III БАЛ С МЕТАМОРФОЗАМИ

Императрица Елизавета задумала дать бал с метаморфозами, где все было бы наоборот, даже костюмы приглашенных обоего пола. Это празднество ошеломило даже молодежь, постоянно готовую на всякие проказы, а многих мужчин оно повергло в отвратительнейшее настроение.

Екатерина, державшаяся все время в стороне от всяких празднеств и торжеств, пока длилось отсутствие Салтыкова, узнала, что он в это самое утро вернулся из Швеции. Она тут же решила пойти на бал императрицы, переодевшись греческим пастушком.

Невозможно представить себе что-либо более комичное, нежели этот бал. Представьте себе канцлера Бестужева, державшегося всегда с большим достоинством, одетого теперь пастушкой, – парик обрамлял его желтый лоб, а над ушами трепетали локончики пробочниками, которые носили имя «поверенный всех тайн». Это переодевание выдавало все слабости и смешные стороны каждого приглашенного. Екатерина хотела понравиться всем и поэтому терпеливо выслушивала всех: и придворных щеголих, одетых шаловливыми мальчиками, и старых генералов, превратившихся в порхающих танцовщиц.

Влюбленная, которую разлучили с предметом ее любви, па самом шумном маскараде чувствует себя одинокой, заблудившейся в пустыне.

Екатерина хотела, сохраняя инкогнито, разгадать непостоянство этих вечно колеблющихся душ и то, что скрывалось за низко склоняющимся челом. В этом бешеном вихре, где порок был разукрашен, насурмлен и нарумянен, славяне, такие цивилизованные еще вчера, танцевали с грацией, сквозь которую проскальзывали дикость и грубость, наводившие страх на внимательного наблюдателя. Как легко властвовать над ними! Для этого нужно лишь немного любви и твердой воли, которая возобновлялась бы каждое утро. Во многом она в будущем решила копировать свою тетку, но во все эти удовольствия вместо очаровательной фантастики надо будет внести систему – строго размеренную добрую немецкую систему, где каждый мужчина, будь он даже любовником, должен выполнять заданную ему задачу.

Вот о чем думала Екатерина, когда течением толпы ее вдруг вынесло вбок, и она очутилась рядом с императрицей. Монархиня любила ее только порывами и начинала завидовать ее молодости. Все же она улыбнулась ей со снисходительной непринужденностью, свойственной женщине, облеченной властью и вполне осознающей ее.

Императрица, одетая в мужской костюм табачного цвета, шитый мозаикой из изумрудов и сапфиров, триумфовала. Она была великолепно сложена, и костюм обрисовывал, ее на редкость красивые ноги. Она обладала замечательно красивым подъемом ноги и неподражаемо танцевала менуэт.

Какое счастье, что вы не мужчина, а то вы вскружили бы всем нам голову! – воскликнула Екатерина. – Будь я мужчиной, я отдала бы предпочтение вам, – отвечает Елизавета, целуя племянницу в щеку.

Потом императрица протянула руку для поцелуя стройному драгуну, затянутому в зеленую форму, который возбуждал всеобщее любопытство. Этот маскарадный костюм был на недавно приехавшей молодой француженке, которую впервые видели при Дворе и которая называла себя Лэа де Бомон.

Оркестр, которым управлял Локателли, прелюдировал пасторалью.

Елизавета увлекла незнакомку за собою, напевая что-то. Подобная поспешность, нарушавшая этикет, заставила нахмуриться английского посланника сэра Чарльза Хэнбюри Вилльямса, который недоверчиво смотрел на то, как француженка ловким маневром сумела втереться в доверие императрицы. Не без горечи он пожаловался своему поверенному молодому графу Понятовскому, которого привез с собою из Польши, надеясь воспользоваться им для своих целей, хотя сам еще не знал, как. Но Понятовский украдкой поглядывал на Екатерину, которая изнемогала от жары и сбросила свою маску.

Лэа прибыла из Версаля, облеченная тайной миссией, о которой никто и не подозревал. Она прошептала императрице на ухо: – Ваше величество, не выдавайте меня, я послан, чтобы возобновить с вашим величеством отношения, которые были прерваны. При помощи этого переодевания мне удалось пробраться к вам.

Значит, вы не женщина?

– Это не имеет значения. Я послан королем и привез вам его собственноручное письмо, о котором не подозревают его канцлеры.

Елизавета сделала ему знак замолчать. К ним подходил Вильямс, чтобы уловить, о чем они говорят. Она остановила его жестом и произнесла, обращаясь к Лэа: – На время вашего пребывания в Петербурге я назначаю вас моей лектрисой. Это звание дает вам право в любое время входить ко мне в комнату. С сегодняшнего же вечера моя статс-дама Мария Шувалова откроет вам двери моих апартаментов.

Когда императрица покинула бал, на бледном северном небе уже занималась заря. Колокольни, залитые первыми розовыми лучами, отчетливо выделялись в утренней свежести.

Усталость наводила на мысли о смерти, и Елизавета подумала, что скоро и ей придется лежать рядом с отцом – Петром Великим. С печалью стала она разглядывать свое лицо. Зеркало не льстило. При утреннем безжалостном освещении ярче видны были все недочеты. Пудра осыпалась и не скрывала седеющих волос. Венгерские вина придали ее румяным когда-то щекам слегка медно-красный оттенок, а сами щеки и вся кожа стали уже дряблыми.

Она была суеверна и боялась оставаться ночью одна, опасаясь переворотов, которых насмотрелась достаточно в своей жизни. При ней было с полдюжины приближенных, которые должны были щекотать ей пятки перед сном. Они поспешно скрылись из комнаты, когда туда вошла Лэа, одетая в кисею и обутая в шелковые туфельки.

Комната была освещена свечами, горевшими перед образом св. Елизаветы.

Это моя покровительница, – сказала императрица, крестясь. – Она хранит меня с самого дня моего рождения, Это она послала тебя ко мне.

Лэа смутилась, не зная, к какому святому ей вознести свои молитвы, и это смущение придало ей новое очарование. Глаза монархини заблестели: ее прельстил этот драгун, который так виртуозно менял вместе с одеждой свой пол, не теряя при этом своего очарования. Подняв свои юбки, красивый посол жестом окрыленного Меркурия ловко отвязал от туфли письмо короля.

Императрице понравилась эта хитромудрая выдумка. В этот век двусмысленностей интрига сорвала с любви повязку и безгранично радовалась ждущим ее сюрпризам, насмехаясь над нею.

Елизавета ласкала прекрасную посетительницу, стираясь при помощи рассеянного прикосновения разгадать загадку этой Лэа де Бомон… Но шевалье д'Эон, этот двуполый дипломат, не был расположен подчиниться ее прихоти. Императрица имела перед собой не невинную молодую девушку; опустив ресницы, пытался он удержать царственную руку, но она упрямо продолжала свое. Неужели он был каменный? Грэкур, друг д'Эона, говорил всегда: – Ледяная сосулька! Ты верно сделан из снега, ибо бесчувственно проходишь мимо самого пылкого пламени. Кто ты?

Ангел или женщина? Ясно лишь одно – что ты отнюдь не мужчина!

Он отступил. Но Елизавета догнала его, ласковым жестом потрепала его подбородок, покрытый, как персик, мягким пушком. Потом она налила и предложила ему кипрского вина, выпив сама залпом большой бокал. д'Эону показалось, что перед ним – жадная вакханка с синими устами и похотливо пылающими щеками. Не выдержав, он подобрал свои юбки и дал тягу, сбежав от царственной развалины.

Осмелиться обмануть императрицу, обмануть ожидания женщины! В то время, когда она готова сдаться, покинуть ее – это значило вызвать ее жесточайшее неудовольствие.

Несмотря на свой цинизм, шевалье трусил, боялся потайных подвалов у самой Невы, где вода подымается бесшумно и незаметно; он с ужасом думал об отдаленной Сибири, выколотых глазах и отрезанных носах. В это милостивое царствование была отменена смертная казнь, что не мешало, однако, сослать красавицу Наталью Лопухину в Сибирь, высечь и предварительно проткнуть ей язык раскаленным железом! Елизавета была ревнива и не шутила подобными вещами.

Но в этот день не она одна была покинута. Ее племянница все еще ждала неверного Салтыкова. Как мучительно тянутся часы! Каждый шум заставлял Екатерину вздрагивать. Сколько разнородных чувств вызывает стук каждой двери, сколько разочарований! Каждый звон бубенцов, раздающийся на морозном воздухе, возрождал ее надежды, но санки упорно скользили мимо.

Отчаявшись от этого бесплодного ожидания, готовая заплакать, великая княгиня, все еще сохранившая прическу греческого пастушка, сидя посреди всех этих коробок с просыпанной пудрой, флаконов с духами и притираньями, пыталась уяснить себе характер Любимого человека. Каким он казался ей теперь ветреным! Полюбила бы она его, если бы он сам не говорил ей о своей любви? При каждом треске, при каждом шорохе она, все еще не желая верить в то, что она стала ему безразличной, готова была все простить ему, бросившись к нему в объятия. Ночь медленно проходила. Сердце ее трепетало от страсти, и понемногу другое лицо заслонило облик Сергея. Это было лицо сумрачного поляка, виденного ею на балу, который с таким волнением прислушивался к ее словам. Сэр Чарльз Вильямс с чрезвычайным жаром расхваливал этого романтичного пришельца.

На следующее утро ей сообщили, что Салтыкова увлекли друзья в одну из масонских лож, и что поэтому он забыл ее. Она была слишком горда, чтоб показать открыто, что его отсутствие причинило ей боль и засела поэтому за словарь Бэйля. Несмотря на всю привлекательность философии, слезы скатывались на страницы, трактующие о сухих вопросах. В своих секретных1 мемуарах Екатерина пишет:

Душевная гордость заставляла казаться невыносимой мысль, что я несчастна. Если испытываешь горе – старайся подняться выше всего этого. Постарайся добиться того, чтобы счастье не зависело ни от каких событий. 1 Эти мемуары были предоставлены мне графом Станиславом де Кастелланэ, во владении которого находится этот манускрипт, принадлежащий ранее графу Талейрану. Оттуда я почерпнула большую часть документальных сведений этого скромного труда.

Хотя императрица Екатерина и разделяла с Марком Аврелием славу владычествовать над людьми, но ей не удалось понять морали Эпиктета. Несчастная женщина вообразила, что для того, чтоб быть счастливой, достаточно переменить любовника.

Автор.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх