Глава 5. ПОЛИТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ

Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело.

Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат,

сколько внутри их.


Традиционализм и модернизация

Политическая антропология имеет большое значение для понимания политических процессов в обществах, подвергшихся колониальному влиянию. Как правило, изучение трансформации политической культуры колониальных и постколониальных обществ осмысливалось либеральными западными мыслителями в рамках различных концепций модернизации. В научном смысле модернизация – это процесс социально-экономического, культурного и политического преобразования традиционного общества в индустриальное, формирования либерально-демократических институтов, правового государства и гражданского общества.

Экономическая модернизация предполагает существенную интенсификацию сельского хозяйства (при значительном сокращении доли занятых в этой сфере), масштабную индустриализацию, развитие транспортных средств, связи и коммуникаций. В несколько раз повышается рост ВНП на душу населения, формируется рыночная экономика, которая выходит за рамки отдельных стран и приводит к созданию капиталистической мир-системы.

Изменения в социальной сфере характеризуются развитием урбанизационных процессов (рост городского населения, формирование индустриальных форм культуры), появлением и последующей дифференциацией новых социальных групп и классов (пролетариата, мелкого и среднего бизнеса, буржуазии, занятых в сфере обслуживания и т. д.), сокращением разницы в доходах между элитой и массами и в то же время росту горизонтальной и вертикальной мобильности, развитием системы массового среднего и высшего образования, медицинского и социального обеспечения. Как следствие, происходит рост средней продолжительности жизни (с 30-50 до 70-75 лет), увеличивается общая численность населения, изменяется демографическая модель поведения, уменьшается численность семьи.

Культурная модернизация предполагает создание человека иного типа, ориентированного не на традиционные ценности, а на рационализм. Человек с рациональным типом сознания полностью выделяет себя из внешнего мира. Его сознание способно к логическому аналитическому мышлению в рамках абстрактных категорий и понятий. Последнее приводит к созданию наук и новых технологий. Буржуазная экономика предполагает иное, бережливое отношение к времени ("время – деньги"), формируется новая модель поведения, ориентированная на рыночную экономику, динамические процессы, индивидуализм и персональные достижения. Усердие и трудолюбие становятся ценностями новой цивилизации.

Данная модель поведения предполагает преобразование традиционной политической системы. В капиталистическом мире ослабевает зависимость индивидов и общественных групп от власти, государство начинает восприниматься не как "сила, стоящая над обществом", а как особый институт, выполняющий важные организационные функции в обществе и в силу этого существующий за счет доли налогов (теории "общественного договора"). Создается законодательная база, защищающая частную собственность и предпринимательство, закрепляющая демократические свободы, избирательное право и процедуры периодической смены власти. Общество приходит к необходимости разделения законодательной, исполнительной и судебной властей, появляются различные независимые от власти организации и ассоциации граждан (профсоюзы и проч.), политические партии, органы местного самоуправления, механизмы неформального воздействия масс на институты власти[23].

Принято выделять несколько волн модернизации. Первичная модернизация затронула в основном общества Западной Европы XVI- XDC вв. К странам второго этапа модернизации обычно относят государства Восточной и Южной Европы, Россию, Японию и Турцию. Третий эшелон модернизации – современные страны Азии, Африки и Латинской Америки. Большинство из них так и находятся на "периферии" современной мир-системы. Некоторым удалось достигнуть определенных успехов на пути модернизации (Индия, крупные государства Латинской Америки). Наконец, часть стран ("азиатские драконы") добилась серьезных достижений.

Было бы неправильно считать, что механизмы политической модернизации реализовывались автоматически. Большая часть стран, прошедших через модернизацию и входящая в "ядро" и "полупериферию" мир-системы, в той или иной степени была затронута авторитарными процессами (диктатура Кромвеля в Англии, бонапартизм во Франции, Япония эпохи Мэйдзи, кемализм в Турции, фашизм в Италии и Германии, авторитаризм в Южной Корее и т. д.). Одно из немногих исключений – США, которым удалось избежать авторитаризма на пути построения либерального общества.

Особое место занимает вопрос: считать ли специфической формой модернизации создание системы социализма? Важно отметить, что процессы бурного технологического роста в СССР сопровождались возвратом к дорыночной редистрибутивной экономике, исчезновением эмбриональных институтов гражданского общества. Все эти факторы, равно как и нерасчлененность экономики и политики, тотальное огосударствление общества, "поголовное рабство", сближали общественный строй СССР – "административную систему" с моделью азиатского способа производства.

Не случайно многие исследователи, начиная с К. Виттфогеля (Wittfogel 1957), находили много общего между восточными деспотиями и социалистическим обществом (Шафаревич 1977; Афанасьев 1989; 1989а; Васильев 19896; 1993; Березкин 1991; Иванов 1993; Фурсов 1995)[24].

По всей видимости, сложившееся после 1917 г. общество следует рассматривать как особую "негативную форму синтеза" (1) модернизирующегося традиционного общества с (2) отрицанием капитала, обусловленного влиянием марксизма (М.Н. Афанасьев, Л.С. Васильев, А.И. Фурсов, М.А. Чешков). Данное направление трансформации, по всей видимости, было предопределено (1) особой ролью государства в России; (2) слабостью институтов гражданского общества; (3) широким распространением вульгарного марксизма (смесь народничества с "революционным авторитаризмом"). В результате было создано антикапиталистическое по форме общество ("государственный способ производства", "индустрополитаризм", "кратократия", "этократия" и т. д.), в котором структурообразующим элементом выступала не собственность, а отношения власти – собственности, основной формой эксплуатации было не отчуждение стоимости, а отчуждение воли.

Подводя итоги вышеизложенному, необходимо иметь в виду, что в применении к доиндустриальным и неевропейским обществам познавательная ценность концепций модернизации имеет серьезные методологические ограничения, поскольку большинство из них основаны на абсолютизации экономических и политических принципов капитализма.

Процессы модернизации не реализуются автоматически. Очень часто цели прямого воздействия искажаются цивилизационными (если речь идет, например, о воздействии на китайское или исламское общество) или архаическими и традиционными особенностями трансформирующегося общества. Так же осторожно следует относиться к одному из основных постулатов модернизационных теорий (истоки данного предположения в либеральной идеологии XIX в.), согласно которому экономическая модернизация обязательно должна сопровождаться постепенной политической демократизацией. Здесь скорее следует разделять определенный скептицизм, которого придерживался П. Сорокин (Сорокин 1992: 336-345). Наконец, у теорий модернизации есть еще один серьезный методологический недостаток. Они рассматривают все изменения только в линейной плоскости, тогда как исторический процесс часто оказывается сложнее прогрессивистской модели, но и нередко подвержен определенным циклическим флуктуациям.

Опыт изучения антропологами процессов модернизации в неевропейских обществах выявил некоторые закономерности, которые нельзя не учитывать при анализе современных политических процессов. Оказалось, что модели "традиционного" и "бюрократического" господства в принципе несовместимы. Рационализм колонизаторов плохо согласуется с личностным характером власти колониальных обществ. В результате давление "обезличенного" рационального бюрократизма колонизаторов способствовало десакрализации и деформации, а кое-где даже разрушению системы традиционной власти. Последнее выразилось в злоупотреблении традиционными лидерами служебным положением, в росте коррупции, кризисе духовных ценностей. В ряде случаев сложилась своеобразная "двойная" политическая культура, в которой параллельно с официальными органами управления присутствуют традиционные формы власти. Их сосуществование может принимать как мирный, так и антагонистический характер (в форме национально-освободительного и/или религиозного движения). Наконец, для колониального и постколониального общества характерно несовпадение его административно-территориального деления и границ с территориями проживания традиционных племенных структур, что часто приводит к острым этнонациональным и межгосударственным спорам (Balandier 1967: 188-194; Куббель 1988: 190-222).

Мощные пласты достаточно архаичных социально-политических институтов продолжают функционировать. Вероятно, в течение длительного времени они будут существенно влиять на политические процессы в странах с сильными традиционными укладами. Обновление и модернизация веками сложившейся политической культуры будет осуществляться медленно и крайне болезненно. Не составят, очевидно, исключения в этом плане многие постсоциалистические страны, где клановые, трайбалистские, кастовые, патрон-клиентные и другие подобные отношения не были изжиты, а только законсервированы. В условиях, когда жесткая, сверхцентрализованная партийно-административная система оказалась практически разрушенной, в ряде новых государств СНГ и республик России эти факторы выступают на первый план, обусловливая многочисленные конфликты (Бочаров 1995; Khazanov 1995; Хорос 1996; Афанасьев 1997 и др.). Имеет смысл проиллюстрировать вышесказанное конкретными примерами того, как прямое перенесение современных политических институтов западной цивилизации в развивающиеся общества приводит к результатам, прямо противоположным ожидавшимся.


Традиционные правители

Одна из наиболее сложных задач любой колониальной и постколониальной администрации – комплектование низших звеньев аппарата управления. Практически в каждой стране колонизаторы столкнулись с дилеммой: ограничиться ли "косвенными" методами, оставив на местах традиционных местных вождей и старейшин, или перейти к более жесткому "прямому" управлению завоеванными территориями?

Политика отмены традиционных институтов власти (что было характерно в том числе для стран социалистической ориентации) и формирование мелких чиновников из местного населения, получившего европейское образование, чаще всего не приносило желаемого результата. Бывшие вожди сохраняли высокий статус, а "назначенцы" из непривилегированных групп, и тем более из чужаков, как правило, не пользовались авторитетом. С точки зрения общинников, носитель власти, во-первых, должен обладать ею "по праву"; во-вторых, законная власть должна действовать в соответствии с принятыми "испокон века" нормами и не нарушать привычного течения жизни; в-третьих, не учитывающий такие нормы поступок, и тем более просчет, представителя новой власти мог восприниматься общинниками как кара небес за нарушение заветов предков и даже как черная магия.

С подобным положением дел столкнулись, в частности, представители советской власти на территориях Средней Азии и Кавказа. Коммунисты, как правило, не учитывали традиционные устои жизни местных жителей, расценивая их как пережитки так называемого патриархально-феодального общественного уклада. По этой причине население часто отказывалось поддерживать власть большевиков. Вследствие конфликтной ситуации во главе местных органов власти ставились лица, лояльные режиму, однако не пользовавшиеся авторитетом у односельчан и традиционно имевшие наиболее низкий статус в своей группе. Нередко они использовали полученную власть в личных целях. Это приводило к еще более сложной ситуации, для разрешения которой власть использовала карательные механизмы в форме репрессий, раскулачивания и т. д. (Бабич 1999: 145-146).

С точки зрения рационального поведения, ориентированного прежде всего на результат, значительный административный эффект позволило бы дать привлечение к управлению местной молодежи, которая всегда и везде инициативна, наиболее активно стоит за преобразования. Однако в реальности результаты могли оказываться как раз противоположными. В условиях доминирования системы возрастных статусов (особенно в Африке) молодежь, даже если и получала современное образование, не приобретала необходимого влияния в общине и, следовательно, без применения дополнительного насилия не могла успешно выполнять административные функции. Бывшие вожди сохраняли высокий статус, а "назначенцы" из непривилегированных групп, и тем более из чужаков, как правило, не пользовались авторитетом (Бочаров 1992).

В целом, как показывают исследования антропологов, во многих постколониальных государствах административно-управленческая роль традиционной племенной аристократии остается очень значительной. Даже если традиционные статусы и ранги отменялись декретами сверху и устраивались выборы, то в органах власти оказывались либо те же самые представители племенной верхушки, либо их ставленники.

В Нигерии даже в середине XX столетия более трети чиновников принадлежали к семьям вождей (Сокова 1986: 163). Можно привести подобный пример и из отечественной истории. Антропологи описывали случаи, когда в процессе советизации горных районов Киргизии традиционная верхушка (манапы) не шла на конфликт с новой властью. Это давало возможность ее представителям занять те или иные должности в местной администрации. Данные лица пользовались авторитетом у односельчан и обеспечивали достаточно эффективное управление. Но под лозунгами новой коммунистической идеологии тщательно скрывалось прежнее содержание: сохранялись патрон-клиентные отношения между богатыми и бедными сельчанами; прикрываясь призывами к обобществлению средств производства, зажиточные категории населения использовали право редистрибуции общественных ресурсов на свои собственные нужды (Кушнер 1924: 107-109). Немалое количество подобных фактов приводится в сборнике "Этнические аспекты власти" (Бочаров 1995).

В Абхазии согласно традиции представители наиболее уважаемых местных родов и семей вплоть до настоящего времени избираются на руководящие должности в сельской администрации (Крылов 1997). Нечто подобное можно наблюдать, например, и в Горном Алтае, где несколько лет назад на выборах ряда местных органов самоуправления пришли главы родовых структур – зайсаны. Количество подобных примеров нетрудно увеличить.

Статус политического деятеля, по обычаю, во многом опосредован его положением в системе традиционной иерархии данного сообщества. Во многих бывших традиционных обществах складывается своеобразная "двойная" политическая культура, в которой параллельно с официальными органами управления присутствуют традиционные формы власти. Прослеживается определенная взаимозависимость между положением индивида в партийно-государственном аппарате и его статусом в мужском союзе или в тайном обществе. При этом продвижение вверх по иерархии в одной системе, как правило, сопровождается повышением статуса в другой; лидеры традиционной системы иерархии, прямо не представленные в официальной политической власти, нередко оказывают сильное влияние на принятие важнейших политических решений. Более того, поскольку параллельные структуры часто обладают более сильным влиянием на своих сторонников, чем государство, они оказывают прямое воздействие на характер, формы и темп демократической эволюции. Поэтому перспективы стабильной демократизации зависят от того, смогут ли правительства посттрадиционных стран договориться с этими влиятельными социальными силами о приемлемом для обеих сторон механизме раздела сфер влияния и распределении материальных ресурсов (Бочаров 1992: 218-219; Owusu 1997: 147-148).

Искажение изначальных целей модернизации демонстрируют и результаты прямого внедрения в традиционные общества западных либерально-демократических институтов. Многопартийная система, парламентаризм, разделение различных ветвей власти и т. п. – все это нередко вызывает обратные результаты, весьма нежелательные с точки зрения задач демократизации. Поскольку колониальные в недавнем прошлом общества сохраняют свою традиционную социальную ткань, партийные организации часто формируются на родоплеменной или конфессиональной основе (Sandbrook 1996). Выборы в представительные органы власти в таких условиях основываются не на политических программах, а на их принадлежности к тем или иным традиционным структурам.

Для примера можно сослаться на процедуру выборов в парламент Папуа-Новой Гвинеи в 1964 г. Количество кандидатов в каждом избирательном округе, как правило, соответствовало числу племенных или родовых групп, проживавших на этой территории. Предвыборные кампании организовывались в виде традиционных празднеств с обильными раздачами пищи и даров (Бутинов 1995). В Таиланде голоса отдаются не той или иной партии, а так называемому "большому человеку", который пользуется поддержкой своих клиентов и иных лиц на основе неформальных связей. Да и сами партии созданы на основе личностных отношений вокруг того или иного авторитетного лидера (Хорос 1996: 94- 106). Нетрудно заметить, что аналогичным образом организованы едва ли не все (за исключением, пожалуй, КПРФ) политические партии современной России.

Нередко в электоральную борьбу вовлекаются большие массы людей, не имеющих элементарного демократического опыта. Она выливается в крупномасштабные межплеменные, межэтнические или межрелигиозные столкновения. Все это ведет к внутренней политической нестабильности, кризисам и политическим переворотам.


Национализм

В отличие от отечественной науки, где национализм понимается как шовинизм, в западной антропологии национализм принято разделять на гражданский (территориальный) и этнический (Геллнер 1991). Этнический национализм является следствием экономической и политической модернизации в мультиэтничных обществах. Индустриализация, а в современности и глобализация ведут к унификации всех сторон образа жизни и культуры, что предполагает рост этнической напряженности и национализма. Примером этого может служить любое азиатское государство СНГ, где партии и движения, возникшие в годы перестройки и после распада СССР, организованы по этническому признаку.

Резюмируя изучение постсоветского национализма, A.M. Хазанов приходит к выводу, что схема межнациональных отношений в постсоветском пространстве не изменилась. В целом, по его мнению:


1. Слом коммунизма в Советском Союзе и странах Восточной и Центральной Европы в большей степени был обусловлен влиянием внешней ситуации, нежели вследствие факторов внутреннего развития.

2. Перспективы демократизации в определенной мере опосредованы прежним политическим опытом общества и степенью его сопротивления тоталитаризму.

3. Как на территории бывшего Советского Союза, так и во многих странах бывшего соцлагеря в Европе у власти остались в основном старые коммунистические элиты, вышедшие из прежнего режима. Место русской номенклатуры заняла национальная номенклатура.

4. Несмотря на то, что некоторые атрибуты и процедуры либеральной демократии оказались внедренными в посткоммунистическое общество, бюрократический аппарат, силовые структуры и иные институты прошлого по-прежнему имеют важный вес.

5. В странах бывшего СССР государство продолжает осуществлять произвольный контроль над экономикой.

6. В посткоммунистических обществах национализм заменил коммунизм в качестве господствующей и государственной идеологии.

7. В целом, суммирует Хазанов, социальное пространство для становления гражданского общества в большинстве посткоммунистических стран остается ограниченным (Khazanov 1995: 92-94).


Подводя итоги, Хазанов приходит к выводу, что схема межнациональных отношений в постсоветском пространстве не изменилась. Если для большинства представителей наций нерусской национальности из "братских" республик Советского Союза экономическое процветание и национальное возрождение прямо связывалось с политической независимостью, то вряд ли стоит удивляться тому, что национальное освобождение нерусских частей Советского Союза, по сути, превратилось "в этническое освобождение некоторых групп за счет других". В результате этнические же русские в новых независимых государствах превратились в национальное меньшинство со всеми "прелестями" подобного этносоциального статуса (Khazanov 1995: 56-57, 87-89).

Это подтверждается многочисленными эмпирическими данными. Проиллюстрируем вышесказанное на примере изучения опубликованных выводов социологических опросов. Необходимо иметь в виду, что социологические опросы часто не могут зафиксировать наличие этнического неравенства. Нередко прямая постановка подобного щекотливого вопроса (например: "Предпочитаете ли вы, чтобы руководитель был вашим родственником?" или "Если бы вы были руководителем, то собрали бы вокруг себя своих родственников?") вызывает, как правило, однозначно отрицательный ответ (Смагамбетова 1998: 21). В деликатных случаях люди нередко неосознанно склонны оценивать свои поступки в более положительном контексте, чем это есть на самом деле (вот где простор для антропологов (!) и методов прямого и включенного наблюдения). Однако различные косвенные данные указывают на существование определенной этнической дискриминации.

Так, например, в Казахстане, согласно социологическим опросам, представители титульного этноса гораздо меньше, чем другие национальности, склонны отмечать наличие в своей стране межэтнических противоречий, нарушений прав человека, бюрократических злоупотреблений, дискриминации при выдвижении на руководящие должности. Казахи же чаще полагают, что титульная нация должна иметь определенные преимущества перед другими этносами Казахстана (в образовании, приватизации и т. д.), и, что особенно симптоматично – более 1/3 казахов считают, что эти преимущества должны учитываться при выборах в органы власти (Аренов, Калмыков 1998: 48-51, 53, рис. 2, 4, табл. 5). Интересно также, что казахов, считающих, что они живут удовлетворительно или в достатке, несколько больше, чем представителей других национальностей (Там же: 46).

Очевидно, что это обусловлено наличием мощного традиционного пласта в ментальности (и в том числе в политической культуре) казахов. Практически все респонденты неказахских национальностей почти единодушно фиксируют среди характерных черт казахской этнич-ности – гостеприимство, приверженность традициям и уважение к родственникам (Там же: 56, табл. 8). А что же еще является лучшим примером "приверженности традициям", как не обычай родовой и племенной взаимопомощи и, как частный вариант этого, протекционизм по отношению к родственникам.

Более реально факт этнического неравноправия отражает количество представителей той или иной национальности в различных органах власти. Рассмотрим его на примере того же Казахстана. Этнонациональный состав высшего законодательного органа власти страны на 1990-1993 гг. приблизительно соответствует этнонациональному составу населения республики. Удельный вес представленности титульной нации (так называемый коэффициент Празаускаса (КПр))[25] составляет 1,2. Для русских КПр равен 0,9. В то же время доля русского населения в исполнительных органах власти существенно меньше. На местном уровне КПр для русских уменьшился к 1993-1994 гг. с 1 до 0,7, тогда как КПр для казахов возрос с 1,2 до 1,3. В аппарате кабинета министров число казахов еще больше (КПр для русских – 0,6, КПр для казахов – 1,5). Но еще значительнее диспропорция в аппарате президента Назарбаева (КПр для русских – 0,5, КПр для казахов – 1,7) (Галиев и др. 1994: 43-44, 47-51, 53-55).

Подобное положение дел характерно не только для ныне независимых государств, но и для многоэтничных субъектов Российской Федерации. Почти во всех национальных республиках РФ политическая власть контролируется титульными этносами, даже если они и не составляют большинства численности населения. Так, в Якутии КПр в законодательном органе власти составил 1,8 – для якутов и 0,6 – для русских (Khazanov 1995:177-179). В Татарстане титульная нация преобладает как в административном аппарате, так и в парламенте (соответственно КПр составляет 1,6 и 1,5). В Башкирии КПр равняется соответственно для законодательной (башкиры – 1,9-2,5; татары – 0,5-1; русские – 0,5) и исполнительной (башкиры – 2,7-3; татары – 0,5-0,7; русские – 0,4-0,5) власти (Галлямов 1999: 166-167). Схожая ситуация в Адыгее, где адыгейцев еще меньше, но они практически полностью контролируют структуры власти (Тишков 1997: 120). Подобных примеров можно привести еще достаточно много.

Однако между поведением власти в независимых государствах СНГ и многонациональных субъектах Российской Федерации есть принципиально иная, отчасти зеркальная разница. Титульные элиты бывших республик СССР озабочены укреплением своей власти и полагают, что эта задача может быть разрешена через вытеснение представителей других наций из государственных институтов, навязывание своего языка и культурных ценностей нетитульным этносам. Все это может привести к разрешению межэтнических противоречий только после создания новых наций с синкретичной культурой (вопрос в том – насколько это реально) либо после максимального вытеснения (вплоть до иммиграции) русскоязычных меньшинств.

Национальная элита полиэтничных республик России нередко ведет себя аналогичным образом, что позволяет видеть в происходящих процессах определенную закономерность. В то же время ситуация здесь сложнее. Эти республики не являются самостоятельными государствами, и федеральный центр озабочен развитием националистических тенденций в отдельных регионах страны. Однако политика выплавления единой нации здесь едва ли применима. С одной стороны, центр должен учитывать этнокультурные особенности различных субъектов Федерации. С другой стороны, он не должен забывать о задачах государственной безопасности и бороться против сепаратистских устремлений национальных князьков. Удастся ли правительству и президенту найти общенациональный консенсус, который бы поддерживался всеми гражданами независимо от их этнической принадлежности, – это ключевой вопрос, от которого зависит будущее страны.


Сакрализация власти

Для традиционных обществ в принципе нехарактерна идея дробимости власти. Правитель является единственным носителем сакрального статуса, любые иные институты власти автоматически воспринимаются как подчиненные ему агенты. В случае попыток копирования западной модели разделения властей, как правило, законодательная власть воспринимается как нежелательный, дестабилизирующий и ненужный конкурент не только самим правителем, но и большинством населения. Поэтому нередко во главе нового посттрадиционного государства становится лидер харизматического толка, облеченный почти неограниченными полномочиями, а руководимая им партия превращается в государственную, монопольную.

Хорошо иллюстрируют данную ситуацию, например, практикуемые в ряде африканских государств обновленные формы традиционной клятвы верности. Преданность обещают уже не вождю или королю, а партийному лидеру (не народу, не стране!). Например, в Габоне члены политбюро произносят перед вступлением в должность клятву: "Я клянусь и обязуюсь… быть лояльным и верным генеральному секретарю партии" (Бочаров 1992: 227). В Заире после переворота 1965 г. к власти пришел Мобуту Сесе Секо. Он является главой государства и возглавляет единственную в стране партию (НДР), объединяющую практически все взрослое население страны. В стране существует культ личности Мобуту ("мобутизм") – вождя и отца нации, который выступает в качестве оплота мира и стабильности в стране. "Мобутизм" трансформировался в светскую религию, в число базисных постулатов которой входит обоснование исконности власти Мобуту, соответствие ее традиционным ценностям заирского народа, внешнее подобие президентской власти власти традиционного вождя. Каждый день перед телевизионными новостями идет заставка с портретом Мобуты и со словами: "Заир – одна страна, у Заира одна партия, а у партии один вождь" (Хорос 1996: 32-34).

В известной степени схожие тенденции можно было наблюдать в союзных республиках Средней Азии. В газете "Правда" от 25 января 1986 г. приводится информация о первом секретаре одного из райкомов КПСС в Дагестане Османове, который "дошел до того, что ему не нравилось, когда называли его по имени-отчеству, и требовал, чтобы обращались к нему "ахюр", что в переводе означает "ваше величество". В.В. Бочаров цитирует аналогичный пример из "Казахстанской правды" за 1987 г., в котором подобный факт сообщался в отношении первого секретаря Чимкентского райкома партии (Бочаров 1997: 139).

Про туркменбаши слагают легенды. Согласно одной из них он, подобно архаическим вождям, смог во время официальной встречи с президентом США, которая проходила на свежем воздухе, разогнать тучи и предотвратить дождь. Еще более впечатляет текст ежедневного утреннего обращения дикторов государственных туркменских телерадиостанций к народу:

Аллах благослови нашего вождя. Сохрани ему жизнь на долгие годы и окажи ему содействие во всех начинаниях Туркменистан – моя родина, и, если я нанесу ущерб своему отечеству, пусть отсохнут мои руки, если я скажу что-то плохое о своем президенте, пусть отсохнет мой язык, а если же я изменю своей родине, то пусть прекратится мое существование (Васильев 19986: 173).

Семантика данного обращения очевидна и не требует расширенных комментариев. Если в рациональном государстве применение санкций основывается на узаконенном насилии, то в традиционном обществе власть носит священный характер, нарушение сложившихся норм ведет к нарушению равновесия между миром людей и миром сверхъестественных сил, к вмешательству богов и злых духов в дела людей.


Взятка и подарок

Многие механизмы и нормы политического поведения, свойственные традиционным обществам, продолжают функционировать и сегодня. Широко известны описания взяточничества, коррупции, протекционизма, кумовства в постколониальных и посттрадиционных обществах. Имеет смысл привести один из показательных примеров, зафиксированный отечественными этнографами в горной Киргизии середины 20-х годов.

Весь уклад жизни облегчает и в некоторой части провоцирует взяточничество. Начать с того, что "подарки" даются всем, кто приезжает на кочевье или зимовку Почетного гостя (а начальник всегда почетный гость) всячески угощают, дают лошадей для проезда, провизию на дорогу, и все бесплатно, в силу гостеприимства. Взять деньги с гостя считается побором, разъезжая по горной стране, "начальник" ничего не платит: бесплатно ест, пьет, берет с собой в дорогу провизию в живом виде, т. е. баранов… Начальников в горной Киргизии много. Не только милиционер – начальство. И секретарь комсомольской ячейки – начальство, и секретарь партийной ячейки – начальство, и любой инструктор – начальство, и следователь, и судья, и лесообъездчик. Всем надо делать "соиш", всех надо угощать и одаривать. В конце концов самый "соиш" превратился в особый вид налога, который население платит хаотично, в силу различных случайностей (Кушнер 1929: 102-103).

Интерпретируя эту яркую зарисовку из жизни горных киргизов, необходимо понимать, что описываемые явления имеют несколько иное по сравнению с современными содержание. Так называемая взятка восходит к институтам перераспределения и дарообмена в доиндустриальных обществах. Она выступает не только и не столько как "вознаграждение за совершение определенных действий в интересах взяткодателя" – в современной юридической трактовке, но и как определенный обязательный (обусловленный обычаем, традицией) символическо-коммуникативный акт поведения. Без него последующее установление и поддержание отношений сторон не представляется возможным. Известны случаи, когда чиновники местного уровня в государствах третьего мира, пытаясь следовать либеральным нормам западной цивилизации, отказывались брать подношения просителей, не оказывали предпочтения родственникам в перераспределении статусов, ресурсов или каких-либо иных услуг. Это вызывало осуждение не только у их сородичей, но и у других лиц, так как нарушало обычные нормы.

Из этнографических описаний известно, что во многих традиционных обществах Африки, Азии и Океании существовали обычаи одаривания вождей и старейшин за посреднические функции в улаживании конфликтов. Согласно одному из них в Нигерии:

Так же как вождь при определенных обстоятельствах приносит жертву предкам, а его свита или члены большой семьи делают подарки вождю, так и внутри правительственной бюрократии клиент должен преподносить "напитки", "орех кола", "чаевые" и т. д. гражданскому служащему. Клиент демонстрирует в данном случае признание им высшего статуса бюрократии (Сокова 1986: 164).

Высшая власть в новых независимых государствах Африки нередко пыталась отменить данную практику, полагая, что чиновники "служат народу" и не должны преследовать личной выгоды. Однако простые общинники настаивали на сохранении прежних обычаев (вплоть до обращения в высшие органы власти), мотивируя это тем, что успех миротворческой акции прямо зависел от принятия дара посредником. Танзанийские политические лидеры пошли, например, в такой ситуации на своеобразный компромисс. Они разрешили делать посредникам символические подношения: канцтовары, национальные флаги и т. д. (Бочаров 1992).

Данные архаичные принципы престижной экономики стали благодатной почвой для расцвета взяточничества в республиках Средней Азии и Закавказья в советское время. Здесь так называемый бакшиш процветал на широкую ногу. Согласно данным, приведенным в закрытом докладе Г. Алиева на пленуме ЦК КП Азербайджана в 1970 г., пост районного прокурора в данной союзной республике стоил 30 тыс. руб. Для того чтобы стать начальником райотдела милиции, надо было заплатить несколько больше – 50 тыс. руб. Для сравнения необходимо указать, что официальный месячный оклад первого был – 150-180 руб., второго – 200-250 руб. Гораздо дороже стоили партийные кресла. Должность первого секретаря райкома стоила 200 тыс. руб., второго – "всего" 100 тыс. руб. Прибыльное место ректора вуза могло быть куплено также за 200 тыс. руб., пост министра торговли стоил на 50 тыс. руб. больше (Вселенский 1991: 280-284).

Азербайджан не был исключением. В Грузии министерские посты стоили от 100 до 300 тыс. руб. Однако конкуренция была больше и превращалась в "своего рода аукцион" (Вселенский 1991: 284-285).

Все вышесказанное в полной мере применимо как к прошлому (Орлова 1999), так и к современному состоянию России (если не в больших масштабах), где взяточничество и коррупция чиновников достигли гигантских масштабов, что подтверждается как интуитивными ощущениями, так и социологическими опросами лиц, сталкивавшихся с данными явлениями в своей деятельности. По некоторым оценкам до 70% российских чиновников берут взятки (Глинкина 2000).

Подарки-взятки в традиционных и современных обществах тесно связаны с массовыми праздниками. Наиболее масштабные из обрядовых праздников опосредованы различными важными событиями в жизни человека или общины (свадьба, похороны и т. д.). Чем выше статус человека и его имущественный достаток, тем более пышным должно быть соответствующее Празднество. В обществах с сильным традиционным укладом данное явление принимает особенно масштабный характер. Бедные стараются не ударить в грязь лицом, чтобы было "не хуже, чем у других". Богатые стремятся затмить пышностью не столько соседей, сколько лиц равного им статуса. Это дополнительно повышает их престиж в глазах родственников и земляков. Несколько лет назад в Узбекистане ряд чиновников высшего ранга лишились своих кресел "за проявленные нескромность и тщеславие, помпезность и расточительство при проведении семейного свадебного торжества" ("Правда Востока", 22 октября 1998 г.). Через неделю в том же издании был напечатан другой президентский указ, в котором выражалась озабоченность активизацией дарообменных ритуалов.

В последнее время во многих местах нашей страны в проведении свадеб, семейных торжеств, поминальных обрядов, мероприятий, посвященных памяти усопших, допускаются такие пережитки прошлого, как тщеславие, помпезность, чрезмерная расточительность, пренебрежение народными традициями, щегольство, пренебрежение к нуждам живущих вокруг людей.

Едва ли описанная ситуация сильно отличается от положения дел в других среднеазиатских государствах СНГ. Можно также считать, что данные явления широко распространены во многих посттрадиционных государствах Азии и Африки.


Клановая структура

Еще один институт, рассматриваемый как пережиток племенного строя, – так называемое кумовство и местничество. В самом широком смысле – это практика протекционистского привлечения к управлению ближних и дальних родственников, земляков, которая сопровождается вытеснением с ключевых постов лиц, не состоящих с иерархом в родственных отношениях. Было бы наивно отрицать, что такая практика изжита в индустриальных обществах. Это широко распространенное в истории явление, основанное на глубоких биологических корнях – противопоставлении "свой – чужой", реальном предпочтении общения с родственниками (Лоренц 1994)[26]. Для традиционных неевропейских обществ лояльность человека по отношению к коллективу являлась базисом отношений власти. Каждый индивид представляет собой не самостоятельную личность, а выступает только как представитель той или иной группы. Даже в современной политической культуре политик может быть признан как авторитетная фигура, только когда за ним стоит коллектив – партия, община, ассоциация или этнос (Руе 1985). Однако в обществе с сильными клановыми (родовыми) и племенными связями данное явление принимает поистине масштабный характер.

Типичным примером этого может являться Бенин, где после смены авторитарного режима М. Кереку к власти пришел Н. Согло, который на волне борьбы с автократией очень быстро окружил себя родственниками, занявшими практически все высшие административные посты, что послужило одной из причин возвращения к власти через несколько лет прежних сил. Схожая ситуация существует, например, в Заире, где родственники "отца нации" Мобуту и выходцы из близких этнических групп монополизировали практически все основные должности в органах государственной власти.

Практика кумовства и местничество имеют под собой важное идеологическое обоснование. Носитель власти в традиционном обществе всегда выступает только как представитель, лидер определенной группы. Он воспринимается как ее центр, фокус священной силы и обязательно должен разделить с ней свои властные функции и привилегии. Не случайно обладателем "мандата Неба" на правление той или иной территорией или народом считался не конкретный правитель, а весь его линидж или род. Поэтому нет ничего удивительного в том, что властвующие группировки в странах третьего мира и новых независимых государствах стремятся к тому, чтобы вытеснить с ответственных постов всех тех, кто не связан с членами этих группировок кровными, семейными, земляческими узами.

Такому вытеснению особенно благоприятствует авторитаристская закрытость кадровой политики. Так, например, занятие поста первого секретаря КП Азербайджанской ССР Г. Алиевым привело к постепенному вытеснению ставленников Ахундова и проникновению в руководящие органы власти республики его земляков из Нахичевани. После переезда Алиева в Москву на повышение при Багирове началась новая ротация кадров в Азербайджане. Схожим образом осуществлялось "совершенствование" партийно-государственной номенклатуры, например, в Узбекской ССР при Ш. Рашидове.

Иногда информация о клановом характере органов власти республик Средней Азии и Закавказья просачивалась в прессу. Так, в газете "Заря Востока" от 28 февраля 1973 г. была напечатана официальная статья, опубликованная после пленума ЦК КП Грузии, на котором произошла замена высшей местной номенклатуры.

Протекционизм, местничество, землячество, карьеризм процветают на почве родственных связей и коррупции. Жены и члены семьи начинают подменять на должности своих высокопоставленных мужей, в узком родственном, семейном, приятельском кругу начинают решаться государственные проблемы. На руководящие должности назначались работники не по их деловым и моральным качествам, а по протекции, знакомству, родственным связям, по принципу личной преданности. На руководящие посты иногда назначались недостойные люди по рекомендации случайных лиц. Все чаще раздавались в кадровых аппаратах слова "хозяин так сказал", "хозяин так желает!..". В ряде случаев комбинаторы, взяточники, вымогатели сумели нечестным путем занять даже руководящие должности. Среди многих руководящих работников культивировалось весьма вредное мнение о нежелательности вынесения "сора из избы". Замалчивались факты взяточничества, хищений.

Нетрудно представить, что скрывалось в реальности под казенным языком выверенных референтами и цензорами стандартных газетных формулировок того времени.

В настоящее время в бывших республиках Средней Азии и Казахстане, ныне независимых государствах, согласно местной традиции сохраняется влияние местных клановых и родоплеменных групп. В Узбекистане они концентрируются по географическому признаку (Ташкент, Бухара, Самарканд). Численно преобладает и доминирует столичный клан. Занятие административной должности возможно только в случае принадлежности к тому или иному клану. Резко закрыт доступ в престижные вузы для национальных меньшинств (особенно русским).

В Киргизии имеется несколько уровней традиционной структуры элиты, которая так и не была разрушена технологической и культурной модернизацией, проведенной в советский период. Она "лишь ослабила, но отнюдь не ликвидировала веками сложившуюся иерархию подчинения и соподчинения племен и кланов, их борьбу за влияние и власть" (Васильев 1998:296).

На самом высшем уровне иерархии элита подразделяется на две противостоящие друг другу группировки выходцев из южных и северных районов Киргизии при общем доминировании выходцев с севера. Истоки данного противостояния уходят в двухкрыльевую систему традиционной генеалогической организации кочевников. Дуальное деление политической элиты усложнено наличием ряда авторитетных кланово-родовых групп. Среди северян это, например, роды тугу (Иссык-Куль), салто (Чуйская долина), но особенно клан сары-багы (Чуйская долина и Наранская область), из которого, кстати, происходит президент Киргизии А. Акаев.

Помимо этого в последние годы прослеживается тенденция активизации представителей бывших аристократических (манапских) кланов, оттесненных от механизмов власти и контроля в годы советской власти (Кушнер 1924). Последние интенсивно участвуют в борьбе за влияние на местном уровне, пытаются продвинуть своих ставленников на те или иные ключевые должности в различных ветвях аппарата власти, стараются вытеснить "неродовитую" партийно-государственную номенклатуру, сделавшую карьеру в годы советской власти (Васильев 19986: 296-297).

В Таджикистане клановое разделение может быть прослежено в нескольких аспектах (Там же: 217-219, 242-243): прежде всего оно прослеживается по линии "север" (условно Ленинабадский район с большей численностью городского населения) – сельскохозяйственный "юг". Ленинабадская группа (худжандский клан) традиционно является одним из наиболее авторитетных формирований. Ее представители в советское время занимали ключевые партийно-государственные должности в республике. Эта традиция отчасти продолжает сохраняться и в постсоветское время. В частности, бывший президент Таджикистана Р. Набиев – выходец из худжанского клана. Кулябская группировка в противопоставлении "элитному" северу отражает интересы жителей сельскохозяйственных районов. После прихода к власти представителя этого клана – Э. Рахмонова началось постепенное вытеснение ленинабадцев с ключевых постов в правительстве, силовых ведомствах и правоохранительных органах, идеологических институтах. Гиссарская община и географически, и политически занимает промежуточное положение между Ленинабадом и Кулябом. Гамарская (каратегинская) группировка сосредоточила свои интересы вокруг торговли и потребительской кооперации. На ее базе создана Исламская партия возрождения, экстремистские группы боевиков-"ваххабитов". Особое положение занимают памирцы (бадахшанская группировка), говорящие на восточноиранских языках и являющиеся в отличие от большинства таджиков-суннитов шиитами-исмаилитами. По мнению специалистов, это маленькая таджикская "Сицилия" (особенно если вспомнить теорию о специфике политической системы горских народов).

Более изученными представляются вопросы клановой политической структуры Казахстана. В этническом самосознании казахов выделяются четыре уровня: 1) общеэтнический, 2) локальный (жуз), 3) родоплеменной, 4) территориальный, вне зависимости от этнической принадлежности. Локальная (клановая) структура основана на генеалогии жузов (Большой, Средней и Малой орды). Большой жуз традиционно кочевал в районе Семиречья. Средний жуз занимал территорию Восточного Казахстана. Младший жуз располагался в Западном Казахстане. Однако генеалогически выше любого из жузов стояли привилегированные кланы – потомки Чингисхана торе и потомки святых тожа (Наумова 1991; Масанов 1996; Смагамбетова 1998; Савин 2000).

Северные казахи, как правило, знают название своего жуза и племенной группы более низкого таксономического уровня. На юге данная информация имеет более существенное значение, поскольку от этого зависит статус и материальное состояние человека (особенно в условиях социалистического дефицита). Старшее поколение даже старается придерживаться экзогамии. Родовое деление может быть прослежено в похоронной обрядности, поскольку при проведении похорон семья умершего должна одарить подарками старейшин всех родовых (клановых) групп, проживающих в данном населенном пункте (Наумова 1991).

Казахский антрополог Н.Э. Масанов (Масанов 1996) подробно рассмотрел историю борьбы между клановыми группировками Казахстана в XX в. В советское время, несмотря даже на жестокие сталинские репрессии, представители Среднего жуза длительное время преобладали в казахской интеллектуальной элите: в искусстве (например, О. Сулейменов, М. Тулебаев, Ш. Айманов), в науке (многие академики и даже президенты АН КазССР), отчасти в партийно-государственном аппарате (самый первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. Шаяхматов, предсовмина Н. Ундасытов и др.). С 1960-х годов лидирующие позиции перехватывает Старший жуз. Первым его знаменитым выдвиженцем был "главный" казахский поэт Джамбул. Выходцем из Старшего жуза был Д. Кунаев, занимавший главный партийный пост в республике с 1962 по 1986 г. Пользуясь личными связями и покровительством Л.И. Брежнева, Кунаев постепенно расставил на многие ключевые должности своих соплеменников и родственников. Его младший брат – А. Кунаев стал президентом АН КазССР. При нем начали карьеру А. Аскаров, А. Аухадиев, Н. Назарбаев. В годы правления Кунаева казахи в целом активно рекрутировались в партийно-государственный аппарат всех уровней. К 1989 г. они составляли 51% административного персонала, но только 3% квалифицированных и 11,3% неквалифицированных рабочих в республике (Khazanov 1995: 159-160). Но к 1994 г. диспропорция достигла еще больших размеров. Доля казахов в аппарате президента и кабинете министров достигла 74%. Налицо даже диспропорция между казахами и русскими в местных администрациях северных областей в пользу первых, где традиционно доля русскоэтничного населения выше. Тенденция эта продолжает увеличиваться. Только выборы в Верховный Совет примерно отражают реальное соотношение численности между этносами (Галиев и др. 1994: 43-44, 47-51).

Младший жуз традиционно находился на второстепенных ролях. В силу этого он отличался большей корпоративной сплоченностью. Выдвиженцы жуза в период правления Ю.В. Андропова, возможно, рассматриваясь последним как конкуренты брежневской партийной элите, были поставлены на ряд ключевых постов (в частности, 3. Камалиденов, прошедший путь от секретаря ВЛКСМ Казахстана до руководителя местного КГБ и секретаря ЦК Компартии Казахстана по идеологии). Однако быстрая смерть Андропова и реставрация брежневских порядков затормозили этот процесс.

В годы перестройки соперничество жузов возобновилось. Оказавшись в сложной ситуации, М.С. Горбачев решает направить в Казахстан человека со стороны – тогдашнего первого секретаря Ульяновского обкома КПСС Г.В. Колбина. Однако это вызвало стихийные беспорядки в декабре 1996 г. Поскольку Колбин, по мнению Н.Э. Масанова (Масанов 1996), главным образом рассматривал свое кресло как трамплин для последующей карьеры в столице, приход кунаевского протеже Н. Назарбаева был "делом техники".

В 1989 г. Назарбаев, придя к власти, отправил на пенсию всех своих бывших или потенциальных конкурентов, утвердил монополию на власть Старшего жуза, а после распада Советского Союза еще больше укрепил свои клановые позиции, поставив на различные государственные посты своих ближайших родственников. Это явление достигло такого размаха, что в прессе появился новый термин – "чемолганизация" властных структур (село Чемолган – родина Назарбаева). Не случайно также, что именно в Акмоле и Караганде, с которыми связано детство и молодые годы Н. Назарбаева, электорат доверяет ему больше, чем в других регионах Казахстана.

Тем не менее невидимая для посторонних наблюдателей клановая борьба продолжается по сей день. Экспертный опрос, проведенный Институтом развития Казахстана, показал, что 29% респондентов полагают, что жузовская и клановая принадлежность играет существенную роль в распределении привилегий, постов и должностей (Смагамбетова 1998: 23). Несколько лет назад академики (как отмечалось выше, эта ниша традиционно занята представителями Среднего жуза) провалили назарбаевского ставленника У. Джолдасбекова, избрав кандидата от своего клана – экономиста К. Сагадиева. По всей видимости, это и предопределило судьбу национальной Академии наук.

Иллюстрацией взаимосвязи клановости и политики в этом государстве являются выборы спикера парламента в 1994 г. Все три казахских жуза выдвинули своих кандидатов. В ходе обсуждения кандидат от Среднего жуза (О. Сулейменов) снял свою кандидатуру. В этой ситуации стало ясно, что претенденту от Старшего жуза (представителем которого является президент Назарбаев) трудно рассчитывать на победу. Оппозиционные жузы явно будут голосовать против него. В результате пост получил представитель от Младшего жуза А. Кекильбаев. Однако его заместителями (для противовеса) были избраны представители от других сил (в том числе и от "четвертого жуза" – русских).

Именно противостояние жузов и подковерные интриги, по мнению Н.Э. Масанова (Масанов 1996), а точнее, боязнь объединения в оппозиции Среднего и Младшего жузов, предопределили отмену президентских выборов, продление полномочий Н. Назарбаева до 2000 г., а также перенос столицы в Акмолу. Поскольку "этнический мир в Казахстане очень хрупок и существует в основном по причине сравнительного равновесия двух главных этнических групп" (Khazanov 1995: 168), перенос столицы на север, по замыслу правящей элиты, должен способствовать росту миграции с юга, увеличению доли казахского населения внутри северных областей и тем самым укреплению национальной государственности. С другой стороны, перемещение всех ключевых механизмов власти на территорию традиционного проживания Среднего жуза должно дополнительно ослабить оппозицию нынешней президентской власти.

Но такая ситуация существует не только в ныне независимых странах СНГ. В настоящее время в многонациональных республиках России можно проследить влияние местных клановых и родоплеменных групп. Этот феномен в отечественной антропологическо-этнографической литературе назывался различными терминами – "местничество", "улусизм" или "кумовство" и рассматривался как пережиток родоплеменного или патриархально-феодального строя. С ним, например, всерьез столкнулись советские партчиновники после установления советской власти на всей территории страны. П.И. Кушнер, побывавший с этносоциологической экспедицией в горных районах Киргизии, с сожалением констатировал, что для местной бедноты родственные связи являются более важными, чем классовая солидарность (Кушнер 1929: 107). Подобные мысли высказывал примерно в эти же годы один из аппаратчиков парторганизации Калмыкии:

Улусизм проявляется в том, что каждый партиец, защищающий свой улус по всем как партийным, так и советским вопросам, доходит в своей защите порой до того, что забывает всякую партийную дисциплину, провозглашая принцип: права или не права моя сторона, но она моя сторона, и я обязан ее защищать. Это болезнь самая серьезная, мешающая в работе не только в низовых парторганизациях, но даже в самом руководящем органе власти (Глухов 1926: 180).

После политических чисток 1930-х годов в связи с буржуазным национализмом данная проблема была временно забыта, однако в годы перестройки в местной прессе национальных республик вновь появились публикации на эту тему. Выяснилось, что вопрос об "улусизме" применительно к проблеме власти остается столь же актуальным, что и почти семьдесят лет назад. В Калмыкии, например, почти 85% горожан и более 90% жителей села идентифицируют себя с той или иной племенной группой. Борьба за власть ведется между тремя главными племенными группировками: торгутской и дербентской (истоки противостояния которых уходят в двоично-троичную крыльевую систему), а также бузавской – этнически более молодой, состоящей из потомков донских калмыков (Гоголданова, Гузенкова 1993: 166). Схожие процессы прослеживаются, например, в Туве а также во многих других многонациональных субъектах Российской Федерации.

Несколько иная ситуация существует ныне в Чечне. Исследования этнологов-антропологов показывают, что в отличие от генеалогически иерархизированных структур вчерашних кочевников Казахстана и Киргизии горские общества всегда отличались известной тягой к формированию неиерархических моделей политической организации[27]. У чеченцев всегда отсутствовало благородное сословие или какая-либо другая привилегированная наследственная группа. Они разделены по клановым, территориальным и до некоторой степени даже конфессиональным линиям. Чеченские тейпы, или кланы, пережили советский период и сейчас становятся все более и более влиятельными в политической жизни общества. Преданность какому-либо клану остается высшей ценностью в чеченском менталитете, а кровная вражда длится поколениями. Чеченцы разделены на три главные территориальные группы: тех, кто живет в долине Терека (они испытали более сильное влияние русских, чем другие группы); тех, кто живет в предгорьях; и собственно горцев (самая бедная экономически и в то же время самая традиционная часть чеченского этноса). В советский период политическая власть в Чечне удерживалась выходцами с низин. В период правления Дудаева горцы стали вернейшими его сторонниками. Хотя все чеченцы считаются мусульманами-суннитами, они приверженцы двух различных суфийских орденов, или братств: Накшбандийя и Кадырия, которые оспаривают влияние в чеченском обществе. Даже в прошлом чеченцы не смогли объединиться и избрать общенационального лидера из своей среды, поскольку не желали дать одному клану или территориальной группе преимущество перед другими. Их единственными национальными лидерами были шейх Мансур, который жил в восемнадцатом веке и первым возглавил чеченцев в войне против Российской империи, а также Джахар Дудаев, также направивший внутренние разногласия на борьбу с внешним врагом – той же Россией (Khazanov 1995: 215-216)[28].


Разделение властей

Таким образом, результаты прямого внедрения в неевропейские общества западных либерально-демократических институтов нередко приводят к незапланированным последствиям. Многопартийная система, парламентаризм, разделение различных ветвей власти и т. п. – все это нередко вызывает обратные результаты, весьма нежелательные с точки зрения задач демократизации. Опыт политантропологических исследований показывает, что в посттрадиционных обществах партийные структуры нередко формируются на родоплеменной или конфессиональной основе или как инструмент персоналистского влияния того или иного лидера. Выборы в представительные органы власти в таких условиях, как правило, основываются не на политических программах, а на племенных или религиозных принципах. В результате большие массы людей втягиваются в племенные, межэтнические и межконфессиональные конфликты, что создает неустойчивость правящих коалиций, отсутствие политической стабильности. Все это приводит к кризисам, политическим переворотам, войнам. Иллюстрацией этого являются события в той же Чечне в последние десять лет. В такой ситуации власть нередко видит единственный способ сохранить стабильность путем создания авторитарных – однопартийных военных режимов.

Не случайно практически все государства, возникшие на территории азиатской части СНГ, имеют автократическую природу власти. Правда, здесь необходимо иметь в виду еще одно свойство традиционной власти. Разделение властей – институт, прошедший длительную эволюцию и, можно сказать, "выстраданный" Европой в ходе многих восстаний и революций. Для архаических и традиционных обществ подобное явление в принципе не характерно. Правитель традиционного общества является единственным носителем сакрального статуса, и все иные самостоятельные ветви власти автоматически воспринимаются как нежелательные конкуренты не только самим правителем, но и большинством населения. Поэтому в "постградиционных" обществах руководящим органом и страны и партии нередко является политический лидер харизматического толка, наделенный часто почти не ограниченными полномочиями. Исходя из всего вышеизложенного, ясно, почему большинство стран СНГ прошли схожий путь политической трансформации. События в них развивались по однотипному сценарию: роспуск законодательных органов, принятие новых конституций, расширяющих полномочия президента, "мягкий" террор в отношении оппозиции и независимых средств массовой информации.

Проиллюстрируем вышесказанное несколькими примерами. В 1993 г. в Казахстане возникло определенное противостояние между законодательной и исполнительной властью. Однако в отличие от России, где аналогичное противостояние вылилось в вооруженный конфликт, здесь основные нити политической игры всегда находились в руках президента. Несмотря на нежелание Верховного Совета самоликвидироваться, из "проверенных" депутатов была создана инициативная группа, которая начала агитацию за самороспуск внутри парламента. В декабре парламент уже перестал существовать. Согласно новой конституции Казахстана от 1995 г. (статьи 44-47, 50-55, 71, 73 и др.), законодательная и судебная власть подчинена исполнительной (президент назначает судей, Конституционный суд ликвидирован и т. д.), в 1995 г. референдум в Казахстане продлил президентские полномочия Н. Назарбаева до конца XX в. (по имени туркменбаши С. Ниязова, первым начавшего кампанию по продлению полномочий лидеров среднеазиатских государств СНГ до конца XX в., этот феномен получил название "башизм").

В Узбекистане И. Каримов совмещает посты президента страны и главы кабинета министров. Верховный Совет Узбекистана находится под контролем президента. Осенью 1991 г. часть депутатов оппозиции выступила с критикой президента. В ответ на это в Верховный Совет была внесена поправка к закону о статусе депутата, которая была принята уже летом 1992 г. Согласно внесенным уточнениям любой депутат по решению высшего законодательного органа страны мог быть лишен своего мандата за поведение, порочащее звание народного депутата, совершение антиконституционных действий, направленных на подрыв государственного устройства, дестабилизацию общественно-политической обстановки, а также за призыв к таким действиям (Васильев 1998: 95).

Не нужно обладать большим воображением, чтобы допустить возможность весьма широкого толкования данного законопроекта соответствующими органами исполнительной власти.

Конституция, как совершенно справедливо отмечает С.А. Панарин (Панарин 2000: 103-104), носит больше показной характер и ориентирована главным образом на мировое общественное мнение с целью продемонстрировать демократическое устройство молодого государства. При этом в Конституции не разъяснены механизмы выборов президента, организации и деятельности кабинета министров, регистрации общественных объединений (статьи 56, 90, 98). В 1995 г. президентские полномочия были продлены до 2000 г. В стиле советских времен в стране развернута масштабная кампания по возвеличиванию культа Каримова. Имеет место внутренняя и внешняя цензура средств массовой информации. Существующие в стране партии, по сути, являются пропрезидентскими. Как светская, так и религиозная оппозиция подвергается преследованиям.

Самая унитарная форма государственного устройства – в Туркмении. Здесь в 1992 г. был объявлен шестилетний мораторий на многопартийность. Президент Ниязов является высшим должностным лицом в государстве, не подчиняющимся законодательной власти. В его руках концентрируются все рычаги исполнительной власти, он назначает и снимает Генерального прокурора, председателей Верховного и Высшего хозяйственного судов. Президент имеет право распустить Народное собрание (парламент страны), если последнее выразит свое недоверие назначенному президентом правительству.

Формально страна является президентской республикой. Но ее глава обладает поистине неограниченными полномочиями. Режим туркменбаши причудливо сочетает черты и жестокого, и патриархального правления, все более напоминает правление традиционного восточного монарха, пользующегося, однако, некоторыми современными технологиями власти. Так, с одной стороны, установлен всеобъемлющий и всепроникающий полицейский контроль над населением, с другой – делаются разного рода популистские жесты в области его социальной защиты. Партийная структура совершенно не развита, пресса – официозная и откровенно рептильная. Какая-либо критика власти исключена, оппозиция разгромлена и изгнана, немногие уцелевшие правозащитники подвергаются систематическому запугиванию и периодическим судебным преследованиям (Панарин 2000: 105).

Возможно, наименее авторитарная система правления в Средней Азии существует в Таджикистане. Несмотря на то, что и здесь президент согласно Конституции 1994 г. имеет весьма широкий круг прерогатив, его власть несколько ограничена высшим законодательным органом. Верховное собрание имеет, в частности, право утверждать всех членов кабинета министров, имеет еще ряд важных контрольных функций. Однако, как считают компетентные исследователи, скорее всего, этот "демократизм" связан с борьбой между различными влиятельными кланами в стране, отсутствием у группировок достаточных сил для разгрома оппозиции (Васильев 19986: 245).

К сожалению, события, происходящие в России в последние годы (чудовищное разбухание госаппарата, разгон парламента в октябре 1993 г., создание специальных "гвардейских" подразделений, подчиненных исключительно президенту, ряд положений Конституции, представляющих почти не ограниченные права нынешней исполнительной власти), дают основание сделать вывод, что и здесь процесс развивается по схожему сценарию. Аналогичные процессы, в той или иной степени, происходят и на внутриполитической сцене – в многонациональных субъектах Российской Федерации (например, в Калмыкии). Главные составляющие этих процессов – всеобъемлющая роль традиционного социума (или государства, как в российском варианте), неэмансипированность индивида, невычлененность в обществе того, что классики марксизма называли "базисом" и "надстройкой".


Личностный характер власти

Все вышеизложенное свидетельствует против того, что на большей части бывшего Советского Союза сформировалась рациональная бюрократическая система власти. Социализм можно рассматривать как весьма специфический, антикапиталистический вариант вторичной модернизации (Афанасьев 1989а; Фурсов 1995). Однако эта модернизация осуществлялась в весьма специфических условиях. Она завершилась созданием в СССР, а затем и в других странах социалистического лагеря весьма специфической системы власти, в которой существовали как рациональные (разветвленный партийный и прочий аппарат), личностные (преобладание власти над законом), так и харизматические (создание "культов личностей") компоненты. В ходе распада социалистического общества на этнонациональные периферии традиционные связи вырвались из-под оболочки рационально-бюрократических отношений. Однако и в самой России по причине традиционного пренебрежения к институту права сформировалась устойчивая модель личностной системы власти.

Одно из важнейших мест в совокупности подобных отношений занимают патрон-клиентные связи. Как достаточно убедительно продемонстрировал в ряде своих работ М.Н. Афанасьев (Афанасьев 1994; 1995; 1996; 1997; 1997а), они никогда окончательно не исчезают в процессе модернизации и могут существовать не только в посттрадиционных, но и в развитых современных и даже постсовременных обществах (самый яркий пример мафия). Патрон-клиентные отношения основываются на необходимости кооперации между лицами разного статуса в условиях определенной экономической, социальной или политической нестабильности. Лица с низким статусом могут обеспечиваться ресурсами, источниками существования, они также пользуются защитой со стороны своего патрона. За это они выполняют определенные обязанности или компенсируют его покровительство материальными подношениями или иными выплатами. Данные отношения устраивают обе стороны, и, что самое важное, в развитом индивидуализированном обществе они удовлетворяют потребность людей в доверии и взаимной поддержке. Для обществ, в которых традиционные ценности по-прежнему играют существенную роль, подобное обстоятельство имеет очень важное значение.

Данные отношения имеют личностный и неформальный характер, основаны на неравенстве статуса, богатства и доступа к ресурсам патрона и его клиентов, представляют собой комбинацию эксплуатации и принуждения с добровольными подношениями и услугами, внешне облачены в форму связей взаимного обязательства, сотрудничества и взаимозаинтересованности (Афанасьев 1997).

Яркий пример формирования подобных отношений описан в знаменитом романе Марио Пьюзо "Крестный отец". Роман начинается с описания судебного заседания, на котором двое молодых людей, обвиненных в попытке изнасилования девушки, оправдываются. Отец девушки, похоронщик Америго Бонасера, обращается за помощью к криминальному авторитету дону Карлеоне. Сначала Карлсоне отказывается помочь похоронщику и упрекает его за излишнюю самостоятельность. Он напоминает ему, что пострадавшая девушка является крестницей жены дона, тем не менее похоронщик пренебрегал дружбой и покровительством дона. Это ставит Бонасера в положение просящего. Он готов на все ради отмщения. Через некоторое время Карлеоне смягчается и говорит, что если бы Бонесара не пренебрегал его дружбой, то молодчики вряд ли бы посмели посягнуть на его дочь. Похоронщику не остается ничего другого, как просить покровительства у авторитета. Тогда дон восклицает: "Хорошо. Пусть свершится правосудие. Быть может, настанет день – хотя и не говорю, что такой день непременно настанет, – когда я призову вас сослужить мне за это службу. А пока примите этот акт правосудия как дар от моей жены, крестной матери вашей дочки". Все, механизм включился. Отныне Америго Бонасера становится обязанным дону Карлеоне, пройдет некоторое время, и дон призовет его платить по счетам.

Это только один из возможных способов формирования клиентных или, иначе, клиентарных отношений. Но везде сообразно механизмам функционирования престижной экономики любая услуга предполагает ответную услугу в будущем.

Характер власти в посттрадиционных государствах не очень сильно отличается от системы традиционного господства. Влияние политического лидера в этих обществах во многом сохраняет патримониальные черты. Оно в большей степени основано на отношениях патронажной зависимости, а не на рациональной легитимности и законе. В специальной литературе неоднократно отмечалось, что личностный характер власти в посттрадиционных обществах составляет базис политических институтов, а отношения между покровителем и его клиентами определяют политическую жизнь на всех уровнях – от президентского двор ца до самой захолустной деревни (Eisenstadt 1973; Bratton, Van de Walle 1994 и др.).

В немалой степени это обусловлено традиционно важной ролью государства в экономическом секторе и, следовательно, большой ролью власти-собственности. По этой причине административные должности являются не столько средством повышения собственного статуса внутри бюрократической иерархии, сколько источником личных внебюджетных доходов (выдача лицензий, оплата за лоббирование чьих-то интересов, взятки и проч.).

В посттрадиционных восточных обществах патрон-клиентные отношения выполняют важную стабилизирующую роль. Еще со времен Монтескье стало принятым характеризовать восточные общества, в отличие от Европы, исключительно как деспотические. Такая точка зрения не лишена определенных оснований. Действительно, немалое количество древних, средневековых и современных обществ Азии, Африки и Америки можно классифицировать как режимы с авторитарно-традиционной системой властвования. Однако деспотизм высшей власти на Востоке сильно преувеличен. Стремление к неконтролируемому господству здесь всегда гасилось, с одной стороны, существованием на низовом уровне общинных, племенных, профессиональных и иных организаций, несколько смягчавших пресс власти на отдельного человека. С другой стороны, для традиционной (в том числе и восточной) культуры характерно патерналистское восприятие государства подданными. По этой причине массы никогда не стремились изменить существующий порядок, а лишь требовали от верхов соблюдения справедливости. Наконец, на Востоке всегда существовали разнообразные категории лиц (вожди, землевладельцы, патроны, богатые крестьяне, "большие люди" и т. д.), группы и ассоциации (бюрократический аппарат, касты, кланы и проч.), которые претендовали на определенный процент власти, гарантии сохранения собственного статуса и имущества и в силу этого могли быть как проводниками тех или иных намерений высшей власти, так и стать тормозом на пути тех или иных изменений. Один из исследователей индийского общества отмечает, что именно невозможность осуществления эволюционных институционных преобразований в Индии подтолкнула Индиру Ганди к отчаянным попыткам решить эту проблему с помощью жестких, непопулярных методов.

Наследственные кастовые группы, каждая из которых ритуально занимала выше- или нижестоящее положение по отношению к другим (а все вместе они руководствовались в своих взаимоотношениях нормами несимметричных прав и обязанностей), составляли блоки социальной организации в сотнях тысяч индийских деревень (Хорос 1996: 266).

В современной России клиентные отношения хотя и имеют определенное распространение (отчасти в бизнесе и политике, больше в криминальном мире, особенно сильно среди среднеазиатских и кавказских национальностей), однако не играют такой роли, как на посттрадиционном Востоке. Гораздо более развиты личностные отношения. В административно-управленческой системе в Российской Федерации они наиболее ярко проявляются в личностном характере президентской власти. Президент является надпартийной фигурой, не связанной ни с одним политическим объединением. Согласно Конституции он имеет право, ни с кем не советуясь, распускать законодательную власть, менять председателей правительства и ключевых министров. Особенно наглядно это проявилось в последние годы правления Б.Н. Ельцина, когда он, руководствуясь исключительно личностными пристрастиями, поменял за год нескольких премьер-министров. Правительство представляет собой неполитический орган, занимающийся только экономическими и социальными вопросами. Руководители силовых структур (Минобороны, ФСБ, МВД, ФАПСИ, пограничная служба и др.) подчиняются непосредственно президенту. Все наиболее ключевые решения вырабатываются в Администрации Президента – органе, сопоставимом по своим функциям и статусу с прежним ЦК. В каждом субъекте Российской Федерации имеются "глаза и уши" президента – его представители на местах. Помимо них в ближайшее время появятся региональные представители со своим многочисленным аппаратом, которые по замыслу создателей этого нового бюрократического органа дополнительно должны усилить вертикаль исполнительной власти.

Однако личностный характер власти российских президентов – это только вершина невидимого айсберга. Подобные отношения глубоко пронизывают всю пирамиду власти в России. Как пишет один из наиболее компетентных в этом вопросе специалистов:

Важнейшей составляющей сегодняшнего административного процесса в России являются клиентарные связи (отношения личной преданности и покровительства), которые 1) пронизывают практически весь аппарат, 2) оказывают решающее влияние на карьеру чиновника, 3) определяют пути разрешения конфликтов, 4) воспринимаются большинством управленцев как нормальные, естественные условия аппаратной деятельности (Афанасьев 1997: 233).

Социологический опрос более 100 чиновников федеральных и региональных структур власти, проведенный в 1995 г. в Российской академии государственной службы, показал, что сами представители управленческой элиты признают значительное распространение в своей среде личностных отношений.


семейно-родственные связи земляческие связи связи однокашников личная преданность

не распространены 30% 15% 15% 5%

имеют место 55% 60% 60% 35%

сильно распространены 15% 25% 25% 60%


Данная таблица[29] очень показательна. Она демонстрирует, насколько глубоко порочна современная российская управленческая элита. Лишь треть (!) респондентов отмечает, что семейно-родственные связи не распространены среди чиновничества. Доля же других форм личностных

отношений (землячество, возрастные связи, патронаж и проч.) гораздо больше. В то же самое время наиболее преобладающими являются личная преданность и покровительство. Только 5% опрошенных считают, что подобные отношения не распространены в среде управленцев. Наконец, еще один интересный момент. Согласно мнению респондентов, степень распространения семейно-родственных связей в России и землячеств уступает персоналистским личностным отношениям. Это указывает на важные структурные отличия сформировавшейся системы власти в России от систем власти других (в первую очередь среднеазиатских) стран СНГ.

Согласно данным того же опроса, главным фактором чиновничьей карьеры в России являются личные преданность и покровительство (такое мнение разделяют в той или иной степени 96% респондентов). Опыт наблюдения за биографиями некоторых политиков показывает, что если современный российский чиновник не соблюдает личностную модель поведения и пытается сообразовать свою деятельность в рамках рационального типа управления, то это, скорее всего, означает, что его пребывание в кабинетах власти будет недолгим. Такие факторы, как влияние семейно-родственных, земляческих связей, также присутствуют, но роль их на порядок ниже, хотя примерно сопоставима с таким немаловажным критерием чиновника любого уровня, как исполнительность. Определенную роль в служебном росте играют поддержка какой-либо экономической структуры, этнонациональная принадлежность и идеологические убеждения. Показательно, что, по мнению опрошенных, образование и служебная квалификация не влияют на карьеру российского управленца конца XX в. (Афанасьев 1997: 168- 169, 176, 227-229).

В постсоветское время резко возросла численность чиновников всех уровней и мастей. Одних только генералов в современной Российской Армии в несколько раз больше, чем их было в Советской Армии в годы Великой Отечественной войны. Согласно подсчетам М. Восленского (Вселенский 1991: 150-153), в СССР к началу перестройки в номенклатуру входили примерно три миллиона человек (с учетом членов семей). Численность чиновников и их ближайших родственников составляла около одного миллиона человек (0,5% от общей численности населения). На рубеже XX и XXI столетий, по расчетам специалистов, количество российских чиновников увеличилось в несколько раз. Максимально их численность с их домочадцами оценивается в 7,2 (1,8? 4) миллиона человек. Это составляет почти 5% от населения Российской Федерации. Новые замыслы по усилению вертикали власти в стране должны привести к еще одному качественному скачку в числе чиновников. И все это происходит на фоне затянувшегося экономического и политического кризиса, сокращения почти на четверть площади страны и уменьшения численности населения едва ли не вдвое.

Каждый российский среднестатистический чиновник высшего управленческого звена обходится казне приблизительно в 30 тысяч долларов в год (для сравнения годовая зарплата профессора не достигает и тысячи долларов). По оценкам различных аналитиков, примерно до трети бюджета страны уходит на содержание бюрократии. Как тут не вспомнить пессимистическое предостережение П. Сорокина, согласно которому перепроизводство элиты губительно для общества. Оно приводит к значительному увеличению эксплуатации масс и росту конкуренции и конфликтов внутри правящих групп, что неизбежно ведет к политической нестабильности, беспорядкам и революциям (Сорокин 1992: 416-419).

Показательно, что в новой, "демократической" России большинство реальных рычагов власти по-прежнему контролируются выходцами из советской элиты. Существенно обновились только депутатский корпус и бизнес-элита, где немногим менее половины лиц не связаны в прошлом с коммунистической номенклатурой. В правительстве и иных высших органах власти около 75% лиц связано с партноменклатурным прошлым. В региональных элитах доля новичков и того меньше – 17%. Анализ возрастного состава советской и российской элиты последних нескольких десятилетий позволяет охарактеризовать изменения в составе управленческой элиты как "революцию заместителей", когда ключевые должности оказались в руках более молодого поколения выходцев из советской номенклатуры (Афанасьев 1997: 245-247).


Атрибутика власти

В третьей главе уже подчеркивалось, что власть стремится отгородить себя от простых масс специальными символами, которые подчеркивали бы ее статус и дистанцию от остального мира.

В советское время была разработана целая система благ и символов, обладание которыми указывало на ранг того или иного чиновника в номенклатурной иерархии. Знаками причастности к власти стали спецраспределители, спецбольницы и санатории, персональные автомобили, номенклатурные столовые и буфеты, "комнаты депутатов" на вокзалах, спецаэропорт в Москве "Внуково-2", правительственная связь, знаменитые госдачи. На всю страну известны места проживания советской и нынешней российской административно-политической элиты, начиная от Ленинских Горок и заканчивая резиденцией первого президента России Барвихой – Ильинское, Николина Гора, Рублевка, Успенское и проч.

Подробно обо всем этом рассказывается в пятой главе книги М. Вселенского "Номенклатура" (1991). Так, дача одного из генералов, занимавшего должность главного инспектора Министерства обороны СССР, составляла 341 кв. м, участок, включая пруд, – 2 га. У маршалов особняки были покрупнее – свыше 1 тыс. кв. м, а участки с садом и хозяйственными постройками занимали до 5 га. Приусадебный участок министра обороны СССР маршала Язова, одного из гекачепистов, составлял более 16 га. С. Алилуева описывает в своих воспоминаниях образ жизни тогдашних вождей:

Ворошилов любил шик. Его дача под Москвой была едва ли не одной из самых роскошных и обширных… Дома и дачи Ворошилова, Микояна, Молотова были полны ковров, золотого и серебряного кавказского оружия, дорогого фарфора… Вазы из яшмы, резьба по слоновой кости, индийские шелка, персидские ковры, кустарные изделия из Югославии, Чехословакии, Болгарии – что только не украшало собой жилища "ветеранов революции"… Ожил средневековый обычай вассальной дани сеньору. Ворошилову как старому кавалеристу дарили лошадей: он не прекращал верховых прогулок у себя на даче, как и Микоян. Их дачи превратились в богатые поместья с садом, теплицами, конюшнями; конечно, содержали и обрабатывали все это за государственный счет (Вселенский 1991: 306, 344-345).

Однако в сравнении с современными особняками и виллами из камня и бетона деревянные домики советской партноменклатуры кажутся верхом скромности. Но есть одно существенное отличие. Если право пользования дачей партаппаратчика было следствием его причастности к власти, то ньшешние "слуги народа" стремятся всеми правдами-неправдами превратить свою "власть" в приватизированную "собственность". По оценкам еженедельного выпуска "Московского комсомольца" (16 декабря 1999 г.), государственные дачи стоимостью до ста тысяч долларов и более продавались в среднем всего за 3-5 тысяч условных единиц. На такие деньги в Москве или Санкт-Петербурге трудно приобрести даже гостинку. Несомненно, квартиры для современных российских чиновников гораздо дороже. Согласно данным той же публикации, они приобретаются за сумму, эквивалентную 300-500 тысячам долларов и, как правило, остаются за их обитателями.

Без преувеличения можно сказать, что отличительным цветом власти в советский период нашей истории являлся черный. Не случайно в брежневское время был распространен циничный анекдот, согласно которому черные люди одевались в черные костюмы, ездили на черных автомобилях, ели черную икру. Чиновники среднего ранга ездили на персональных черных "Волгах". Аппаратчикам высшего ранга полагались правительственные "Чайки". Самые высшие чины партийной иерархии пользовались "ЗИЛами". Современная элита предпочитает ездить на дорогих престижных иномарках.

Своеобразной визитной карточкой является номер владельца автомобиля. В советское время наиболее существенным критерием было количество нулей (буквы на номере меньше бросались в глаза). Сейчас число машин резко возросло, и это привело к некоторым изменениям в шкале оценок. Статус хозяина авто можно почти безошибочно определить по серии и числу нулей. В Москве, например, таких серий больше десяти. Самыми вожделенными из них являются номера серии А001-АА999 (лица, охраняемые Федеральной службой охраны) и серии В001-В999АА (Администрация Президента). Близость к "номеру один" (001) отражает внутриранговый статус владельца автомашины. В провинции нередко местная властвующая элита отделяет себя от всех остальных серией "Ольга" (О001-О999ОО). Те, кто не допущен к власти, но имеет деньги и/или связи, также стремятся выделить себя. Это можно сделать, купив номер с запоминающейся комбинацией цифр или номер какой-нибудь резервной серии. В Москве, например, таковыми сериями являются уже упомянутая "Ольга" или серия К001-К001РР. Среди криминальных авторитетов нередко популярны номера с точными цифрами (100, 200 и т. д.) либо номера с набором одинаковых цифр (111, 222, особенно 777).

Предметом особой гордости номенклатурщика являлся телефон спецсвязи – так называемая "вертушка". Она была придумана еще Лениным, который во избежание подслушивания приказал создать отдельную телефонную станцию для руководящих работников. Поскольку данная АТС была оборудована новыми для того времени телефонными аппаратами с дисками, она и получила неофициальное название "вертушка". Впоследствии стремление иметь особый, отличный от обычного, канал связи распространилось на всю страну. В каждом краевом и областном центре имеются свои спецАТС. В последние несколько десятилетий к обычной "вертушке" добавились сначала специальные радиотелефоны в правительственных автомобилях, позднее сотовая телефонная связь.

Все номера московских "вертушек" четырехзначные. Каждый обладатель "вертушки" ежегодно получал небольшой справочник красного цвета с указателем абонентов. В нем в алфавитном порядке перечислялись фамилии, имена и отчества обладателей телефонов. Однако должности, ведомства и адреса там не указывались. Согласно неписаным нормам поведения абоненты правительственной связи между собой переговариваются только по "вертушке". Звонить по чужой "вертушке", особенно если у звонящего не было своего спецномера, считалось плохим тоном. Согласно этому же правилу на телефонный звонок должен был отвечать только сам абонент, называя свою фамилию. В очень редких случаях отвечать мог референт, при этом он должен был говорить: "Аппарат товарища такого-то" (Вселенский 1991: 309-314).

Согласно неписаным нормам поведения абоненты "вертушки" должны были переговариваться между собой только по правительственной связи. Это неосознанное стремление дистанцироваться от масс, для которых подобный способ связи недоступен. Дистанция в этом случае подчеркивает различие. Как подчеркивает разницу между лидером и подданными масса сопровождающих его лиц – эскорт из мотоциклистов и черных машин с мигалками, многочисленные телохранители, помощники, секретари. Во все времена подобное зрелище выглядело весьма впечатляюще для рядового обывателя и было предназначено для того, чтобы продемонстрировать отличие между носителем власти, его окружением и всеми остальными.

В постсоветскую эпоху еще одним ключевым символом причастности к власти стала мигалка. Обладание ею стало предметом вожделения многих чиновников самых различных ведомств и иных важных персон. Если в брежневскую эпоху чуть более ста машин было оснащено спецсигналами, то к концу первого посткоммунистического десятилетия в столице России насчитывалось более трех тысяч машин, оснащенных подобными приспособлениями.


Выводы

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что развитая демократическая политическая система как в современной России, так и на большей части бывшей территории СССР не сложилась, такие ее ключевые компоненты, как эмансипация индивидуализированного политического индивида, складывание устойчивой многопартийной системы, развитие независимых средств массовой информации и проч., не развиты. Власть, как правило, очень подозрительно относится к независимым СМИ, предпочитает действовать в атмосфере закрытости. Она оказывает различными методами давление на прессу, стремится добиться государственной монополии на теле- и радиовещание, пытается контролировать даже Интернет.

Имеется большое количество мелких партий и объединений, создаваемых под решение какой-либо ситуационной задачи. Подавляющее большинство уже существующих партий (едва ли не все, кроме Коммунистической) созданы как инструмент персоналистского влияния того или иного лидера, в многонациональных регионах партии и движения создаются по этническому признаку. Нередко именно этим все отличия между партиями заканчиваются (даже названия и программы могут быть очень похожими). В политике и структурах власти преобладают патрон-клиентные отношения.

Большинство политических сил не хотят соблюдать принятые на Западе демократические "правила игры". Избранные президенты (впрочем, не только они, но и руководители всех рангов), как и подчиненные им чиновники, стремятся избавиться от каких-либо ограничений личной власти, жестко расправляются с легальной оппозицией. Впрочем, последняя, приходя к власти, действует точно так же. Слишком уж многое в политической культуре стран СНГ принадлежит прошлому, относится к традиционной системе власти и господства.

Способны ли мы преодолеть этот разрыв с настоящим и проложить курс в будущее? На этот вопрос политическая антропология не может дать однозначного ответа. Впрочем, готового ответа на подобный вопрос нет ни у одной из социальных наук. Однако политическая антропология может несколько облегчить наше понимание происходящего, что само по себе уже немало. Знание причин социальных недугов далеко не всегда служит лекарством для исцеления общественного организма, но, по крайней мере, может дать надежду на преодоление недуга в будущем.



Примечания:



2

Дополнительную информацию о методике полевых исследований в антропологии на русском



23

О различных теориях модернизации см.: Фурсов А.И. Развитие азиатских обществ ХVII –



24

Кроме упомянутых работ, необходимо отметить еще несколько публикаций: Fogel J.A. The



25

Коэффициент Празаускаса высчитывается путем деления доли того или иного этноса в



26

Более подробно см. гл. 2.



27

См. гл. 4.



28

Подробнее о традиционном чеченском обществе можно прочитать в работах: Вартапетов А.



29

Афанасьев 1995: 71; 1997: 227, рис. 1.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх