Глава I СТРАНА ГОРОДОВ

Русь возникла позднее большинства европейских стран. И появилась она при довольно специфических обстоятельствах.

Русь родилась на «пути из варяг в греки». В Средние века путешествие по воде было и быстрее, и безопаснее. Корабли могли перевезти больше грузов, нежели конные повозки. Дороги были в ужасном состоянии, а кое-где их просто не было. К тому же путешествие по суше было небезопасно – морские штормы являлись не такой серьезной угрозой, как лесные разбойники, полудикие племена и феодальные дружины, постоянно готовые поживиться чужим добром.

Античный мир сложился вокруг Средиземного моря. Периферией средиземноморской экономики стало Черное море и непосредственно прилегающая к средиземноморским странам часть Атлантики. Археологические данные свидетельствуют о том, что уже в античные времена между населением Прибалтики и Причерноморья существовали контакты, которые осуществлялись главным образом по речным путям. Именно так в Римскую империю попадал балтийский янтарь, пользовавшийся там (как и все экзотическое) изрядным спросом [35].

В VII-X веках торговое мореплавание распространилось на Балтику. На юге до времен Крестовых походов продолжали господствовать византийцы, греки. На севере возникающая балтийская экономика была детищем викингов, или, как их называли на Руси, варягов.

Русь оказалась связующим звеном между двумя мирами-экономиками. Торговый корабль мог подняться из Черного моря вверх по течению Днепра. Мешали, конечно, днепровские пороги, но их довольно легко научились преодолевать. Дальше можно было вниз по течению северных рек спуститься в Балтику. Лишь небольшое пространство, располагавшееся посредине, не было приспособлено для транзитного пути – здесь корабли приходилось тащить по суше волоком, о чем до сих пор напоминает название Волоколамска (первоначально Волок Ламский).

Наряду с «путем из варяг в греки» существовал и волжский торговый путь. Купеческие караваны с персидскими товарами поднимались из Каспийского моря вверх по Волге, а затем двигались вверх по ее притокам. В Новгородской земле эти два пути сходились. Персидские и византийские товары поступали оттуда в Северную Европу [Любопытно, что русские историки, опирающиеся, прежде всего, на данные летописей, придают основное значение именно торговле с Византией. Западные авторы, базирующиеся на русских источниках, также убеждены, что вся торговля велась с Константинополем, тогда как «связи с Востоком были спорадическими и изолированными»[36a] В то же время скандинавские исследователи, базирующиеся на археологических данных, приходят к прямо противоположному выводу, что торговля Руси «велась с мусульманами в большей мере, чем с византийцами» [36б] Дело в том, что византийские монеты в скандинавских кладах очень редки, а арабские многочисленны. Большое количество арабских монет обнаруживается и в русских кладах той же эпохи. На самом деле, очевидно, что «арабское» и «греческое» направления торговли были взаимодополняющими].

В 862 году, согласно летописным свидетельствам, новгородская аристократия приглашает варяжского князя Рюрика с братьями Синеусом и Трувором на престол со словами: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами». Как говорит Карамзин, «слова простые, краткие и сильные!» Короче говоря, варягам предлагают создать государство на Руси.

На протяжении второй половины XIX и всего XX века русские историки постоянно спорили по поводу «призвания варягов»; сторонники «норманнской теории» объясняли зарождение государственности влиянием западных соседей, а славянофилы и позднее официальные советские историки не только отвергали это влияние, но и пытались доказать, что Рюрика вообще не существовало. А если Рюрик и был, то уж Синеус и Трувор – точно вымысел, ошибка переписчика, неправильный перевод какого-то скандинавского изречения [Методологической проблемой антинорманистской традиции в русской историографии был не сам факт упоминания Рюрика и других варягов в летописях, а то, что отсутствовал какой-либо критерий или принцип критики летописных сведений, кроме, разумеется, идеологического. Иными словами, если те или иные фрагменты летописи объявляются недостоверными просто на основании субъективных оценок историка, то с таким же успехом можно подвергнуть сомнению и любой другой фрагмент, в том числе и принципиально важный для формирования патриотической легенды. Что, собственно, и делали наиболее рьяные западники в конце XX века. С другой стороны, антинорманистам к концу XX века надо было что-то делать не только с летописными свидетельствами, но и с возрастающим количеством археологического материала, который эти свидетельства подтверждал. Не удивительно, что в рамках самой антинорманистской традиции возникли «ревизионистские» тенденции, призванные примирить идеологические установки с противоречащими им фактами. Наиболее ярким примером такого подхода является книга в.В.Фомина «Варяги и варяжская Русь», где признается факт «призвания», но отрицается скандинавское происхождение Рюрика и его команды. По мнению Фомина, «летописные варяги – выходцы с берегов Южной Балтии»[37] По всей видимости, происхождение Рюрика от предков нынешних латышей и литовцев все же менее обидно для национального самосознания, чем родственные связи со шведами и датчанами. Проблема в том, что если уж новгородским купцам потребовалось в IX веке звать к себе иноземную дружину, то для этого не было необходимости обращаться к «варварам» из Южной Балтии, ибо у них уже были к тому времени налаженные отношения со стремительно развивающимися скандинавскими обществами, существовавшими в экономическом симбиозе со славянскими торговыми факториями]. Несмотря на ожесточенность, дискуссия эта не имела никакого смысла. Ибо проблема не в том, какова была роль варягов, сколько их было, были ли они просто наемниками или пришли в Новгород в качестве военно-политической элиты. Проблема в том, почему именно в 60-е годы IX века новгородские лидеры вдруг неожиданно захотели наводить на своей земле «порядок», а уже в 882 году князь Олег, захватив Киев, создал государство, получившее название Русь.

Несколько столетий славянские и угро-финские племена существовали на территории нынешней Русской равнины и как-то обходились без государства. В IX веке вдруг ситуация резко меняется, и за 20 лет образуется мощная держава от Балтики до Черного моря, объединяющая под единой властью множество племен самого разного происхождения. Причем, держава эта оказывается на удивление стабильна и сохраняет относительную целостность по крайней мере до начала XII века – значительно дольше, чем, например, империя Карла Великого.

Потребность в государстве возникла стремительно, но не случайно. И вызвана она была отнюдь не только внутренним развитием Новгорода. Решающее значение имело другое. В IX-X столетиях в Европе заканчиваются «темные века». Запад вступает в эпоху экономического роста. Натуральное хозяйство начитает сдавать свои позиции, развивается товарная экономика. Это время первой географической и политико-экономической экспансии христианской Европы. Всего таких периодов на протяжении Средних веков было три: IX-X века, когда европейский мир резко расширяется на северо-восток, вбирая в себя Скандинавию и большую часть Восточной Европы; XII-XIII века – время Крестовых походов, строительства городов и замков, а также второй балтийской экспансии, когда на северо-востоке христианизируются и покоряются последние языческие племена – угро-финские, славянские и балтийские; наконец, XV-XVI века, время Великих географических открытий. Каждая из этих эпох оказалась переломной для истории России. Более того: она изменила характер, национальный состав и даже географию русского государства.

ВРЕМЯ НАВОДИТЬ ПОРЯДОК

Еще выдающийся историк С.М. Соловьев заметил, что невозможно объяснить развитие древнерусской торговли на основе экономических процессов, происходивших в самих славянских общинах. «Повсеместная почти одинаковость произведений в стране, обитаемой славянскими племенами, сильно препятствовала мене: что могли выменивать друг у друга поляне и северяне, древляне и дреговичи, кривичи и радимичи? Образ жизни их был одинаков, одинаковые занятия, одинаковые потребности, одинаковые средства к их удовлетворению: у древлян был хлеб, мед, воск, звериные кожи; то же было у полян и других племен» [38]. По мнению Соловьева, торговля появляется лишь с приходом варягов, особенно с появлением княжеской дружины. Однако на самом деле дружина тоже опиралась на натуральное хозяйство. Она не покупала необходимые ей продукты, а «кормилась», собирала дань или попросту грабила аграрные общины (одновременно обеспечивая им защиту от набегов других таких же точно шаек). Феодальная вотчина, отмечает М. Покровский, даже в XIV-XV веках все еще была «самодовлеющим целым», мало связанным с внешним миром [39] [Вопрос о значении торговли в Киевской Руси был темой острых исторических дискуссий. Если Ключевский придавал ей принципиальное значение, то в советское время принято было подчеркивать аграрный характер древнерусской экономики. При этом показательно, что для советских авторов было важно продемонстрировать схожесть Руси и Западной Европы и тем самым лишний раз доказать единство исторического процесса. На самом деле вопрос состоит не в том, насколько массовым было распространение сельского хозяйства в Киевской Руси (нет сомнения, что именно земля кормила большинство населения), а в том, насколько было велико значение торговли и земледелия для образования государства. Средневековое земледелие само по себе просто не могло производить прибавочный продукт в таком количестве, чтобы поддерживать в течение длительного времени существование богатых городов и мощной киевской государственности. Показательно, что Б.Д. Греков, ведущий советский исследователь киевского периода, полемизируя с Ключевским, не отрицает значения торговли, он лишь доказывает – вполне убедительно, – что на Руси имелось достаточно развитое земледелие и скотоводство. При этом, однако, Греков признает, что «богатство князей, бояр и купцов состояло не в хлебе» [39a] Американские историки МакКензи и Каррен также замечают, что «основная часть населения занималась сельским хозяйством», тогда как торговля была жизненно важна для «князей и их окружения» [39b]]. Что же говорить о периоде IX-X веков?

Официальные советские историки нередко рассматривали Киевскую Русь прежде всего как аграрное общество, доказывая, что Русь представляла собой «могучий земледельческий заслон, приостановивший беспрепятственное проникновение кочевых орд с востока на запад» [40]. В таких трудах Киевское государство предстает своего рода «границей», за которой кончается всякая «цивилизация» – подобной американскому Дикому Западу XIX века. Не говоря уже о некотором расистском привкусе, недостатком подобных теорий является то, что они не соответствуют фактам. Во-первых, получается, что к востоку от Днепра люди вообще не знали земледелия. В действительности же Русь на востоке в VIII-IX веках соседствовала не с дикими кочевыми племенами, а с богатыми государствами – Хазарским каганатом и Волжской Булгарией (Болгарией), причем, на первых порах оба эти общества были гораздо более развитыми и богатыми, нежели восточные славяне или варяги [Арабские источники сообщают о волжских булгарах, что они в 922 году «официально приняли ислам, вели оседлый образ жизни, жили в городах и кроме торговли занимались еще земледелием» [41] Что касается хазар, то здесь картина несколько сложнее. Французский историк Рене Груссе пишет: «Хотя часто пишут, что они так и не перешли к оседлой жизни и ведению сельского хозяйства, они создали устойчивое государство, богатство которого базировалось на торговле с достаточно высокой культурой благодаря их связям с Византией и арабским миром».[41a] Между тем, арабские источники свидетельствуют о переходе хазар от скотоводства к земледелию. Если ранние упоминания хазар определяют их как скотоводов, то в более поздних указывается, что население крупнейшего хазарского города Итиль уходило весной «на поля для сельскохозяйственных работ» [42] Вопрос, однако, не только в том, как была организована жизнь в Итиле. Невозможно создать устойчивое государство, не имеющее оседлого государства. Другое дело, что аграрное население в средневековых государствах порой не принадлежало к господствующему этносу (начиная от ранних арабских и турецких держав)].

А во-вторых, кочевники как раз неоднократно проходили через Русь в Европу. В конце IX века венгры беспрепятственно прошли мимо Киева, и затем 60 лет терроризировали западные страны, пока в 955 году германский король Отто I не разгромил их под Аугсбургом – после чего Венгрия вскоре приняла католичество и превратилась в «щит христианства», опору западного мира. В XIII веке татаро- монголы, разгромив Русь, дошли до Дуная, и остановило их не военное сопротивление, а политические проблемы в собственном лагере.

Советские историки, в принципе, правы, связывая развитие городов с разделением труда, отделением ремесла от сельского хозяйства [42]. Но это относится к возникновению городов в масштабах общей истории человечества. Города Киевской Руси, ясное дело, были не первыми в мировой истории. Их бурный рост, а главное – их стремительное обогащение также не могут быть объяснены внутренними процессами, проходившими в славянских племенных общинах [Вообще показательно, что, несмотря на использование «марксистской» терминологии, большинство историков советского периода мало интересовалось вопросом о том, как функционировала экономика Киевской Руси, как было организовано производство, какие применялись технологии. У Грекова отдельного внимания заслуживает лишь организация феодальной вотчины, хотя сам же он признает, что не она была источником богатства князей и бояр. Торговля и ремесло почти не удостаиваются внимания. Культуре уделяется больше внимания, нежели технологии. Н.Я. Фроянов, подробно изучая роль князей, организацию дружины и положение крестьян, вообще ничего не пишет о купцах. Описывая средневековые города, он не касается ни торговли, ни ремесла, ограничиваясь лишь политической ролью города и его связями с деревней. И уж тем более экономическое и технологическое развитие безразлично И.Н. Данилевскому, который пишет уже в постсоветское время, а потому свободен даже от ритуальных требований «марксизма»].

Западная Европа начинает пробуждаться после «темных веков» в конце VIII века. Во Франции происходит культурный подъем, названный позднее «Каролингским возрождением».

В 800 году Карл Великий в Риме провозглашает себя императором. Его армии доходят до Моравии, вытесняя оттуда аваров. В IX-X веках наблюдается бурное политическое и экономическое развитие и на северо-востоке Европы. В 874 году возникло первое государство западных славян – Великая Моравия. К концу IX века венгры (мадьяры) создают собственное государство на Дунае, захватывая в 906 году часть земель, принадлежавших Великой Моравии, но королевство Богемия продолжает развиваться в рамках Священной Римской империи. В X веке на карте Европы появляется королевство Польша.

В IX веке начинают формироваться и скандинавские государства. Норманны не только грабят европейское побережье, но и добираются до Италии. Награбленные ценности, обогащая скандинавскую знать, стимулировали развитие мирной торговли и формирование государственных институтов. Начинает развиваться товарное хозяйство. К середине X века Дания объединяется в королевство. Государственная власть устанавливается в Норвегии и Швеции. В Византии IX-X веков тоже наблюдается серьезный экономический подъем. Таким образом, в Европе появляются одновременно две торгово-экономические зоны: наряду с традиционной средиземноморской зоной возникает новая – балтийско-североморская, объединяющая Англию и Скандинавию. Реки Русской равнины становятся невероятно важны для торговли: они соединяют эти две зоны между собой. Путь «из варяг в греки» становится важнейшим звеном возникающей новой торговой экономики. Он соединяет Европу в единое целое. По этим торговым путям с юга на север движутся не только товары, по ним же распространяются цивилизация, христианство, ремесленные технологии. Скандинавская руническая запись XI века сообщает маршрут через территорию Руси, двигаясь по которому можно было приобщиться к истинной вере и цивилизации: «на восток и далее в Иерусалим».

Наряду с путем из Скандинавии к побережью Черного моря, через пространную равнину, ставшую позднее основой русского государства, проходили и другие торговые пути. Один шел через Каспий и Волгу на север, доставляя отсталым европейцам изделия куда более развитых стран Востока – Арабского халифата и Персии. Другой проходил по суше в Западную Европу. О последнем пути известно гораздо меньше, но найденные клады позволяют историкам сделать вывод о «достаточно древнем трансъевропейском торговом маршруте», центральным участком которого был «путь из Среднего Поднестровья в южнонемецкое Подунавье» [44]. Как видим, все эти пути встречались и пересекались на пространстве между Новгородом и Киевом.

Уже в VIII веке арабские купцы стали проникать на Волгу, а вместе с ними начался и поток серебра из Азии. Навстречу серебру устремились варяги, уже освоившиеся к тому времени в Ладоге. Водные маршруты того времени «отмечены идущими вдоль них цепочками кладов восточных монет» [45].

Именно бурное развитие международной торговли породило стремительный рост городов и интенсивные связи между ними. Покровский справедливо отмечает, что это была в значительной степени «разбойничья торговля» [46], а города являлись на первых порах укрепленными стоянками путешествующих между Балтикой и Черным морем купцов-разбойников, «гораздо теснее связанными с теми заграничными рынками, нежели с окрестной страной» [47]. Для того чтобы продукт стал товаром, его надо было изъять у непосредственного производителя. Это была либо дань, либо прямой грабеж. Продвигаясь на северо-восток, и славяне, и скандинавы начали собирать дань с местных племен. Дань эту платили главным образом мехами. Одновременно купцы-разбойники захватывали и рабов.

Меха и невольники были ходовым товаром в более развитых южных землях. Арабские авторы X века писали, что русско-скандинавские торговцы того времени были по совместительству предводителями хорошо вооруженных отрядов, достигавших порой сотен бойцов. Такие маленькие частные армии, как признают скандинавские историки, «давали возможность их предводителям собирать дань с местного населения и защитить награбленное» [48].

Однако далеко не вся торговля была так милитаризована. Русские, скандинавские, а позднее и немецкие купцы были одновременно воинами, но значительную часть торговли на великом речном пути вели греки, армяне, арабы и евреи, не располагавшие военной организацией – по крайней мере, в той степени, в какой славяне и скандинавы. Причем, именно иностранные купцы привозили значительную часть звонкой монеты.

В подобных условиях государство должно было, с одной стороны, обеспечить на реках безопасность иностранных купцов от местных «лихих людей», а с другой – защитить собственных торговых людей от разбойников и друг от друга. Неслучайно, призывая варягов, новгородская знать ссылается на бесконечные «разборки» между своими. Иными словами, варяжский князь, пришедший со стороны, был нужен не только как защитник, но и как третейский судья.

Именно сочетание торговли с разбоем диктовало насущную необходимость установления государственного порядка, без которого взаимные «разборки» вооруженных купцов могли бы просто парализовать обмен. Нужны были не просто княжеские дружины, охраняющие заморские караваны, но и суды, разбирающиеся с взаимными претензиями, и власть, способная гарантировать исполнение судебных решений.

Экспансия IX-X веков сделала необходимым создание русского государства. В русской истории нет «темных веков» просто потому, что в «темные века» не было и не могло быть русской истории. Само государство возникает как следствие торговой экспансии, начавшейся с преодолением западного варварства. Балтика становится бурно растущей торговой зоной. Варяги, еще недавно совершенно дикие, внезапно делаются потенциальными потребителями для сложных изделий, производимых в Византии и на Востоке. Торговый путь между Черным морем и Балтикой оказывается выгоден и необходим. Но его нужно поддерживать и охранять. Нужен «порядок».

До возникновения балтийского рынка судоходные реки на юге, многочисленные проточные озера на севере не имели никакой экономической и геополитической ценности. Племена, жившие на их берегах, были предоставлены сами себе. Но появление варяжской экономики все изменило. Стала не только возможна и необходима связь между богатым и развитым византийским югом и динамично развивающимся варяжским севером. Появилась потребность в том, чтобы поддерживать порядок и безопасность на всей территории огромного речного пути. Необходимо было единое государство.

В скандинавских сагах упоминается о том, как нужен был северным купцам «торговый мир», обеспечение которого зависело от князя, сидевшего в Новгороде [49]. Не случайно основателями русской государственности стали новгородцы, которые были не столько воинами, сколько купцами. Точно так же не случайно и то, что в создании русской державы самое активное участие приняли варяги. Не варяги подчиняют себе славян, не славяне объединяются, а многочисленные славянские, угро-финские и скандинавские племена и дружины, расположившиеся вдоль речного пути, соединяются государством в единое целое. Славяне, как наиболее многочисленные, доминируют. Варяги дают начало военной элите. Угро-финские племена покоряются и ассимилируются.

КИЕВ И ЕГО ВРАГИ

В книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс писал, что государство – это организованное насилие и возникает оно тогда, когда общество разделяется на классы. Изучая Восток, Маркс отметил еще одну причину образования государства – необходимость организации и поддержания ирригационной системы на обширных территориях. Для этого тоже требовалось принуждение – рабочую силу нужно было перемещать в соответствии с централизованным планом, – тогда как классовое деление общества могло находиться еще в зачаточной стадии. История Руси показывает, что потребность в государстве может быть порождена в такой же точно степени и необходимостью поддержания порядка на торговых путях. В этом смысле русская государственность изначально близка к «азиатской модели», но в то же время развивается она все время в тесной связи с Западной Европой.

Государство обеспечивало безопасность торговли. Дело вовсе не в этническом единстве славян. Новая держава включила в себя угро-финнов и варягов, впоследствии – греков. Объединялись не племена, а территории. На обширных пространствах, по которым проходили судоходные реки, нужна была система безопасности и единая власть. С какого-то момента контроль за территорией становится для властителей самоцелью, но это происходит лишь задним числом. На первых порах нужен был лишь порядок на пути следования купеческих караванов. «Это была торговля, регулярно организуемая государственной властью» [50], – пишет историк-византиист Г.Г. Литаврин. Новгородская знать знала, зачем приглашает варяжскую дружину.

Двигаясь на юг, к Киеву, новгородские торговые люди и варяжские дружины в течение поразительно короткого времени объединили огромные территории, обеспечив непрерывный поток товаров и знаний в направлении Балтики. Россия как государство родилась из транзитного пути. Описывая устройство первого русского государства, В.О. Ключевский отмечает: «Легко заметить основной экономический интерес, руководивший этой жизнью, сближавший и объединявший отдельные и разрозненные части земли: дань, шедшая киевскому князю с дружиной, питала внешнюю торговлю Руси. Этот же экономический интерес направлял и внешнюю деятельность первых киевских князей. Деятельность эта была направлена к двум главным целям: 1) к приобретению заморских рынков, 2) к расчистке и охране торговых путей, которые вели к этим рынкам» [51].

Конечно, средневековая торговля была отнюдь не мирным занятием. Если в XVII веке голландцы говорили, что война и торговля всегда идут вместе, то тем более это относится к IX-X векам. Михаил Покровский замечает, что для Руси того времени было типично «сочетание войны, торговли и разбоя» [52]. Ключевский также отмечает, что походы русских на Царьград (Константинополь) неизменно были связаны с коммерческими конфликтами, а мирные договоры, которыми завершались войны, были обыкновенно «торговыми трактатами».

«Такой торговый характер имеют все дошедшие до нас договоры Руси с греками X в. Из них дошли до нас два договора Олега, один Игорев и один короткий договор или только начало договора Святослава. Договоры составлялись на греческом языке и с надлежащими изменениями формы переводились на язык, понятный Руси. Читая эти договоры, легко заметить, какой интерес связывал в X в. Русь с Византией. Всего подробнее и точнее определен в них порядок ежегодных торговых сношений Руси с Византией, а также порядок частных отношений русских в Константинополе к грекам: с этой стороны договоры отличаются замечательной выработкой юридических норм, особенно международного права» [53].

Бороться надо было как с разбойниками, так и с кочевниками, заселявшими степи в низовьях Днепра – Дикое Поле. Хотя печенеги, а позднее половцы нередко совершали набеги на русские города, чаще причиной походов были препятствия, которые кочевники чинили греческой торговле. Русские походы в Дикое Поле были по преимуществу карательными экспедициями, чего киевские князья и не скрывали. Объясняя дружине причину похода на половцев, в 1167 году князь Мстислав прямо говорит, что их надо наказать, они мешают торговле. «И Греческий путь изъотнимают, и Соляный, и Залозный» [54]. Под греческим путем имелся в виду путь из Царьграда-Константинополя, соляной путь связывал Киев с греческими колониями Крыма, а «золозный», по мнению Соловьева, «железный» путь обеспечивал доставку металлических изделий из Византии и с Ближнего Востока.

Нередко дружины киевских князей, разбив печенегов или половцев, спускались вниз по Днепру и там дожидались купеческих караванов.

Борьба со Степью, по крайней мере, до конца XII века, была для Руси успешной. Печенеги были побеждены и понемногу из грабителей превратились в торговых посредников. Не будучи сами купцами, они брали на себя, как сказали бы сегодня, «информационное посредничество» между греками и русскими. От херсонесских греков они получали торговые поручения, своего рода mail orders, которые затем, еще до начала навигации на реках, передавались русским купцам в Киеве. Поручения херсонитов, пишет советский историк Литаврин, «состояли в заказе на Руси определенных товаров по ассортименту и количеству, с тем, чтобы они были в наличии ко времени (весне?) приезда на Русь заказавшего товар купца-херсонита» [55]. С небольшим преувеличением можно сказать, что греки заказывали товары через печенегов так же, как в наше время их заказывают через Интернет.

Постепенно печенеги ассимилировались с русскими. Новой угрозой русско-греческой торговле стали половцы. Но и они к началу XIII века из врагов Руси превратились в ее союзников (именно защищать половцев от нового, неизвестного еще степного народа пошло в 1223 году русское войско на реку Калку, где и было разгромлено татарами).

Многочисленные войны велись Русью и против хазар, которые в IX-X веках контролировали южную часть «пути из варяг в греки». До появления Киевской Руси хазары доминировали и в торговле. Объединение всего водного пути под единой властью требовало и устранения хазар. Сначала борьба шла с переменным успехом. Например, жившие на приграничной территории радимичи платили дань попеременно то Киеву, то хазарам. Союзниками хазар были и вятичи. Лишь в 966 году князь Святослав окончательно разгромил Хазарию, заодно покорив вятичей.

Отношение греков к русской торговле было на первых порах двойственным. С одной стороны, Константинополь нуждался в сырье, а с другой… купеческие караваны уж больно напоминали военные экспедиции. Каждую весну из Киева выходило 100-200 ладей, не только груженных товарами, но и сопровождавшихся внушительной охраной. Без военного прикрытия караваны не прошли бы днепровских порогов, где они могли стать легкой добычей кочевников. Между тем, прибывая в Херсонес или Царьград, такие караваны уже сами могли представлять угрозу для греков. А потому доступ русским в Босфор византийские власти старались ограничить, что, в свою очередь, вызывало недовольство русских и провоцировало конфликты.

Всего известно семь русских походов на греков: в 860 или 865 году киевский правитель Аскольд предпринял первую экспедицию против Византии, чтобы отомстить за убийство там русских купцов. Князь Игорь, по утверждению русских летописцев, дважды ходил на Царьград, затем Святослав воевал в Болгарии – сперва как союзник императора, потом, в 971 году, уже как его враг. Владимир Красное Солнышко прежде, чем крестить Русь по греческому обряду, разграбил византийский город Херсонес в Крыму, а в 1043 году Ярослав, сын Владимира, организовал последний такой поход.

Большинство этих походов были чем-то средним между грабительскими набегами и карательными экспедициями, и лишь Станислав вел на Балканах настоящую затяжную войну.

Святослав воевал с хазарами, волжскими булгарами и вятичами, разгромил их и положил начало русскому княжеству в Крыму – Тмутаракани. Затем по просьбе византийского императора Никифора двинулся на Дунай, в Болгарию, как союзник греков. Союзнические отношения были оплачены изрядным количеством византийского золота. Кроме того, греки обещали оставить за Святославом Болгарию в случае, если он сможет ее завоевать. Вдобавок ко всему греческий посол Калокир заключил со Святославом личное соглашение: если Святослав поможет ему стать императором вместо Никифора, помощь будет вознаграждена несметными богатствами из императорской казны.

В 967 году дружина Святослава прибыла в Болгарию. Страна была завоевана, причем победители жесточайшим образом расправлялись с «братьями-славянами». Князь расположился жить в Переяславце на Дунае, оставив Киев без правительства. Стареющая мать Святослава – княгиня Ольга – уже не справлялась с управлением, кочевники-печенеги стояли у ворот столицы, а в самом городе росло недовольство. Киевляне послали Святославу укоризненное письмо: «Ты, князь, чужой земли ищешь и блюдешь ее, от своей же отрекся, чуть-чуть нас не взяли печенеги вместе с твоею матерью и детьми; если не придешь, не оборонишь нас, то опять возьмут; неужели тебе не жалко отчины своей, ни матери-старухи, ни детей малых?» [56]

Святославу пришлось возвращаться. Но пробыв некоторое время в Киеве, он распределил власть между своими сыновьями и отбыл на Балканы, где столкнулся с новым византийским императором – Ионном Цимисхием. Болгары не хотели пускать русских обратно в Переяславец, а греки пытались вытеснить Святослава из Болгарии. Впрочем, сам русский князь грозил захватить греческие города так же, как захватывал болгарские. Несмотря на отчаянную храбрость русской дружины, никаких шансов на победу у него не было, поскольку греки могли выставить в поле значительно больше воинов, а главное – восполнить потери Святослав не мог. Пришлось очистить Болгарию. На обратном пути он попал в засаду печенегов и был убит. Из его черепа сделали чашу, оковали золотом и пили из нее.

Неудивительно, что военные кампании Святослава вызывали среди историков острую полемику уже в XIX веке. Для Карамзина князь Святослав – это «Александр нашей древней истории». Но, в отличие от Александра Македонского, князь Святослав государства не создал и закончил полным поражением. А потому «Святослав, образец великих полководцев, не есть пример государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага и, характером своим пленяя воображение стихотворца, заслуживает укоризну историка» [57]. Иными словами, Карамзину князь Святослав представляется чем-то вроде безответственного военного авантюриста, чья отвага была, в сущности, бессмысленной. Историки второй половины XIX века были еще более категоричны, заявляя, что, отправляясь на Балканы, киевский князь имел в виду «только один грабеж» [58]. Напротив, советские авторы доказывали, что деятельность Святослава была направлена «на решение больших государственных задач, требовавших напряжения всех сил» [59]. Причем эти «государственные задачи» трактуются подчас совершенно в смысле геополитики XIX века – укрепить русское присутствие на Балканах, защитить братьев-славян от экспансии Византийской империи и т.д. Между делом упоминается обеспечение торговых путей, да и то, главным образом, применительно к более ранним походам на хазар.

На самом деле, никакой геополитической логики в действиях Святослава не прослеживается. Он то воюет на стороне греков против болгар, то борется против греков и болгар одновременно. То направляет свои дружины на юго-восток, то, не закончив дела, бросается на юго-запад. Однако назвать походы Святослава разбойными набегами тоже сложно. Во-первых, для грабежа не обязательно было идти на Балканы, можно было напасть на богатые греческие города в Крыму. Во-вторых, военно-политическая и дипломатическая организация походов слишком сложна для простого разбойного нападения. Разумеется, в те времена войны без грабежа не бывало. Но значит ли это, что князь не имел никаких иных целей, кроме грабежа? Ряд авторов подозревает, что и численность войска, и его успехи русскими летописцами сильно преувеличены. Тем не менее ясно, что походы тщательно готовились, причем не только в военно-техническом, но и в дипломатическом отношении. Морские действия координировались с сухопутными, боевые операции перемежались переговорами и т.д. Такого рода борьба предполагает более или менее развитое государство, где элита уже не может позволить себе жить простым грабежом.

Святослав пошел дальше других: он пытался – без большого, впрочем, успеха – сделать то, что делали и последующие русские правители на протяжении столетий. Киевский князь боролся за военно-политический контроль над торговыми путями. Местом основного противоборства с греками и болгарами было устье Дуная, соединяющее «путь из варяг в греки» с другой стремительно формирующейся европейской торговой артерией. Захватив болгарский город Переяславец, Святослав заявляет: «Не любо мне в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина Земли моей; туда со всех сторон свозят все доброе: от греков – золото, ткани, вина, овощи разные; от чехов и венгров – серебро и коней, из Руси – меха, воск, мед и рабов» [60]. Как справедливо замечает С.М. Соловьев, отсюда можно сделать вывод, что Переяславец «назван серединою не относительно положения своего среди владений Святослава, но как средоточие торговли».

Увы, поставленная задача эта оказалась для Руси непосильной. Святослав неправильно оценил ситуацию, сделав ставку исключительно на превосходство своей дружины и не понимая, что война – это не только сражения. Успехи на поле боя, достигнутые им в Поволжье и на Балканах, не удавалось закрепить. Более того, разгром Хазарии создал для Руси больше проблем, чем дал выгод.

СУДЬБА ХАЗАРИИ

История пишется победителями, и в этом смысле судьба Хазарии сходна с судьбой Карфагена. Мы смотрим на историю этого государства преимущественно через призму русской истории, точно так же, как на Карфаген – через призму римской. Неприязнь, с которой некоторые авторы писали о Хазарии, заставляет заподозрить, что это связано с преобладавшей в Хазарии религией – иудаизмом. Так, например, Б.А. Рыбаков настаивает на том, что государство хазар было «паразитическим», а потому подлежало уничтожению [61]. Известный советский исследователь М.И. Артамонов прямо признает, что в оценке хазарской истории многими авторами сквозит неприязнь к евреям [62].

Между тем, представление о Хазарии как об иудейском государстве также не вполне верно. Среди подданных хазарского кагана были и христиане, и иудеи, и мусульмане. Между 851 и 863 годами здесь проповедовал христианство святой Кирилл – тот самый, что прославился вместе с Мефодием своей миссионерской деятельностью в Моравии и создал славянскую письменность. Кирилл был принят при дворе кагана, где неоднократно спорил о вере с местными раввинами. На территории каганата действовало православное епископство. Широкое распространение имел и ислам. Французский историк Рене Груссе считает, что иудаизм, официально принятый хазарскими каганами в конце VIII века, был, прежде всего, религией двора и хазарской аристократии. «Напротив, среди народа мусульман и христиан было больше, чем евреев» [63]. В Х веке один из каганов по политическим соображениям перешел в ислам, а в начале XI века Таманским полуостровом правил хазарский хан, принявший православие и греческое имя Георгий. Каганы несколько раз вступали из-за веры в конфликт с греческим и исламским миром, но по большей части торговали и с теми и с другими. Еще в 695-705 годах среди хазар скрывался от своих врагов греческий император Юстиниан II, женившийся на сестре кагана, которая стала императрицей Теодорой.

«Возведение иудаизма в государственную религию, – писал в «Истории хазар» М.И. Артамонов,- имело значение политического самоутверждения, демонстрации не только независимости, но и равенства Хазарского каганата с Византийской империей и Арабским халифатом и явилось ответом на попытки с той и другой стороны подчинить хазар своим интересам. Внешнеполитически это был в высшей степени эффективный акт. Хазары выдвинули иудаизм на место третьей мировой религии, но не сумели закрепить за ним это место потому, что старый иудаизм оказался менее пригодным для феодального общества, чем более молодые религии – христианство и ислам» [Артамонов М.И. История хазар. С. 361. Сточки зрения Артамонова, именно принятие иудаизма было причиной упадка Хазарии, ибо наследственная религия «избранного народа» не могла объединить хазарское общество. «Хазарские иудеи не учли, что религия является могучим фактором социального объединения даже тогда, когда в нем не нуждается экономическая основа» (с. 624). В данном случае Артамонову самоочевидными и универсальными представляются принципы национальной консолидации, происходившей в Европе Нового времени, но не имеющие ничего общего с этнополитическим устройством средневекового Востока, где религиозное и этническое разнообразие ничуть не мешало становлению и развитию империй. Неоднородным обществом была и победившая хазар Русь. Крах Хазарии был предопределен элементарным неравенством сил в борьбе, которую каганат принужден был вести одновременно против Киева, Византии и тюркских племен].

Принятие иудаизма правящим сословием отнюдь не требовало массового обращения в эту веру подданных. Средневековая еврейская традиция, в отличие от христианской или мусульманской, весьма сдержанно, а порой и негативно относилась к попыткам обращения иноплеменников. Наследственный характер иудейской веры превращал ее в Хазарии в своеобразную идеологию господствующего слоя, знак его отличия от прочих жителей каганата, исповедовавших другие религии.

В этническом отношении население каганата также не было однородным. Сами хазары были тюрками, но под их властью оказались обширные территории, ранее колонизованные греками. А официальное принятие иудаизма создало условия для еврейской иммиграции из Византии, особенно в X веке, когда евреи там подвергались преследованиям. Население каганата представляло собой тюрко-еврейско- греческий этнический конгломерат, точно так же как Киевская Русь объединяла на одной территории славян, варягов и финно-угорские племена. Для подобных образований характерно этническое разделение труда, при котором эллинизированное аграрное население, еврейско-мусульманские купцы и ремесленники были подчинены хазарской военной аристократии.

«Иудейская религия не вытеснила ни старого язычества, ни христианства, ни мусульманства, – пишет Артамонов. – Веротерпимость хазар представляется исключением из обычной в средневековье религиозной практики, но она и в Хазарии не возводилась в теорию, не была принципом внутренней политики хазарского правительства»65 [65]. Религиозный плюрализм Хазарии, таким образом, был не только результатом параллельной миссионерской деятельности, но и следствием этнической пестроты. Однако само по себе соперничество трех религий в Хазарии показывает, что не лишен реализма и рассказ русских летописцев об аналогичном соперничестве в Киеве, когда к князю Владимиру поочередно являются проповедники христианства, ислама и иудаизма.

Победа «киевского кагана» Святослава над хазарами не означала полного уничтожения их государства. Начав войну, Святослав, как отмечает Артамонов, стремился «полностью взять в свои руки контроль над восточной торговлей, игравшей весьма важную роль в экономике Русского государства» [66]. Однако киевский князь не сумел удержать под своей властью захваченные территории. «Втянувшись в трудную войну на Дунае, он должен был ослабить свое внимание к востоку, не успев закрепить власть Руси над Поволжьем. За Русью остались только Подонье да берега Керченского пролива, Волжская же Болгария и Хазария, по-видимому, недолго находились в зависимости от Руси и восстановили свою самостоятельность» [67].

Между тем после походов Святослава на юго-востоке возник военно-политический вакуум. За обломки Хазарского каганата с переменным успехом боролись Русь, Хорезм и Византия. Хазарская государственность была окончательно уничтожена лишь в 1016 году совместной экспедицией русских и греков в Тамань и Крым. По этому поводу Груссе замечает, что, разрушив совместными усилиями каганат, греки и Русь «серьезно просчитались» [68]. Дело в том, что именно Хазария в действительности играла роль заслона на пути кочевых племен. Эти племена двигались на запад по степной полосе, к югу от Киева, где господствовали хазары. Упадок Хазарии начался с безуспешных попыток сдержать продвижение венгров. Разгром хазарского войска Святославом привел к тому, что печенеги почувствовали себя гораздо свободнее. Последствия этого Русь ощутила еще при Святославе – сначала печенеги, уже не сдерживаемые хазарами, беспрепятственно дошли до Киева, а затем сам Святослав погиб от их рук. Русь, разгромив Хазарию, оказалась не в состоянии установить политический контроль над всей обширной территорией, ранее подчинявшейся каганату – за исключением небольшого, но очень богатого княжества Тмутаракань, где славяно-варяжская военная аристократия пришла на место хазарской. Остальная территория стала частью Дикого Поля, по которому беспрепятственно передвигались племена кочевников. Вскоре печенегов сменили куда более опасные половцы, а в XIII веке по тому же пути пришли монголы.

ХРИСТИАНСТВО И ТОРГОВЛЯ

Походы Святослава на Балканы окончились полным поражением, но главным их результатом оказалось то, что «сферы влияния» в Причерноморье между Киевом и Константинополем были окончательно поделены. Начиная со времен князя Владимира, военно-торговая экспансия киевских князей на юг сменяется сотрудничеством с византийцами. Владимир еще совершает грабительский поход в Крым, но именно он оказывается решительным проводником греческого религиозного и политического влияния в Киеве. Русь стабилизируется. Киев отныне выступает уже не в качестве соперника, а в качестве союзника Константинополя. Конфликты между Киевом и Константинополем периодически возникают, однако сотрудничество преобладает. Русские купцы получают исключительные торговые льготы в Византии. Греческий император набирает на Руси воинов для своего войска. Из Константинополя в Киев едут ремесленники, священники, советники. «Западные волки, – удовлетворенно писал греческий автор, – так были укрощены, что обратились в послушное стадо овец. Русь стала теперь оберегать Византию от нападения зверей» [69].

Христианизация Руси, начатая княгиней Ольгой и завершенная Владимиром, оказалась логическим результатом этого процесса. И на Руси, и в Скандинавии именно купцы- христиане предшествовали миссионерам. Еще до крещения Дании строительство христианских церквей было важным делом для местных королей, поскольку позволяло привлечь торговцев. Теперь, как отмечают хроники, купцы приезжали «охотно и без страха», в результате чего «было изобилие товаров всякого рода» [70]. Торговцы, возвращавшиеся из Царьграда, равно как и их греческие коллеги, распространили христианство на Руси не только до князя Владимира, но и до княгини Ольги. Первая церковь – св. Ильи – построена в Киеве в 940 году, тогда как княгиня Ольга крестилась лишь в 950-х годах. Официальное же государственное принятие православия Владимиром состоялось только в 988 году.

Начиная с середины XIX века, либеральные историки видели в принятии христианства по восточному обряду величайшее несчастье России, поскольку тем самым в религиозном отношении страна противопоставила себя Западу. На самом деле, во времена князя Владимира раскол между восточной и западной церквями не был еще полным и окончательным. Потому крещение, пусть и по византийскому обряду, вовсе не противопоставляло Русь Западной Европе, а наоборот, сближало с ней. Что гораздо важнее, Византия во времена Ольги и Владимира была развитой и просвещенной страной, тогда как Запад еще только преодолевал «темные века». Принято считать, что летописная история о том, как посольство, отправленное Владимиром в разные страны, сравнивало исламское, католическое и православное богослужение, является домыслом позднейших летописцев. Однако даже если это так, данная история говорит о многом. Ведь русских послов поразило, прежде всего, великолепие православных храмов в Константинополе – «богатые одежды служебные, убранство алтарей, красота живописи, благоухание фимиама», тогда как у католиков обряды были «без всякого величия и красоты». Ориентируясь в культурном отношении на Византию, киевские князья получали огромное преимущество перед своими западными соседями.

ДРЕВНЕРУССКАЯ УРБАНИЗАЦИЯ

Итак, если в VIII веке восточные славяне не имели ни развитого государства, ни крупных городов, то 200 лет спустя от Балтики до Черного моря простиралась мощнейшая и богатейшая держава. Она не только охватывала огромную территорию, но поражала иностранцев обилием и богатством городов. В начале IX века византийцы еще не знали Руси. А в 860 году патриарх Фотий уже говорит о русских как о народе, еще недавно безвестном, но стремительно достигшем «блистательной высоты и несметного богатства» [71]. Иностранные путешественники называли Киевскую Русь «страной городов». Богатство и развитие Руси, признаваемое греками, тем более потрясало скандинавов. «По неполным данным русских летописей, – отмечают историки, – в XI в. на Руси существовало 86 городов. В XII в. летописи упоминают еще 120 городов, а ко времени монголо-татарского нашествия, т.е. к началу XIII в., количество городов доходило до 250. В действительности их было значительно больше, ибо не все города упоминались в летописях» [72]. Советский исследователь М.Н. Тихомиров насчитал на Руси 271 город. Для сравнения, в Германии к 900 году было всего 30 городов. Даже если учесть, что данные Тихомирова относятся к более позднему периоду, контраст разительный.

Разумеется, как отмечает И.Н. Данилевский, далеко не всегда речь идет о городе в «нашем смысле слова». Ведь «городом» в IX-X веке могли называть и огражденную частоколом деревню, и княжеский замок. Но свидетельства арабских путешественников, которые, в отличие от отсталых западных людей, уже имели дело с развитой городской культурой, не оставляют сомнения в том, что уровень «урбанизации» в Киевской Руси был совершенно выдающийся. «Русы в целом представляются арабам неземледельческим народом, занимающимся лишь торговлей и военными походами», – отмечают современные исследователи [73]. По крайней мере треть народа, по мнению арабских путешественников, занимается «исключительно международной торговлей» [74]. Арабский путешественник Ибн-Даст вообще не обнаруживает на Руси деревень, ему кажется, что все живут исключительно в городах!

Если некоторые региональные центры были не более чем разросшимися княжескими усадьбами, то Киев и Новгород, бесспорно, принадлежали к числу самых блестящих городов тогдашней Европы. Не только по своим размерам, но и по уровню благоустройства. В Новгороде имелись деревянные мостовые, что резко отличало его от большинства западных городов. По свидетельству археологов, древнейшие уличные настилы датированы 953 годом, самые поздние – серединой XV века.

В Западной Европе IX-X веков денежное обращение было еще мало развито. Напротив, русские торговали с византийцами и арабами, которые платили серебром, а потому экономика Руси была гораздо более рыночной. Это признают и западные историки: «С социальной и экономической точки зрения Киевская Русь была куда более передовой страной, чем отсталая Западная Европа феодальных поместий, где рынки, ярмарки и ремесло только начинали возникать во Фландрии, на побережье Балтики и в северной Италии» [75] [В данном случае американские авторы приписывают развитие рынка на Руси исключительно притоку византийского серебра, что, как мы видим из других источников, не вполне верно. Еще более показательно, однако, что последующий упадок Руси они, вслед за русскими историками, тоже объясняют византийским влиянием и татарским нашествием]. Здесь господствовал не натуральный обмен, а товарно-денежные отношения. В IX-X веках Русь экспортирует серебро в Скандинавию [П. Сойер, отмечая большое количество арабских монет, поступавших в земли викингов из Руси, замечает, что это не обязательно свидетельствует о торговле: монеты могли быть просто украдены. Однако это не может объяснить столь значительного потока серебра из России в период, когда больших войн между славянами и варягами не было. Ограбление торговцев было обычным делом в средневековой Европе, но еще более типичен был грабеж ради торговли, когда, например, народы Севера подвергались грабежу из-за того, что их меха можно было выгодно продать на юге. К тому же торговцы не возили с собой очень много серебра сразу. Много монет сразу можно было взять, лишь захватив город. Русские города были хорошо укреплены (Старая Ладога уже в 860 году имела каменную стену), и вообще ни русские, ни скандинавские источники не сообщают в X-XI веках о захвате варягами русских городов. Более вероятно предположение Сойера, что серебро было «жалованьем наемников» [76] Таким же образом на север попадали и византийские монеты, но важно учесть, что на Руси, в отличие от Византии, варяги были не только наемниками, но и частью местной феодальной элиты. Следовательно, они получали не только оплату, но и часть военной добычи, долю от всевозможных феодальных поборов]. Прибывает это серебро главным образом не из Византии, а из восточных стран. В конце IX века на территории современного Афганистана были найдены большие залежи серебра. Саманидские шахи получили возможность чеканить значительное количество монет, что способствовало расцвету торговли не только в Средней Азии, но и на Каспии и на Волге. Исследование кладов приводит историков-нумизматов к выводу: «Европейско-арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы со странами халифата» [77].

На Русь восточные монеты стали поступать примерно к 910 году. Саманидские диргемы стали популярны на Руси и уже оттуда поступали в скандинавские страны, что, в свою очередь, стимулировало торговлю на Балтике. В Киеве чеканились и свои монеты, но в незначительном количестве. Потребности в этом не было – деньги в изобилии поступали с юга. Чеканка собственных монет в Киеве, видимо, диктовалась необходимостью не столько экономической, сколько политической. Нужно было показать, что киевский князь ничем не уступит своим южным соседям.

Денежное обращение Киевской Руси отражало специфику страны, находящейся, по определению современного историка, «между арабами и варягами, Западом и Константинополем». Точно так же и сложившаяся здесь система мер и весов явно демонстрирует следы «межэтнического культурного взаимодействия» [78].

Из Руси в Византию и арабские страны и к хазарам поступали воск, мед, меха, охотничьи соколы и невольники. Вообще, работорговля была важным источником дохода для «купцов-разбойников», и, как отмечает Покровский, продавали в рабство не только иноземных пленников, но и своих соплеменников, особенно девушек.

Позднее русские князья за деньги предоставляли грекам военную помощь – тоже своего рода экспорт услуг. Уже в 910 году, задолго до христианизации Руси, русское войско совершает набег на прикаспийские земли Персии, судя по всему, действуя по договоренности с греками. В том же году русская дружина высаживается на Крит в составе византийской армии. В 935 году, когда византийское войско высадилось в Италии, в его составе опять была русская дружина (включала она, скорее всего, не только славян, но и варягов). А в 964 году, по данным арабских историков, русские сражались в Сицилии с сарацинами «как наемники греков» [79]. Впоследствии в византийском войске постоянно существовал «русский корпус», другое дело, что в XI-XII веках он пополняется не только русскими и скандинавами, но и англичанами. Наконец, между русской и византийской церквями, как отмечают историки, существовали не только религиозные, но и деловые связи.

Создав в Крыму, на землях, ранее находившихся под контролем хазар, княжество Тмутаракань, русские получили важный торговый и военный форпост. Если князья и дружина были русскими, то население Тмутаракани, как сообщают историки, «было в основном не пришлым славянским, а преимущественно местным», то есть греческим или эллинизированным [80]. По утверждению Артамонова, экономическая власть в городе находилась в руках «еврейско-хазарского купечества». Эта группа состояла как из хазар иудейского вероисповедания, так и из этнических евреев «после принятия хазарами иудейской религии считавшихся хазарами» [81].

Тюрки, греки, как и ранее варяги, все более становятся частью русского общества. Из Тмутаракани в империю везут важное стратегическое сырье – нефть. Использовалась она для изготовления «греческого огня», которым стрелял императорский флот. Эти поставки столь важны для Византии, что в конце XI века, в преддверии Крестовых походов, греки отнимают Тмутаракань у русских князей.

РАСЦВЕТ ТОРГОВЛИ

С востока на север шли ремесленные изделия, драгоценности, вина, звонкая монета. Особое место в этой торговле занимали меха. То, что Русь поставляла меха в арабские города, может показаться несколько забавным, но такова была тогдашняя мода. «Потребность в мехах, – пишет Соловьев, – усиливалась на востоке с распространением богатства и роскоши в блестящее царствование Гаруна аль-Решида. Шубы стали почетною одеждою и покупались дорого; до нас дошло известие, что Зобейда, жена Гаруна, первая ввела в моду шубы, подбитые русскими горностаями или соболями; кроме мехов русы привозили на Волгу также и рабов. В обмен за означенные товары русы могли брать у арабов дорогие камни, бисер, особенно зеленого цвета (нитки его составляли любимое ожерелье русских женщин, мужья которых разорялись, платя нередко по диргему (от 15 до 20 копеек серебром) за каждую бисеринку), золотые и серебряные изделия, цепочки, ожерелья, запястья, кольца, булавки, рукоятки, пуговки, бляхи для украшения одежды и конской сбруи, быть может, также шелковые, шерстяные и бумажные ткани, овощи, пряности и вино. Но, как видно, русы сильно желали выменивать на свои товары арабские монеты, диргемы, которые везде и во всяком значении имели большую ценность. Посредством этого пути арабские монеты распространялись по разным местам тогдашних русских областей; как редкие, всегда ценные вещи, как украшения переходили они из рода в род, из рук в руки, закапывались в землю вместе с мертвецами, зарывались в виде кладов и таким образом дошли до нас» [82].

Значительная часть товара поставлялась в хазарский город Итиль и оттуда уже перепродавалась на Ближний Восток еврейскими купцами. Но, как отмечает Покровский, русские купцы тоже доходили до Багдада, а арабы много путешествовали по Руси. Обмен процветал, и «у редкого царя восточных стран не было шубы, сшитой из русских мехов» [83].

Если с Востока поступали сотни тысяч серебряных монет, то из Византии приходили ремесленные изделия. В советское время историками было хорошо изучено движение серебра: «Археологически византийский и северопричерноморский импорт прослеживается на всем протяжении «пути из варяг в греки» и достигает района Белоозера» [84]. Скандинавские источники также свидетельствуют, что варяги из Греции предпочитали получать «не деньги, а шелк и другие ткани, металл, стекло и вино» [85]. Русские тоже стремились получать из Царьграда готовые изделия. В итоге Русь имела торговый дефицит с Византией, зато положительное сальдо при торговле с исламскими странами. Если в Византию поставляли главным образом сырье для ремесленного производства, а получали продукцию греческих мастерских, то на юг, как уже говорилось, везли предметы роскоши и рабов в обмен на серебро, которого у персов и арабов было в избытке. «Исламские товары, безусловно, ввозились на Русь и оттуда шли в Скандинавию, но спрос в халифате на русские товары был, очевидно, куда большим, нежели спрос на исламские изделия среди русских, а разница оплачивалась серебром, что вполне устраивало обе стороны, – писал П. Сойер в книге «Короли и викинги». – Часть мусульманских монет затем экспортировалась из Руси в соседние европейские страны, и в большом количестве эти монеты можно найти в Скандинавии».

Как отмечает Г. Литаврин, многие русские и варяги также отправлялись в Византию «на заработки» [86]. Причем речь идет именно о массовом явлении, поскольку подобная практика специально регулировалась русско-византийскими соглашениями. Одновременно в Константинополе находилось около тысячи русских. Варяги и русские в Константинополе не были эмигрантами, они были торговцами, религиозными деятелями (интеллектуалами), а также, как сейчас принято говорить, «гастарбайтерами» – ремесленниками и наемными солдатами, планировавшими, накопив денег и знаний, вернуться на родину [Можно даже сказать, что на первых порах они были «лимитчиками», ибо их численность в Царьграде греческой администрацией ограничивалась].

После христианизации Руси обмен товарами сопровождается распространением греческого просвещения и технологий. «Перенос технологий» в Средние века, как правило, представлял собой переселение людей. В X-XI веках между Византией и Русью в массовом порядке происходит «переселение мастеров и налаживание на новом месте производства, приход «мастеров из грек» для строительства и украшения храмов» [88]. В Киев переселяются мастера-стеклоделы из Константинополя. Характерно, что именно это же производство стало бурно развиваться в Венеции 200 лет спустя, когда соответствующая технология стала доступна в Западной Европе в результате Крестовых походов.

Произведенная по византийской технологии церковная утварь массово поступает в Скандинавию, где христианизация происходит позднее, чем на Руси. Точно так же, как Византия далеко опережала остальные европейские страны, так и Русь в X-XI веках по своему культурному и технологическому развитию явно стояла впереди большинства стран Запада. Хотя Киевская Русь не прославилась собственными изобретениями, близость к Византии позволила ей развиваться быстрее западных государств. «Если говорить о «броне»-кольчуге, то она была известна на Руси уже с X в., тогда как этот же вид снаряжения в Западной Европе появился только в XI-XII вв., – отмечают военные историки. – Летописные источники… подтверждают и то, что на Руси X-XII вв. не только знали о «греческом огне», но и умели применять огнеметное оружие» [89]. В XII веке имеются уже образцы «серийного» изготовления оружия. По мнению археологов, военное производство становится «массовым» [90] [«Массовое» производство серийных образцов оружия Фроянов считает доказательством всеобщего вооружения народа в Киевской Руси. Однако это свидетельствует скорее о хорошей организации княжеских дружин и высокой «мобилизационной готовности» городских ополчений. «Народное» оружие в Средние века не было ни стандартизированным, ни массовым. Стандартизация вооружений свидетельствует как раз о профессионализации военных структур и их отдалении от народа].

Нумизматы отмечают высокое качество чеканки киевской монеты – по сравнению с западноевропейскими образцами того же периода [91]. В XII веке русские земли опережают страны Северной Европы по уровню металлообработки. Об этом явно свидетельствуют и археологические данные, и летописные источники. «В металлообрабатывающем производстве, отмечают историки, использовались сложные технологические приемы: термическая обработка стали, различные способы холодной обработки, сварки.

Для изготовления самого распространенного изделия – ножей – применялось наваривание стали на железную основу клинка. Двух-трехслойные ножи были особенно высокого качества на первом этапе развития ремесла в Новгороде» [92].

Развитие ремесла ведет к тому, что к XII веку Русь уже вывозит в Византию не только сырье, но и ремесленные изделия, в том числе и художественные [93]. Русские изделия были найдены в Коринфе, а византийский поэт Иоанн Цепа упоминает «о подаренной ему чернильнице русской работы» [94]. Еще больше произведений русского ремесла экспортировалось в другие европейские страны.

На Восток вывозить русскую продукцию было сложнее, ибо здесь собственное производство стояло на несравненно более высоком уровне, нежели на Западе. Тем не менее удавалось вывозить оружие и доспехи, доходившие до самой Индии, лен и льняное полотно. Все эти товары продолжали вплоть до XIV века исправно поступать из России на Восток, независимо от любых исторических потрясений. Лен вывозился через Дербент, а затем шел в Среднюю Азию, Персию и Индию [95]. Таким образом, и сельское хозяйство на Руси начинало постепенно вовлекаться в международную торговлю. Происходит и усовершенствование землепашества. В этот период русской истории географическая близость к греческим землям оказывается решающим фактором даже внутри страны. Так, в близких к Византии южных землях Руси применяли железный плуг, тогда как на севере использовали соху.

Поразительно, что, за редкими исключениями, русские и советские историки на протяжении 200 лет, констатируя (вслед за летописцами) значение «пути из варяг в греки», не проявляли к этому пути особого интереса. В общих словах повторив летописное свидетельство, они тут же переходили к описанию княжеских распрей, военных походов или полемике по поводу роли норманнских (варяжских) князей в Новгороде и Киеве. В каталоге московской Государственной Публичной Исторической библиотеки среди огромного множества работ о Киевской Руси едва найдется полдюжины книг, посвященных русско-византийским связям. О «пути из варяг в греки» нет вообще ни одной! Русско-византийские отношения рассматривались главным образом с точки зрения церковной истории, иногда в плане культурного влияния греков на Русь [Советский историк В.Н. Смирнов отмечает, что, несмотря на общее признание значимости русско-греческих отношений, остается мало изучена «экономическая сторона этих связей, хотя именно она и определила в значительной степени стабильность многовековых контактов Руси и Византии, сохранявшуюся даже при наличии частых политических и церковных разногласий между двумя средневековыми государствами». Экономические отношения двух обществ рассматриваются историками «лишь попутно» Это тем более поразительно, что на протяжении XX века было получено огромное количество археологических данных, появились новые возможности изучения греческих материалов. Но это мало повлияло на основные исторические концепции. И все же если «греческое» направление «пути из варяг в греки» хоть как-то изучено (примером чему может служить диссертация того же Смирнова), то «варяжское» – куда менее. Главное же, историки практически не уделяли внимания связи между «греческим», «варяжским» и «восточным» рынками: «путь из варяг в греки» как специфическое экономическое явление вообще не исследовался комплексно. В качестве курьеза можно процитировать даже высказывание Б.А. Рыбакова о том, что никакого пути из варяг в греки вообще не было, а все написанное по этому поводу «является домыслом норманистов»[96] Неприязнь Рыбакова к «норманнской теории» была столь велика, что он отрицал даже теоретическую возможность путешествия варягов по русским рекам в сторону Константинополя: славяне обязаны были, в соответствии с советскими понятиями, держать «границу на замке»]. Но торговый обмен предшествовал культурному по крайней мере на столетие! Можно сказать, что средневековые русские летописцы продемонстрировали лучшее понимание логики исторического процесса, нежели исследователи XIX и XX веков.

В чем причина столь малого интереса к «византийскому следу» в русской истории? С одной стороны, его никто не отрицает, а потому он не может быть, в отличие от «норманнской теории», темой политических дискуссий. А с другой стороны, Византия оказалась на периферии российского идеологического сознания. «Западническая» школа относилась ко всему византийскому враждебно, видя в греческом и православном влиянии препятствие для культурной интеграции с Западом. А для сторонников «самобытности» и византийцы, и норманны были одинаково отвратительны. Поскольку же «западники» уделяли именно норманнам особое внимание, то против «норманнской теории» и была направлена вся полемика «почвенников». Ни те, ни другие не готовы были признать, что Русь возникла именно как место встречи византийцев с норманнами. В советское время ситуация мало изменилась. Интерес к экономической истории под влиянием марксизма несколько вырос, но советские историки уделяли внимание главным образом местному производству, а также отношениям, складывавшимся в феодальных вотчинах. После разгрома в 30-е годы XX века школы М. Покровского торговля редко заслуживала самостоятельного изучения. Подобное внимание к аграрной экономике было вполне оправдано в случае Западной Европы. Там экономика действительно вырастала из натурального хозяйства. Но Русь натурального хозяйства в западном смысле слова практически не знала. Точнее, в эпоху натурального хозяйства не было ни русского государства, ни русского народа. Пытаясь понять, «откуда есть пошла русская земля», летописцы сразу и совершенно справедливо указывали на торговлю.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх