. Диссиденты имеют различные политические, религиозные, философские взгляды, а объединяет их то, что, добиваясь осуществления основных прав человека, они полностью отвергают насилие или призывы к насилию как средство осуществления своих целей. Диссиденты относятся к террору с негодованием и отвращением…". [240]

Это заявление подписали Московская и Украинская хельсинкские группы, Рабочая комиссия по психиатрии, Христианский комитет, Инициативная группа защиты прав человека в СССР, Грузинская инициативная группа и активисты еврейского движения (это совместное выступление - тоже свидетельство укрепления сотрудничества разных общественных сил).

Сахаров сделал письменное заявление, где он перечислял известные ему мафиозные действия КГБ:

«…Я не могу избавиться от ощущения, - писал он, - что взрыв в московском метро и трагическая гибель людей - это новая и самая опасная за последние годы провокация репрессивных органов, возможно, совершивших это преступление, чтобы иметь повод для массового преследования диссидентов и изменения внутреннего климата в стране». [241] 25 января зам. генерального прокурора СССР Гусев официально предупредил Сахарова, что его заявление о взрыве расценивается как клеветническое и повторение таких заявлений приведет к аресту за"клевету". 27 января Госдепартамент США отреагировал на это выражением восхищения Сахаровым и полного доверия ему. [242]

Это заявление вызвало радостное потрясение в хельсинкских группах: не первый ли это шаг вожделенного посредничества?…

Правда, президент Картер почти немедленно выступил с разъяснением, что Госдепартамент сделал это заявление без согласования с ним. Но все-таки, видимо, этот шаг произвел впечатление и на советских руководителей - они оставили попытки использовать взрыв в метро для преследований правозащитников.

Однако открытая поддержка Запада не предотвратила репрессий против Хельсинкских групп. В течение февраля 1977 г. были арестованы руководители Московской и Украинской групп Ю. Орлов и М. Руденко, и члены этих групп А. Гинзбург и О. Тихий. [243] В Москве многие объясняли эти аресты недостаточной твердостью Картера, а на Западе даже стали говорить, что открытое сочувствие правозащитникам для них опасно. Но все-таки превалировали другие настроения. В это время как никогда прежде была сильна поддержка правозащитного движения с Запада. Оно, можно сказать, вошло в моду. Пресса резко усилила внимание к проблемам прав человека в СССР.

Президент Картер компенсировал непоследовательность, проявленную в январе, личным письмом Сахарову. Оно было вручено 14 февраля - вскоре после арестов Орлова и др. [244] В апреле Картер сделал не менее сенсационный жест - принял героя правозащитного движения Владимира Буковского.

Поддержка Запада вынудила отложить до более удобного времени уже подготовленную расправу с Сахаровым и сузить масштабы намечавшихся репрессий против его единомышленников. Каковы были замыслы, можно судить по сообщениям в 44-м выпуске «Хроники» (март 1977 г.).

«Хроника» сообщала, что в издательстве АПН специальная группа работает над брошюрой «К высылке Сахарова». Большую часть тиража планировалось издать на иностранных языках. К марту 1977 г. была проведена первая корректура.

«Хроника» сообщила также, что в феврале-марте 1977 г. на совещании редакторов газет и журналов в отделе агитации и пропаганды ЦК не названный по имени докладчик (не из ЦК) заявил, что «решено показать силу и не обращать внимания на Запад», и поэтому планируется арест 50-ти наиболее активных диссидентов и строгие меры к «примазавшимся». [245] Однако этот план ждал своего часа до 1980 года, когда действительно был выслан Сахаров и прежде выборочные аресты активных диссидентов сменились повальными. В 1977 г. на это не решились. Тогда сконцентрировали репрессии на Хельсинкских группах.

4 октября 1977 г. открылась Белградская конференция по проверке выполнения Хельсинкских соглашений, к которой более всего адресовались Хельсинкские группы. Позиция демократических стран не была твердой. Европейские страны не решились поддержать американскую делегацию, обвинявшую СССР в нарушении гуманитарных статей, и ослабили ее усилия. Но все-таки это была первая международная встреча на правительственном уровне, где Советскому Союзу предъявили обвинения в области прав человека. Беспрецедентной была и постановка вопроса: на Белградской конференции использовались материалы независимых общественных ассоциаций - Хельсинкских групп, т.е. претензии советских граждан к своему правительству.

Это была большая победа правозащитников. Это был первый шаг правительств демократических стран Запада навстречу силам либерализации в СССР. Но в Советском Союзе Белградская конференция не могла не вызвать разочарования.

Казалось бы, цель, которую поставили себе Хельсинкские группы, была достигнута: свободный мир узнал о требованиях советских граждан к их правителям и открыто поддержал эти требования. Но не было ожидаемого результата - снижения репрессий в СССР. Наглядным подтверждением этого горького опыта были аресты членов Хельсинкских групп. Эти аресты шли во время заседаний в Белграде и продолжались после окончания конференции. [246]

Оставив безнадежные уловки придумать что-то, чтобы «сохранить лицо», хельсинкцев осудили за их общественную деятельность, и приговоры были демонстративно жестокими.

Уже к Белградской конференции выяснилось со всей очевидностью, что, оказавшись перед дилеммой: потеря престижа на Западе или ослабление контроля за собственными гражданами, советские правители предпочитают пожертвовать престижем. Можно было бы отнести продолжение репрессий за счет слабости сил противостояния в СССР и недостаточности поддержки им с Запада, но, как известно, польский опыт 1980-1981 гг., при всенародности движения и намного более решительной позиции Запада имел тот же исход.

Создание Хельсинкских групп не дало (во всяком случае, до сих пор) результата, ради которого они были созданы - умерить репрессивность власти с помощью посредничества Запада. Профессор Орлов получил за свой «просчет» 7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки. [247] Его судьбу разделило большинство его товарищей по хельсинкским группам.

Но при этом как бы сам собой был достигнут результат, о котором специально не помышляли. Почти одновременное создание хельсинкских групп в четырех нерусских республиках и их сотрудничество с московскими правозащитниками обнаружило перспективность правовой позиции для решения очень болезненной проблемы - взаимоотношений между русскими и остальными нациями. Альянс с Христианским и Католическим комитетами, с протестантскими религиозными движениями убеждал в близости верующим правозащитной позиции с ее обращенностью к страданиям людей и стремлением их облегчить, убеждал в полной доступности идеологии правозащитного движения пониманию низших социальных слоев советского общества (баптисты, пятидесятники, адвентисты - «синие воротнички» с небольшими вкраплениями «белых»). Объединение правозащитного движения с национальными и религиозными произошло под лозунгом, выдвинутым Московской Хельсинкской группой: гражданские свободы, перечисленные в гуманитарных статьях Заключительного Акта. Вырисовывалось нечто вроде народного фронта под хельсинкским флагом. Правозащитная идеология продемонстрировала способность стать основой организованного движения, включающего все социальные слои советского общества.

Аресты в Московской Хельсинкской группе, начавшиеся в 1977 г. и продолжавшиеся в 1978-м, вызвали протесты, сравнимые по масштабам с петиционной кампанией 1968 г. [248] Различия в этих кампаниях защиты отражают изменения, происшедшие за 10 лет в советском обществе и в правозащитном движении.

В 1968 г. основную массу «подписантов» (70%) составили москвичи. В подавляющем большинстве это были либерально настроенные интеллигенты, для которых подпись под письмом была первым в их жизни независимым проявлением гражданственности. Неудивительно, что недвусмысленно высказанная властями угроза утраты жизненного статуса была достаточной для прекращения их усилий. Лишь небольшая часть «подписантов» 1968 г. не отступилась - они стали зачинателями правозащитного движения.

В 1977-1978 гг. только 27% подписей против арестов в МХГ пришлось на долю москвичей. Но это были по большей части подписи правозащитников «со стажем», закаленных в невзгодах открытого отстаивания своей гражданской позиции. Были среди «подписантов» этих лет и новые люди, впервые проявившие себя открыто, таких было даже немало. Но, за редким исключением, почти все новички «набора» 1977-1978 гг. сознавали, на что идут. Москвичи, присоединившиеся к правозащитникам в 1977-1978 гг., сами стали правозащитниками - их подписи под правозащитными документами с тех пор появлялись неоднократно. Однако самое важное отличие состава подписавших в 1977-1978 гг. протесты против преследований хельсинкских групп в том, что большинство подписей (73%) были не из Москвы. [249]

Вне Москвы открытые выступления намного опасней. Вряд ли среди отважившихся на это было много случайных людей. Большинство составили давние правозащитники и участники национальных и религиозных движений. Такой состав «подписантов» 1977-1978 гг. объясняет, почему продолжение репрессий против Хельсинкских групп не вызвало отлива от них помощников. Разумеется, круг сочувствующих и даже помощников МХГ не исчерпывался открыто выступившими в защиту арестованных членов Группы. Подписали эти письма вне Москвы в основном люди, через которых непосредственно осуществлялась связь их единомышленников с московскими правозащитниками. Остальные действовали анонимно.

