|
||||
|
|
ЛЮБОВЬ ПОМОГАЕТ ОСУЩЕСТВИТЬ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 18-го БРЮМЕРА
18 брюмера Бонапарт встал в пять часов утра. Еще было совсем темно. Он открыл окно, взглянул на небо и увидел меж двух деревьев «свою звезду», которая предстала ему в этот день особенно яркой. Это зрелище ободрило его, словно сама судьба ему весело подмигнула, и он принялся за свой туалет в самом хорошем расположении духа, фальшиво напевая модный романс «Ты мне бросила взгляд, Маринетта!» В шесть часов утра стекла домов на улице Виктуар задребезжали, а жители проснулись от «громкого топота кавалерийских легионов» — это четыреста драгунов под командой полковника Себастьяна продефилировали перед окнами своего главнокомандующего, прежде чем отправиться, согласно принятому плану, к Тюильри. Обитатели домов на улице Виктуар, еще в халатах и ночных колпаках, любопытно выглядывали в щели приоткрытых оконных ставен и вскоре увидели великолепный кортеж из генералов высшего ранга, в сапогах, белых обтянутых рейтузах и треуголках с трехцветными кокардами, верхами. Парижане увидели Мюрата, Ланна, Бертье, Жюно, Моро, Макдональда и многих других, не столь еще известных. Соседи будущего императора переговаривались через окна соседних домов, и вот какой разговор супружеской четы Барон и мадам Сулар, проживавших в домах 41 и 46 на улице Виктуар, записал мемуарист Гюстав Понтье: — "Значит, на сегодня назначена охота на никудышников? — Должно быть, так… — И сегодня вечером мы снова заполучим короля? [28] — Лучше придержите язык, соседушка! — Я только повторяю чужие слова. Мне рассказали, что Баррас просил графа Прованского занять трон [29]… — Замолчите! Революцию делали не для того, чтобы снова лицезреть короля. Нет, нам нужен хороший республиканец, честный и энергичный. Я надеюсь, что генерал Бонапарт сегодня выбросит на свалку это «Дерьмо пятисот». В восемь часов, когда Совет Пятисот, по распоряжению Бонапарта, был информирован о мнимом заговоре роялистов, супруги Барон увидели даму, входящую в особняк Бонапарта на улице Виктуар. Это была мадам Гойе, которая одна, без мужа приехала на завтрак к Жозефине по ее приглашению, — председатель Директории не без оснований отнесся к нему подозрительно и не явился [30]. В половине девятого, когда улица Виктуар была забита каретами, лошадьми, гвардейцами и офицерами, галдящими и жестикулирующими, явился Жозеф Бонапарт в сопровождении Бернадотта, одетого в штатское.. Полчаса спустя м-сье Барон, м-м Барон и их соседка увидели, как муж Дезире Клари, бледный от гнева, пробежал под их окнами. Вечером они узнали, какая сцена разыгралась между ним и Бонапартом. Увидев входящего в дом Бертадотта, корсиканец яростно набросился на него: — Как?! Вы не в форме? — Я не на службе! — Нет, Вы именно находитесь в данный момент на службе. Совет Старейшин назначил меня сегодня утром комендантом Парижа, командующим национальной гвардии и все находящихся а столице войск. Возвращайтесь домой, наденьте форму и присоединяйтесь к нам у Тюильри, куда я сейчас отправляюсь. — Нет! — В таком случае Вы останетесь здесь. Мертвенно-бледный. Бернадотт поднял свою трость-шпагу: — Вы можете убить меня, но удерживать меня силой я не позволю. Бонапарт сдержав себя, зная что Дезире сумеет повлиять на мужа, и он не станет действовать вопреки ее желанию. Он сказал улыбаясь: — Я прошу Вас дать честное слово, что Вы не выступите против меня, генерал Бернадотт. Беарнец задумается. Удачная фраза Бонапарта нашла путь к его сердцу. Может быть, действительно, во имя любви к своей жене он не должен ничего предпринимать против Бонапарта? Он поднял голову: — Хорошо, как гражданин, я даю Вам честное слово, что действовать против Вас не буду… — Что Вы под этим подразумеваете? — Я больше не буду произносить речи перед народом и солдатами. И он удалился, кипя от ярости, скованный честным словом, которое он согласился дать ради спокойствия любимой женщины. В самом деле, в этот момент Бернадотт мог еще помешать государственному перевороту. Он мог бы ринуться к своим друзьям в Ассамблее, сообщить им о том, что готовится на улице Виктуар и потребовать, чтобы Бонапарта объявили вне закона. Послушаем Тибодо:
Но Бернадотт любил свою жену. Связанный обещанием, которое он дал, чтобы не возбудить ее недовольства, он сохранил нейтралитет и не воспрепятствовал заговору. Позднее он признает свое «малодушие», излив свои чувства Люсьену Бонапарту, непоследовательное поведение которого как председателя Совета Пятисот тоже способствовало успеху заговора.
Еще раз любовь решила судьбу всей страны… * * *В девять часов чета Баронов и мадам Сулар, которые в это утро и думать забыли о повседневных делах, увидели из своих окон, как перед особняком Бонапарта остановилась карета, из которой вышли трое, по облику и костюмам — государственные чиновники высокого ранга. — Это делегация Ассамблеи! — решил м-сье Барон. — Они пришли, чтобы призвать Бонапарта к власти! Восторженный м-сье Барон немного опередил события. Эти люди явились, чтобы вручить корсиканцу декрет Совета Старейшин, гласящий, что в связи с обнаруженным заговором Законодательный Совет перемещается в Сен-Клу, и что «генералу Бонапарту поручается командование всеми парижскими войсками и предлагается принять все необходимые меры для обеспечения национальной безопасности». Теперь Корсиканец мог свергнуть Директорию. Четверть часа спустя чета Баронов и мадам Сулар увидели, что из особняка Шантэрен выбегают гвардейцы, садятся на своих лошадей и пускают их в галоп. — Они едут, чтобы арестовать членов Директории! — воскликнула мадам Сулар. Но она ошибалась. Гвардейцы скакали, чтобы передать приказ о расклейке по всему городу приготовленных заранее афиш с сообщением о событиях. "Вдруг, — сообщает нам Гастон Понтье, — все жители улицы Виктуар воскликнули хором: — Вот он! И сразу вслед за этим раздались восторженные клики: — Да здравствует Бонапарт! Спасите Республику, генерал! Долой Директорию!" Корсиканец появился на белой лошади, следом за ним — его генералы. Кортеж направился к бульвару Мадлен и Тюильри. В десять часов Бонапарт принял присягу перед Ассамблеей. В одиннадцать часов Сийес, Роже Дюко и Баррас подали в отставку, а Гойе и Мулэн, которые отказались это сделать, были взяты под стражу… В полдень Директория уже не существовала. * * *Вечером Бонапарт, весьма довольный собою, вернулся на улицу Виктуар, где ждала его слегка обеспокоенная Жозефина. — Все прошло отлично, — воскликнул он, сияя. — Мне даже не понадобилось читать в Тюильри речь, которую я подготовил. — О, как жаль! — отозвалась Жозефина, уже сидящая у него на коленях. — Она так хороша! Особенно мне нравятся фразы: «Я оставил вам мир и нашел здесь войну; я оставил вам Победы — а теперь враги снова нарушили наши границы»… — Не огорчайся, — возразил Бонапарт, — я не прочитал ее в Тюильри, но толпа все-таки услышала ее. Когда после заседания я прохаживался в саду, Ботто, секретарь нашего общего друга Барраса, принес мне его прошение об отставке [31]. Беседуя с ним, я пересказал речь, которая тебе так нравится, и таким образом солдаты ее услышали. Я имел чрезвычайный успех… Восхищенная Жозефина обняла мужа. — А бедняга Ботто, наверное, удивился, что ты обращаешься к нему так торжественно? — О, пока мне аплодировали, я объяснил ему шепотом, в чем дело… — А он поедет с Баррасом в Гросбуа? — Нет! Он покидает политику и снова станет дантистом… — Ну, что ж, может быть, он — истинный мудрец… — вздохнула Жозефина. Бонапарт не ответил. Обожаемая женщина сидела у него на коленях, и он не был расположен рассуждать и философствовать. "Его дух, — объясняет нам доктор Журден, — был буквально объят желанием, которое всегда как бы подстегивало его ум. Сверх того, в такие моменты его жизни (например, после военных побед) сознание собственной силы повергало его в экстаз, разжигавший приапический пыл, и тогда ему немедленно нужна была женщина. Одержав победу на полях сражений, он испытывал потребность и в постели проявить свой талант «сверхчеловека» [32]. Назначение его главнокомандующим парижских войск, отставка Барраса и падение Директории, перемещение Ассамблеи в Сен-Клу были целой серией побед, которые в этот вечер 18 брюмера разожгли в Бонапарте любовное пламя. Он поднял на руки Жозефину и отнес ее на постель. Там он проявил необычайный любовный пыл, доказав ей, что и в мужской силе он один превосходит всю пятерку свергнутых членов Директории. Выпустив из объятий мурлыкающую от удовольствия Жозефину, Бонапарт удалился в свою спальню. День был закончен, но завтра надо было сыграть еще две трудные шахматные партии: заставить Ассамблею принять решение о пересмотре Конституции III-го года и создать временный Консулат. Ложась спать, Бонапарт положил у изголовья два заряженных пистолета. На всякий случай… * * *Утром 19 брюмера Париж был совершенно спокоен. Мелкий люд, не разбиравшийся в сложностях политики, считал, что Бонапарт взял правление в своя руки, и лучшего не желал. Да еще внимание парижан отвлеклось совсем в иную сторону: был пущен слух, что набальзамированное тело маршала Тюренна будет помещено в Жардеи де Плант, в здании музея, между чучелом жирафа и панцирем гигантской черепахи. Такое предположение возмутило чувствительные души. К счастью, газеты дали разъяснение этой странной истории.
Прочитав эту заметку, парижане успокоились. * * *Пока в столице бушевали страсти вокруг останков Тюренна, Бонапарт прибыл в Сен-Клу, где депутаты готовились к первому заседанию. Здесь царило всеобщее возбуждение; депутаты поднимались па трибуну с возгласами: — Не допустим диктатуры! Да здравствует Конституция! Не хотим Кромвеля! В три часа пополудни Бонапарт, сгорающий от нетерпения, проник в сопровождении адъютантов в зал Старейшин, воображая, что он своей пламенной речью преодолеет враждебность депутатов, напомнив им о своих победах. Увы! Он не оканчивал фраз, запинался, пытался импровизировать, безуспешно подыскивал слова и терял уверенность всякий раз, как в рядах депутатов поднимался враждебный ропот. Послушаем Бурьена: «Все речи, которые историки представляют как речь Бонапарта перед Советом Старейшин, ими же измышлены: никакой речи не было. Это был разговор с председателем, в котором вопросы последнего были ясными и четкими, ответы Бонапарта — отрывочными и бессвязными… Бонапарт не сумел сохранить достоинство, выказать благородство; он сыпал словами: „братья по оружию…“ и „отвага солдата“… Снова и снова говорил о „вулканах“, „подземных волнениях“, „нарушенной конституции“, он порочил даже 18 фруктидора, инициатором и главным действующим лицом которого он сам же и был. Потом замелькали слова „Цезарь“, „Кромвель“, „тиран“. Несколько раз он повторил: „Я хочу сказать вам только это“, и так и не сказал ничего»3. Вдруг какой-то депутат воскликнул: — А Конституция? Тогда растерянный Бонапарт забормотал что-то уже совершенно бессвязное, — по словам Бурьена, можно было расслышать только «18 фруктидора… 30 прериаля… изменники… интриганы… я не… я все вам скажу… Когда минует угроза существованию Республики, я тотчас же отрекусь от власти…» По мере того как ропот среди депутатов возрастал, речь Бонапарта все более лишалась порядка и смысла. Несколько раз председатель требовал от него выражаться яснее. Не находя ответа, Бонапарт начал кричать: — «Вспомните, что мне сопутствуют боги победы и удачи!» Тогда Бурьен сжал его запястье и тихо сказал ему: — Уйдите, генерал. Вы пошли в разнос… И, взяв его за руку, он вывел Бонапарта из зала. В кулуарах Корсиканца окружили «друзья». — Ну что, сел в лужу? — заметил Ожеро. А Сийес вздохнул: — Да, дал ты маху! Поняв, что его высмеивают, Бонапарт, надеясь еще поправить дело, ринулся к Оранжерее, где заседал Совет Пятисот. Его появление было встречено возмущенными кликами: — Удалитесь отсюда! Вы не имеете права здесь находиться! Вы нарушаете святость законов! Долой диктатора! Объявить его вне закона! Да здравствует Республика и Конституция III-го года! Председатель Собрания Люсьен Бонапарт тщетно призывал депутатов к спокойствию, — его брата сбили с ног, схватили за воротник, осыпали ударами. Он встал, мертвенно-бледный вышел из зала, где ему не дали произнести ни единого слова, за дверью, рыдая, бросился в объятия Синеса и воскликнул: — Генерал! Они хотят объявить меня вне закона! После чего упал в обморок. Услышав, что его называют «генералом», аббат Сийес, который никогда не служил в армии, решил, что заговор Бонапарта окончательно провалился. Похоже было на то, но тут у Люсьена Бонапарта возникла удачная мысль. Он пустил слух, что его брата едва не убили. Встревоженные гвардейцы столпились у дворца. Этим смятением воспользовался Мюрат, который вскричал: — Отомстим за нашего генерала! Солдаты только того и ждали, — с примкнутыми штыками они ворвались в зал и разогнали депутатов, выбегавших через двери и выпрыгивающих в окна. Зал опустел. В полночь Люсьену Бонапарту удалось набрать десятка три выборщиков, которые провозгласили «создание консульской комиссии в составе трех граждан — Сийеса, Роже Дюко и Бонапарта». Фарс был разыгран. Переволновавшийся генерал мог вернуться домой на улицу Виктуар. Послушаем Бурьена, который сопровождал его: "В три часа ночи я сел с Бонапартом в карету, и мы вернулись в Париж, Бонапарт страшно устал за этот день и, погруженный в мысли о будущем, открывшемся перед ним, за дорогу не вымолвил ни слова. Но едва мы прибыли на улицу Виктуар и он поцеловал жену, весь день изнемогавшую от беспокойства за него, он живо обернулся ко мне и спросил: — Ну что, Бурьен, много я им наговорил глупостей? — Да немало, генерал! Так оно и было. Но Париж забывчив и на другой день весь город напевал беззастенчиво льстивую песенку, сочиненную прытким стихоплетом: Я говорил себе — «а парте» [33] Будущий император уже обрел почитателей. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
