Тэлфорд Тейлор

На пути к Мюнхену [1]

I

Ко времени Мюнхена Невиллу Чемберлену уже шел семидесятый год и его внешний вид вполне соответствовал возрасту. Хотя он не привык к воздушным путешествиям, тем не менее в течение двух недель он дважды летал в Германию, хотя в то время самолеты были тихоходными и, главное, значительно менее комфортабельными, чем в наши дни, а теперь ему предстояло совершить воздушное путешествие в третий раз. После полета в Берхтесгаден Чемберлен провел ряд длительных и, как правило, бесплодных совещаний с членами кабинета, а также с представителями Франции. Он обращался к нации по радио, отчитывался о делах в палате общин и пытался разрешить множество внешнеполитических проблем.

Более того, ему предстояла труднопредсказуемая и, очевидно, малоприятная конфронтация в Мюнхене. Самому ему было «мало дела, войдут ли Судеты в состав рейха или нет, им самим предстояло решить свою судьбу», но его очень беспокоило, как все это будет выглядеть со стороны. В Годесберге Гитлер явно склонялся к худшему, и теперь его малоприятным делом было не допустить чехов. Как поведет себя фюрер в Мюнхене? Сядет ли он за стол с руководителями Великобритании и Франции только лишь затем, чтобы унизить их?

Так или иначе, Чемберлен имел достаточные основания сослаться на усталость и дурные предчувствия и явиться с маской печали на лице. Но старый джентльмен был упрям, и реакция парламента, да и общественного мнения, на то, что он принял предложение Гитлера, придала ему силы. Устроенная ему овация в палате общин была беспрецедентной и, по большому счету, искренней. Из-за океана пришло характерное поздравление от Франклина Рузвельта: «Молодец!» — вот и все, что было сказано. Этим вечером боготворившая его толпа заполнила Даунинг-стрит, выкрикивая: «Молодец, старик Невилл!» Он подошел к окну и заговорил с ними, как с расшалившимися детьми, которым пора идти в постель: «Я думаю, что всем вам пора спать, и спать спокойно. Все будет в порядке».

Итак, у приободрившегося Чемберлена было явно беспечное настроение, когда он рано утром прибыл в аэропорт Хестон и застал там кабинет, явившийся пожелать ему счастливого пути. Вопреки легенде, у премьера не было зонтика, и он предстал перед фотокамерами, улыбаясь и размахивая своей фетровой шляпой, его окружали миниатюрный Кингсли Вуд и огромный Галифакс, из-за его левого плеча выглядывал круглолицый Хор-Белиша.[2]

С незамысловатой улыбкой Чемберлен говорил о характерных чертах своих полетов в Германию: «Когда я был маленьким мальчиком, я, как правило, повторял себе: если у тебя не вышло с первого раза, старайся снова, снова и снова. Вот то, что я делаю сейчас». «И, — добавил он, стремясь выразиться более изысканным литературным языком, — “из этого осиного гнезда опасности сорвем цветок мы безопасности” — как сказал Хотспер Генриху IV[3]». Цитата была точным отражением его менталитета, но осиное гнездо намного пережило цветок.

Лорд Галифакс не сопровождал премьера ни в Берхтесгаден, ни в Годесберг, он снова остался дома. В самолете премьера оказались шесть других человек, главным был сэр Хорас Вильсон, формально главный советник правительства по промышленности, а фактически — ближайший советник и доверенное лицо премьер-министра. Вильсон только что провел два крайне неприятных дня в Берлине, тщетно пытаясь передать фюреру послания Чемберлена; поток речи Гитлера не позволял вставить ни слова в ответ. Пятеро других были: сэр Уильям Мэлкин, советник министерства иностранных дел, Уильям Стрэнг, глава департамента Центральной Европы МИД, Фрэнк Эштон-Гуэткин, советник МИД, принимавший участие в миссии лорда Рэнсимена, парламентский секретарь премьер-министра лорд Дангласс, впоследствии известный как сэр Алек Дуглас-Хьюм, министр иностранных дел и премьер-министр в начале 60-х годов, и личный секретарь Чемберлена Оскар С. Кливли.

Вероятно, еще во время полета в Мюнхен, или накануне его, премьер проводил консультации с ближайшими советниками, с тем чтобы выработать план действий на предстоявших переговорах, но если так и было, то никаких следов от этого не осталось. В полете Чемберлен заметил лорду Данглассу, что это путешествие «было последней ставкой», но «он не видел, как это могло дать Гитлеру возможность поставить дело на грань войны».

Около полудня самолет Британских авиакомпаний с миссией на борту приземлился в аэропорту Мюнхена. Был выстроен почетный караул, и Иоахим фон Риббентроп приготовился встречать гостей.

Чемберлен прибыл последним из главных действующих лиц; он и его спутники направились на Кёнигплац, где намечалась конференция.

II

У Эдуарда Даладье не было никаких оснований для самоуспокоения, подобно Чемберлену, зато было гораздо больше поводов испытывать сомнения. Не Великобритания, а Франция являлась союзником Чехословакии, и именно она была обязана оказать помощь. Не Великобритания, а Франция могла выставить до ста дивизий, и именно ей предстояло принять на себя главный удар в случае войны. С точки зрения меры ответственности и военной мощи центр тяжести располагался в Париже, а не в Лондоне.

Несмотря на все это, Даладье позволил Чемберлену взять инициативу на себя и во всем ему следовал. Миссия Рэнсимена, Берхтесгаден, Годесберг — все это готовилось в Лондоне; Франция послушно следовала в фарватере Великобритании, и если бы в Мюнхене все удалось, Франция оказалась бы в руках Чемберлена.

Но если Чемберлен задавал тон в Лондоне, этого никак нельзя было сказать о Даладье в Париже. Премьер-министры Франции нечасто играли решающую роль в правительстве, и Даладье, несмотря на прозвище Воклюзский Бык, имел массу затруднений с кабинетом, представлявшим собой пестрый спектр — от «сторонника мира любой ценой», министра иностранных дел Жоржа Боннэ, до непримиримого министра колоний Жоржа Манделя.

В конце концов, речь шла о чести и личной ответственности. Если Невилл Чемберлен ни на минуту не сомневался в мудрости своей внешнеполитической линии, то Эдуард Даладье систематически испытывал угрызения совести. Если Гитлер решился, чем все это кончится? Будет ли трехцветный флаг навеки замаран в том случае, если не будут выполнены обязательства перед Прагой? С другой стороны, стоит ли приносить в жертву Францию, должен ли Париж оказаться в руинах под ударами люфтваффе[4] из-за этих упрямых чехов? Не был ли прав Боннэ, когда говорил, что война с Германией — самоубийство для Франции?

Эти пароксизмы сомнений, вероятно, были временно успокоены сообщением о предстоящей встрече в Мюнхене. Париж ликовал не менее, чем Лондон. «Чувство облегчения царит в Париже сегодня вечером, — телеграфировал Буллит государственному секретарю Корделлу Хэллу. — Это сопоставимо с впечатлением о подписании перемирия». За немногими исключениями политические деятели и пресса поздравляли друг друга. «Надежда возрождается!» — провозгласил Жорж Бидо в «Об», в то время как в «Попюлер» бывший премьер-социалист Леон Блюм писал так: «Сообщение о встрече в Мюнхене вызвало к жизни огромную волну веры и надежды. Было бы величайшим преступлением против человечности прервать переговоры или сделать их продолжение невозможным. Встреча в Мюнхене — охапка дров, брошенная в очаг, когда огонь должен был вот-вот погаснуть».

Даладье уже набросал обращение к нации по радио, первоначально намеченное им на 28 сентября, и теперь его задача в огромной мере облегчилась.

«Я заявил, что сегодня вечером обращусь к стране в связи с международным положением, но в полдень мне сообщили о предложении прибыть завтра в Мюнхен для встречи с канцлером Гитлером, мистером Чемберленом и синьором Муссолини. Я принял это предложение.

Вы должны понять, что накануне столь важных переговоров мой долг состоит в том, чтобы отложить объяснения, которые я был должен вам дать. Но перед отъездом я хотел бы поблагодарить народ Франции за отношение ко мне, преисполненное достоинства и уверенности.

Особо я хотел бы поблагодарить французов, во имя спокойствия вставших под знамена, и дать им понять, что они действовали не напрасно.

Моя позиция тверда. С того момента, когда мы начали испытывать нынешние осложнения, я ни на миг не переставал заботиться о мире и жизненных интересах Франции. Завтра я продолжу эти попытки, сознавая, что за мной — весь народ».

Как и Чемберлен, Даладье никак не упомянул о том, что сами чехи не допущены на встречу. Так же как и Великобритания, Франция закрыла на это глаза. Так на основании чего же вся нация пребывала «в полном согласии»?

Премьер умолчал, но между строк можно было прочесть: «Мир! Любой, любой ценой — но мир!»

Генерал Гамелен, по его словам, не был готов делать подобные ставки. Утром 28 сентября на совещании Даладье задал генералу вопрос: что следует сохранить в первую очередь в случае, если территориальные изменения окажутся неизбежными?

Гамелен ответил, что если укрепления не будут оставаться в руках чехов, то «страна перестанет представлять ценность в военном отношении».

Такова была четко выраженная точка зрения военного, но события намного обогнали подобные идеи, так как территориальные уступки, к которым вынудили чехов, включали большую часть укреплений. Интересно было бы поразмышлять, какие были бы последствия, если бы Даладье прибыл в Мюнхен с Гамеленом, но такая мысль не пришла в голову ни генералу, ни премьеру. Более того, днем позже начальник главного штаба ВВС генерал Вюйлемен заявил Даладье, что французская авиация к войне не готова.

Кто же сопровождал премьера в Мюнхене? По данным, полученным в Париже Боннэ, там ожидали двух министров иностранных дел «оси» — Риббентропа и Чиано. Боннэ послушно сопровождал Даладье на англо-французских переговорах в Лондоне, но по этому поводу заметил: «Я дал понять, что предпочел бы остаться в Париже, и попросил месье Леже заменить меня».

Алексис Леже, генеральный секретарь министерства иностранных дел, дал несколько иную версию. Гитлер, говорил Леже, не желал присутствия министров иностранных дел (исключение было сделано для Галеаццо Чиано, зятя дуче), с тем чтобы четверо вождей могли сообща разрешить дело. Это шло вразрез с французской традицией коллективной ответственности кабинета, согласно которой министр иностранных дел сопровождал премьера на важных международных совещаниях. Но на сей раз кабинет решил уступить Гитлеру, и Леже, несмотря на его возражения, было предписано сопровождать Даладье.

Леже, должностное лицо, не связанное с политикой, запросил у кабинета инструкции по поводу его возможных действий в Мюнхене. Боннэ сообщил ему, что кабинет не принимал никаких решений по данному поводу, после чего Леже добился заявления от генерального штаба о том, что новые границы Чехословакии должны лежать за пределами укреплений, чтобы не были нарушены связи между востоком и западом страны, а «пояс» между Моравией и Словакией не был сужен. Эти указания вполне соответствовали тому, что говорил тем утром Гамелен Даладье, но в то же время, увы, они не могли быть реализованы, ибо пражское правительство уже успело сделать далеко идущие уступки.

Когда следующим утром французская делегация прибыла в Ле Бурже, на землю спустился небольшой туман. Леже сопровождал опытный дипломат, глава европейского отдела МИД Франции Шарль Роша, а Даладье сопровождал его верный «шеф кабинета» и приятель Марсель Шапье.

Отъезд Даладье собрал большое число провожающих официальных лиц: кроме членов кабинета там были большинство префектов, руководителей воздушного транспорта, репортеры и множество высокопоставленных дипломатов, в том числе посол Великобритании сэр Эрик Фиппс и поверенный в делах Германии д-р Курт Брауер.

Серебристый двухмоторный «пуату» ожидал премьера и его свиту. Он взлетел незадолго до девяти часов и в четверть двенадцатого достиг Мюнхена. В аэропорту был Риббентроп; он сопровождал Даладье во время обхода строя почетного караула и по пути в знаменитый отель «Четыре сезона», где должна была разместиться французская делегация. Когда кортеж автомашин приблизился к центру Мюнхена, многочисленная толпа шумно приветствовала премьер-министра.

Несмотря на почетный и преисполненный энтузиазма прием, Даладье выглядел не совсем здоровым: «Его широкая, загорелая голова была втянута между плеч, лоб покрыт глубокими морщинами. Он казался мрачным и погруженным в мысли. Еще отчетливее это проявлялось у Леже». Таковы были впечатления посла Франсуа-Понсэ, прибывшего накануне поездом из Берлина и встречавшего шефа в аэропорту.

Прибыв в отель «Четыре сезона», Даладье в своем апартаменте выслушал доклад Франсуа-Понсэ. Затем премьер сам сказал несколько слов, и одна фраза особенно запала в память прибывшего вместе с послом из Берлина помощника военно-воздушного атташе капитана Поля Стелэна: «Все зависит от англичан, — сказал Даладье, — нам ничего не остается, кроме того чтобы следовать за ними».

Стелэн выслушал это с удивлением, но на самом деле здесь нечему было поражаться. «Пуату» был французским самолетом, но прибыть в Мюнхен его побудила британская инициатива, и теперь на руках у него не было своих карт.

Зазвонил телефон. Помощник атташе поднял трубку. Герман Геринг ожидал Эдуарда Даладье, чтобы сопровождать его в «Фюрербау».

III

Несомненно, из четырех главных действующих лиц, направлявшихся в Мюнхен, самым счастливым был Бенито Муссолини. Дуче собирался находиться в центре арены действий, перспектива, доставлявшая ему особую радость: он все больше и больше нервничал по поводу того, что немцы загоняли его на край арены.

В начале этого года во время событий, приведших к аннексии Германией Австрии, он был чрезвычайно раздражен тем, что Гитлер ни малейшим образом не намекнул ему о своих планах. Сам по себе «аншлюс» явился сильным ударом по политике Италии в Центральной Европе, со времен первой мировой войны основанной на сохранении независимости Австрии. Таким образом, пока Австрия не будет присоединена, немцы в итальянском Тироле не будут требовать присоединения части этой беспокойной территории к фатерлянду. В апреле Муссолини был разъярен статьей в одном из лейпцигских изданий, «в которой снова поднимается вопрос о Южном Тироле и в отношении итальянского населения используется язык силы». Разгневанный дуче сказал Чиано, что «эти немцы заставят меня проглотить горчайшую пилюлю в моей жизни; я имею в виду французскую пилюлю». И Чиано со своей стороны беспокоился, как бы «ось» «не полетела вверх орлом» из-за «неразумного» поведения немцев в Южном Тироле.

Пришел сентябрь, и повторилась та же история. Кризис развивался, и Муссолини бесило отсутствие информации из Берлина. Каковы были планы Гитлера? Нуждался ли он в помощи со стороны Италии? Не проводилось никаких совещаний, и на срочные запросы приходили лишь неясные ответы. Наступили и прошли Нюрнберг, Берхтесгаден и Годесберг без каких-либо прямых обращений со стороны Гитлера, пока 25 сентября он наконец не соизволил довести до своих итальянских союзников информацию, известную им, впрочем, уже по другим каналам: если к 1 октября чехи не уступят, он атакует их.

Но три дня спустя обстановка в Риме значительно прояснилась. Послы Великобритании, Франции и США, наступая друг другу на пятки, спешили к дуче, умоляя его помешать Гитлеру и спасти мир. Именно телефонный звонок Муссолини Гитлеру окончательно способствовал тому, что агрессия была отложена и привела Гитлера к предложению о проведении конференции в Мюнхене при условии личного присутствия дуче. На этот раз голос Рима кое-что означал для германских планов! И теперь Бенито Муссолини мог поехать в Мюнхен в качестве Великого Миротворца и стать главным действующим лицом! Более того, Муссолини был уверен, что именно в этой роли он будет непревзойденным. По жизненному опыту и характеру он был космополит и, безусловно, наилучший оратор из всех четверых. Гитлер говорил только по-немецки, Даладье — немного по-итальянски и Чемберлен — чуть-чуть по-французски. Муссолини в совершенстве владел французским и знал, если не так же свободно, английский и немецкий.

Говоря с Чиано незадолго до отъезда, Муссолини заявлял, что «доволен» ходом дела, так как, «возможно, дорогой ценой, но мы должны были уничтожить Великобританию и Францию навсегда, и теперь мы имеем ошеломляющую возможность доказательства этого». «Доказательством» являлись (предположительно) слабость, продемонстрированная Великобританией, и озабоченность Франции сохранением мира.

Однако, может быть, хвастовство Муссолини было не чем иным, как игрой, которую он позволял себе даже с ближайшими соратниками. Удобно расположившись в своем личном поезде, дуче был в ударе и за обедом потчевал Чиано «с необычайным оживлением по каждому поводу».

Он жестоко критиковал Великобританию и ее политику. «В стране, где животными восхищаются настолько, что создают для них особые кладбища, больницы и дома, и где наследство завещают попугаям, — можете быть уверены, что в этой стране наблюдается упадок. Кроме других причин, это — следствие характера британского народа. Четыре миллиона лишних женщин. Четыре миллиона сексуально неудовлетворенных женщин, искусственно создающих множество проблем, дабы возбуждать и ублажать свои чувства. Не будучи в состоянии обнять одного мужчину, они обнимают человечество».

Высказавшись таким образом, дуче удалился, в то время как Чиано остался, дабы играть роль Великого человека перед журналистами и правительственными чиновниками, находившимися в поезде. Ранним утром следующего дня поезд достиг старой австро-германской границы, где Муссолини встретил Адольф Гитлер в еще более роскошном вагоне. Муссолини и Чиано закончили путешествие в вагоне фюрера, в то время как остальные итальянцы следовали за ними в их собственном поезде.

IV

Мюнхен был делом Адольфа Гитлера, и только в Берлине велись целенаправленные приготовления к конференции. Главным образом это были довольно приблизительные наброски повестки дня и перечень германских требований.

Работа была выполнена довольно необычным трио: Герман Геринг, барон Константин фон Нейрат и Эрнст фон Вайцзеккер. В суматохе утром 28 сентября, когда Франсуа-Понсэ и Невилл Гендерсон[5] делали все новые уступки Гитлеру, итальянский посол Аттолико вбегал и выбегал из канцелярии с новыми посланиями от Муссолини, Геринг придавал вес аргументам в пользу устройства конференции. В этом он имел сильную поддержку в лице предшественника Риббентропа, Нейрата, который шесть месяцев до этого был фактически отправлен в отставку, но теперь внезапно снова появился в числе советников фюрера. С помощью вмешательства Муссолини они быстро сумели нейтрализовать влияние Риббентропа, стремившегося угодить жгучему желанию Гитлера осуществить военный захват.

Вскоре после того как Гитлер принял решение в пользу конференции, Геринг и Нейрат объединились с Вайцзеккером, человеком номер два в МИД, разделявшим их взгляды в этом вопросе. Сценарий встречи был скоро выработан в форме короткого меморандума, основные пункты которого выработал Вайцзеккер.

Их программа предусматривала три этапа конференции. Сначала главы четырех держав должны договориться по основным вопросам: какая часть судетских земель будет присоединена к Германии незамедлительно? На каких территориях будет проводиться плебисцит? Как будет формально определена новая граница? Когда начнется и закончится германская военная оккупация? После того как все это будет решено, протокол, суммирующий результаты, будет подготовлен специальным комитетом. Затем на последнем, третьем этапе будут подписаны документы и учреждены специальные комитеты для их выполнения. Наряду с этим была повестка дня, детализировавшая требования Германии, заключавшиеся в оккупации четырех пограничных районов между 1 и 4 октября, последующим присоединением других областей и проведением плебисцитов в соответствии с прилагаемой картой.

Игнорируя Риббентропа, который мало ему был нужен, Геринг передал документы Гитлеру. Довольно бегло просмотрев их, тот признал их приемлемыми. Затем Вайцзеккер вызвал переводчика МИД Пауля Отто Шмидта, чтобы тот сделал перевод на итальянский для Аттолико, не владевшего немецким.

Итальянский посол немедленно передал меморандум по телефону в Рим Муссолини и Чиано. Дуче запросил немцев о подтверждении позиции Гитлера.

Итак, когда Муссолини и Чиано следовали на северо-запад, они были уверены, что эти пункты были приемлемы для Гитлера. Также не было особых оснований сомневаться в уступках Великобритании и Франции, разве Чемберлен уже не заверил Гитлера, что он мог «немедленно и без войны получить все необходимое»? Предстоит немного поторговаться по мелочам, чтобы спасти лицо, подвести итоги и сыграть пышное представление, в котором, если все будет хорошо, дуче предстоит быть героем…

Примечания:

Из книги Тэлфорда Тейлора «Мюнхен. Цена мира» (Нью-Йорк, 1979. Глава «В пути»).

Taylor T. Munich. The Price of Peace. New York, 1979. p. 14–21.

Тейлор, Тэлфорд — американский историк и юрист, бригадный генерал, заместитель Главного обвинителя от США в Международном военном трибунале на Нюрнбергском процессе. Автор книг «Путь завоеваний. Германские победы в Западной Европе. 1940», «Меч и свастика; генералы и нацисты в Третьем Рейхе», «Нюрнберг и Вьетнам. Американская трагедия» и др.

Кингсли Вуд — министр авиации; лорд Галифакс — министр иностранных дел в 1938–1940 годах; Лесли Хор-Белиша — военный министр в 1937–1940 годах. — Прим. ред.

Гарри Перси, по прозвищу Хотспер (Горячая Шпора) — дворянин, поднявший оружие против короля Генриха IV, основателя Ланкастерской династии. Пал в сражении от руки принца Гарри (будущего короля Генриха V). См. трагедию В. Шекспира «Генрих IV», часть I. — Прим. ред.

Люфтваффе — военно-воздушные силы Германии. — Прим. ред.

Невилл Гендерсон — английский посол в Берлине. — Прим. ред.

Оглавление