В 1976-1978 гг. дооформилась структура сил противостояния, стихийно сложившаяся в предшествовавшие годы. Открытые общественные ассоциации стали общим каркасом правозащитного движения и сотрудничавших с ними национальных и религиозных движений. Эта схема работала до тех пор, пока в 1980-1982 гг. не были арестованы практически все участники открытых общественных ассоциаций.

В течение 1977-1978 гг. раскладка арестов по Хельсинкским группам была такова: в МХГ - трое (в марте к Орлову и Гинзбургу добавился Щаранский); на Украине - шестеро; в Литве - один; в Грузии - трое; в Армении - двое. К тому же в МХГ двоих вытолкнули в эмиграцию и в ЛХГ уехал один. При малых размерах групп потери были очень чувствительными, но не парализовали их. Только Грузинская группа после арестов ее ведущих участников практически самоликвидировалась. Остальные группы кооптировали новых членов и продолжали работу. ⁷

К Белградской конференции МХГ подготовила 26 документов, к Мадридской (ноябрь 1980 г.) - 138. [250]

Документы МХГ можно разделить тематически на несколько разделов, соответствующих обязательствам по гуманитарным статьям Заключительного Акта:

1) о равноправии и праве народов распоряжаться своей судьбой;

2) свобода выбора места проживания;

3) свобода выезда из страны и право возвращения в нее;

4) свобода совести;

5) право знать свои права и действовать в соответствии с ними;

6) политзаключенные;

7) контакты между людьми;

8) право на справедливый суд;

9) социально-экономические права, подтвержденные Всеобщей декларацией прав человека и международными пактами о гражданских и политических правах, одобренных Советским Союзом;

10) предложения МХГ Белградской и Мадридской конференциям по улучшению контроля за выполнением гуманитарных статей Заключительного Акта.

В 1977-1978 гг. в Москве действовали, кроме МХГ, Христианский комитет защиты прав верующих (см. главу «Православные») и Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях. Ее основатели: Александр Подрабинек, Вячеслав Бахмин, Ирина Каплун, Феликс Серебров и Джема Квачевская. От МХГ в Комиссию вошел Петр Григоренко, консультантом по юридическим вопросам стала адвокат Софья Каллистратова, по вопросам психиатрии - врач Московской областной психбольницы Александр Волошанович (его имя некоторое время держалось в тайне). Рабочая комиссия действовала до февраля 1981 г., когда был арестован ее последний участник, т.е. 4 года. За это время крохотная группа подготовила 24 объемистых информационных бюллетеня (они выходили не реже чем раз в два месяца). [251] Просматривая эти бюллетени, трудно понять, как могли несколько человек, к тому же работающих, свернуть такую глыбу. При полном отсутствии доступа к официальным источникам информации они составили картотеку политзаключенных, содержащихся в психиатрических больницах, собрали информацию о десятках прежде никому не известных жертв психиатрических репрессий и уточнили данные о прежде известных. Всех известных им узников психбольниц держали под постоянным контролем: кто чем болеет, какие у кого нужды, кто куда переведен и т.д., сообщая об этом в своем бюллетене. Рабочая комиссия наладила материальную помощь своим подопечным и нуждающимся семьям. Члены комиссии составили списки врачей-психиатров и руководителей спецпсихбольниц и обычных, в которых есть политзаключенные. Они написали сотни писем этим врачам и администраторам, добиваясь отмены губительных методов лечения и жестокого обращения. Члены Рабочей комиссии десятки раз обращались в соответствующие советские учреждения с требованием освобождения здоровых людей, а также к западной общественности, стимулируя ее добиваться того же. Используя отпуски на работе, члены Рабочей комиссии ездили навещать особо нуждающихся в помощи узников психбольниц в самые отдаленные уголки.

Участникам рабочей комиссии по психиатрии не однажды выпало редкое для правозащитников счастье - обнять тех, кого удалось вырвать из неволи. Создание Рабочей комиссии было непосредственным откликом на усиление психиатрических репрессий в конце 1976 г. Тогда были почти одновременно госпитализированы несколько бывших узников психбольниц, продолжавших после освобождения прежнюю деятельность, - Владимир Борисов из Ленинграда, Петр Старчик в Москве, Эдуард Федотов и Александр Аргентов в Подмосковье. Только что созданная Рабочая комиссия занялась этими случаями - и все эти люди были через короткие сроки освобождены. [252] Рабочая комиссия вызволила из психбольницы журналиста Михаила Копысова, жителя маленького городка Бобров Воронежской области. Злоупотребления психиатрией в такой глубинке до создания Рабочей комиссии проходили обычно незамеченными. Рабочая комиссия узнала о судьбе Копысова, предала огласке полученную информацию - и Копысов обрел свободу. [253] За Юрия Белова, который провел в психбольницах 7 лет, Рабочая комиссия сражалась 2 года - и добилась его освобождения. [254]

Необычайная для советских условий эффективность Рабочей комиссии по психиатрии объясняется прежде всего тем, что деятельность ее была продолжением двадцатилетних усилий многих людей - сначала одиночек, вроде С.П. Писарева, а затем всего правозащитного движения. Подвиг Буковского, передавшего на Запад истории болезни шести заточенных в психбольницы инакомыслящих (см. стр. 230-231), оказался не напрасным. Хотя международный съезд психиатров в Мехико отказался рассматривать эти документы, на Западе нашлись люди, изучившие их. Они убедились, что в СССР действительно используют психиатрию в политических целях. Дополнительные подтверждения появились, когда эмигрировали несколько диссидентов - бывших узников психбольниц. Они были обследованы специалистами и признаны здоровыми. Таким образом, в 1977 г., к началу работы Рабочей комиссии по психиатрии, на Западе уже действовали несколько общественных организаций, целью которых было прекращение психиатрических репрессий в СССР. [255] Международный съезд психиатров, собравшийся в 1977 г. в Гонолулу, с полным доверием рассмотрел свидетельства, присланные Рабочей комиссией, вынес резолюцию, осуждавшую Советский Союз. [256] Постоянная и активная поддержка западной общественности очень способствовала успехам Рабочей комиссии по психиатрии.

Но, конечно, успехи комиссии по психиатрии объясняются не только этим, но и чрезвычайной добросовестностью работы ее участников - документы Рабочей комиссии, как и МХГ и более ранних правозащитных ассоциаций правозащитников, безупречны в юридическом, а также в медицинском отношении.

Основной тезис Рабочей комиссии: мы не утверждаем, что все принудительно помещенные в психбольницы по политическим мотивам здоровы, среди них есть и больные люди, но и по отношению к ним тоже следует соблюдать законы и не допускать жестокостей.

Репрессии против Рабочей комиссии начались в 1978 г. В мае был арестован А. Подрабинек. Его осудили за его книгу «Карательная медицина» - о злоупотреблениях в советской психиатрии. [257] После ареста Подрабинека в Комиссию вошли Леонард Терновский и Ирина Гривнина. [258]

В августе 1978 г., на пресс-конференции иностранных корреспондентов было раскрыто имя психиатра-консультанта Рабочей комиссии. Александр Волошанович сообщил, что он провел 27 экспертиз людей, подвергавшихся ранее помещению в психиатрические больницы по политическим мотивам, и ни в одном случае не нашел медицинских оснований для госпитализации и лечения. [259]

Видимо, опасаясь международного скандала, пленум правления Всесоюзного общества невропатологов и психиатров в октябре 1978 г. образовал комиссию для расследования случаев, указанных Волошановичем на пресс-конференции. Несколько человек были освобождены, но против Волошановича начались преследования, и он вынужден был эмигрировать. [260]

С момента эмиграции Волошановича (февраль 1980 г.) консультантом Рабочей комиссии стал харьковский психиатр Анатолий Корягин.

В феврале 1980 г. был арестован Бахмин, в апреле - Терновский, в сентябре - Гривнина, в январе 1981 г. - Серебров. [261] Всех их судили за «клевету», лишь Сереброва - по статье об антисоветской агитации и пропаганде. [262]

В феврале 1981 г. был арестован А. Корягин после того, как провел экспертизу борца за права рабочих Алексея Никитина (см. главу «Движение за социально-экономические права»), нашел его здоровым и передал свое заключение иностранным корреспондентам. А. Корягина приговорили к 7 годам лагеря строгого режима и 5 годам ссылки. [263] Он был последним находившимся на свободе членом Рабочей комиссии.

В течение 1978-1979 гг. в Москве появилось несколько новых независимых ассоциаций. В отличие от МХГ, занимавшейся всем комплексом прав человека, их можно назвать специализированными в том же смысле, что и Христианский комитет защиты прав верующих, и Рабочую комиссию: их целью была защита определенной группы граждан или какого-то одного (или нескольких) конкретных гражданских прав. Это Инициативная группа защиты прав инвалидов в СССР (была объявлена в марте 1978 г.), Свободный профсоюз (февраль 1978 г.) и после его почти немедленного разгрома - Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся - СМОТ. ⁸

В середине 1979 г. была создана группа «Право на эмиграцию». После нескольких перетасовок состава этой группы в ней стали работать: Людмила Агапова, Иван Лупачев, Марк Новиков, Вячеслав Репников и Владимир Шепелев; позже к ним присоединился Василий Барац, ставший руководителем. [264] Группа поставила себе следующие цели: упорядочение эмиграционной политики, проведение ее к общедемократическим нормам, принятие закона об эмиграции; сбор и предание гласности нарушений прав граждан на выезд из СССР; поддержка желающих реализовать свое право на выезд по социальным, религиозным, экономическим и др. мотивам.

В июне 1979 г. Группа направила в Президиум Верховного Совета СССР проект «Положения о порядке выезда граждан из СССР». В сопроводительном письме указывалось, что во вступающем в силу с 1 июля 1979 г. Законе о гражданстве отсутствует раздел о порядке выезда - проект группы мог бы содействовать восполнению этого пробела.

Добиваясь введения законодательства об эмиграции, Группа оказывала практическую помощь в получении разрешений на выезд. В 1979 г. Группа занималась двумя случаями: пятидесятниками из Находки (см. главу «Пятидесятники», стр. 162) и иранской общиной (200 чел.), перешедшей из Ирана в СССР в 1949 г. и лишенной возможности вернуться обратно. От этой общины в Группу вошел Бебут Саман (Душанбе). [265] Группа выпускала информационный бюллетень. [266]

Группа «Выборы-79", возникшая в феврале 1979 г., строго говоря, была не правозащитной. Ее члены намеревались явочным порядком осуществить предоставляемое конституцией, но узурпированное у советских граждан властями право выдвижения кандидатов на выборах в Верховный Совет СССР. Формально кандидаты выдвигаются на собраниях трудящихся по предприятиям, находящимся на территории данного избирательного округа, но фактически кандидаты намечаются и»разверстываются" по округам «сверху», а на собраниях лишь называется установленная «наверху» кандидатура.

Ближайшие выборы должны были состояться 4 марта 1979 г. 40 человек (среди них известны: В. Сычев, В. Баранов, Л. Агапова, В. Соловов), объединившиеся в группу «Выборы-79", обратились к Сахарову с предложением быть их кандидатом в Верховный Совет - он отказался. Были выдвинуты кандидатуры историка Роя Медведева в Совет Союза от Свердловского избирательного округа Москвы и в Совет Национальностей - инженера Людмилы Агаповой, жены невозвращенца Агапова, добивавшейся выезда к мужу, по одному из подмосковных округов. Группа подала документы на регистрацию своих кандидатов, но не получила ответа к сроку, крайнему для выдвижения кандидатов по Положению о выборах. На этом основании соответствующие избирательные комиссии отказали в регистрации кандидатов. [267]

Инициативная группа защиты прав инвалидов была объявлена «традиционным» путем - на пресс-конференции МХГ. Остальные независимые общественные ассоциации, возникшие в 1978-1979 гг., родились и действовали вне сложившегося круга московских правозащитников и - за редким исключением - без его поддержки.

Эти начинания осуществили новички. Их появление на общественной арене было результатом открытой работы правозащитников в предшествовавшие годы, возбудившей новый слой прежде непричастных к независимой общественной активности людей. Огромную роль сыграли в этом зарубежные радиостанции, резко усилившие с 1976 г. передачи о правах человека и о правозащитниках. Героическое противостояние правозащитников стало будоражащим примером не только родственных им по духу сограждан, но и для весьма поверхностно усвоивших их идеи и совершенно чуждых по складу ума правозащитному движению с его принципиальным отказом от любого вида насилия, терпимостью и интеллигентностью. К ведущим правозащитникам, имена которых повторялись в передачах зарубежного радио, потянулись люди с самыми разными побуждениями - от полных единомышленников до требующих отдать средства Фонда помощи политзаключенным (или долю от мифического «золотого дождя» с Запада, о котором постоянно писала советская пресса, очень усилившая внимание к правозащитникам) на устройство подпольной рации, а то и на оружие для ниспровержения режима (я оставляю в стороне просто разного сорта вымогателей в свою пользу). Среди прожектеров были и предлагавшие себя в возглавители этих замыслов и предлагавшие Сахарову или кому-либо из его единомышленников возглавить их. Такие посетители уходили разочарованными: даже при минимальном знакомстве было очевидно, что ведущие правозащитники совершенно не годны на роль Робин Гудов и не склонны ее играть. Были и обиженные тем, что им отказано во встрече, а отказывать иногда приходилось из-за крайней занятости большинства активных участников движения за права человека. Занятость эту, перешедшую всякие пределы, породило перерастание правозащитным движением своих прежних рамок при недостаточном расширении круга его активных участников и сохранении ими прежних методов работы.

Правозащитное движение распространилось в новые слои и вышло на международную арену, а его ядром, активом, по-прежнему остался дружеский круг его зачинателей, и работали они, по-прежнему опираясь главным образом на дружеские связи - они не умели и не хотели иначе. Находили признание, вписывались в этот круг и включались в его работу лишь духовно близкие люди. Остальные не приживались, как инородные тела, потому что они не могли делать то, что делали правозащитники, и так, как они это делали. Это отталкивание, с одной стороны, создавало обиды и обвинения членов этого замкнутого ордена в зазнайстве, в спеси, а с другой, - их чудовищную загруженность. Если прежде всякое дело находило своего исполнителя, то теперь многие дела ждали своего часа и не все дожидались его.

Не получив помощи, деятельные новички самостоятельно затевали какое-то подобие акций, о которых они были наслышаны по радио. Среди этих деятелей попадались честолюбцы, стремившиеся к «радиославе», но немало было людей со здравыми и даже новаторскими в советских условиях идеями, полностью в русле правозащитной идеологии, как, например, Свободный профсоюз, «Право на эмиграцию» или «Выборы-79". Но поступки и высказывания этих новеньких зачастую были за пределами идеологии и этических норм, сложившихся среди правозащитников, что тоже создавало несовместимость (например, настойчивые попытки Клебанова»договориться" с КГБ о безопасности своего профсоюза - см. об этом в главе «Движение за социально-экономические права», стр. 315-316), или перетасовки в группе «Право на эмиграцию» (из-за взаимных обвинений в пособничестве КГБ). Чтобы этот новый слой активных людей, потянувшихся к правозащитникам, превратился в действительных правозащитников, к новеньким нужно было долгое время быть снисходительными и терпеливо работать с ними, как польские интеллигенты со своими рабочими.

Большинство московских правозащитников оказались не приспособленными к этой роли. Их плюрализм и представления о свободе воли не позволяли им стать пропагандистами своих идей, насаждать их, они были лишь их распространителями. К тому же и в 1977-78 гг. ядро московских правозащитников составляли зачинатели этого движения, по преимуществу рассматривавшие его как чисто нравственное противостояние, не имеющее каких-либо политических целей, в том числе целей вербовки сторонников. Они не ставили перед собой и цели расширения движения, распространения его в другие социальные слои, как это имело место в Польше, а когда это произошло само собой, без их усилий, не оценили этого и отшатнулись от чужаков. История взаимоотношений ветеранов правозащитного движения, его ядра в 1977-1979 гг., с пополнением, разбуженным их же энергией и потянувшихся к ним, показала, что обе стороны не были готовы к встрече и тем более сотрудничеству, не нашли общего языка.

Самиздат правозащитного движения пополнился в эти годы более чем сотней документов Московской Хельсинкской группы, весьма разнообразных по темам и содержащих обширный информационный материал, уступающий по объему лишь «Хронике текущих событий», но, в отличие от «Хроники», содержащий анализ и оценки сообщаемых фактов. Среди документов МХГ - аналитические обзоры, такие, как «Оценка влияния Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в части, касающейся прав человека в СССР (1 августа 1975 г. - 1 августа 1976 г.)», [268] формулирующие позицию МХГ по принципиальным вопросам в стране и в мире - такие, как «Итоговый документ к совещанию в Белграде» [269] и другие. Документы МХГ вкупе с документами других Хельсинкских групп - солидный вклад в освещение и разработку проблемы прав человека в СССР.

МХГ не собирала свои документы в сборники, эти документы передавались на Запад по мере их написания. Они изданы в сборниках издательством «Хроника» (Нью-Йорк) по-русски, а по-английски - Комиссией по безопасности и сотрудничеству в Европе (Вашингтон). [270] После арестов членов МХГ в 1977 г. появились четыре сборника самиздатских документов в их защиту. [271] В конце 1979 г., после ареста Татьяны Великановой, были составлены два сборника «В защиту Татьяны Великановой». [272]

В течение 1977-1979 гг. стали периодически выходить следующие информационные бюллетени: Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях, [273] Инициативной группы защиты прав инвалидов в СССР, [274] СМОТа, [275] группы «Право на эмиграцию». [276] Все эти бюллетени выходили регулярно, по нескольку выпусков в год, и чрезвычайно расширили массив информации в области прав человека. Эти бюллетени, за исключением бюллетеня СМОТа, указывали на обложке имена и адреса своих составителей.

В эти годы участились интервью Сахарова иностранным корреспондентам. Эти интервью аннотировались «Хроникой», ходили в самиздате и были изданы (до августа 1977 г.) в сборнике «Тревога и надежда» издательством «Хроника». [277] В эти же годы годы вышли три самиздатских сборника материалов с критикой проекта новой конституции СССР. [278]

В самиздатской политической публицистике тоже проявилась четкая тенденция к созданию сборников, при том периодических. Первым из таких изданий стал продолжающийся исторический сборник «Память» с анонимной редакцией. Каждый сборник - приблизительно по 600 печатных страниц. «Память» выходит начиная с 1976 г. примерно раз в год (к 1982 г. вышло 5 сборников). [279]

В редакционном предисловии объяснятся:

«Первоочередной своей целью редакция считает сбор исторических свидетельств и публикацию их,… введение в оборот - научный и общественный». [280]

Важность и огромность этой задачи в советском обществе редакция определяет тем, что знание о прошлом сознательно и постоянно разрушается в угоду идеологии, фальсифицируется от самых отдаленных времен до ближайших дней и особенно - относительно советского периода, где реальность полностью заменена мифом. Поэтому особое внимание редколлегия «Памяти» уделяет именно советской истории - сохранить, спасти что можно. Ведь каждый человек, доживший до 70 лет, обязательно знает о нашем прошлом что-то, о чем вслух не говорят. Эти свидетельства - личные и документальные - призвана собирать «Память». Это - насущная нужда нашего общества:

«Там, где нарушена общественная память - там место всем другим бедам и невзгодам… Нет прошлого - закрыто будущее». [281]

В соответствии с замыслом редакции «Память» - не политическое и не идеологическое издание, она - полностью внепартийна. Так, уже в первом сборнике в разделе «Воспоминания» были опубликованы мемуары эмигрантки-монархистки; петербургской учительницы, арестованной «за религию»; коммуниста и социалистки. Эта «всеобщность» «Памяти» сохранилась полностью и в последующих сборниках. «Память» выделяется среди самиздатских изданий обширным и высокопрофессиональным справочным аппаратом к каждому публикуемому документу.

В 1979 г. появился литературно-публицистический толстый (200-300 страниц в выпуске) самиздатский журнал «Поиски» с подзаголовком «Свободный московский журнал» и с именами членов редколлегии на титульном листе: Валерий Абрамкин, Петр Абовин-Егидес, Раиса Лерт, Павел Прыжов (псевдоним, позднее раскрытый - Глеб Павловский). В следующих выпусках «Поисков» дополнительно были объявлены члены редколлегии Владимир Гершуни, Юрий Гримм, Виктор Сокирко и Виктор Сорокин. [282]

Первый выпуск «Поисков» открывается «Приглашением», в котором члены редколлегии поясняли:

«Нашему замыслу соответствовало бы название слишком длинное для журнала -»Поиски взаимопонимания"… К участию в наших «Поисках» мы приглашаем всех, кто за взаимопонимание… Мы пережили с 1953 г. целую полосу надежд и крушений, избывания старых и новых иллюзий… Это время,… переломившись в 1968-м, пришло к концу… Глядя на собственные наши тупики, вложив персты в наши раны, - кто рискнет сказать с полной уверенностью: я знаю лечение, я вижу выход?! Ожесточенность, вражда между ищущими выхода в разных направлениях делает общие тупики все глубже и раздражимей. Редколлегия «Поисков» призывает к взаимной уступчивости и терпимости ради совместных поисков выхода из общей беды". [283]

Таким образом, и этот толстый журнал по самому замыслу - внепартийный, дающий трибуну всем точкам зрения, всем концепциям. Редколлегия намеревалась издавать по 6 выпусков «Поисков» в год.

И еще одно продолжающееся издание, начатое в 1978 г., - сборники «В защиту экономических свобод» (около 200 страниц в каждом), издававшиеся К. Буржуадемовым (псевдоним В. Сокирко). [284]

С 1979 г. стал выходить периодический журнал «Сумма», помещавший рефераты и аннотации на самиздатские произведения, журналы, информационные сборники и на соответствующие издания. [285]

Сенсационным было появление в самиздате в конце 1978 г. литературного альманаха «Метрополь», указавшего имена составителей: Василий Аксенов, Андрей Битов, Виктор Ерофеев, Фазиль Искандер, Евгений Попов. «Метрополь» составлял 600 страниц печатного текста и включал произведения более 3 десятков авторов, среди которых были и молодые малоизвестные литераторы и очень известные, такие, как Белла Ахмадуллина, Владимир Высоцкий, Семен Липкин, Андрей Вознесенский. [286] Это было, пожалуй, первым случаем столь массового явочного осуществления писателями-профессионалами свободы творчества в обход цензуры. Составители и авторы «Метрополя» сразу же подверглись «проработкам» в Союзе писателей и материальному нажиму (отмена уже заключенных договоров на издания, отказ от новых и т.п.) - от них требовали раскаяния и отречения, но все держались очень твердо. [287]

Если перечень самиздата до первой половины 70-х годов можно было ограничить Москвой, то со второй половины 70-х годов он был бы неполон без ленинградских изданий.

В 1976 г. в Ленинграде появились сразу три периодических журнала. Первым по времени был литературный альманах «Часы» (примерно по 500 страниц в выпуске, выходит дважды в год); редакция: Юлия Вознесенская, Вячеслав Долинин и др. В «Часах» публикуются романы, воспоминания, пьесы, стихи, переводы, статьи по искусству - ленинградских авторов. [288] Литературно-религиозный и философский журнал «37" был назван по номеру квартиры его редактора Виктора Кривулина. Кроме него, в редколлегию входили: Лев Рудкевич, Наталья Кононова, Татьяна Горичева. Объем - примерно 250 машинописных страниц, выходит раз в два месяца. [289] Сборник-коллаж»Художественный архив" выпускали Вадим Нечаев и Марина Недробова (проза, поэзия, эссе, статьи по искусству, хроника культурной жизни). [290]

В самом конце 1979 г. появился в Ленинграде еще один журнал, задуманный как периодический, - «Женщина и Россия». Это была заявка на появление в СССР независимого женского движения. [291]

Ленинград

С середины 70-х годов независимая общественная жизнь в Ленинграде вышла на поверхность в виде «второй (неофициальной) культуры».

«Вторую культуру» породил характерный для Ленинграда широкий слой гуманитариев-профессионалов, не имевших ни работы по специальности, ни надежды когда-либо такую работу получить. Здесь не менее десятка гуманитарных учебных заведений, среди них такие первоклассные, как филологический и исторический факультеты ЛГУ, Академия художеств, Институт имени Герцена, кинематографический и театральный институты. Между тем учреждений, где нужны гуманитарии, в Ленинграде гораздо меньше, чем в столичной Москве. В 50-е годы в опустошенном блокадой городе перепроизводство гуманитариев не было особенно заметным, но с середины 60-х годов выпускникам гуманитарных вузов стало почти невозможно найти пусть самое скромное место в соответствии со своими интересами. Постепенно образовался целый слой гуманитариев с дипломами, зарабатывающих на жизнь неквалифицированным трудом. Специалисты в точных науках тоже испытывали трудности с работой, хоть и меньше, чем гуманитарии. Наличие этого слоя «лишних людей» объясняет беспробудный конформизм даже порядочных людей из ленинградской «служилой» интеллигенции. Малейшее недовольство начальства, а тем более КГБ, грозит полной утратой жизненного статуса. Эта жесткая зависимость породила у либеральной интеллигенции стремление как можно меньше соприкасаться с «грубой жизнью», как можно меньше вникать в ее проблемы, с головой уходя в свою профессию.

Выработался культ профессии, она - не только источник существования, но и смысл жизни, и ее оправдание: «Я храню и развиваю русскую культуру - это оправдывает любые жертвы».

Между «служилой интеллигенцией» и их «лишними» коллегами мало связей - это отдельные миры. «Лишние» предпочитают пусть низкооплачиваемые, но оставляющие досуг должности - лифтеров, сторожей, истопников. Среди «лишних», как и среди «служилых», долгие годы царило то же отрешение от жизни ради «высоких» интересов. Этот стиль укоренялся в студенческие годы лучшими преподавателями («служилыми»), его сохранению способствовало отсутствие независимой общественной жизни и узость связей (в основном тянувшихся со студенческих времен). Оставался единственный источник духовной и интеллектуальной жизни - эманация собственного духа над книгами и в маленьком дружеском кругу. Это вынужденное духовное отшельничество в соединении с гордостью культурными традициями родного города утвердило в среде «лишней» ленинградской интеллигенции культ «чистой духовности», «чистого искусства», отстранение от жизненных проблем - и своих, и общественных. Эти настроения и традиционное соперничество с Москвой создали неприязнь к независимым активистам-москвичам, суетящимся «на поверхности жизни», и сделали в Ленинграде почти всеобщим лозунг «долой политику!». «Лишняя» ленинградская интеллигенция употребляла свою свободу, обретенную в отрешенности, на формотворчество в искусстве и поиск новых сфер духовной жизни, новых сюжетов, обычно в запретных областях, в частности в религиозной философии и искусстве, когда в Москве это еще почти не просматривалось.

Отсутствие связей с правозащитниками можно объяснить не только отсутствием интереса к занимавшим их проблемам, но и тактически: такие связи привлекли бы к потаенной жизни «лишних» опасное внимание КГБ еще более, чем их собственная неординарность.

По мере возрастания слоя «лишних» началась его консолидация. В 60-е годы у них появилось полуофициальное место сбора - «Кафе поэтов» на Полтавской улице. КГБ терпел это ради облегчения присмотра, но со временем все-таки это кафе было превращено в «кафе комсомольских поэтов», а потом его вообще прикрыли. Иногда устраивались читки на специальных вечерах в Доме писателей, но и их запретили, как и попытки перенести такие чтения в университет и в Политехнический институт. Одно время придумали устраивать «турниры поэтов» в Царском Селе, но и их разогнали. [292]

Однако эти встречи все-таки помогли близким по духу и интересам людям найти друг друга. Создались большие дружеские компании, подобные московским 50-х годов. Выход на новых людей со сходными интересами веселил, придавал сил.

К началу 70-х годов уже выработалось духовное единство, не сразу заметное со стороны, но очевидное для вовлеченных в него. Его самоназвание - «вторая культура». Основные художественные и нравственные принципы деятелей «второй культуры» - свобода творчества и, следовательно, свободный выбор направления поисков и стилей. Но все они считают себя наследниками и продолжателями русской культуры начала века, как бы перешагивая через годы извращавшего ее вмешательства властей и последовавшую за этим декретированную «отмену» всех направлений в искусстве ради единообразия соцреализма и всех направлений духовной жизни, кроме диалектического материализма.

В середине 70-х годов «вторая культура» вырвалась из многолетнего полудобровольного подполья на поверхность жизни. Первыми совершили этот прорыв художники. По их собственному признанию, их активность была разбужена «бульдозерной» (15 сентября 1974 г.) и Измайловской выставками в Москве (см. стр. 249-250). [293] В этих выставках и в выставках на ВДНХ участвовали ленинградские художники (Юрий Жарких, Евгений Рухин, Владимир Овчинников и др.). Этот опыт помог коллективному преодолению инерции и страха перед публичной заявкой о себе.

Первая такая выставка в Ленинграде состоялась в декабре 1974 г. в Доме культуры им. Газа. Затем последовали несколько выставок в других домах культуры. Стали проводиться выставки в квартирах ленинградских коллекционеров - Натальи Казариновой, Георгия Михайлова и др., а в 1977 г. супруги Марина Недробова (физик) и Вадим Нечаев (писатель) создали в своей квартире Музей современной живописи, открытый для всех. Там проводились выставки, обсуждения, конференции. [294]

В том же 1974 г., когда завоевали право на зрителей ленинградские художники-нонконформисты, группа литераторов («служилых») надумала издать (в самиздате, конечно) пятитомное собрание сочинений Иосифа Бродского (к тому времени его самого уже вытолкнули в эмиграцию). В подготовке издания участвовали многие - приносили сохранившиеся перепечатки стихов, записывали прежде хранимое в памяти. Предисловие взялся написать Михаил Хейфец - школьный учитель литературы и автор нескольких работ по истории русского революционного движения. Прочел предисловие и сделал замечания известный литературовед, преподаватель Института Герцена Ефим Эткинд. Вскоре по делу о самовольном издании были арестованы Хейфец и его друг писатель Марамзин, принявший участие в сборе материалов. Марамзин освободился после раскаяния на суде и эмигрировал; пришлось эмигрировать и Эткинду. Хейфец получил 4 года лагеря и 2 года ссылки, после чего тоже покинул СССР. [295]

Эта крутая расправа над «служилыми» коллегами не остановила первой попытки литераторов «второй культуры» выйти из ставшей невыносимой творческой изоляции. Они вслед за художниками попытались добиться официального признания.

Летом 1975 г. 32 непубликуемых ленинградских поэта собрали в сборник «Лепта» лучшее из созданного ими за по крайней мере десятилетний период подполья. Они отнесли свою «Лепту» в Лениздат с предложением опубликовать. Однако там забраковали сборник, да еще с оскорбительным объяснением - за низкое художественное качество. Однако «Лептой» заинтересовался ленинградский КГБ. Его сотрудники выразили желание познакомиться с авторами и составителями сборника. Их приглашали на беседу, заманивая обещанием помочь в публикации. Неискушенные в таких делах литераторы согласились попытать счастья. Несколько раз ходила на беседы с кагебистами «мать поэтов» - молодой искусствовед Юлия Вознесенская, которую редколлегия «Лепты» выделила своим представителем. Она горячо убеждала оперативников, что авторы сборника - не заговорщики, не революционеры, а поэты, мечтающие лишь о выходе к читателю. [296] Но время шло, а дело не двигалось. И активисты «второй культуры» встали на путь явочного осуществления своего права на аудиторию.

Группа поэтов и художников направила в управление садово-паркового хозяйства Ленинграда уведомление, что они намерены 14 декабря 1975 г. в 11 часов утра почтить память декабристов чтением стихов на Сенатской площади, где 150 лет назад произошло восстание декабристов.

В тот день Сенатская площадь была оцеплена и запружена милиционерами и дружинниками. Улицы, ведущие на площадь, были перегорожены машинами. Шестерых, подписавших заявку на митинг, задержали по дороге. Художники Синявин и Филимонов прорвались туда, но тут же были схвачены. Филимонов успел бросить в Неву плакат, который поплыл вверх текстом: «Декабристы - первые русские диссиденты». [297]

После этих демаршей усилились разговоры в КГБ о возможных публикациях поэтов «Лепты». Но она так и не увидела света. А в 1976 г. появились в самиздате три толстых периодических журнала - «Часы», «37" и»Художественный архив" (см. стр. 266). В них нашли пристанище непубликуемые ленинградские гуманитарии разных специальностей, работающие в разных стилях. «Художественный архив» приютил художников и специалистов по живописи. «37" возник на базе литературно-художественного и философско-теологического семинара (о нем см. главу»Православные", стр. 186-187).

Начав борьбу за свои права, деятели «второй культуры» использовали методы правозащитников. Это не могло не отразиться на отношении к ним. Выражением сочувствия и солидарности были лозунги на боках трамваев, написанные ночью и обнаруженные ленинградцами утром 6 апреля, в день, когда должен был начаться в Москве суд над Андреем Твердохлебовым: «Свободу политзаключенных!», «Свободу Твердохлебову!» [298]

Тогда же, весной 1976 г., Юлия Вознесенская, поэт Геннадий Трифонов, художники Игорь Синявин и Вадим Филимонов стали готовить иллюстрированный поэтический сборник «Мера времени». Все они участвовали и в подготовке очередной затеи независимых художников - устроить 1 июня выставку на открытом воздухе, как в Москве. Местом выставки избрали набережную Невы около Петропавловской крепости. Выставка была разогнана милицией и кагебистами. 12 июня ее попытались повторить - но тоже безуспешно. Художники выразили свое возмущение анонимно, но не чураясь «политики». В ночь с 3 на 4 августа 1976 г. на стене Петропавловской крепости появилась надпись огромными буквами: «Вы душите свободу, но душа человека не знает оков». И в других местах города: «Долой партийную буржуазию!», «Партия - враг народа», «СССР - тюрьма народов», «Свободу политзаключенным!» и «Слушайте Голос Америки!». [299]

13 сентября были арестованы художники Юлий Рыбаков и Олег Волков, а с ними - Наталья Лестниченко и Юлия Вознесенская. Мужчин шантажировали судьбой подельниц. Ради того, чтобы женщин отпустили, Рыбаков и Волков признались, что и апрельские надписи в трамваях, и августовские - их рук дело. [300]

Конец 1976 - начало 1977 гг. были чрезвычайно насыщены событиями.

5 декабря 1976 г. в Ленинграде впервые состоялась демонстрация в защиту прав человека. Она была проведена в то же самое время, что и традиционная демонстрация правозащитников в Москве, тоже у памятника Пушкину. 13 ленинградских демонстрантов, как и в Москве, обнажили головы в знак траура по конституционным свободам и в знак солидарности с жертвами беззаконий. Демонстрация прошла спокойно. Ничего не подозревавшие милиционеры не увидели чего-либо криминального в совершенном на их глазах молчаливом обряде. Зато к повторению митинга в честь декабристов 13 декабря 1976 г. власти подготовились. Только семеро из 50 намеревавшихся участвовать в митинге добрались до площади, но и они были немедленно задержаны. [301]

21 декабря была арестована, а 29-го уже осуждена на 5 лет ссылки Юлия Вознесенская за так и не увидевшую свет «Меру времени» (было признано клеветой утверждение в манифесте редколлегии, что в СССР нет свободы печати, нет свободы слова). [302] Остальные члены редколлегии тоже были «обезврежены»: Трифонова и Филимонова осудили по уголовным обвинениям, Синявина отпустили за рубеж. [303]

В марте 1977 г. состоялся суд над Рыбаковым и Волковым. Они согласились на предложенный им сценарий суда - считать надписи «хулиганством» и «порчей государственного имущества» без упоминания об их содержании. В суд пустили друзей и даже иностранных корреспондентов, так как подсудимые послушно повторяли что было велено. (Приговоры: Рыбакову - 6 лет лагеря усиленного режима, Волкову - 7 лет строгого). [304]

Суды не прервали сближения «второй культуры» с правозащитным движением. Среди ленинградской независимой интеллигенции многие стали сознавать, что прежняя отстраненность от общественных проблем чревата духовным кризисом, выхолащиванием, спадом «второй культуры». Правозащитные демонстрации в Ленинграде, как и в Москве, стали ежегодными (с 1977 г. их и здесь проводили в день прав человека 10 декабря). Решив провести выставку в честь венецианского Бьеналле-77, ленинградские художники-нонконформисты приурочили ее открытие к началу Сахаровских слушаний в Риме. В выставке участвовали 17 ленинградских и 7 московских художников. [305]

«Вторая культура» - самое многочисленное и активное из независимых общественных движений в Ленинграде. Несмотря на благоприятное изменение отношения к московским правозащитникам, движение за права человека в его московском варианте в Ленинграде не привилось. Единственный последовательный и многие годы самостоятельно выступающий правозащитник в Ленинграде - Эрнст Орловский. [306]

Обычно ленинградцы, тяготеющие к правозащитной деятельности, по-прежнему кооперируются с москвичами. В 1978 г. среди основателей созданного в Москве Свободного межпрофессионального объединения трудящихся (СМОТ) были ленинградцы Лев Волохонский, Николай Никитин, Владимир Борисов, Александр Иванченко и др. (о СМОТе см. главу «Движение за социально-экономические права», стр. 316-318).

КГБ подозревал ленинградцев и в сотрудничестве со сборником «Память», и с журналом «Поиски», и с «Хроникой текущих событий». Во всяком случае, весной 1979 г. здесь прошло несколько обысков одновременно в Москве и в Ленинграде - у Арсения Рогинского, Сергея Дедюлина, Валерия Сажина по делу о «Поисках», а об остальных расспрашивали усиленно на допросах по этим обыскам. В августе 1981 г. Рогинский был арестован и осужден по сфабрикованному уголовному обвинению на 4 года лагеря общего режима. На суде упоминалось о его публикациях в «Памяти». [307]

Гораздо слабее, чем «вторая культура, но не прерывающееся с середины 50-х годов - социалистическое направление, так сказать, наследники группы»Колокол" (см. стр. 219-221). Это неискоренимые в Ленинграде распространители листовок, чаще с критикой советского строя, за отклонения от «истинного социализма». Не всегда ясно, действует ли в данном случае одиночка или небольшая группа. Не всегда их находят.

24 февраля 1976 г., в день открытия XXV съезда КПСС, с галереи Гостиного Двора на Невском проспекте четверо юношей сбросили около 100 листовок, написанных от руки печатными буквами:

 «Да здравствует новая революция!

 Да здравствует коммунизм!"

Были задержаны студенты-первокурсники Андрей Резников, Александр Скобов, Аркадий Цурков и десятиклассник Александр Фоменко. Их исключили из комсомола и из учебных заведений. [308] В апреле 1976 г. группа, назвавшая себя Ленинградской школой, куда вошли эти юноши, утвердила платформу-тезисы, в которой заявлялось о начале ее деятельности, «направленной на преобразование существующего общества» на основе марксизма и ради достижения коммунизма. Советский строй группа называла государственно-монополистическим капитализмом. Конкретно намеченные преобразования должны были заключаться в «отстранении от власти класса государственной бюрократии» в результате классовой борьбы трудящихся во главе с интеллигенцией. [309]

Тогда же, в 1976 г., члены группы организовали молодежную коммуну, сняв половину дома на окраине Ленинграда. Здесь проходили дискуссии, обменивались самиздатом, здесь останавливались приезжающие из других городов приятели.

Весной 1978 г. группа, теперь называвшая себя «девой оппозиций», стала выпускать журнал «Перспективы» (вышло два выпуска). В октябре 1978 г. намечалась конференция, на которую пригласили единомышленников из Москвы, Горького и из других городов. [310] Но начались обыски и допросы, задевшие 40 человек. В течение октября были арестованы Александр Скобов (студент исторического факультета ЛГУ) и Аркадий Цурков (студент физического факультета), а несколько позже - Алексей Хавин (студент-медик). [311] Цурков, получивший по приговору пять лет лагеря строгого режима и два года ссылки, заявил в последнем слове, что после освобождения будет продолжать борьбу. Друзьям, собравшимся у здания суда, он крикнул:

– Да здравствует демократическое движение! [312]

В декабре 1979 г. состоялся суд над членами молодежной группы, назвавшейся Союз революционных коммунаров (рабочий Владимир Михайлов, художник Алексей Стасевич и студентка Алевтина Кочнева); они тоже жили коммуной на снятой квартире. Коммунары писали на стенах зданий лозунги типа «Демократия - не демагогия!» и «Долой госкапитализм!», а также распространяли листовки с разъяснением, что все зло в мире - в наличии государства, частной собственности и семьи, и с призывом объединиться в мировую организацию для искоренения антигуманности. Судили их за «хулиганство». Подсудимые заявили о своей солидарности с французскими студентами, выступившими в 1968 г. [313]

И еще два ленинградских судебных дела: в мае 1978 г. фотограф Александр Ляпин из-под Ленинграда совершил попытку самосожжения на Красной площади в Москве, протестуя против осуждения руководителя Московской Хельсинкской группы Юрия Орлова. У Ляпина обгорело 25% кожи. Его судили за «хулиганство». [314] 6 января 1979 г. братья Вадим и Алексей Аренберги, жена Вадима Людмила Крылова и ее подруга Листвина пытались захватить самолет, чтобы потребовать освобождения арестованных членов МХГ. [315]

Эти случаи наглядно свидетельствуют о претворении восхищения правозащитниками в действия, отнюдь ими не рекомендуемые.

Одесса

В петиционной кампании 1968 г., почти сплошь (на 70%) московской, были еще подписи участников украинского национального движения (139 чел.) и из Новосибирского Академгородка (46 чел.). Из 14 подписавшихся, приходившихся на всю остальную страну, двое были из Одессы - Л. Тымчук и В. Крюков. [316] Они выделялись из остальных подписантов и социальным положением - матрос и токарь (рабочих среди подписантов 1968 г. было 6%). [317]

Но это не обычные матрос и токарь: Тымчук в своих открытых письмах цитирует сочинение Марка Туллия Цицерона: «О государстве» и книгу Дж. Пирса «Символы, сигналы, шумы». а Крюков - Грэма Грина и Джона Донна. Из писем их явствует, что они обсуждали проблемы демократии и права друг с другом, а может быть, еще с кем-то, прежде чем пришли к решению совершить столь необычный поступок - открыто выступить в защиту этих ценностей. В Одессе у них был дружеский круг, разделявший их взгляды.

Одесса находится на Украине, но, как и Харьков, это русифицированный город. Одесские инакомыслящие, как и харьковчане, больше тяготели к Москве, чем к Киеву, хотя с Ниной Строкатой, активисткой украинского национального движения, жившей в Одессе, тоже была тесная дружба (когда ее в 1971 г. арестовали, она назвала Тымчука своим ответственным лицом). [318]

До 1974 г. в «Хронике» было всего несколько кратких сообщений из Одессы, все - относительно самиздата: в 1967 г. был арестован студент-заочник Давид Найдис - автор необнаруженной на обыске работы о вероятности возрождения сталинизма в СССР (но судили его за листовки по еврейскому вопросу); [319] в 1969 г. Елену Крупко выгнали с работы из Одесского университета, где она проработала 18 лет, - за то, что давала читать самиздат (Синявского, Даниэля, Солженицына); [320] в серии еврейских судов 1970-1971 гг. был суд в Одессе над библиотекаршей Рейзой Палатник (см. главу «Еврейское движение за выезд в Израиль», стр. 117-118, 132). Ее осудили на 3 года за то, что на обыске у нее нашли одно еврейское обращение в самиздат: перепечатки стихов Ахматовой, Мандельштама, Галича, Окуджавы, открытые письма Чуковской. Чуковская, Сахаров, Чалидзе выступили в защиту Р. Палатник. В 1974 г. на обыске у Тымчука было обнаружено Московское обращение - в защиту Солженицына. Тут же, при обыскивающих, Тымчук поставил под ним и свою подпись. [321] С этого времени появляются в «Хронике» упоминания о других одесситах - друзьях и единомышленниках Тымчука. Учительница Анна Голумбиевская была исключена из партии и уволена с работы за благожелательное упоминание о Солженицыне на уроке литературы. [322]

Летом 1974 г. у доцента Одесского университета Алексеева-Попова изъяли фотокопию «Архипелага ГУЛаг». Он сказал, что получил книгу от своего коллеги Глеба Павловского, а тот указал на молодого электротехника Вячеслава Игрунова, известного КГБ интересом к самиздату с 1968 г. На обыске в его доме обнаружили самиздат - так началось «дело Игрунова». [323] Очень скоро был задержан приехавший к нему из Калинина его друг физик Олег Курс. Он привез полный портфель с фотокопиями тамиздатских книг (тот же «Архипелаг…», «Все течет…» Гроссмана, двухтомник Мандельштама и фотопленку книги Авторханова «Технология власти»). По показаниям Павловского были допрошены несколько общих знакомых его и Игрунова - но никто ничего не сказал о самиздате. На политсеминарах в одесских учреждениях докладчики объяснили, что после ареста Палатник и Строкатой руководителем одесской «группы» стал Игрунов.

1 марта 1975 г. он был арестован после того, как в Крыму на уединенном метеорологическом пункте у Валерия Резака изъяли фотопленки с произведениями Авторханова, Солженицына и др., а также фотооборудование. Резак показал, что пленки давал ему Игрунов, который привозил их из Москвы. Резак признался, что он уже несколько лет регулярно делал для Игрунова (ради заработка) фотокопии с пленок тамиздатских книг. Игрунов отказался каким-либо образом участвовать в следствии, заявив, что не считает свою деятельность ни антисоветской, ни незаконной. [324] Он был признан невменяемым и до конца 1976 г. пробыл в психбольнице.

По делу Игрунова было допрошено около 30 человек разной степени причастности - в Одессе, Калинине, Москве, Ленинграде и других городах. Из допросов выяснилось, что следователи ищут «библиотеку самиздата», находящуюся, вроде бы, в Одессе, и особенно интересуются московскими связями Игрунова. Для обнаружения «библиотеки» и ее московских «поставщиков» в квартире у Тымчука было установлено подслушивающее устройство. Тымчук обнаружил его, отключил и спрятал у себя в комнате. К нему немедленно пришли с обыском кагебисты и изъяли свое имущество. [325] Тымчуку же устроили провокацию с помощью милиции. Милиционер задержал его на улице, посадил в милицейскую машину, где уже сидели несколько человек, в том числе две женщины. По прибытии в милицию женщины дали показания, что он оскорблял их, дрался и т.д., а остальные пассажиры милицейского автобуса оказались «свидетелями происшествия» - они подтвердили показания женщин. Тымчук был арестован на 15 суток «за хулиганство». [326]

Пытались получить сведения о «библиотеке» у знакомого Игрунова Алексея Тихомолова. Его схватили на улице, привезли в номер гостиницы, где два сотрудника КГБ расспрашивали его об Игрунове, Тымчуке и других его знакомых, и предложили стать осведомителем. Тихомолов согласился сообщать лишь о деятельности «сионистов», после чего состоялся совместный обед. Однако на следующий день Тихомолов рассказал о случившемся своим друзьям - сделка не состоялась. [327]

Активность одесских правозащитников не прекратилась с арестов Игрунова и сопутствовавшими этому преследованиями остальных. 5 декабря 1976 г. в Одессе впервые состоялась правозащитная демонстрация. В ней участвовали 13 человек - они собрались в то же время, что и их единомышленники в Москве и в Ленинграде - в 6 часов - и тоже у памятника Пушкину. Они тоже стояли молча с непокрытыми головами. Как и в Ленинграде, неподготовленные милиционеры не поняли, что это акция, которую следует пресекать, и все прошло мирно. [328]

Не оборвались и связи с Москвой. Наоборот, они укрепились. После арестов в МХГ в феврале 1977 г. одесситы вместе с харьковчанами написали письмо в защиту арестованных (10 подписей). [329] Это указывает на знакомство между одесскими и харьковскими правозащитниками.

И самиздат в Одессе не прервался. Об этом свидетельствует дело Виктора Гончарова, арестованного летом 1976 г. [330] и дело Василия Барладяну, арестованного в марте 1977 г. [331] Гончаров распространял московский самиздат, Барладяну - московский и киевский (документы Украинской Хельсинкской группы). Их друзей продолжали преследовать - за письма в их защиту и по-прежнему за распространение литературы - правозащитной, публицистической и религиозной, а также за стремление расширить свои познания на неофициальных семинарах - религиозных, искусствоведческих и др. [332] В мае 1978 г. на обыске у Игрунова конфисковали материалы к литературно-публицистическому альманаху, который намеревались выпустить он и его друзья. [333] В 1980 г. была арестована библиотекарша Анна Михайленко - тоже за распространение самиздата и участие в семинарах по украинской культуре. [334] В 1982 г. арестовали физика Петра Бутова. Этому аресту предшествовали обыски, начиная с лета 1981 г. - у самого Бутова и его знакомых. Изъяли «Хроники текущих событий», «Хроники Литовской католической церкви», фотокопии многих произведений самиздата и тамиздата. На допросах выяснилось, что следователи хорошо знают содержание разговоров в комнате, где работал Бутов. Видимо, там был установлен подслушивающий аппарат. После ареста Бутова жене его объяснили, что причина ареста - отказ выдать «библиотеку и архив - пленки с антисоветской литературой», и назвать человека, делавшего фотокопии. Бутов был осужден на 5 лет лагеря строгого режима и 2 года ссылки. [335] Библиотека, видимо, продолжает действовать.

Куйбышев

В Куйбышеве в 1973 г. в поле зрения КГБ попала компания «негативной молодежи» (из характеристики Куйбышевского УКГБ). [336] Вряд ли там широко циркулировал самиздат. Похоже, основным источником идей и информации были зарубежные радиостанции. Интересные передачи записывали на магнитофон, затем переписывали их от руки и, собравшись вместе, читали вслух, обсуждали. Во всяком случае, в обвинительном заключении по делу Владислава Бебко, арестованного в 1978 г., фигурировали только магнитофонные ленты радиопередач и их рукописные записи, а также его устные высказывания вне компании (что в СССР нет свободы слова и т.п.). [337]

Владислав Бебко - из рабочей семьи и сам рабочий. К моменту ареста ему было 25 лет. Его товарищи - тоже молодые рабочие или студенты технических институтов. В 1976 г. они решили впервые «выйти на улицу», на первый раз - «без политики». 1 апреля человек 30-40 двинулись от Самарской площади, скандируя шутливые лозунги. Через полчаса путь им преградила милиция. 12 человек были задержаны и троим дали «за нарушение порядка» по 10-15 суток.

1 апреля следующего года Бебко и его друзья В. Соломко и А. Сарбаев (тоже рабочие) вышли на демонстрацию с плакатом о свободе печати. В тот раз обошлось без арестов - у них отняли плакат, а самих отпустили.

В 1977 г. Бебко поступил в политехнический институт. Зимой 1978 г. его и Сарбаева предупредили, чтобы они прекратили «антисоветские разговоры, распространение антисоветских материалов и Хартии-77 и деятельность по созданию антисоветской группы». [338] В годовщину Октябрьской революции в 1978 г. Бебко сорвал праздничный плакат в честь Октября и был арестован за хулиганство и за «клевету» (приговор - 3 года лагеря). Суд был по-настоящему открытым - пустили друзей Бебко. Он обещал впредь не высказывать запретные мысли вслух. После оглашения приговора со всех сторон зала к Бебко полетели цветы - их незаметно пронесли его друзья. [339]

В конце 1979 г. был арестован товарищ Бебко Виктор Давыдов, а в июне 1980 г. - Анатолий Сарбаев. [340] Оба они обвинялись в авторстве самиздатских работ (это - уже следующий этап внутреннего развития деятельности куйбышевской группы). Название статей Сарбаева - «Советское общество по конституции 1977 г.», «Конституция общества за железным занавесом» и др. Кроме того, ему вменяли в вину участие в подготовке в Куйбышеве Средневолжской группы в защиту прав человека (у Сарбаева нашли информационный листок этой так и не увидевшей свет группы).

Давыдов (он - юрист по образованию) был обвинен в авторстве и размножении самиздатских работ «Феномен тоталитаризма» и «Второго пришествия не будет» (о возможности возрождения сталинизма в СССР). Давыдова упрятали в психбольницу до 1983 г. [341]

Кроме кружка Бебко и Давыдова, есть и другие кружки в Куйбышеве, где ведется обмен мнениями на запретные темы. По крайней мере один из таких кружков - марксистский (видимо, на манер горьковского и саратовского кружков 70-х годов), промелькнуло сообщение об аресте двух «марксистов» в Куйбышеве. Продолжается и самиздатская работа. Летом 1982 г. был арестован инженер-математик Трахтенберг по обвинению в размножении самиздата. В конце 1982 - начале 1983 гг. был арестован инженер-нефтяник Разгладник - он собирал высказывания сторонников польского профсоюза «Солидарность». Аресты эти были единичными, не повлекли за собой других - значит, «корни» сохранились. [342]

Другие города

Известно о создании группы по защите прав человека из 9 участников в г. Советске Калининградской области в начале 1978 г., но о деятельности этой группы никаких сообщений не было - видимо, все ограничилось фактом ее создания. В августе 1978 г. там был арестован местный фотограф и художник-оформитель парка культуры Ромэн Костерин - его (в недоброжелательном контексте) называли основателем этой группы. [343]

В Саратове такая же попытка, и тоже безуспешная, была совершена в конце 1979 г. - физик Александр Комаров пытался создать там филиал Хельсинкской группы, но был насильственно госпитализирован в психбольницу. [344]

В Пятигорске, Железноводске и Кисловодске перед 10 декабря 1978 г. были расклеены листовки:

«Если вы осознали свое и общее бесправие в СССР, приходите в цветник г. Пятигорска, рядом с магазином»Кристалл" к 18 часам 10 декабря1978 г. на встречу «митинг молчания». В этой встрече нет ничего незаконного. 10 декабря 1948 г. Советским Союзом была подписана Всеобщая Декларация прав человека".

9 февраля сотрудники КГБ явились к тому, кто расклеивал эти листовки, - к Олегу Соловьеву. Олег Соловьев - житель Пятигорска, химик, окончил Томский университет, но работал кочегаром после того, как отбыл принудительное лечение в психбольнице с 1969 по 1972 гг. - тоже за листовки. Демонстрация не состоялась. [345]

В Киеве на главной его улице Крещатике 30 декабря 1978 г. провел одиночную демонстрацию с плакатом «Свободу узникам совести!» кинооператор Виктор Монбланов. Он был осужден за «хулиганство» на 4 года лагеря. Сразу после освобождения, в феврале 1982 г., Монбланов снова провел одиночную демонстрацию, на этот раз требуя освобождения руководителя Московской Хельсинкской группы Юрия Орлова, и был осужден на 5 лет лагеря строгого режима - тоже по обвинению в «хулиганстве». [346]

Во второй половине 70-х годов шире стало участие жителей русской провинции в самиздате в качестве авторов. Кроме уже упоминавшихся Давыдова и Сарбаева, известна очень ценная работа геофизика Иосифа Дядькина (из Калинина) «Статисты» - об убыли населения в СССР в связи с экспериментом социалистического строительства (коллективизация, террор на идеологической основе и т.д.). [347]

В Пятигорске в сентябре 1975 г. состоялся суд над 50-летним инженером Михаилом Зверевым - он написал около 20 статей с критикой советского строя и распространял их, рассылая по почте или опуская в почтовые ящики. Зверев был объявлен невменяемым. Такова же была участь Попова из г. Октябрьского в Башкирии - его поместили в психбольницу за стихи, признанные «антисоветскими». [348] Физик Вазиф Мейланов (Махачкала) передал в самиздат работу «Заметки на полях советских газет». [349] Житель Сочи инженер Михаил Жихарев в 1974 г. был помещен в психбольницу за авторство «антисоветского» романа «Большая афера», и в 1983 г. он еще находился на «излечении». За попытку передать этот роман иностранному туристу был в октябре 1982 г. арестован знакомый Жихарева Александр Ткалич-Петров - переводчик с испанского и английского, работавший сторожем в одном из сочинских санаториев. [350]

В Тольятти изъяли самиздат и собственный литературный архив, в том числе роман «Диссиденты», у художника-самоучки Михаила Зотова. За записки о событиях в Новочеркасске, за прослушивание и обсуждение зарубежных радиопередач в Гомеле судили рабочего Евгения Бузинникова; за коллективное прослушивание этих передач и распространение их записи в Таганроге был суд над рабочим Эдуардом Кулешовым. [351] В Бобруйске Михаил Кукобака, бывший политзаключенный, был приговорен в июле 1979 г. к трем годам лагеря - ему инкриминировали передачу на Запад его статей «Международная разрядка и права человека - неделимы» и «Украденная родина», а также записи на магнитофон передач зарубежных радиостанций и ознакомление с этими записями друзей. [352] Видимо, в эти годы увеличилась численность слушателей зарубежных радиопередач и их воздействие на умы, особенно в провинции. Шире распространился в провинции и самиздат. Выпуски «Хроники» за вторую половину 70-х годов пестрят сообщениями об изъятиях самиздата, об увольнениях и других преследованиях за его чтение и обсуждение, об арестах и осуждениях за его авторство и распространение.