Секретарь фюрера

В начале 1943 года произошел окончательный перелом в негласном соперничестве Бормана и Ламмерса: последний стал передавать документацию для фюрера через партийную канцелярию — отступил! Несмотря на постоянную тесную совместную работу с Гитлером, Ламмерс так и не стал в полной мере его доверенным лицом. Часто бывая на ночных чаепитиях, присутствуя при обсуждении важнейших проблем, формально (и долгое время практически) обладая правом первого советника в отношении назначений на правительственные должности, начальник рейхсканцелярии так и остался на приличной дистанции от фюрера. Вначале многие чиновники посмеивались над потугами Бормана, с безоглядной решимостью разъяренного быка пробивавшего себе дорогу через бюрократические частоколы. Но вскоре стало ясно: безапелляционность и необыкновенный дар бюрократа — умение несколькими фразами, полностью соответствовавшими сути распоряжений фюрера, подстроить под себя отдельные узлы большой бюрократической машины — приведут в конце концов к тому, что вся эта машина будет послушна его воле.

В феврале 1943 года, накануне отъезда в ставку под Винницей, Мартин торжествующе писал Герде: «Завтра утром ОН{52} вылетит в новый штаб [372] в сопровождении ближайших друзей... Обрати внимание: Ламмерс, Гиммлер, Риббентроп и прочие остаются в своих штаб-квартирах».

Одним из наиболее эффективных средств в борьбе рейхсляйтера НСДАП против конкурентов всех рангов и мастей оставалось методичное накопление компрометирующих материалов. Сам факт наличия в его руках огромных архивов такого рода заставлял трепетать любого соперника. Вот замечательный образчик методов, с помощью которых Борман пополнял досье на крупнейших деятелей третьего рейха. В конце апреля 1942-го из Оберзальцберга он отправил телеграмму гауляйтеру и губернатору Зальцбурга Адольфу Шилю. Рейхсляйтер НСДАП указывал, что, согласно поступившему сообщению, после сессии рейхстага гауляйтер отвез нескольких ее участников, в том числе Ламмерса, в Мюнхен на своей машине; компетентным органам стало известно, что беседа попутчиков затрагивала интересы партии... Естественно, перепуганный Шиль сразу написал подробный отчет о содержании разговора. Как гауляйтер округа, на территории которого находился Бергхоф, Шиль подчинялся непосредственно Борману. В рапорте он упоминал, что, кроме самого Шиля и Ламмерса, в беседе принимали участие шеф президентской канцелярии Отто Мейсснер и другие высокопоставленные чиновники. Попутчики обсуждали речь фюрера, посвященную вступлению в силу законов об увольнении большого числа юристов и о пересмотре судебных приговоров. Сам гауляйтер, занятый разговором с одним из присутствовавших, слышал лишь отрывки из беседы Ламмерса и Мейсснера. По мнению Шиля, Ламмерс был отнюдь не в восторге от нового закона. Конечно, эта информация оказалась не столь конкретной, чтобы можно было использовать ее в качестве доказательства вины. Будучи по образованию врачом, Шиль тем не менее имел определенный [373] навык в делах такого рода, поскольку давно сотрудничал с гестапо.

В апреле 1943 года Ламмерсу стало ясно, что ему остается лишь играть вторую скрипку как при Гитлере, так и в «комитете трех». Отпечатанный на листе специальной бумаги, в левом верхнем углу которого красовалось золотое тиснение «ФЮРЕР», приказ Гитлера гласил:

«Присвоить моему личному помощнику рейхсляйтеру М. Борману звание «Личный секретарь фюрера».

Адольф Гитлер Ставка фюрера 12 апреля 1943 г.».

Событие произошло как раз между двумя визитами иностранных гостей: до этого Борман проводил итальянского дуче, а прилетевшего через два дня румынского маршала Иона Антонеску он встречал уже в новой ипостаси.

Словарь Брокгауза толкует слово «секретарь» как производное от французского слова «секрет» и означающее «писарь, тайный писарь, звание государственного чиновника среднего ранга». Однако Гитлер, конечно, удостоил Бормана отнюдь не рядовым званием. Это назначение соответствовало посту королевского секретаря, в руках которого находились тайные дела и интриги монарха и рычаги управления всего государства, а также все сведения об амурных похождениях короля и его приближенных. Чиновник такого ранга обладал фактически неограниченной властью, всегда и везде действовал от имени властелина.

Буквально несколько дней спустя Борман отправил из Оберзальцберга личное письмо Гиммлеру, достаточно красноречиво показавшее новое положение вещей. Послание не содержало конкретных разъяснений, но всякий внимательный читатель нашел бы в [374] нем множество свидетельств недавно обретенного могущества. Например, письмо было отпечатано на бумаге без изображения свастики, но со штампом «Секретарь фюрера». Обычное прежде обращение «дорогой Генрих» сменилось на «дорогой товарищ Гиммлер», а фамильярное «ты» уступило место официальному «вы».

Что касается целей, ради достижения которых якобы вводилась новая должность, то Борман нашел следующее объяснение: несмотря на общеизвестность его полномочий, с формальной точки зрения подпись «рейхсляйтер Борман» означала, что действие подписанного таким образом документа распространяется на сферы партийные, а не государственные. Поэтому учреждение новой должности — это якобы не более чем попытка предотвратить неправильное понимание назначения того или иного документа.

Уже через месяц Ламмерс разослал в правительственные ведомства инструкцию о новом порядке: фюрер сообщает о принятых им решениях своему личному секретарю Мартину Борману; указания, предназначенные для правительства, Борман направляет в рейхсканцелярию Ламмерсу; последний доводит эти решения до соответствующих министерств. Таким образом, Борман твердо занял позицию между Ламмерсом и Гитлером, окончательно оттеснив шефа рейхсканцелярии на роль второго помощника.

* * *

Элита третьего рейха встретила назначение Бормана на пост секретаря фюрера со скрежетом зубовным: несколько лет они — как по отдельности, так и общими усилиями — старались дать укорот наглому выскочке, остановить, отпихнуть обратно в задние ряды. Однако они недооценивали редкостный сплав [375] его настойчивости с хитростью и услужливостью, рвением и амбициозностью, не придавали значения твердому взгляду его черных глаз, которые очаровали Герду при первой же встрече и в которых Гитлер каждый день читал выражение безграничной преданности. Их негласный заговор против Бормана рухнул, и теперь-то они осознали, сколь рискованно поступили, заняв позицию по другую сторону баррикад в те годы, когда был шанс заручиться его дружбой.

Собственно говоря, заговор возник 12 мая 1941 года — в тот самый день, когда после перелета Гесса в Англию была учреждена партийная канцелярия. Практически никто в окружении фюрера не хотел, чтобы полномочия Гесса достались Борману. Но рейхсляйтер НСДАП проявил себя прозорливым и умелым бюрократом и — ради упрочения своих позиций в противостоянии с Леем — заключил союз с Герингом, занимавшим вторую ступеньку вслед за Гитлером и официально провозглашенным его преемником. Борман не боялся Гиммлера, поскольку некогда они решили действовать заодно, — оба пытались пробиться сквозь плотный строй тех, кто уже занял выгодные позиции. Шпеер еще не добился достаточно высокого ранга, а остальные противники по отдельности были не так уж влиятельны.

Единственное исключение — Геббельс. Однако министр пропаганды, как мы помним, впал в немилость из-за любовного романа с киноактрисой Лидой Бааровой. Вернуть утраченные позиции было делом нелегким. Рейхсминистру предстояла долгая работа на пределе революционной самоотверженности. Лишь 20 марта 1942 года Геббельс удостоился беседы с Гитлером в «Вольфшанце» (впрочем, молчаливый и настороженный, на встрече присутствовал и Мартин Борман). После неудачи под Москвой и раздоров с генералами фюрер благосклонно отнесся к человеку, своевременно предложившему план мобилизации [376] всех сил государства. «Одно за другим фюрер принял без замечаний все мри предложения», — записал Геббельс в дневнике. Впрочем, все закончилось отчаянной пропагандистской кампанией — и только. Гитлер поручил «комитету трех» обсудить предложения Геббельса и предпринять соответствующие действенные меры. Итог: еще одна пачка документов и никаких реальных шагов.

Разъяренный Геббельс обвинил Бормана, Ламмерса и Кейтеля в том, что они «взяли на себя роль келейного правительства и воздвигли преграду между фюрером и министрами». Главным виновником он считал Геринга, который, будучи председателем Совета обороны, не воспрепятствовал узурпации власти «комитетом», да и сам наделал великое множество ошибок. «Комитет трех» Геринг насмешливо называл «тремя восточными мудрецами», считал их просто исполнительными секретарями и ошибочно полагал, что они не обладали реальными властными полномочиями. На самом же деле Гитлер, как всегда, не позаботился установить эти самые полномочия, и «комитет» заполучил столько власти, сколько удалось взять при общем попустительстве.

Геббельс, обладавший достаточно острым чутьем, понимал тактику Гитлера и стал действовать вполне логично. Если рейхсляйтеры договорятся и не позволят фюреру сеять раздоры между собой, они смогут объединить усилия и потребовать от Гитлера возвращения правительству и партии достаточной свободы действий. В итоге секретари «комитета» вновь станут лишь формальными управленцами, а министры и гауляйтеры смогут работать с полной эффективностью. Прежде всего Геббельс привлек Шпеера: во-первых, энергичной пропагандистской кампанией он помог Шпееру заполучить пост министра вооружений; во-вторых, все знали, что Шпеер и Борман сильно недолюбливают друг друга. Министр экономики Вальтер [377] Функ и глава германского трудового фронта Роберт Лей с готовностью поддержали план. Геббельс пригласил всех к себе, и, приятно побеседовав у камина, они договорились «вышвырнуть этого примитивного гэпэушника» — министр пропаганды сравнил шефа партийной канцелярии с советской политической полицией.

План был таков: развернуть шумную кампанию с требованием начать тотальную войну и возложить на «трех восточных мудрецов» вину за то, что этот шаг не был сделан гораздо раньше. Заговорщики не сомневались в поддержке Геринга и многих других влиятельных деятелей. Уже в начале октября Геббельсу и Шпееру выдалась возможность приступить к первой фазе плана — обсудить с фюрером идею всеобщей мобилизации. На этом этапе они еще не могли начать атаку непосредственно против Бормана. К тому же и день выдался не самый благоприятный: Гитлер уже встречался с впавшими — благодаря усилиям Бормана — в немилость гауляйтером Вены Ширахом, генерал-губернатором Польши Гансом Франком и партийным арбитром Вальтером Бухом. Впрочем, Гитлер обещал в ближайшее время отдать распоряжение о начале тотальной войны.

Это распоряжение он отдал 27 декабря 1942 года... Борману! В своем блокноте секретарь фюрера отметил: «После нескольких консультаций с Гитлером М. Б. отправился в Берлин и 28 декабря провел беседы с Ламмерсом и Геббельсом о всеобщей мобилизации, которая призвана усилить военный потенциал страны».

Ход событий существенно отличался от планов заговорщиков: они невольно укрепили позиции Бормана, поскольку теперь перед каждым новым шагом им приходилось испрашивать его одобрение. А 28 декабря секретарь фюрера предписал Геббельсу подготовить заявление о начале всеобщей мобилизации, которая [378] в понимании Бормана означала привлечение к обеспечению военной мощи страны всех трудоспособных мужчин и женщин. Наброски выступления были представлены на рассмотрение в январе 1943 года.

В ночь на 30 декабря Борман выехал обратно в «Вольфшанце». После встречи Нового года он с гордостью записал: «С вечера 31 декабря и до четырех часов утра М. Б. и Гитлер беседовали наедине». И хотя не приходится сомневаться, что почти все это время диктатор произносил монологи, а Борман внимал и поддакивал, сие событие красноречиво говорило о том, насколько они сблизились.

План мобилизационных мероприятий, заранее обдуманный и отпечатанный, уже лежал в ящике письменного стола Геббельса. Совместное обсуждение, в котором участвовали Геббельс, Шпеер, Функ и члены «комитета трех», состоялось в Берлине, в резиденции министра пропаганды. Собравшиеся быстро согласились, что следует закрыть ряд мелких и средних предприятий, не имевших стратегического значения. С заводов оборонной промышленности можно было мобилизовать на фронт всех, чье здоровье удовлетворяло медицинским требованиям, а освободившиеся вакансии заполнить теми, кто остался без работы после закрытия мелких и средних предприятий (там работали в основном женщины и пенсионеры).

Не обошлось и без мелких конфликтов в верхах. Так, в числе закрываемых оказались также и рестораны, что пропаганда объясняла трудностями периода и необходимостью строжайшей экономии даже в еде. Геринг попытался добиться исключения для своего любимого ресторана «Хорхер», знаменитого изысканной кухней, но потерпел фиаско: ресторан закрыли, когда возбужденная речами Геббельса толпа едва не разгромила его витрины. Ева Браун была возмущена [379] планами полной остановки производства косметики и средств для перманента, однако фюрер одернул ее, сказав, что любая немка предпочтет косметике возвратившегося с победой солдата.

Оказавшись в Берлине, Борман не упустил случая продемонстрировать свое право предъявлять требования к Геббельсу: он вызвал в рейхсканцелярию его помощника Тисслера и потребовал усилить пропагандистскую работу не только внутри страны, но и за рубежом. Следовало убедить остальной мир в том, что Германия спасает всю западную культуру от нашествия большевизма. В самой же Германии каждый немец должен был знать, сколь ужасная судьба его ждет в случае поражения.

13 января 1943 года Борман доложил Гитлеру о принятых решениях. Фюрер сразу подписал резолюцию, которая объявляла приказы о всеобщей мобилизации обязательными для всех немцев в возрасте от шестнадцати до шестидесяти пяти лет и немок в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет. Однако Геббельс и его единомышленники остались неудовлетворенными — прежде всего тем, что их усилия вязли в трясине мелочей, а проблема резкого увеличения производства оружия так и оставалась нерешенной.

Гиммлер тоже был удручен, но по другим причинам. Он появился в ставке 16 января, и беседа с ним доставила Борману немало неприятных минут. Рейхсфюрер СС жаловался, что ему едва хватает времени на формирование новых дивизий, которые приходится сразу отправлять на фронт. При этом Гиммлер извергал такие потоки критики, что любого другого Борман немедленно оставил бы без погон и выгнал прочь. К тому же он сочувствовал шефу СС, зная о его чрезмерной загруженности и полагая, что у того просто случился нервный срыв.

Геббельс считал, что огромное значение в этот [380] момент имело бы обращение Гитлера к народу. Повод был достаточно веский: в битве под Сталинградом советские войска полностью уничтожили 6-ю армию, и следовало обратиться к немцам с призывом собрать воедино все силы, отдать все на нужды войны. Однако фюрер ответил отказом — после поражений он никогда не оправдывался. Более того, Гитлер считал, что генералы и солдаты опозорили немецкое оружие и предали его, отступив от берегов Волги. Они должны были погибнуть в бою или покончить с собой, но не сдаваться. Произносить речь пришлось Геббельсу. Выступление состоялось на огромной арене дворца «Спортпалас». Министр пропаганды не зря слыл талантливым оратором: траурный многотысячный съезд вошел в историю как небывалый пример массовой истерии. Речь произвела эффект сродни сеансу массового гипноза — с той разницей, что масштаб был поистине невероятным. «Хотите ли вы тотальной войны?» — спрашивал он чистым, слегка вибрирующим голосом, и после короткой паузы воздух сотрясала чудовищная ударная волна ответного вопля, рвавшегося из десятков тысяч глоток.

Борман слушал выступление Геббельса по радио в «Вольфшанце» и не мог не почувствовать, что косвенным образом оратор очень тонко сформировал негативное отношение к нему самому. Всего четыре дня назад он написал Герде, что чрезвычайно занят вопросами всеобщей мобилизации и что успешный старт кампании — это прежде всего его заслуга. Уже на следующий день после выступления Геббельса Герда написала Мартину, что его мать посоветовала продемонстрировать приверженность Борманов планам тотальной войны и отпустить на фронт двух-трех слуг. Однако Борман грубо ответил, что матери не следует соваться не в свои дела.

Геббельс решил приступить к активным действиям. [381] Он пригласил к себе Шпеера, Функа, Лея и других представителей нацистской верхушки. Тут были: доверенный друг Геринга со времен первой мировой войны фельдмаршал Эрхард Мильх, министр юстиции Тирак, несколько государственных секретарей. Общее мнение состояло в том, что следовало положить конец неразберихе, четко разграничить обязанности министерств и возобновить эффективную деятельность кабинета министров. Шпеер и Мильх предложили Геббельсу и Герингу совместно возглавить эту работу, стать своеобразным объединительным центром. С этой целью 2 марта 1943 года Геббельс нанес визит Герингу в резиденции рейхсмаршала в Оберзальцберге. Они могли спокойно обсудить дела: Гитлер и Борман находились в ставке «Вервольф» на Украине.

В течение часа Шпеер и Геббельс излагали суть своего плана. Геринг с абсолютной убежденностью подтвердил, что такие шаги действительно необходимы, и обещал оказать всемерную поддержку. Однако на Геббельса встреча произвела удручающее впечатление, и он скептически заметил: «По-моему, Геринг слишком долго оставался вне политики и уже не в состоянии заниматься практической управленческой работой. И вообще он выглядит слишком уставшим и апатичным. Поэтому прежде всего необходимо встряхнуть его, разбудить от спячки».

По-видимому, Борман более не нуждался в поддержке Геринга для достижения своих амбициозных целей{53}, и тот остался не у дел. Геббельс же верил, что с помощью рейхсмаршала ему удастся раскрыть Гитлеру глаза на Бормана и Ламмерса и что такой шаг станет величайшей услугой фюреру.

Через несколько дней Геббельс известил Лея и [382] Функа об итогах визита к Герингу, и те очень обрадовались такому результату. Несмотря на явное пристрастие к алкоголю, первый еще сохранял ясность рассудка и так охарактеризовал противника: «Борман управляет партией чисто бюрократическими методами, и в этом — главная причина ее бездеятельности. Борман не работает с массами, умеет исполнять только административную работу и не способен решать задачи, с которыми всякий лидер сталкивается на практике».

Казалось, заговор приобретал ясные очертания; к нему присоединились все, кто еще что-то собой представлял, за исключением Фрика и Гиммлера: первого все недолюбливали, а со вторым Геббельс обещал расправиться в свое время. Вскоре выдалась подходящая возможность для решительной атаки. В полдень 9 марта 1943 года Геббельс, заранее предупрежденный Шпеером об отсутствии Бормана, приехал в ставку «Вервольф». Пока рейхсляйтер НСДАП демонстрировал членам венгерского правительства красоты Баварии, заодно разъясняя гостям основы антисемитизма, Геббельс — при поддержке Шпеера — старался «раскрыть фюреру глаза». Причиной визита он назвал полную беспомощность берлинских властей и заявил, что фюрер недостаточно информирован о деятельности «комитета трех».

Впрочем, беседа началась с приятного: Гитлер дал высокую оценку речи Геббельса в «Спортпаласе» и назвал ее образцом «истинного пропагандистского и психологического мастерства». В отличие от Бормана фюрер полностью одобрил антибольшевистскую пропаганду Геббельса. Вторая часть дискуссии имела целью — в завуалированной форме, посредством ненавязчивых советов — настроить Гитлера нужным образом. В отношениях с церковью (в исполнении Бормана линия партии была чрезмерно жесткой) следовало избрать более мирную тактику, чтобы не сеять рознь [383] внутри страны; необходимо было приструнить партийных боссов, многие из которых преступили рамки морали и вели неподобающе шикарный образ жизни; среди сотрудников личной канцелярии фюрера, руководимой Бухлером, — вопиющее безобразие! — процветала коррупция.

К середине марта Германию охватила мощная волна борьбы с торговцами черного рынка; кампания уличала в отсутствии патриотизма тех высокопоставленных чиновников, которые приобретали продукты именно на черном рынке; их имена предавались огласке. В числе разоблаченных оказались рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик, рейхсминистр образования Бернхард Руст, рейхсминистр сельского хозяйства Вальтер Дарре, глава государственной службы трудоустройства Константин Гирл, фельдмаршал Вальтер фон Браухич и гросс-адмирал Эрих Редер. В определенной степени эти скандалы сослужили Геббельсу хорошую службу, поскольку подтвердили его решимость воплотить в жизнь идею тотальной войны. С другой стороны, некоторые из влиятельных деятелей, попавших под огонь критики, были врагами Бормана, и министр пропаганды предпочел бы видеть их в рядах участников заговора.

Борман почувствовал, что за таким оборотом событий кроется угроза и в его адрес. В тот же день он написал Герде письмо, в очередной раз наказав ей ни в коем случае не давать повода для критики. Коль скоро он требовал от других строгого соблюдения установленных правил, то в его доме нарушения были тем более недопустимы — особенно ввиду его особого положения при фюрере.

18 марта его оппоненты вновь провели встречу в Берлине. Геббельс, Шпеер, Лей, Функ и Геринг совещались три часа. Критически оценив ситуацию, они пришли к выводу, что «комитет трех» действовал [384] сверх ожидания умно и предусмотрительно. Наибольшую опасность представлял Борман. Чтобы не позволить ему вбить клин между ними и Гитлером, следовало немедленно вдохнуть жизнь в Совет обороны, для чего решили усилить этот орган такими влиятельными фигурами, как Шпеер, Лей и Гиммлер. Главным условием по-прежнему была осторожность: «комитет трех» не должен был подозревать об объединении своих противников. Геринг обещал начать наступление при следующей беседе с фюрером.

Все полагали, что ждать осталось недолго, ибо Гитлер планировал провести некоторое время в Бергхофе. Однако Геринг так и не получил возможности встретиться с фюрером. Конечно, много времени занимали визиты иностранных гостей, но ведь среди посетителей-немцев Геринг не значился вообще! Просто в дело вмешался Борман. Он уже получил предупреждение от шефа гестапо Мюллера о том, что в Берлине стали регулярно проводиться встречи влиятельных деятелей третьего рейха. Увидев заявку Геринга на визит к фюреру, рейхсляйтер НСДАП забеспокоился: рейхсмаршал давно не проявлял политической активности, и такой шаг обленившегося барина вызывал недоумение. По праву давнего союзника (союз был заключен после полета Гесса в Англию) Борман сам отправился к Герингу. Он не добился ясного объяснения, что вызвало еще большую тревогу. Впрочем, Мартин (и не он один) умел использовать слабости рейхсмаршала. Борман просто предложил сделку: Геринг получает шесть миллионов марок из фонда «Адольф Гитлер» и не доставляет лишних хлопот ни себе, ни фюреру. От столь щедрого предложения рейхсмаршал не в силах был отказаться.

Поводом для следующего собрания заговорщиков (в апартаментах фюрера) стала гибель начальника [385] штаба СА Виктора Лутце: он погиб в автомобильной катастрофе, когда вместе со своей семьей ехал на служебной машине, а использование служебного транспорта в личных целях было строжайше запрещено в связи с дефицитом газа. Гитлер выступил перед приближенными с соответствующей речью, в которой сделал критические замечания в адрес нескольких высокопоставленных чиновников. Любопытно, что известного подобными злоупотреблениями Геринга он обошел стороной, а имя Геббельса упомянул трижды. Министр пропаганды все понял. Ему оставалось только сожалеть о том, что некогда он решил привлечь к участию в заговоре разжиревшего и обленившегося рейхсмаршала. И все-таки Геббельса распирала гордость, ведь уже несколько лет он не получал приглашений на конфиденциальные беседы у Гитлера. В своем дневнике министр пропаганды отметил: «Борман был весьма лоялен — по-видимому, критика подействовала. Падение Геринга сомнению не подлежит. Он более не обладает реальным влиянием».

На самом же деле теперь Борман мог позволить себе лояльность по отношению к Геббельсу, ибо, заняв официальный государственный пост личного секретаря фюрера, рейхсляйтер НСДАП стал вторым лицом в государстве. Министр пропаганды не упустил этого из виду и хорошо понимал, что завоевать место в окружении Гитлера сможет только с позволения его новоиспеченного секретаря. Он пообещал впредь не предпринимать самовольных шагов и осуществлять связь с фюрером исключительно через канцелярию Бормана. Наброски своих речей — Гитлер выразил желание заранее узнавать их содержание — министр пропаганды должен был отправлять тем же путем. Наброски речи для выступления на массовом митинге во дворце «Спортпалас» 5 июля претерпели значительные изменения: Гитлер собственноручно вычеркнул целый абзац и внес многочисленные [386] поправки и замечания. Кроме того, имелись и исправления, сделанные другим почерком, — секретарь фюрера тоже приложил свою руку. Отправляя материалы обратно, Борман сопроводил их общим замечанием: «Слишком много повторений, слишком длинно, необходимо сократить. Пожалуйста, впредь направляйте фюреру уже окончательный вариант вашего выступления».

Недовольство Геббельса выпадами Бормана выплескивалось на страницы дневника, но открыто высказывать претензии министр пропаганды поостерегся. В ноябре 1943 года они обменялись мнениями об очередных кадровых перестановках и согласились, что первый кандидат на увольнение — Риббентроп, поскольку внешняя политика Германии не соответствовала требованиям ситуации. Позиция Геббельса тем более понятна: он давно метил на пост министра иностранных дел. Проблема состояла в том, что Гитлер не выказывал неудовольствия действиями Риббентропа. Так или иначе, некоторое время спустя министр пропаганды составил пространный (на сорока листах!) меморандум, аргументированно объясняя необходимость замены Риббентропа и решительного поворота во внешней политике. Геббельс предложил начать переговоры со Сталиным о мире!

Следующая встреча Бормана и Геббельса произошла лишь через несколько недель, и секретарь фюрера пожурил собеседника за составление предложений, которые Гитлер не принял бы никогда и ни при каких обстоятельствах. Тем не менее при встрече с Гитлером Геббельс выяснил, что фюрер знает о сути документа. Однако тщательно продуманная аргументация была навеки похоронена в сейфах Бормана. Фюрер и его секретарь предпочитали видеть на посту министра иностранных дел человека без инициативы и собственного мнения. [387]

* * *

К лету 1943 года машина уничтожения евреев уже работала на полных оборотах. Борман вплотную занялся мишлинге{54} — теми, у кого хотя бы один из представителей двух предыдущих поколений предков имел еврейское происхождение. Партайгеноссе знал, что эта проблема волнует Гитлера: еще в декабре 1941 года во время одного из традиционных послеобеденных монологов, посвященных расовым теориям, фюрер объявил, что брак с человеком еврейской национальности создает в семье проеврейскую ориентацию, и во втором или третьем поколении обязательно совершается повторный брак с евреями. Эту тему Гитлер затронул и 1 июля 1942 года, когда назвал американского президента Рузвельта (считавшегося наполовину евреем) примером всеобщего немыслимого смешения рас. Следовало признать недопустимым призыв мишлинге в армию, ибо тем самым их приравняли бы к чистокровным немцам.

Не откладывая дело в долгий ящик, Борман предостерег гауляйтеров от чрезмерно мягкого отношения к полукровкам, хотя те и не попадали под действие «нюрнбергского расового закона». За несколько месяцев до смерти Гейдрих получил задание изучить возможность практического осуществления принудительной стерилизации семидесяти тысяч мишлинге первого и второго поколений. Его заключение гласило, что в каждом случае потребуется десятидневная госпитализация — непозволительные траты в условиях военного времени. Тогда Борман предложил поручить специалистам по расовым проблемам постепенно разделить всех мишлинге на тех, у кого преобладают германские признаки, и тех, в ком преобладает еврейская кровь, а уж потом решить, что делать с последними. Но Гитлер объявил этот проект чрезвычайно [388] дорогостоящим, и вопрос по-прежнему остался открытым.

В мае 1943 года Гиммлер предложил Борману следующий вариант: всем, у кого среди предков двух последних поколений имеются евреи, надлежало пройти проверку еще нескольких поколений предков. Если выяснится, что прежде эта семья уже допускала родство с евреями, их следовало подвергнуть стерилизации. Но и этот план был отклонен.

* * *

Лишь в середине ноября 1943 года Розенберг констатировал, что «достигнут заметный прогресс в пропагандистской работе на фронте». Об этом он доложил фюреру и просил его присвоить проповедникам нацизма достойное звание, предложив свои варианты: «офицер национал-социалистского образования» и «офицер идеологического образования». Гитлер, как всегда, предпочел нечто среднее — «офицер национал-социалистской идеологии».

Все это время Борман поддерживал переписку с Розенбергом, но ни единым словом не обмолвился о том, что готовит собственную организацию. Проведя ряд встреч и бесед, он разработал собственную программу и подобрал соответствующий штат сотрудников. Чтобы не прибегать к использованию лекторов Розенберга, рейхсляйтер НСДАП наладил сотрудничество с Геббельсом и Гиммлером. Теперь ему осталось лишь измыслить способ оттеснить проповедников конкурента.

Для начала Борман высказал опасения, что звание «офицер национал-социалистской идеологии» не охватывает всего круга обязанностей, которые надлежало исполнять военнослужащим нового типа: не только проповедовать принципы во время митингов, но и воодушевлять войска, поддерживать бодрость духа [389] повседневными беседами и дискуссиями. Розенберг, за которым закрепилась репутация скучного оратора, с подобной работой не справился бы. Борман обратился с собственными предложениями к фюреру, и новая должность стала называться «офицер национал-социалистского управления».

Упрямый и недалекий, Розенберг заглотил и наживку, и леску, и грузило. 26 ноября 1943 года он отправил в ставку фюрера «примечания», в которых подчеркнул, что эти офицеры призваны обучать и наставлять, а не участвовать в сражениях. В нынешней же редакции звание не уступало званию боевого командира. Несмотря на долгие годы совместной деятельности, Розенберг так и не понял фюрера: Гитлера не интересовали тонкости идеологии; ему нужна была власть, а создание доктрин имело единственной целью заставить солдат с большим желанием умирать по приказу фюрера.

Естественно, «примечания» Розенберга попали на стол Бормана да так там и остались. «Неужели вы думаете, что я рискну представить подобные пояснения фюреру?» — саркастически спросил он министра оккупированных территорий. Очень кстати пришелся рапорт одного из гауляйтеров, жаловавшегося на чрезмерную «сухость и заумность» лекций, прочитанных функционером организованной Розенбергом службы в военной академии Вартеланда. Кроме того, автор рапорта сообщал, что лектор обескуражил собравшихся призывами к терпимому отношению к религии и заявлением о расовой неполноценности населения некоторых регионов Германии.

Лишь из письма Бормана от 30 ноября 1943 года Розенберг понял, что у него отобрали право на осуществление программы. В послании сообщалось: «Партийная канцелярия занимается созданием новой службы в действующей армии. В обязанности офицеров этой службы входит не только идеологическое образование, [390] но и повседневное политическое просвещение... В отношениях с вермахтом партийная канцелярия впредь будет единственным партийным органом, представляющим интересы всех ведомств НСДАП. Недопустимо, чтобы Вы или иные рейхсляйтеры и министры обращались к вермахту с самостоятельными, нескоординированными предложениями... Согласовав вопрос с высшим командованием вермахта, я приказал гауляйтерам составить списки сотрудников, которых они готовы рекомендовать для работы в этой службе. Впоследствии все данные будут переданы вермахту».

Зная строптивость Розенберга, Борман основательно подготовился к атаке. Еще в середине октября в «Вольфшанце» он обратился к некоторым видным начальникам вермахта со своим предложением и выбрал человека, чей генеральский мундир мог придать достаточный авторитет проекту. То был Герман Рейнеке, член генерального штаба вооруженных сил, столь рьяно поддерживавший линию партии, что Народный суд даже избрал его членом жюри. 22 декабря 1943 года Борман добился окончательного решения проблемы в свою пользу: Гитлер подписал декрет о создании национал-социалистского оперативного штаба при высшем командовании вермахта. Формально главой этого штаба стал Рейнеке, но на самом деле руководящая роль принадлежала партийной канцелярии.

Борман поставил генералов в известность, что работники политической службы в армии не будут носить военные шинели, и предупредил, что непременно заберет из вермахта особенно отличившихся офицеров, доказавших свою приверженность идеям национал-социализма. Он не стремился создать в армии громоздкий партийный аппарат наподобие института комиссаров Красной Армии. Борман назначил двести человек на руководящие посты (на уровне штаба армии). [391]

Показательно, что более половины из них отреклись от церкви. Многие из работников пропаганды не считали верховное командование вермахта своим начальством и направляли рапорты напрямую в партийную канцелярию. Когда Борман решил использовать полученную таким образом информацию, чтобы сделать ряд замечаний военному командованию, у него произошла яростная стычка с генералом Гудерианом, после чего последний распорядился отыскать авторов этих писем и наказать «шпионов».

С другой стороны, отнюдь не все офицеры-пропагандисты играли ту роль, которая им отводилась в планах Бормана. В отличие от комиссаров Красной Армии они не могли обосновать мотив справедливого возмездия, способный разжечь в душах солдат яростное пламя фанатизма, а философские рассуждения и лекции не могли поддержать боевой дух после шести лет изматывающих упорных сражений. Эти офицеры нашли свое место только за несколько недель до окончания войны, когда, используя в качестве последнего аргумента пистолет, удерживали солдат от поголовного дезертирства и даже поднимали их в контратаки. Борман же требовал от них таких действий еще в 1943 году: «Сомнения в победе Германии следует пресекать самым решительным образом, действуя в духе «периода борьбы».

* * *

У матери Бормана были причины жаловаться на старшего сына. Он не простил ей того, что она позволила другому мужчине занять место его отца, а взятая от второго мужа фамилия Воллборн и дом в Обервеймаре, купленный в 1909 году, постоянно напоминали об этом. Мартин Борман полагал, что все лучшие черты — чувство долга, работоспособность, упорство, предприимчивость — передались ему с генами отца. [392]

Когда же Герда укоряла его за несдержанность и грубость, он объяснял эти свои качества наследственностью с материнской стороны. По заведенному Мартином порядку, мать могла навестить внуков в Пуллахе или в Оберзальцберге только с его позволения. Когда она пыталась давать старшему сыну советы, тот сразу обрывал ее коротким «не твое дело».

Мартин говаривал, что «беспокойная кровь» не дает ей покоя и она слишком часто отправляется в разъезды. Во время войны он послал ей резкое письмо, в котором настоятельно рекомендовал оставаться дома. Когда под впечатлением знаменитой речи Геббельса о начале тотальной войны мать Бормана посоветовала Герде продать один из домов, чтобы вырученные деньги внести в фонд обороны и освободить слуг, способных пойти на фронт, Борман с крайним негодованием ответил: «Ты просто не в состоянии понять, сколько слуг и служащих необходимо при моем положении... Здесь решаю я и только я один... Повторяю: не суйся в мои дела. Не позволяй себе критических замечаний — это особенно опасно в наше время — и не задумывайся о вещах, которые тебя не касаются».

Визиты родителей Герды вообще не приветствовались. Тот факт, что удачным поворотом карьеры Борман во многом был обязан родству с Бухом, в расчет давно уже не принимался. Эти двое оказались людьми столь различными по характеру, что с трудом переносили друг друга. Благородная простота бывшего майора, воспитанного на традициях прусского офицерства, явно не соответствовала повадкам высших нацистских кругов. Он отнюдь не был безоговорочно покорным партийным функционером, каким желал бы его видеть Гитлер, и не собирался постоянно подгонять свое мнение по правовым вопросам в соответствие с командами верхов. Зачастую Бух так упрямо стоял на своем, что на партийном Олимпе все давно [393] ждали, когда «этого старого дурака» прогонят прочь из его кабинета. Однако фюрер видел в этом персонаже немалую пользу: фигура честного партийного арбитра создавала ложное впечатление о справедливости системы. С другой стороны, Гитлер был довольно сентиментален по отношению к старым друзьям, которые с первых дней шли с ним рука об руку. Если они доставляли ему значительные неудобства, фюрер просто лишал их реального влияния, но старался не обижать официальными отставками. В 1933 году Гитлер предложил Буху должность своего личного адъютанта, желая использовать репутацию этого честного человека, чтобы представить весь свой аппарат в выгодном свете. С другой стороны, бывший майор слыл офицером, готовым отстаивать свое мнение, и его следовало держать на более коротком поводке. Однако Бух отклонил это предложение.

Сначала Борман был в восторге от своего тестя. Для начальника гессовского штаба оказалось выгодным родство с высшим партийным арбитром, которому фюрер доверил вершить правосудие среди соратников. Однако вскоре Мартин Борман был неприятно поражен тем, с какой решимостью его тесть готов противостоять диктату самого Гитлера. Бух считал себя независимым судьей, на которого никто не имеет права оказывать давление ни в процессе разбирательства, ни при вынесении решения. Однако со временем Гитлер возжелал казнить и миловать по собственному усмотрению.

Гитлера также раздражало, что Бух распространяет среди лидеров НСДАП идею использования зала заседаний «партийного сената» по прямому назначению, то есть призывает создать действенный внутрипартийный сенат (наподобие «великого фашистского совета» в Италии), где самые достойные выборные представители НСДАП решали бы наиболее важные вопросы. Бух мечтал о том, чтобы высшие чины [394] партии следовали традициям прусского офицерства и являли собой пример самодисциплины и чести.

В итоге к 1943 году отношения между Борманами и Бухами совсем охладели, а Мартину необходимы были не только данные о своих предках, но и о родословной жены. Вместо того чтобы обратиться за соответствующими документами к Бухам (те уже собрали все необходимые сведения для себя), он направил запрос директору германского агентства по родословным. К тому же в конце 1942 года Мартин получил полномочия, которые ставили Вальтера Буха в унизительное положение: Гитлер издал распоряжение о том, что отныне только Борман был вправе давать верховному судье НСДАП санкции на возбуждение расследования и на оглашение приговора. [395]







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх