ПРОЛОГ

Шел 1947 год. Произвольно и жестоко мир был разделен надвое. На одной стороне находились коммунистическая Россия и ее вновь приобретенные восточноевропейские союзники, стремящиеся распространить воинствующий марксизм на весь мир. По другую сторону – США и их западноевропейские друзья, объятые страхом перед коммунизмом. На Востоке располагались страны народной демократии, на Западе господствовал демократический образ жизни. Слова потеряли всякое значение, и конец сороковых годов превратился в эпоху безумия.

В прошлые века столь невыносимое напряжение разрядилось бы, видимо, разрушительной войной. Ныне такой выход был практически невозможен. Европа, едва уцелевшая в недавней войне, не пережила бы ядерного конфликта. Таким образом, лишенные возможности решать непримиримые противоречия старым методом, два могущественных блока бурлили ненавистью подобно двум бойцовым петухам, еще не выпущенным из клетки.

Каждый совершал ужасные ошибки, каждый осквернял атмосферу истерической полемикой и пропагандой; и каждый в полной мере нес ответственность за то обострение отношений, которое вскоре стало известно как «холодная война». Запад считал, что на карту поставлены драгоценные демократические свободы. Точка же зрения Востока была неясной для большинства людей. В те годы Советский Союз и страны-сателлиты значительно больше опасались войны. Ведь Запад владел атомной бомбой, и большинство восточноевропейских лидеров полагали, что она будет использована. Они были убеждены, что американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки не для того, чтобы нанести поражение Японии, а главным образом, чтобы запугать русских. Ведь было известно, что японцы собирались безоговорочно капитулировать (они уже вели на этот счет переговоры) еще до того, как были сброшены бомбы. В этой ситуации все воинственные действия русских носили скорее оборонительный, чем агрессивный характер.

Мы указываем на это вовсе не для того, чтобы доказать, будто Сталин был благодушным старым джентльменом. Рубежи, перекроившие карту Европы, на которых Красная Армия остановилась в конце Второй мировой войны, он считал внешними границами своей новой территории.

Американцы, как он полагал, занимают подобную же позицию. Отсюда следовало, что Польша должна быть включена в Советскую империю в силу одной только территориальной близости к Советскому Союзу, несмотря на то, что ее политические традиции были совершенно противоположны коммунистическим. В то же время Франция должна была быть включена в западный лагерь, несмотря на то, что Французская коммунистическая партия оказалась после войны самой сильной и дисциплинированной из всех политических партий этой страны. Потсдамское соглашение, как считал Сталин, позволяло русским, англичанам и американцам поделить мир между собой. К тому же результаты войны, переговоры, которые он вел во время войны с Черчиллем и Рузвельтом, поощряли Сталина думать подобным образом.

В Ялте и Потсдаме союзники – «большая тройка» – приступили к откровенному дележу мира, подобно поселенцам старого Запада. Возможно, самым циничным примером этого является соглашение между Черчиллем и Сталиным относительно разделения сфер влияния на Балканах, о котором Черчилль говорит, как о «наших делах на Балканах». Советы получали практически полный контроль над Болгарией, Румынией, Венгрией, они делили с Англией ответственность за Югославию; англичане взамен получили контроль над положением в Греции. Черчилль писал впоследствии: «…совершенно естественно, что Советская Россия имеет жизненно важные интересы в странах, окружающих Черное море; со стороны одной из них – Румынии – она подверглась бессмысленной атаке с участием 26 дивизий; с другой – Болгарией – у нее были давние связи».

Политика Сталина продолжала политику царского режима – как по идеологии, так и по методам. Сталин угрожал Персии, пограничным провинциям Турции и Дарданеллам. Мечта о теплом порте на Средиземном море получила новое выражение, когда он поднял вопрос об установлении советской опеки над Ливией. Он был продолжателем дела Петра Великого.

Совершенно очевидно, что мартовскую доктрину Трумэна 1947 года Сталин должен был рассматривать как открытую угрозу Советскому Союзу и его законным устремлениям.

Отказ от традиционного американского изоляционизма для всякого марксистского историка служил достаточным доказательством того, что внешняя политика США по своей природе является агрессивной. Для такого самодержца, как Сталин, подобный отказ имел еще более зловещий смысл. Возникало совершенно новое континентальное политическое и военное руководство, сводившее на нет любую прежнюю концепцию о равновесии сил в Европе. Для Сталина это было так же неприемлемо, как и для США, когда через несколько лет Россия использовала Кубу, пытаясь создать плацдарм в западном полушарии.

Если отказаться от пропагандистского подхода к послевоенной истории, то следует признать, что, когда Сталин заставил Чехословакию в июне 1947 года отвергнуть «План Маршалла», он скорее реагировал на события, чем являлся их инициатором. С его точки зрения Запад совершенно ясно продемонстрировал свою враждебность на 48 часов раньше, когда все коммунисты были изгнаны из французского и итальянского правительств. Действия такого рода Сталин не мог оставить без ответа. Теперь, по его мнению, никто не может возражать, если он примет подобные меры в «своих владениях». Ряд историков убеждены в том, что усиление коммунистического контроля над Восточной Европой было скорее следствием, чем причиной ухудшения отношений между двумя великими державами. Вина за это ложится не только на Иосифа Сталина, но и на Запад, который отказался согласиться с законными мерами России по обеспечению безопасности в Восточной Европе.

На Западе в то время совершенно не считались с тем фактом, что Россия и ее восточные доминионы должны были больше, чем кто-либо другой, опасаться новой войны. Для них такая перспектива действительно была ужасной. Во время Варшавского восстания поляки потеряли больше людей, чем американцы за всю войну. Русские в период войны потеряли больше людей, чем все западные страны, вместе взятые. Целые города лежали в развалинах. В сравнении с русскими европейские страны уже тогда жили довольно комфортабельно.

Проблемы, стоящие перед Россией, усложнялись еще и тем, что после войны к власти в странах Восточной Европы пришли неопытные, зачастую просто неподходящие для этой цели люди. Революции обычно рождают слишком много революционеров, но очень мало компетентных руководителей. Тот сложный психологический комплекс, который побуждает человека жертвовать своим здоровьем, состоянием, положением и даже жизнью ради участия в борьбе нелегальных подпольных организаций, редко встречается у людей, обладающих качествами, необходимыми для эффективного руководства современным государством. Это почти целиком следует отнести к большинству, если не ко всем тогдашним восточноевропейским лидерам. Они отдали всю жизнь нелегальной борьбе за дело, которое не имело бы реальных перспектив, если бы не война. Многие из них провели годы в тюрьмах или концентрационных лагерях. Некоторые были вынуждены бежать в тридцатых годах в Россию. Другие присоединились к интернациональным бригадам в Испании. Многие, как только разразилась война, храбро сражались на стороне союзников, участвуя в движениях Сопротивления, существовавших во всех европейских странах. С их убеждениями можно было не соглашаться, но они, несомненно, обладали замечательными человеческими качествами.

Когда все эти люди возвратились после войны, исполненные сознанием своих, бесспорно, больших заслуг, между ними возникли противоречия. Те, кто непосредственно участвовал в вооруженной борьбе, видели в тех, кто отсиживался в Москве, коммунистов лишь на словах, людей, избравших легкий путь. Те же, кто провел войну в Москве, считали чужаками бойцов Сопротивления, к тому же идеологически ослабленными от постоянного соприкосновения с буржуазной пропагандой.

Усиление «холодной войны» способствовало трансформации всех этих подозрений в горькую и часто ужасную вражду. Для тех, кто находился во время войны в Москве, тесный союз с СССР представлялся единственным спасением для их народов перед угрозой неотвратимого нападения со стороны Запада. Хотя «интернационалисты» никогда не возражали против этого, они сильно сомневались в необходимости рабского подчинения Сталину.

Следует учесть и то, что в спешке, с которой формировались правительства сразу же после освобождения государств Красной Армией, не хватало времени для проверки истинных заслуг каждого, «получившего» высокий пост. Наряду с коммунистами, с первых дней участвовавшими в борьбе, на высокие посты пришли люди, вступившие в партию только когда выяснилось, что она выйдет из войны победительницей. Открылось широкое поле деятельности для всякого рода карьеристов, авантюристов и просто жуликов. На начальном этапе с этим мало что можно было поделать. Независимо от того, нравилось это или нет, приходилось использовать и гражданских чиновников, служивших буржуазным правительствам или даже немцам в период оккупации.

Были и другие проблемы, связанные с кадрами. Как среди «москвичей», так и среди «интернационалистов» имелись настоящие революционные герои, заслуживавшие назначения на самые высокие посты. Но у них порой не хватало образования для выполнения подобных функций. В то же время в обоих лагерях имелись люди, которые вели двойную игру. Несколько человек, получивших высокие правительственные должности как «уважаемые коммунисты», на самом деле были внедрены в довоенные нелегальные коммунистические партии в качестве агентов-провокаторов. Другие стали агентами тайной полиции после ареста и, возможно, пыток. Были «москвичи», давно уже продавшие души Москве и являвшиеся платными агентами русской тайной полиции. Точно так же среди «интернационалистов» имелись люди (впрочем, их всех подозревали в этом), завербованные англичанами или американцами.

Политические позиции, которые постепенно занимала трумэновская Америка, усугубляли свойственную Сталину параноидальную подозрительность по отношению к Западу. В первые же годы после окончания войны на внешнюю политику Государственного департамента США большое влияние оказывали многочисленные иммигранты из стран Восточной Европы. Многие из них в предвоенные годы являлись крупными политическими деятелями, академиками и журналистами, бежавшими в страхе перед наступавшей Красной Армией. Если не считать данных разведки, эти люди стали для американских государственных деятелей главным источником сведений об обстановке в восточноевропейских странах.

В результате позиция американской дипломатии становилась все менее реалистичной, поскольку она основывалась на все менее правдивой информации. Хотя среди иммигрантов имелось много разногласий, в одном они были едины: их соотечественники в Польше, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Румынии, Албании ждут лишь сигнала, чтобы свергнуть своих коммунистических хозяев – находясь в тисках отвратительной системы тайной полиции, они нуждаются лишь в моральной поддержке, чтобы организовать восстание. Политика западных держав и в настоящее время еще не избавилась от этих представлений о восточноевропейских странах. И причина трагедии периода «холодной войны» коренится именно в этом.

Однако в действительности народы Восточной Европы приветствовали Красную Армию как освободительницу. В политическом плане война положила конец гегемонии правых, как бы они ни протестовали против этого, оказавшись в эмиграции в Америке. Народы же этих стран не возражали против социализма и прочного дружественного союза с СССР. Многие из экономистов видели необходимость установления торговых связей с Востоком, рассчитывая и на американскую помощь в восстановлении разрушенной промышленности. Если из-за этого надо приспособить некоторые из политических институтов к новому восточному партнеру, то пусть так и будет.

Сталин, конечно, считал справедливым требовать несколько большего. И именно в этом плане с ним можно было бы успешно спорить. К несчастью, Запад решил бороться с ним иначе. Вместо того чтобы разоблачать русские империалистические планы по включению Польши и Венгрии, несмотря на их сопротивление, в Советскую империю, США и их союзники предпочли разглагольствовать о «коммунистическом империализме».

Таким образом, американцы полностью подорвали позицию националистов, которые полагали, что применение марксистского учения в их странах будет способствовать развитию, но в то же время отстаивали самостоятельный – чешский, польский или венгерский – путь к социализму. Они желали быть независимыми от России и США, хотя признавали необходимость тесных связей с Советским Союзом.

Значительная часть интеллигенции восточноевропейских стран была согласна с такой точкой зрения и готова к любым последствиям политической борьбы за независимость от Советского Союза. И в первое время казалось, что они одерживают верх. Однако реакция американцев дискредитировала их позицию. Ставя знак равенства между коммунизмом и русским империализмом, американцы вступили на тот же путь, что и Сталин: страны-сателлиты должны сделать выбор между Россией и США, между коммунизмом и капитализмом. Оказалось невозможным оставаться, например, венгерским коммунистом и быть принятым в качестве такового и Россией, и Америкой. Обе стороны провозгласили, что человек должен быть или коммунистом, или антикоммунистом. Коммунистом является некто, кто соглашался с «руководящей ролью Советского Союза»; антикоммунистом считался тот, кто занимал проамериканские и антирусские позиции.

Заявление Андрея Вышинского о том, что США пытаются экономически поработить Европу при помощи политики подачек, было в высшей степени несправедливым по отношению к стране, которая по доброй воле стремилась восстановить разрушенную Европу. Но этого обвинения оказалось достаточно для того, чтобы затруднить восточноевропейским странам принять услугиСША, не подвергая серьезному риску свои отношения с Советским Союзом. Две телеграммы, которыми обменялись государственный секретарь США Бирнс и посол Штейнгардт во время мирной конференции в Париже в октябре 1946 года, достаточно полно освещают эту проблему.

Американцы возмущались злобной антиамериканской пропагандой, поднятой в чехословацкой прессе, а также медлительностью, с которой Чехословакия (тогда еще не являвшаяся коммунистической) реагировала на американские требования о компенсации недавно национализированной собственности. С целью оказания давления на чехословацкое правительство США временно прекратили всякую помощь Чехословакии. Штейнгардт встретился с премьер-министром Готвальдом, и они согласились, что давление является слишком жестоким. Готвальд обещал быстро разрешить наиболее срочные американские требования. В связи с этим Штейнгардт просил Бирнса возобновить помощь как свидетельство американской доброй воли.

Ответ Бирнса из Парижа был весьма знаменательным:

«Я с удовольствием узнал, что правительствоЧехословакии начинает, по-видимому, понимать, что его враждебная политика по отношению к США, игнорирование им наших справедливых требований и непрекращающиеся нападки прессы могут привести, в той степени, в какой это касается экономической помощи, к последствиям, которые не соответствуют интересам Чехословакии. Однако Вы должны иметь в виду, что с самого окончания этой конференции Чехословакия постоянно выступала против США и по каждому важному вопросу голосовала заодно со славянским блоком. Мы, конечно, не могли рассчитывать на то, что какая-либо делегация согласится с нами по всем вопросам. Но поскольку они выступают против нас при каждом голосовании, по каждому договору, это подтверждает их недружественную позицию, которая до сих пор была выражена в прессе. Я хотел бы получить гораздо более существенные доказательства чехословацкой независимости и дружественного отношения к США до того, как будет возобновлена какая-либо из форм экономической помощи».

В этой телеграмме впервые был сформулирован принцип, что предоставление американской помощи зависит от политической поддержки, получаемой США. Конечно, это еще не стало официальным принципом американской внешней политики («План Маршалла» имел в своей основе гуманитарные идеи), однако ход будущих событий был предрешен.

Ответ Штейнгардта не менее значим. В нем излагалось мнение Яна Масарика – сына основателя Чехословацкой Республики, по своим убеждениям не коммуниста, а социал-демократа. То, что говорил Масарик, являлось свидетельством агонии, переживаемой Восточной Европой, попыткой объяснить Западу, как наилучшим образом содействовать делу свободы. Штейнгардт следующим образом сообщал Бирнсу о своей беседе с Масариком:

«В нынешних условиях Масарик считает предпочтительным голосовать вместе с Советским Союзом почти во всех случаях, когда то же самое делают Польша и Югославия. Он убежден, что это не наносит ущерба США, в то время как Чехословакия может выиграть от этого. Он подчеркнул, что благодаря тому, что Чехословакия именно так голосовала до сих пор, Советский Союз строго воздерживается от вмешательства во внутренние дела Чехословакии. В результате умеренные круги постепенно наращивают успех в деле поворота страны вновь на путь демократического развития. Он доказывает, что возврат Чехословакии в ближайшем будущем к демократическим порядкам стал возможным благодаря невмешательству Советов, и это в конечном счете будет более выгодно для США, чем ничего не значащие голосования на международных конференциях…»

Сегодня трудно обвинять Масарика в неправильной линии. (Ян Масарик после «путча» согласился остаться на посту министра иностранных дел. Однако 10 марта 1948 года он трагически погиб, выпав из окна своего служебного кабинета. До настоящего времени остается спорным вопрос о том, выпрыгнул ли он сам, упал нечаянно или был выброшен кем-то… Несмотря на ряд официальных и неофициальных расследований, этот случай никогда не был объяснен удовлетворительным образом.)

Ясно, что в 1946 году на «порабощенные народы» (по американской формулировке) начало оказываться давление с двух сторон. Советы требовали политической поддержки в обмен на невмешательство во внутренние дела. Американцы же требовали некоторой политической поддержки в обмен на свою помощь. Не нужно обладать большой логикой, чтобы понять несовместимость этих двух требований.

Творцы американской политики оказались неспособными понять, что коммунизм как таковой отнюдь не является пугалом, что нет абсолютно никаких причин, которые могли бы воспрепятствовать существованию двух экономических систем – капитализма и коммунизма. В любом случае мировая коммунистическая революция определялась революцией технической, так быстро изменявшей облик стран, традиционно считавшихся слаборазвитыми. Государство, официальной религией которого является атеизм, заслуживало сожаления не больше, чем государство, основанное (подобно Израилю, который так усердно поддерживают США) на солидных теократически принципах. Итак, США разработали свои долгосрочные планы. Американцы вознамерились осуществлять, только в обратном направлении, то, чем занимался старый довоенный Коминтерн, инспирировавший саботаж на Западе в попытке подорвать его институты. Многие полагали, как это сформулировал в 1953 году сенатский комитет по коммунистической агрессии, что «мирное сосуществование является коммунистическим мифом, который может быть осуществлен только путем полного отказа от нашего свободного образа жизни в пользу рабства под игом коммунизма, контролируемого Москвой». У правительства США не хватало веры в свой собственный американский образ жизни и его способность выстоять перед очевидно неэффективным и неудачным коммунистическим экспериментом.

Путаница в умах, которая, по-видимому, характеризовала тот период, наглядно проявилась в истеричной кампании, поднятой вокруг вопроса о мерах безопасности по сохранению секрета атомной бомбы. Американская атомная монополия представлялась главной целью, подорвать которую стремились советские шпионы. В результате на свет появились клятвы в лояльности, судебные процессы над предателями, прения в конгрессе, и все это разжигало антикоммунистические страсти внутри страны. Подобно тому, как в военный период население Англии убеждали в том, что «и у стен есть уши», в США политические деятели и правая пресса преднамеренно пытались внушить людям мысль, что коммунистические шпионы скрываются за каждым углом. Мало кто понимал, какая в этом таится опасность. Генри Стимсон, республиканский министр обороны в правительстве президента Трумэна, призывал Америку открыто поделиться атомными секретами с Россией, с тем чтобы предотвратить «отчаянную секретную гонку вооружений». Но эта идея, несмотря на ее дальновидность, никогда не подвергалась серьезному изучению. Вместо этого США создали аппарат безопасности, гораздо более грубый и безжалостный, чем что-либо подобное, существовавшее у американцев во время войны. Одновременно была развернута пропагандистская кампания против коммунистов и тех, кто им сочувствовал. Организаторы кампании использовали порожденное бомбой беспокойство в мире для того, чтобы внушить американскому народу и союзникам США: они могут считать себя в безопасности до тех пор, пока Россия не располагает атомной бомбой.

Сейчас, конечно, есть возможность оглянуться назад и увидеть, насколько все это было бесполезным. И не только потому, что события доказали беспочвенность подобных аргументов, но и потому, что разведывательные службы допустили ошибку в той единственной области, которая входит в их компетенцию: в области безопасности. В своей книге «Гуманное использование человеческих существ» (в русском переводе опубликованной под названием «Кибернетика и общество» в 1958 году) Норберт Винер писал: «При изучении такой научно-естественной проблемы как атомная реакция и атомный взрыв, самая ценная информация, которую мы можем сообщить общественности, состоит в том, что такие проблемы существуют. Стоит только ученому начать исследовать проблему, о которой ему известно, что она имеет решение, его положение меняется. Он уже примерно на 50% приблизился к ответу».

Правительство США само разоблачило секрет атомной бомбы, когда 6 августа 1945 года американский стратегический бомбардировщик сбросил ее на Хиросиму. С того самого момента создание СССР подобного оружия стало неизбежным; он должен был создать бомбу, причем быстро.

Шпиономания достигла своего апогея по другую сторону железного занавеса. Этому способствовал тот факт, что в странах Восточной Европы, Франции и Германии сохранились агенты шпионских служб военного времени, искавшие ныне, новых хозяев. Американские посольства во всех восточноевропейских странах осаждались местными гражданами, предлагавшими свои услуги – обычно для того, чтобы заработать себе право на жизнь в США. Более того, разведывательные операции проводились под руководством бывших работников Управления стратегических служб в Западной Европе, находившихся на территории Западной Германии; эти люди, возможно, имели хорошую военную подготовку, но они не обладали достаточными политическими знаниями и зрелостью. Они показали себя непригодными для выполнения задач и фактически приносили вред. Каждый раз, когда тайная полиция восточноевропейских стран обнаруживала настоящего шпиона или признаки сбрасывания людей на парашюте над своей территорией, она лишь усиливала меры безопасности.

В этом также состояла ирония судьбы в тот период: хотя русским казалось, что за каждым кустом скрываются американские агенты, в действительности их было мало и они в большинстве своем были плохо подготовлены как в общем, так и в специальном плане.

В конце войны президент Трумэн распустил Управление стратегических служб под предлогом, что в мирное время нет необходимости тратить деньги на разведывательные агентства. Это была восхитительная точка зрения, напоминавшая о том великом периоде американской наивности после войны, когда Генри Стимсон ликвидировал дешифровальную службу Государственного департамента, заявив: «Джентльмены, не следует читать корреспонденцию других людей».

Таким образом США вступили в «холодную войну» совершенно не подготовленными для ее ведения. Несколько военных атташе, незначительное число сотрудников разведки Государственного департамента и несколько сотрудников бывшего Управления стратегических служб, приданных военным миссиям в Европе, – вот и все, что имелось. Качество получаемой информации находилось на крайне низком уровне.

Трумэн скоро понял, что он проявил легкомыслие, но он все еще, по-видимому, не был убежден в необходимости проведения в мирное время широких разведывательных операций. Такое положение продолжалось до 1947 года, когда на основе Акта о национальной безопасности было организовано Центральное разведывательное управление во главе с контр-адмиралом Pecкью Хилленкётером.

Но даже и тогда на ЦРУ была возложена лишь задача «координировать» деятельность других американских разведывательных служб. Лишь летом 1948 года Национальный совет безопасности издал директиву № 10/2, по которой ЦРУ было дано право «проводить операции по указанию Национального совета безопасности». Было бы неправильным полагать, что тайные операции до тех пор не проводились. Например, советским отделом ЦРУ руководили уроженец Польши капитан-лейтенант Сэмюэль Френкель и полковник морской пехоты Гарольд Мориэ, которые получили опыт разведывательной работы, будучи американскими военно-морскими атташе в Мурманске во время войны. Этот отдел был полностью самостоятельным и проводил свои операции оригинально, с умом и воображением.

К тому же ЦРУ уже успело установить контроль над знаменитой русской антисоветской сетью генерала Рейнхардта Гелена, который предложил в конце войны свои услуги американцам и служил им так же добросовестно, как и Гитлеру.

Первоначально кое-кто проявлял отвращение к самой идее использования того, что считалось «грязной информацией от грязного человека». Однако скоро с подобными взглядами было покончено, поскольку идеи «холодной войны» полностью овладели творцами американской политики.

Итак, обе стороны создавали свои разведывательные службы, поставлявшие передовые отряды для действий на фронтах «холодной войны». Отношения между Востоком и Западом были подорваны до такой степени, что они вообще почти перестали существовать. Призрак ядерной войны постоянно маячил на горизонте. Каждый лагерь лихорадочно перевооружался. А чтобы обосновать необходимость этого, пропаганда разжигала настроения крайней нетерпимости. Дипломаты опускались до обычной брани. Понимание и разум были исключены из политического словаря. Антикоммунистическая «охота за ведьмами» породила волну истерии в США. Тайная полиция в России и Восточной Европе действовала подобно саранче, уничтожаявсе живое.

Сложилась обстановка, благоприятная для любых эксцессов. В этой сгущенной и отравленной атмосфере неизбежно, на мой взгляд, родилась идея операции «Раскол».







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх