II. ДЕВСТВЕННОСТЬ ПОД НАДЗОРОМ

– Ради Бога, прекратите ваши шутки, мне необходимо поговорить с великой Княгиней, – воскликнула Чоглокова, гувернантка со странными причудами, которую императрица приставила к своей племяннице. Партия в фараон только что кончилась, и Екатерине с трудом удавалось скрыть под легкой гримаской безудержный смех, который овладевал ею при виде шуток и штук, выкидываемых Львом Нарышкиным. Этот сиятельный вольнодумец обладал талантом прекрасно имитировать Чоглокову, высмеивая ее странности и манеру говорить. Он постоянно передразнивал ее. – Подобная манера выражаться не была бы угодна ее величеству. Императрица не потерпела бы подобного неуместного поступка. – 0н только что произнес эти слова, когда гувернантка, как, вихрь, влетела в комнату.

Екатерина нашла, что ее надзирательница еще более смешна, чем обычно, и отвернулась, чтобы не встречаться со взором лукавых глаз насмешника Нарышкина- Чоглокова, постоянно находившаяся в какой-либо из стадий беременности, была выбрана её. величеством для того, чтобы служить достойным примером своей высокопоставленной питомице. Но напрасно она прогуливала свой величественных размеров живот перед самым носом великой княгини, пример не был заразительным. Обманутая в своих надеждах, она решила, кроме того, прибегнуть и к красноречию. – Вы знаете, каких усилий и мук стоило бы мне обмануть своего супруга. И все же, если нашей стране понадобилась бы моя добродетель, то я отбросила бы всякую щепетильность и с радостью принесла бы эту жертву. – И она замолчала, словно из робости. Екатерина, улыбаясь, предложила ей место.

Удобно устроившись на бержерке, беременная дама продолжала свой урок.

– Я буду говорить с вами без всяких ухищрений. Необходимо, чтобы вы поняли меня. Россия ждет от вас наследника. Он необходим империи, весь народ просит этого в своих молитвах.

Смущенная Екатерина не прерывала гувернантку. Она и сама прекрасно чувствовала ту опасность, которой она подвергала династию, заставляя пустовать царскую колыбель. Те самые русские, которые приняли ее с криками радости – уже начинали понемногу отвертываться от нее. Когда она проходила, то до ушей ее доносился шепот: – Наследница без наследника! Бесплодная немка. – Нетерпеливый народ ждал этого ребенка, как подарок, на который имел полное право. Возможно, что к их ропоту неудовольствия прислушиваются и другие. Она рисковала тем, что ее прогонят с позором. Но, увы, что же делать, если великий князь не проявлял по отношению к ней никакого чувства, не говоря уже о мужественности? Чоглокова нагнулась к самому ее уху. – Простите мою откровенность, но, верно, среди окружающих вас найдется кто-либо, кого вы предпочитаете всем остальным? Выбирайте между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Мне кажется, что именно последний больше пользуется вашей благосклонностью. – О нет! Нет! – В таком случае выберите первого, – заключила Чоглокова, запыхавшись вся.

Екатерина была удивлена выше меры. Ее честность возмущалась. Даже если она и кокетничала, и была иногда слегка фамильярной, но никогда еще не дарила своих ласк кому бы то ни было. Она даже заподозрила, что тетка поставила ей ловушку. Какое ей дело до нравственности этой монархини, чьи ужины кончаются простым кутежом! Странный пример для молодой женщины, которая, встретив случайно на своем пути фаворита императрицы, должна ласково и почтительно улыбаться ему. Но неужели тирания готова простереться и на ее тайные инстинкты? Неужели она не вольна распоряжаться своим телом по своему усмотрению? И раз муж пренебрегает ею, то неужели не имеет она права остаться и впредь целомудренной по собственному желанию? Во, имя морали ее принуждают взять любовника! Наказание это, правда, может стать весьма сладостным. С того дня, когда Салтыков признался ей в любви, его красивое лицо всюду преследовало ее, вызывая какое-то томление, лишая всякой энергии и силы. Противиться ли ей, или уступить?

Едва успела гувернантка уйти, как дверь снова распахнулась перед канцлером Бестужевым – старой лисой, с острым носом и ртом скупца. Хитрый царедворец приблизился с величайшим почтением и сообщил ей проект относительно порядка престолонаследия, в том случае, если великий князь умрет бездетным. Проект этот не был еще выработан окончательно, но его уже обсуждали всесторонне.

Вы забываете, – высокомерно прервала его Екатерина, – что даже если у меня не будет детей, то ближе всего к трону стою я. Как смеете вы вообще говорить об этих вещах. Я буду жаловаться!

Кому? Тем, кто прислал меня? Я здесь, чтобы получить от вашего императорского высочества распоряжения. Благоволите разрешить привести к вам графа Салтыкова. – Сколько этак на добродетель, уже готовую пошатнуться!

Раздраженная всеми этими промедлениями, императрица вызвала к себе гувернантку и сделала ей жесточайший выговор. – Вы не умеете обращаться со всеми этими сопляками. В прежнее время не церемонились подобным образом; умная женщина никогда не умирает без наследника. – Слова эти были переданы Екатерине, которая в свою очередь решила передать их в этот же вечер Сергею Салтыкову. Во время этого свидания оба поклялись, как верные подданные, следовать буквально инструкции императрицы. Подчинившись ей, Екатерина страстно полюбила того, кто давно не отходил от нее ни на шаг, и чье пылкое признание она выслушала в лесу, полюбила его малиновые сочные губы, полюбила того, кого ей приказали полюбить.

Без всяких дальнейших угрызений совести отдалась она своему влечению. Но все же, несмотря на то, что сердце ее пело, что чувства ее проснулись с такой стремительностью, что часто поражали ее, заставая ее врасплох, – она слишком хорошо знала угрюмый характер своего мужа и капризность императрицы, которая чаще меняла свои мнения, нежели любовников, – чтобы не бояться будущего.

Что же, в конце концов, выйдет из всего этого? Любовь перевернула в ней все, заставила ее растеряться. Признает ли муж ее ребенка своим, зная, что существует обстоятельство, бывшее, по его мнению, бесповоротным, которое мешало ему стать отцом? Нужно было, во что бы то ни стало – при помощи мольб и ласк – успокоить его опасения и уговорить его подвергнуть себя операции опытного хирурга.

Никто не осмеливался затронуть столь щекотливую тему, боясь вызвать этим его немилость. Узнав, что только Салтыков имеет достаточное влияние на великого князя, императрица повелела ему настоять на необходимости операции.

Однако Петр до дрожи боялся ножа хирурга. Его ограниченное воображение плохо представляло себе все ждущие его утехи, которые Салтыков расписывал ему с видом знатока. История не сохранила нам сведений относительно того, какого рода была эта ненормальность у Петра. Во всяком случае, операция были решена в одно мгновение ока. Под звон бокалов она совершилась, наконец, послужив интермедией импровизированного ужина.

В тот вечер Петр был менее пьян и более общителен, чем обыкновенно. Воспользовавшись этими благоприятными условиями, доктор Бургов, лейб-медик, инсценировал торжественное шествие, появившись в дверях в сопровождении целого роя музыкантов.

Он проскользнул под стол и одним ловким взмахом ножа разрезал великому князю путы, которые служили ему преградой к удовольствиям. Немедленно раздались крики и рукоплескания присутствующих, а Салтыков, выпив вино, бросил бокал на землю и стал топтать осколки. На следующий день он получил от милостивой монархини очень большой величины бриллиант.

Напрасно старалась Екатерина сдерживать свои чувства. Она выдавала себя каждым движением, каждым взглядом. Слухи о происшедшем скоро распространились по дворцу и даже начали ходить по городу. Шли усердные пересуды. Завистники Салтыкова, ревнуя его к неожиданному успеху, донесли Петру, что любовники лишь посмеялись над ним; что вся операция была лишь комедией, чтобы скрыть его позор. В ум этого непостоянного человека вселили первое сомнение.

Петр был груб, но не до такой степени глуп. Как только им овладело сомнение, он немедленно решил, чтобы прекратить лишние толки, дать блестящее доказательство благоразумия Екатерины.

Матримониальная экспертиза процветала тогда в России. Для этой цели в свадебную корзину новобрачной клали специальную шкатулку.

Каждая женщина в минуту опасности находит выход при помощи какой-либо уловки, а Екатерина обладала изобретательным умом. Таким образом, на следующее утро после того, как Екатерина по-настоящему вышла замуж, Петр с гордостью мог послать императрице шкатулку, запечатанную императорскими гербами, в которой находились доказательства верности его супруги. Через несколько дней Екатерина заметила первые признаки беременности.


**

В ту эпоху рожениц оставляли без всякого ухода даже во дворцах. Великая княгиня лежала совершенно одна в маленькой комнатке, по которой свободно гуляли сентябрьские сквозняки.

Находясь в лихорадочном состоянии, она просила пить. Но на ее зов не отзывался никто. Ей попеременно было то жарко, то ее охватывал озноб, а рубашка на ней вся взмокла. Она плакала.

И все же – несмотря на все эти условия – Павел Петрович, наследник и великий князь, родился благополучно.

Ребенка унесли. С кем у него было сходство? Виски ее стучали, и она прижала усталую руку к горящему лбу. Снова увидела она себя маленькой девочкой в Штеттине в померанском городе. Дом ее родителей стоял рядом с готической церковью, колокола которой звали верных христиан на молитву. Стояло Рождество, Софи, окруженная своими маленькими друзьями, пела вместе с ними рождественскую кантату о елочке, все они прыгали вокруг смолистого дерева, убранного розовыми, белыми и голубыми свечечками.

Князь Цербсткий не был богат, но хотел обрадовать детей и вернулся домой между двух походов, нагруженный лакомствами. В хитроумной обложке одной из шоколадных конфет Софи нашла хромающие стишки, предсказывающие ей власть не над одним сердцем, но над многими сердцами и огромной страной в придачу.

– Папа, папа! Маленькая Софи станет королевой. – Князь ласково провел загрубевшей рукою по волосам дочери. – Какая ты милая в этом зеленом казакине и полосатой юбочке. Как славно это кружевцо оттеняет твою рожицу! – Софи увлекла остальных ребятишек в кухню, сиявшую чистотою, где жарился рождественский гусь. Маленькие лакомки хором запели детскую песенку о лисе и гусе.

Городок Штеттин, в котором она провела свое детство, спал мирно под снежным покровом.

Насторожились лишь острые крыши, напоминавшие митру епископа, но ледяные сосульки сковали водосточные трубы, овладев ими, свисая повсюду ледяной бахромою. Дети гуляли вокруг старой липы. Софи в шутку забрасывала снежками своего учителя господина Вагнера. Двадцать раз в день француженка-гувернантка делала ей замечание, называя ее уменьшительным именем, принятым в семье: «Фихень, уберите подбородок! Фихень, он такой острый, что вы можете им задеть кого-нибудь, проходя мимо. И кроме того, дурочка, из вас никогда не выйдет ничего путного».

Снова услышала она голос отца, который накануне ее отъезда в Россию, сказал ей целую напутственную речь, в которой так и мелькали слова «шалости», «фамильярность», «государственные дела», снова увидела она Берлин, короля Фридриха, такого курьезного со своими глазами, сверлящими собеседника, как буравчики, со своей тростью, в треуголке. Увидела снова дорогу, весь путь, когда она сидела рядом с неумолчно болтавшей матерью, которая уже строила проекты, заранее задумывала интриги, которые она поведет при Дворе, мечтая, что свадьба ее дочери с великим князем уже состоялась.

Боль заставила Екатерину застонать. При мысли о своем ребенке она смягчилась, невольно дотронулась до отяжелевшей груди и со вздохом повернулась лицом к иконе. Богоматерь улыбалась ей сквозь мелькающее пламя лампады и как бы указывала ей на младенца на ее коленях.

Екатерина почувствовала, что величие России основано на глубокой вере. Этот набожный народ производил на нее глубокое впечатление, она постарается привлечь его на свою сторону.

Разве для этого она усилием воли не научилась уже этому певучему языку? И снова перед мысленным взором юной княгини тянутся давно прошедшие картины ее прибытия в Россию.

Лихорадка заставляла эти сцены выступать с особенной яркостью, которая граничила с кошмаром. … А вот и Рига, первое почтительное целование ее руки… блестящие мундиры. Вперед, в Петербург! Снова длинный путь в ярких красных санях, украшенных кованым серебром и обитых внутри куньим мехом, прикосновение к которому так приятно и вызывает такие радужные мечты! Быстро мчатся сани, глотая почтовые станции… Но вот и Петербург. В сани впрягают шестнадцать лошадей, мчащихся, как вихрь. Хлопья снега ослепляют, но не касаются кожи, так как на лицах путешественниц маски. А потом переезд в Москву. Вот и Василий Блаженный – церковь со сверкающими куполами в виде ананасов, покрытых золотой чешуей, над которыми высятся византийские восьмиконечные кресты, перед которыми она должна преклоняться отныне. Но вот в мозгу больной все перемешалось – и купола в виде луковок ананасов, фисташек и зубчатые стены, обгоняющие одна другую, и Красное крыльцо, подымающееся прямо к небу; иконы шевелились под сводами, освещенные трепещущими огнями сотен свечей. У Екатерины открылся бред.

Она смеялась мягким грудным смехом, и ей чудилось, что она снова слышит звон колоколов венчания, Иван Грозный, Борис Годунов и Петр Великий окружали ее, предлагая ей скипетры и державы и бриллиантовые короны и кокошники, усыпанные жемчугами. Она позабыла про свое бедное детство в Германии. Она будет императрицей – она станет русской. В ней родилась совершенно другая женщина. Она сознала, что в ней проснулся новый освобожденный дух. Она вполне сознательно почувствовала его, как чувствовала год тому назад зимнюю ночь, ее губы впервые раскрылись для поцелуя и стона от вновь изведанного блаженства.


***

Через сорок дней после родов ей впервые принесли показать ее сына. Императрица была без ума от него. Мать едва смела дотронуться до младенца, закутанного в фланель и укрытого в колыбели одеяльцем из черно-бурых лисиц. Впервые ей удалось посмотреть на своего ребенка.

У него был выпуклый лоб и брови дугою – точь в точь, как у Сергея Салтыкова! Позже он унаследовал маниакальное увлечение солдатчиной. Знала ли Екатерина сама, кто был его отцом? Вопрос этот и поныне покрыт тайной. Она остерегалась полюбить этого ребенка; в ней зародились другие интересы – к тому же она вообще не обладала женским материнским сердцем. И все же она страдала, что не ей пришлось прислушиваться к его первым крикам; она не осмеливалась ласкать его, боясь вызвать неудовольствие ее величества, Крестины наследника сопровождались торжественным фейерверком. Екатерина все еще была больна и заброшена и чувствовала себя весьма несчастной. В награду, что у нее родился сын, она получила от императрицы сто тысяч рублей и жалкий убор из драгоценных камней, не отличавшийся даже художественной оправой. Теперь, когда она стала матерью, Салтыков не смел больше приблизиться к ней. На этот счет были даны строжайшие указания. В апартамент великой княжны не смел входить никто без особого на то разрешения гувернантки ее высочества.

Екатерина не обладала повышенной чувствительностью, зато ее чувственность была необузданной. Сергей Салтыков был ее первым возлюбленным. Даже потом, когда бесконечный ряд ее фаворитов переплетался с рядом славных дел которыми отличалось ее царствование, она не забывала того, кто был ее первой юношеской любовью.

В двадцать три года Екатерина верила еще в верность и постоянство. Когда она произносила его имя, сердце ее трепетало от сдерживаемого чувства. Повторяя его про себя, она печально смотрела сквозь стекла окон на сад, занесенный снегом. Снег, на котором запечатлевается все так ясно, или который, наоборот, стирает все, скрывая под своим пуховым покрывалом. Что удерживало его? Разлука становилась невыносимой; пробудившийся темперамент не желал больше молчать. Скоро она узнала, что ее высочество выбрала Салтыкова послом, который должен был сообщить королю Швеции о рождении наследника.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх