Глава VI


ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

Помпеи были маленьким, но бойким городком с оживленной торговлей и промышленностью, некоторые отрасли которой достигли такого развития, что снабжали своей продукцией не только местный рынок, но и рынки более отдаленные: излюбленный древними гастрономами рыбный соус, так называемый гарум, изготовлялся в Помпеях чуть ли не на всю Италию; помпейские сукновалы одевали и Кампанию и Самний; обилие лавы натолкнуло местных жителей на изготовление жерновов, и уже Катон[41] (середина II в. до н. э.) рекомендовал покупать трапеты (особого вида мельницы, разминавшие маслины перед тем как их класть под пресс) у помпейских каменотесов. Некоторые виды промышленности обслуживали, главным образом, местного потребителя; к ним, в первую очередь, относилось хлебопечение. Помпеи могли сами себя и прокормить и одеть; из окрестных имений, густо расположенных вокруг города, сюда везли всяческое продовольствие: хлеб, овощи, фрукты, оливковое масло, вино. В усадьбах, расположенных ближе к Стабиям, жали главным образом масло; к северу от Помпей приготовляли преимущественно вино. Вся эта местность представляла собой почти сплошной виноградник. Сохранилась помпейская фреска, на которой изображен на фоне Везувия Вакх,[42] весь в виноградных гроздьях, как в плаще. Помпейские вина не принадлежали к числу первосортных, но местные жители, видимо, любили «влагу Везувия» (таково было название одного из самых распространенных сортов местного вина) и вполне ею удовлетворялись. Привозное вино пили редко; вряд ли случайным было то обстоятельство, что среди надписей на винной посуде, битой и целой, названия греческих сортов вин упоминают редко и очень мало вин даже из других мест Кампании {13}. Рыбу в изобилии давало море; мясо и сыр — овечьи стада, которые держал почти каждый сельский хозяин. Они же давали и шерсть, которой помпейским текстильщикам не хватало, так что они еще покупали ее в Самнии[43] и в Апулии.[44] Привозными товарами были, главным образом, разная утварь (арретинская посуда,[45] черепки которой находят и в самих Помпеях, и в окрестных усадьбах), бронзовые изделия из Капуи, железные инструменты и орудия из Путеол. Нам знакомы далеко не все отрасли помпейской промышленности; мы, например, ничего не знаем о помпейских жерновщиках. Довольно богатым материалом располагаем мы по вопросу производства сукон, изготовления гарума и хлебопечения. На этих отраслях мы и остановимся.

Хлебопечение

«Пекарей в Риме не было до самой войны с Персеем, т. е. больше 580 лет с основания города. Квириты пекли хлеб сами; это было, по преимуществу, женским делом». К тому времени, когда Плиний Старший писал эти слова, хлеб в городах пекли дома только немногие состоятельные люди; вообще же горожане, как правило, покупали себе хлеб в пекарнях — будь то в огромном Риме или в крохотных Улубрах, где, по насмешливому замечанию Цицерона, жило больше лягушек, чем людей. В Помпеях найдено около 40 пекарен; если даже принять это число за окончательное, то окажется, что каждая пекарня обслуживала в среднем около 500–700 человек (считая население города в 20–30 тысяч). Больших «хлебозаводов», следовательно, не было. Помпейская пекарня представляла собой обычно небольшое предприятие, которое под одной крышей соединяло мельницы, собственно пекарню и зачастую еще хлебную лавку.


Рис. 18.


Соединение мельниц и пекарни, которое кажется нам столь странным, объясняется особенностями античного мукомольного дела. Древность не знала ветряных мельниц; они появились только в Средние века. Водяные были, правда, известны уже в начале I в. до н. э. Один греческий поэт того времени поздравляет девушек-мукомолок: теперь они могут спать, не обращая внимания на утренний зов петуха, потому что Деметра[46] велела отныне нимфам вод вращать тяжелые жернова. Широкое распространение водяные мельницы получили, однако, значительно позже (IV–V вв. н. э.). В то время, о котором мы говорим, муку мололи, главным образом, на мельницах, приводимых в действие силами человека или животного. Устроены они были по тому же принципу, что и современные ветряные или водяные мельницы, где зерно размалывается в муку между двумя жерновами, из которых верхний ходит кругом, а нижний неподвижен, но у античноймельницы жернова эти имели совершенно другую форму и по-иному устанавливались (рис. 18). Нижний жернов, утвержденный на круглом вмурованном основании, приподнятые края которого образуют как бы большую чашу, куда ссыпалась при размалывании мука и откуда ее затем выгребали, был обтесан в виде конуса, покоящегося основанием своим на низеньком цилиндре. На этот неподвижный жернов (он назывался «meta», по сходству с милевыми столбами, которые ставились на дорогах, чтобы отмечать расстояния) надевался полый верхний, который охватывал всю конусообразную часть нижнего и возвышался над ней приблизительно на столько же. По форме этот верхний жернов несколько напоминает юбку с корсажем, перехваченную поясом. Если бы эта «юбка» плотно облегала нижний жернов, то повернуть вокруг него верхний было бы невозможно, и античные мельники придумали с помощью очень простого приспособления держать этот верхний, подвижный жернов на весу. В мету, в самую верхушку конуса, вделывали крепкий железный стержень, а внутрь верхнего жернова, в самое место перехвата, вставляли круглую толстую железную шайбу с пятью отверстиями, самое большое из которых приходилось точно в середине. При насадке верхнего камня на нижний, шайба надевалась как раз этим отверстием на вышеупомянутый стержень; таким образом, верхний жернов сидел, слегка покачиваясь, на вершине конуса, и между его «юбкой» и этим конусом оставался узенький зазор. «Корсаж» служил воронкой для засыпки зерна, которое постепенно через отверстия в шайбе стекало в этот зазор, где и размалывалось при вращении верхнего жернова вокруг нижнего. По бокам верхнего жернова, «на поясе», проделано было два больших четырехугольных отверстия, куда вставляли, прихватывая их шквореньками, прочные деревянные ручки, взявшись за которые рабочие и приводили в движение верхний жернов.


Рис. 19.


Если мельница была очень велика и вертеть ее было под силу не людям, а только животным, то тогда к ней прилаживали особое сооружение, тоже простое и остроумное (рис. 19). В верхушку меты вставляли стержень такой длины, чтобы он выдавался над краями верхнего жернова; концом своим, выкованным чаще всего в виде равнобедренного треугольника, он входил в отверстие крепкой штанги, прочно укрепленной поперек «корсажа» (если штанга была деревянной, то отверстие это обивали для прочности железом). Таким образом, верхний жернов опять оказывался надетым на стержень нижнего. В концы штанги, значительно выходившей за обе стороны жернова, и в ручки «на поясе» вделывались крепкие железные полосы или деревянные бруски; верхняя часть мельницы оказывалась теперь как бы вставленной в четырехугольную раму, с помощью которой припряженное к ней животное и вращало жернов. Именно такая мельница с мулом в упряжке была изображена на вывеске, красовавшейся на одной из помпейских пекарен. Высотой стержня, вделанного в мету, обусловливалась большая или меньшая ширина зазора, в который сыпалось зерно, а от этого, в свою очередь, зависело качество помола — более мелкого или более грубого {14}.

Смолотую муку замешивали таким же образом, как это обычно делается и у нас. Ее высыпали в корыто, поливали водой и клали закваску. Квашеный хлеб считался здоровее пресного. Закваской в те времена, о которых идет речь, служил обычно кусок старого прокисшего теста. Месили тесто руками, но в более крупных пекарнях существовали особые машины для вымешивания; мы часто видим их на изображениях из жизни античных пекарей, и остатки таких машин найдены в нескольких помпейских пекарнях (рис. 20). Устройство их чрезвычайно простое: в большую, цилиндрической формы кадку для теста, изготовленную из лавы, вставлен вращающийся столб с тремя лопастями, а в стенках кадки с противоположных сторон и на разной высоте проделано два узких отверстия, куда вставлялись крепкие палочки. Столб приводился в движение с помощью рычага-рукоятки, укрепленной вверху его; лопасти вымешивали хлеб, в то время как боковые палочки непрерывно сбрасывали с них налипавшие на них куски теста. Хорошо и равномерно вымешенное таким способом тесто выкладывали затем на длинный стол и, раскатав его там, клали в формы и ставили в печь.


Рис. 20.


Помпейская хлебная печь в некоторых частях своих очень близко напоминает нашу русскую деревенскую печь (ил. 11). Основной ее частью — печью в узком смысле слова — был конусообразный свод, сложенный из кирпича над подом, тоже кирпичным, выложенным на извести. Чтобы тепло лучше сохранялось, под кирпичи насыпали слой песку приблизительно в 10 см. В хороших печах над этим сводом выкладывали еще четырехугольную камеру, своего рода духовку, сохранявшую раскаленный воздух. Устье печи закрывалось железной заслонкой с ручками и выходило, как у нас, на широкий и длинный шесток, прикрытый сводом и опиравшийся чаще всего тоже на свод, под которым находилось обширное подпечье, где сушились дрова, а порой и овощи. Печь ставили обычно так, чтобы с одной стороны ее приходилась комната, где формовали хлеб, а с другой — хлебная кладовая. В боковых стенках шестка устраивались небольшие окна; через одно из них подавали на шесток хлебы для посадки в печь, через другое пекарь передавал уже готовые хлебы в кладовую, где хлеб остывал и хранился потом до продажи.

Познакомимся теперь с планом и оборудованием одной из самых больших помпейских пекарен (рис. 22). Она находилась в обширном жилом доме на Консульской улице, как условно называют эту улицу современные археологи. Под пекарню была отведена его задняя часть, выходившая в маленький переулок. Середину ее занимало просторное помещение (1) (10,2x8 м), в котором стояли, образуя вытянутый ромб (это давало наибольшую экономию места), четыре мельницы. Пол вокруг них был вымощен такими же плитками, какими мостили улицы, — осликам, вертевшим мельницы, было легче ходить по этим мощеным дорожкам. Конюшня для них находилась тут же рядом (2). По другую сторону мы видим печку (3), помещенную, как и было сказано, между комнатой, где раскатывали тесто (4), с большим столом посередине и кладовой (5). Напротив этой комнаты, непосредственно прилегая к конюшне, находилось помещение для рабов (6), работавших на мельнице; здесь был и очаг, на котором они варили себе пищу; отсюда же наливали они воду в большое водопойное корыто для скота, которое вделано было прямо в стену, отделявшую их комнату от конюшни.

В доме, где расположена была эта пекарня, с противоположной стороны имелись две лавки (7 и 8), с несколькими помещениями каждая. С домом, однако, а следовательно, и с пекарней они связаны не были: войти в них можно было только с улицы. Мы встречаем, впрочем, в Помпеях и такого рода пекарни, которые непосредственно связаны с лавкой; в таких случаях нет никакого сомнения, что хозяин пекарни тут же и торговал своим хлебом, объединяя в своем лице мельника, пекаря и торговца. Как же обстояло дело в пекарне, план которой дан на {1}, и во множестве других, ей подобных, не имевших хода в лавки, но помещавшихся в одном с нею доме? Принято думать, что в таких случаях хозяин не торговал от себя хлебом. Возможно, что он был крупным оптовиком, который партиями поставлял свой товар хлебнику, торговавшему по мелочам. Возможно, однако, и другое предположение: быть может, пекарни были отрезаны от лавок, находившихся в доме, нарочно — хозяева не желали, чтобы рабы сновали из пекарни в лавку через атрий или мимо жилых комнат и нарушали бы покой господской половины дома. Хлеб из пекарни переносился в лавку иным путем: так, в нашем случае, рабы выходили из помещения, в котором находились мельницы, и, обогнув угол, пробегали до лавки каких-нибудь 20–30 м (расстояние незначительное). В то же время рабы, проносившие корзины с хлебом, служили живой рекламой, оповещавшей весь квартал о том, что сейчас начнется продажа свежего хлеба.


Рис. 21.


Италийские пекарни выпекали исключительно пшеничный хлеб; ржи в древней Италии не сеяли, знали ее больше по слухам и считали очень вредной для желудка; гладиаторов часто кормили ячневым хлебом, но его для них пекли в их же казармах. Пшеничный хлеб выпускали самых разнообразных сортов, в зависимости от качества муки и от приправ, которые клали в тесто. Первосортный, так называемый «белый» или «чистый» хлеб выпекали из самой лучшей муки. В романе Петрония разбогатевший выскочка, не знающий меры хвастовству своим богатством, кормит таким хлебом дворового пса. Хлеб второго сорта так и назывался «вторым» или «следующим». Август предпочитал его всякому другому, и Александр Север оделял им с царского стола всех присутствующих. Хлеб третьего сорта выпекался из грубой муки с большой примесью отрубей; его ели бедняки и рабы. Для армии полагался особый «воинский» хлеб.

Любители поесть требовали сдобного теста, поставленного на молоке и на яйцах. Плиний, «считая излишним перечислять разные сорта хлеба», называет все-таки девять, различающихся преимущественно способом приготовления. В Помпеях, кроме обычных пекарен, нашли и кондитерскую, где пекли пирожные, дошедшие до нас в обуглившемся виде. Одна довольно безграмотная надпись на стене говорит о каком-то пирожнике Верекунде.

Помимо простых рядовых хлебников, были в Помпеях еще и «клибанарии» — пекари, получившие свое название от особой печки «клибана», в которой они пекли свой хлеб. Печка эта напоминает переносную жаровню: вверху она уже, внизу шире, иногда с двойными стенками, между которыми насыпали горячих углей; часто в такой печи делались отверстия по низу. В эту жаровню клали тесто, закрывали ее крышкой и засыпали горячими углями или же разводили под ней огонь. Считалось, что хлеб в клибанах пропекался равномернее и лучше, и врачи рекомендовали его как более удобоваримый.

Во многих помпейских пекарнях были найдены обугленные, но хорошо сохранившие свою форму хлебы; в одной печи их лежало больше 80 штук (ил. 12). Обыкновенный хлеб выпекали или небольшими продолговатыми булочками, вроде пирожков, или же круглыми ковригами, которые обычно сажали в низеньких формах; перед тем как поставить в печь, их делили пальцем крестообразно на четыре части, чтобы потом хлеб было легче ломать (столовые ножи не были у древних в таком ходу, как у нас). Старая крестьянка, где-нибудь в деревне и в настоящее время метящая хлеб знаком креста перед тем как посадить его в печь, не думает конечно, что жест ее продолжает традицию античных пекарей и что он только позже, в христианской среде, был осмыслен как крестное знамение. Иногда хлеб делили на 8–9, а то и на 10 частей; такие хлебы изображены на одной помпейской фреске.

Торговля хлебом в Помпеях происходила в хлебных лавках и вразнос, с лотка. Сохранилась фреска, изображающая такого булочника-лоточника, который пришел со своим товаром на рынок: он поставил корзины с хлебцами на низенький столик и не успел еще их выложить, как к нему подошли покупатели; на земле, рядом со столиком стоит большая корзина, в которой рядками уложены такие же хлебцы, очень похожие на наши французские булочки. Есть и другая фреска, в которой раньше усматривали изображение хлебной торговли, а сейчас видят сцену из жизни городской бедноты: эдил даром раздает хлеб народу (рис. 22). Как бы то ни было, на ней дано превосходное изображение хлебной лавки: длинный опрятный прилавок, хорошо заделанный с трех сторон аккуратно пригнанными досками; за ним открытый шкаф с полками; на шкафу, на полках и на прилавке груды хлеба такого же вида, какие были вынуты археологами из помпейских печей; между прилавком и шкафом фигура мужчины в белом на высоком стуле, — он подает хлеб людям, стоящим у прилавка с наружной его стороны; таких людей трое — мальчик-подросток, обеими руками жадно тянущийся к хлебу, и двое взрослых мужчин с всклоченными волосами и выразительными типично южными лицами {15}.

Попробуем ближе присмотреться к помпейским хозяевам пекарен и к рабочим, мельникам и хлебопекам. Материал, имеющийся в нашем распоряжении, к сожалению, беден: несколько литературных свидетельств, кое-какие археологические данные, некоторое количество надписей, но при всей скудности своей он, тем не менее, достаточно красноречив.


Рис. 22.


Торговлей хлебом в Помпеях занимались и представители старых аристократических родов, и люди из суетливого делового мира. В старинной части города, на добрую половину одного из его кварталов (между улицей Августалов, Кривым переулком и Хлебной улицей), раскинулся богатый, со множеством комнат и прекрасным перистилем, дом Попидия Приска. В задней части дома, далеко от жилых его комнат (чтобы хозяев не беспокоил шум мельниц, крик ослов и гомон рабочих) находится пекарня: пять больших мельниц, машина для вымешивания теста и печь, в которой за день могло выпекаться до двух тысяч хлебов. Попидии — старинный и знатный род; в перистиле у Приска стоит камень, на котором его родовое имя написано еще оскскими буквами. Попидиев мы встречаем среди помпейских магистратов; их имя популярно в народе; им пишут приветствия на форуме и дают почетные прозвища. Кто-то из семьи самого Приска служил в преторианской гвардии. Рядом с этим хлебником-аристократом скромный Теренций Прокул, у которого на Стабиевой улице (через квартал от Попидия Приска) имеется две пекарни. Теренций не принадлежат к помпейской аристократии — это невидная семья, выбившаяся, по всей вероятности, из низов и сумевшая создать себе прочное состояние и уважаемое в деловой среде имя; в денежных документах помпейского богача и банкира Цецилия Юкунда они часто упоминаются как свидетели.

В жизни Помпей, как и в жизни всех италийских городов, хлебники играли видную роль. От них многое зависело: они могли до известной степени и скрасить и сделать почти невыносимым существование бедного люда. Хлебная торговля находилась, правда, под надзором городских властей; цены на хлеб нельзя было вздувать, но хлебные буханки можно было выпекать меньше, даже значительно меньше положенного веса, особенно когда удавалось уговорить эдилов смотреть на дело сквозь пальцы. Недаром же один из гостей Тримальхиона в романе Петрония патетически жалуется: «Провались эти эдилы пропадом, снюхались все с хлебниками. Известно — рука руку моет. Бедный народ страдает, а у них, толстопузых, всегда сатурналии. Эх, были бы живы те соколы, которых я застал, когда только что приехал из Азии… Купишь, бывало, хлеба за асс (1,5 коп.) и вдвоем не прикончить, а теперь, пожалуй, у иного вола глаза больше». Жалобы эти при всем своем комизме драгоценны изображением закулисных сторон городской жизни. Если эдилы оказывались взяточниками, а хлебники жадными до наживы бессовестными людьми, то управы на них было не найти, особенно простонародью. Приходилось, хотя бы и с воркотней, покупать «хлебцы меньше воловьего глаза» и голодать, смиренно поджидая подачек от города или какого-нибудь богатого милостивца, заинтересованного в том, чтобы расположить к себе народ. Хлебники были силой, и когда они на городских выборах выдвигали своего кандидата, не забывая упомянуть о его профессии — «человек заботливый [подразумевается, конечно, что будет заботиться о населении] и хлебник», то, вероятно, рекомендация эта звучала для многих как приказание.

Хлебная торговля была делом доходным, и тот хлебник, который начертал на своей хлебной печи магическую формулу, отвращающую злое, — «здесь обитает благополучие», действительно мог верить, что благополучие поселилось в его доме. Мы не знаем ни хлебных цен, ни, тем менее, их колебаний в Помпеях, но уже одно количество пекарен говорит о выгодности этого предприятия. И вряд ли за него брались бы люди вроде Теренция Прокула, знавшие цену деньгам и стремившиеся к обогащению.

Кто же работал у этих богатых и богатевших людей, и какова была жизнь их рабочих?

Апулей,[47] приведший своего героя, превращенного в осла, в конце концов на мельницу, оставил страшное описание и людей и животных, там работавших: «Боже мой, что за люди! Вся кожа у них была изукрашена синяками, изодранные плащики из лоскутьев не прикрывали их избитой спины, а только бросали на нее тень; у некоторых коротенькая одежонка доходила лишь до паха, у всех туники были такие, что через дыры сквозило тело; на лбах клейма, полголовы обрито, ноги в кандалах, землисто-бледные, полуослепшие от жара и дыма, которые туманом стояли в темном помещении, разъедая их веки, серые от мучной пыли, которой они были осыпаны наподобие кулачных бойцов, посыпающих себя песком, когда они бьются. А что сказать и как сказать мне о животных, моих товарищах! Какие это были старые мулы и обессилевшие мерины! Опустив головы в ясли, они уничтожали горы мякины; шеи в гнойных болячках сотрясались от одышки, вялые ноздри расширялись от постоянных приступов кашля, грудь в ранах от постоянно натирающей веревочной привязи, ребра, почти вылезшие из кожи от постоянного битья, копыта, чудовищно расплющившиеся от постоянного кружения, шкура, шершавая от худобы и застарелой чесотки».

Это описание в основном позволяет нам представить себе античную пекарню, как своего рода каторгу. Мы знаем, что провинившихся рабов нередко отправляли туда в наказание: комедии Плавта[48] полны хозяйских угроз отослать нерадивого раба на мельницу и рабских горьких воспоминаний о пребывании там. Монотонная, изнурительная работа, едкая мучная пыль, полутемное помещение, жар от накаленной печки, отсутствие солнца и свежего воздуха, лихорадочная работа при посадке хлеба — всего этого и без хозяйских понуканий и побоев уже было достаточно, чтобы сделать пекарню тех времен страшным местом. Мучились на мельнице не только люди, но и животные. Работали там обычно ослики, но нередко здесь же кончал свою жизнь и благородный состарившийся рысак, километр за километром кружась по одной дорожке, в наглазниках, под ударами погонщика, так же замученного, как и он. Замечательно, что на стенах помпейских пекарен почти нет надписей, столь многочисленных в других местах; только цифры, цифры, цифры и при них буквы: счет хлебов или модиев муки и условные обозначения чего-то, не то сортов хлеба, не то инициалы имен работников, подавших или унесших столько-то буханок. Работавшим в этом аду было и некогда, да, видимо, и не под силу заниматься посторонними мыслями.

Работали в пекарнях и днем и ночью; хозяева не были щедры на праздники; единственный день в году, когда отдыхали все работавшие на мельницах — и люди, и животные, был праздник Весты в июне. О нем поэт Овидий[49] пишет:

Вот увенчали ослов: гирляндой с них хлебцы свисают;
Мельниц стоят жернова убраны в блеске венков.

Художник нарисовал в Помпеях фреску, изображавшую этот праздник, но не осмелился показать замученных людей и животных, предпочитая заменить и тех и других изображением веселых эротов, беспечно пирующих и венчающих сытых статных мулов цветами (рис. 23).


Рис. 23.

Рыбный соус «гарум»

Помпеи славились на всю Италию изготовлением особого рыбного соуса, который называли «гарум» по греческому имени какой-то рыбки, когда-то употреблявшейся для этого соуса. «Горделивый гарум», как называл его Марциал, снабдивший стихотворной этикеткой кувшинчик этого соуса, посылаемый в подарок, был действительно «дорогим даром». По словам Плиния, не было жидкости, кроме духов, которая стоила бы дороже: за два конгия (немного больше 6,5 л) первосортного гарума платили тысячу сестерций. В стародавнюю пору с ее суровой простотой, вздыхать о которой считалось своего рода хорошим тоном для римского писателя I в. н. э., «желать гарума считалось позорным»; напрасно, однако, моралисты, вроде Сенеки и Плиния Старшего, корили своих современников, «отравляющих себя сукровицей разлагающихся рыб»: ни званый обед, ни парадное угощение не обходилось в их время без гарума, и производством этого соуса занималось в Помпеях немало людей.

Приготовление его было несложным, но длительным и кропотливым делом. Лучшей рыбой для гарума считалась теперь макрель; ее вместе с разной мелкой рыбешкой густо засаливали и оставляли стоять на солнце два, а то и три месяца, часто и тщательно перемешивая ее. Когда весь засол превращался в сплошную массу, в этот чан опускали большую корзину частого плетения; постепенно в нее набиралась густая жидкость. Это и был гарум — «сукровица разлагающихся рыб», по выражению Плиния. Для лучшего сорта гарума брали внутренности скумбрии, вместе с жабрами и кровью засаливали их в глиняном кувшине, а через два месяца пробивали в кувшине дно и давали жидкости стечь. Этот способ разнообразился различными приемами, целью которых было создать разные сорта гарума, число которых, по уверению Плиния, увеличивалось до бесконечности. Мы узнаем о них главным образом из надписей на сосудах, в которые разливался гарум: разливали его по высоким (до 0,5 м) стройным кувшинчикам с узеньким горлышком и одной ручкой (они несколько напоминают формой кувшинчики, в которых теперь продают ликеры), на которых писали чернилами название соуса, сорт рыбы, из которой соус был приготовлен, и имя рыбника, из заведения которого вышел соус. Был гарум «чистый» (иногда его приготовляли с примесью вина, уксуса или воды); «постный», изготовлявшийся из рыб с чешуей (его употребляли евреи на некоторых своих национальных праздниках). Как и современные торговцы в капиталистическом мире, помпейские рыбники также наперебой выхваляли свой товар, придумывая для него самые лестные эпитеты: «первосортный», «самый лучший», «превосходный» и даже «наилучшее съестное», как догадалась его назвать одна фирма.

Кувшинчики из-под гарума, дошедшие до нас, сохранили упоминание по крайней мере об одиннадцати заведениях, изготовлявших этот соус. Любопытно, что только одна надпись упоминает привозной соус: в доме Гавия Руфа, богатого и видного человека, нашли амфору с надписью «компанейский гарум»; это был высший сорт, изготовлявшийся в Испании, на рыбных ловлях около Нового Карфагена, компанией откупщиков (отсюда и его название). Как правило, и сами Помпеи, и широкий круг италийских потребителей удовлетворялись помпейским соусом.

Промышленность, занятая изготовлением гарума, представляет собой картину чрезвычайно интересную. В центре этой промышленности стоит некий Умбриций Скавр — человек, судя по имени, «новый». Сын его был, однако, дуумвиром, т. е. стоял во главе городского управления, и, когда он умер, городская община постановила воздвигнуть ему на форуме конную статую, выдать две тысячи сестерций на похороны и отвести место для надгробного памятника. Мы не знаем, за что именно удостоился таких почестей сравнительно молодой человек; несомненно однако, что щедрость декурионов была ответной: умершего дуумвира благодарили за какую-то из ряда вон выходившую благотворительность, проявленную им по отношению к родному городу. Отец, видимо, широко снабжал деньгами сына, желая украсить свое богатство блеском муниципальных почестей и выдвинуть свою семью в ряды городской знати. Денег у него было с избытком; дело его процветало. Мы неоднократно встречаемся с его этикетками: «из заведения Умбриция Скавра». Он придумал еще какой-то новый вид соуса, который и получил название «скаврова» и, видимо, пришелся по вкусу потребителям, по крайней мере в Помпеях. Кроме главной «оффицины», были у него и отделения; во главе одного стоял раб Евтих — грек, судя по имени. В случае, если судьба окажется к нему благосклонной, он, скопив достаточно денег, откупится на волю или получит освобождение по милости хозяина за свои перед ним заслуги и, может быть, будет заниматься делом уже самостоятельно, заведя собственное предприятие. По крайней мере, его товарищи, выходившие на свободу, поступали именно так: вокруг оффицины Умбрия Скавра появляется ряд других оффицин, открытых его вольноотпущенниками: оффицина Умбриция Абасканта, оффицина Умбриций Фортунаты. Хозяева новых предприятий поспешно забирают в свои руки производство гарума, заверяя покупателей, что они готовят настоящий «скавров» соус и, разумеется, из макрелей. Так рекламируют свой товар некий Агафапод и еще два человека, имена которых трудно разобрать в плохо сохранившейся надписи.

Особняком от Скавра стояло предприятие Корнелия Гермерота, вольноотпущенника знатной семьи Корнелиев. В конкуренцию с Умбрицием Скавром он, по-видимому, не вступал; специальностью его заведения был особый высокий сорт гарума, называвшийся в обиходе просто «жидкостью».

Это обилие оффицин, изготовлявших рыбный соус, и размер производства, снабжавшего своими изделиями всю Италию, заставляют предполагать, что рыболовство в Помпеях было занятием, которому отдавали свои силы и уменье сотни людей. К сожалению, мы ничего не знаем об организации рыболовного дела в Помпеях. По римским законам каждый имел право, не платя никаких налогов, ловить рыбу в море. Было бы интересно знать систему организации самой ловли: ловили ли рыбу самостоятельно отдельные рыбаки, продававшие потом свой товар рыбникам, соединялись ли они в артели или работали по найму от хозяина? Очень вероятно, что совместно уживались все три вида организации рыбного промысла. Рыбаков мы встречаем в одной избирательной надписи, в которой они рекомендуют в эдилы некоего Попидия Руфа. Но мы не в силах решить, сделана ли была эта надпись от лица самих рыболовов или же от лица хозяев ловецких ватаг.

Нам теперь только известно, каким способом ловили рыбу. В декабре 1925 г. на водяной мельнице у реки Сарно ставили новую турбину и среди многочисленных интересных находок, полученных при этих случайных раскопках, нашли ряд предметов, относящихся к рыболовному делу: медные крючки и большое количество медных грузил. Рыбу ловили, следовательно, не только удочками, но и неводами, к нижней кромке которых привязывали, как это делают и теперь, тяжелые грузила; верхнюю поддерживали пробковые поплавки. Занимались рыбаки также извлечением из моря особых съедобных моллюсков — светящихся камнеточцев (или фолад), которые и у современных итальянцев почитаются лакомством. Способ ловли их был таким же, как и у нынешних итальянских рыбаков: от известняковых скал отбивали большие куски, пробуравленные камнеточцами, и, выбросив их на берег, извлекали оттуда этих моллюсков. Кучу таких обломков нашли вместе с рыболовными принадлежностями.

Шерстяная промышленность

Вся древняя Италия, от раба до сенатора, одевалась в шерстяные ткани. Лен сеяли в небольшом количестве; полотно употребляли преимущественно для парусов, платков и огромных тентов, которые в зной и непогоду растягивали над толпой, собравшейся в амфитеатр или на театральное представление. Италия долгое время славилась своей шерстью и шерстяными изделиями. Стада италийских овцеводов исчислялись миллионным поголовьем; особенно славились своей шерстью долина реки По и южная Италия, куда завезены были некогда греками тонкорунные овцы из Милета.[50] В Кампании держали много овец; по остаткам довольно многочисленных усадеб, раскопанных под Помпеями, можно видеть, что почти не было хозяйства, которое не имело хотя бы маленького овечьего стада. Помпеи были местом оживленной шерстяной промышленности и снабжали шерстяными тканями не только Кампанию, но и соседний Самний.

Сукно в древности изготовляли таким же способом, как и теперь: шерстяную ткань в помпейских сукновальнях превращали в сукно с помощью тех же операций, что и на современных суконных фабриках; разница только в масштабах производства и в том, что теперь работают машины. Шерстяная ткань становится сукном, потому что поверхность овечьей шерсти покрыта чешуйками или зубчиками, которые придают ей цепкость и способность, особенно под влиянием влаги, тепла и механических сотрясений, плотно сцепляться с соседними волосками или, как говорят, «сваливаться». Первой работой сукнодела, современного и античного, было валяние шерстяной ткани. Теперь эту работу исполняют особые суконовальные машины, в которых шерстяная пропитанная теплой жидкостью ткань пропускается между двумя вращающимися цилиндрами и протискивается в узкий желоб с крышкой, приваленной грузом. Ткань продвигается в них с трудом, сильно сжимается, трется о стенки желоба и о крышку и таким образом сваливается. В старых машинах ткань сваливал своими ударами пест особого устройства. У античного сукновала не было в распоряжении даже такого песта. Следует еще заметить, что сукновальня в древности была одновременно и прачечной, где производилась стирка и починка старой одежды, причем италийские сукновалы («фуллоны» по-латыни) были в этом деле большими мастерами: самая ветхая одежда выходила из их рук в таком виде, что ее с трудом можно было отличить от новой.

В 1825 г. на одной из самых аристократических помпейских улиц, на улице Меркурия, начали раскапывать здание, которое оказалось сукновальней, при этом самой большой изо всех, найденных в Помпеях. Кроме специального оборудования здесь нашли еще драгоценный документ, объясняющий работу фуллона, — это своего рода история штуки сукна, изложенная на фресках, которыми был расписан во внутреннем дворе большой угловой столб, служивший вместе с другими опорой для террасы, где развешивали для просушки мокрые сукна. На первой фреске (рис. 24) изображены четыре загородки; в каждой находится по глубокому круглому чану, полному до краев какой-то жидкостью. В ней стоят рабочие; трое (немолодой лысый человек и двое юношей), вытащили из чана по куску материи и держат ее на весу, чтобы стекла вода; четвертый (юноша), опершись руками о стенки своей ниши, подпрыгивает вверх, исполняя знаменитый «танец фуллонов», с помощью которого античный сукнодел валял сукно и в то же время промывал его: сукновальный пест и стиральную машину заменяли ему собственные ноги {16}.


Рис. 24.


Мылом для стирки в древней Италии не пользовались, и, чтобы смыть с шерсти грязь, сукновалы клали в воду щелок или особую так называемую «сукновальную глину», которая обладает способностью впитывать в себя жир. Иногда вместо воды пользовались мочой животных (особенно хорошей считалась верблюжья) или человека: моча, простоявшая несколько дней, образует с жиром, впитавшимся в ткань, жидкое аммониакальное мыло, прекрасно смывающее грязь. Фуллоны часто выставляли на улицах большие посудины для прохожих; Марциал упоминает их в одной очень резкой эпиграмме. В «Новых раскопках», неподалеку от дома, где жил сукновал Фабий, на углу нашли большую винную амфору с отбитым горлышком; это и была «старая посудина скупого фуллона» (Марциал) — единственный экземпляр, сохранившийся на своем месте. Материю, вынутую из чанов {17}, тщательно и неоднократно прополаскивали, развешивали на веревках или жердях (за сукновалами закреплено было законом право развешивать свой материал даже на улицах), давали ей подсохнуть и затем приступали к ворсованию — следующей работе, изображенной на другой фреске.


Рис. 25.


Цель ворсования — образовать на поверхности плотно свалянной материи слой торчащих волокон и придать ей таким образом пушистость и приятную мягкость. Для этого теперь поверхность ткани надирают ворсовальным барабаном, к ободьям которого прикреплены узкие рамки с насаженными на них шишками ворсянки (Dipsacus fullonum). В Помпеях сукно надирали вручную или шкуркой ежа («без его игл мягкая овечья шерсть была бы ни к чему людям», — замечает Плиний), или шишками чертополоха, из которых делали особые ворсильные щетки. Такую щетку видим мы в руках женщины на фреске из той же серии; она чистит ее палочкой (рис. 25). На другой фреске (рис. 26) изображен молодой работник, который как раз, по-видимому, шкуркой ежа надирает желтую с красными волнистыми полосами материю, свисающую с подвешенной к потолку жерди. К нему направляется другой юноша, который несет на плечах легкую плетеную клетку, напоминающую по форме остов кочевой юрты. На эту клетку натягивали ткань, вымытую и прошедшую через руки ворсовальщика, если только она не была крашеной, а внутри клетки ставили сосуд с зажженной серой. Его и держит в руке один из юношей на фреске; такие сосуды и до настоящего времени употребляются в Италии для углей. Серные пары уничтожают всякие пятна, особенно органического происхождения, например винные.


Рис. 26.


После окуривания серой материю «крахмалили», т. е. натирали особого сорта глиной, которая делала материю блестящей и предохраняла ее от быстрого загрязнения. Плиний приводит старый закон, который определял порядок работы сукновала: одежду надлежало сначала вымыть вместе с сардинской глиной, затем окурить серой и натереть умбрийской или кимолийской глиной (с маленького греческого островка Кимола, лежащего между Сифносом и Мелосом), а если ткань была белой, то так называемой «скалой» (сорт глины). Затем материю, чтобы она не мялась, клали под пресс, изображение которого имеется на наших фресках (рис. 27). Между двумя крепкими столбами, соединенными вверху перекладиной, неподвижно укреплена одна доска; над ней находится несколько других, которые можно поднимать и опускать. Между ними и укладывают ткани, сжимая доски двумя винтовыми тисками. Такой пресс в значительной степени заменял современный утюг.


Рис. 27.


Эти фрески в значительной мере помогли понять оборудование открытых помпейских сукновален и, в свою очередь, были ими объяснены. Во всех найденных сукновальнях имеются похожие на стойла загородки (ил. 14), в которых сукновалы исполняли свой «танец», затем помещения, предназначенные для пресса, а также огромные резервуары, в которых начисто отмывали ткани, вынутые из «сукновальных ступок». В сукновальне на улице Меркурия в большой сводчатой комнате, рядом с поместительной ванной для прополаскивания тканей, стоял узкий каменный стол, на котором мокрую материю били вальками или палками, как и посейчас бьют белье на речках деревенские прачки. Очень просторная, богатая воздухом комната служила сушильней; террасу над перистилем использовали для этих же целей. Большое количество сукновальной глины нашли в сукновальне, принадлежащей городу и бывшей незадолго до гибели Помпей в аренде у Везония Прима. В сукновальне, находившейся в Переулке с висячим балконом, в сушильне ясно видны дыры, в которые вставлялись жерди для развешивания просушиваемых тканей.

Чрезвычайно интересно то обстоятельство, что из помпейских сукновален, до сих пор найденных, нет ни одной, которая была бы выстроена со специальной целью служить сукновальней: под них переделывают или, вернее, к ним приспосабливают обычные жилые дома. В «большой сукновальне» на улице Меркурия к требованиям сукнодельного производства приспособлен был перистиль и комнаты, расположенные вокруг него; следы старого богатого жилья сохранились в уцелевшей кое-где стенной росписи некоторых комнат (в других местах, например в сушильне, роспись почти совсем стерлась), в хороших мозаичных полах, в обширном старом, впоследствии переделанном и обезображенном этой переделкой коринфском атрии. Водоемы и стойла для чанов в городской сукновальне захватили для себя почти весь перистиль. Сукновальня вольноотпущенника Стефана помещалась в перистиле и атрии; здесь на стенах тоже сохранились типичные для жилого дома декорации; атрий превращен в мастерскую и комнату для заказчиков; бассейн, находившийся посредине, хозяин обвел каменной стеной и превратил в ванну для прополаскивания тканей; в одном углу перистиля отгорожено несколько стойл для «сукновальных ступок»; рядом, в бывшем садике, — три длинных водоема, целиком его занявших. У самого входа, так же как и в городской сукновальне, помещался пресс: готовое платье или сукно удобно было сразу выдать заказчику, не допуская его внутрь мастерской. В верхнем этаже над атрием и перистилем были устроены большие террасы для сушки материй.

В качестве сукновалов-предпринимателей мы опять, как и в хлебопекарной промышленности, встречаем представителей знатных фамилий и людей, вышедших из низов. Вот вольноотпущенник Стефан, а вот другой хозяин сукновальни на улице Меркурия — Луций Вераний Гипсей, бывший дуумвиром и три раза квинквенналом. Городскую сукновальню держал в аренде, как уже упоминалось, богатый банкир Цецилий Секунд, бывший вольноотпущенник, дом которого находился как раз напротив этой сукновальни. Затем она перешла в руки Везония Прима, жившего рядом с ней. Принадлежал он к знатному и богатому роду: в 34 г. н. э. мы встречаем Везония Марцелла, представителя другой ветви этого же рода, в качестве дуумвира. Везоний Прим принимал деятельное участие в предвыборной кампании 79 г.; о его влиятельности свидетельствует обращенная к нему просьба о поддержке: «Прим, выбери вместе со своими в эдилы Гельвия Сабина». Везоний исполнил эту просьбу; кроме того, он предложил еще двоих кандидатов в дуумвиры и, представляя одного из них, велел написать: «Луция Цейя Секунда просит в дуумвиры Прим сукновал». Надпись эта является документом первостепенной важности. Мы знаем, как относились древние ко всякой ремесленной деятельности: Цицерон в своей книге «Об обязанностях», которая должна была служить своего рода жизненным руководством для его сына, писал: «все ремесленники проводят жизнь свою, занимаясь грязным делом: в мастерской не может появиться ничего благородного». Если городской магнат, влиятельный и богатый человек, член аристократического рода, объявляет себя официально и во всеуслышанье «сукновалом», то это свидетельствует о таких сдвигах в сознании, которые могли возникнуть только в результате крупного перемещения социальных сил, вызванного изменением их значимости в общественной жизни.

В Помпеях в малом масштабе происходило то же, что и по всей империи: ремесленная и промышленная деятельность стала получать такое значение, что участие в ней перестало быть зазорным не только для крупного дельца и предпринимателя — простой ремесленник начинает обретать чувство собственного достоинства.

Сохранилось несколько надписей какого-то Луция Квинтилия Кресцента, простого сукновала, нацарапавшего их гвоздем на колоннах перистиля, вероятно, в том доме, где он жил. В этих надписях он посылает привет всем жителям Помпей и окрестных городов — Стабий и Суррента, а также всем своим собратьям по ремеслу: «Кресцент шлет привет фуллонам здесь и повсюду». Такое обращение мыслимо только в устах человека, который горд своим ремеслом и принадлежностью к повсюду раскинутому братству сукновалов и как равный обращается к своим согражданам и соседям. В «Новых раскопках» найден дом некоего сукновала Фабия, носившего странное прозвище «Улулитремулус». Среди множества надписей на стенах его дома имеется одна, в которой пишущий заявляет, что поэме о начале Рима (на двух пилястрах, обрамляющих вход в жилище Фабия представлено это начало: Эней с отцом Анхизом и сыном Асканием бегут из Трои), знаменитой «Энеиде»,[51] он предпочитает гимн собственному цеху: «Сукновалов пою и сову» (сова — птица Минервы, покровительницы фуллонов) {18}. Чтобы обожествленным зачинателям мировой империи хотя бы в шутку противопоставить танцующих в «сукновальных ступках» парней, замазанных мочой и глиной, для этого надо было знать цену себе и своему ремеслу!

Сукновалы, правда, занимали особое место в ремесленном мире. Как ни тяжела была их работа, ее нельзя было сравнивать с работой мельников и хлебников: она проходила почти целиком на свежем воздухе, равномерно развивала все мышцы и требовала большой силы. Хилый человек не мог работать в сукновальне; сукновалы должны были быть физически крепкими, как на подбор сильными и ловкими. Качества эти всегда привлекательны — сукновалов любили в Италии, и среди народа они пользовались особой популярностью. Старая италийская комедия неоднократно брала их своими героями и занималась изображением сценок из их жизни. Новий, комический поэт I в. до н. э., посвятил целое произведение их празднику, который они справляли в марте (от 19-го до 23-го числа — так называемые «квинкватры») в честь своей покровительницы Минервы. Праздник этот, надо полагать, проходил буйно и красочно: художники неоднократно изображали веселящихся фуллонов, и как раз в сукновальне Везония Прима находилась карикатура на их праздник, сопровождавшийся яростной дракой, после которой праздновавшие вынуждены были предстать перед судом. Отголоски какой-то шумной пирушки сукновалов сохранились в надписях на доме упомянутого уже Фабия.

Среди имен, которые работники Фабия нацарапали на его доме, обращают на себя внимание имена явно галльского происхождения: Суда, Рицин, Герул, или Глер. Возможно, что под прозвищем Фабия «Улулитремулус» скрывается какое-то галльское имя. Галльская шерсть и галльские сукноделы пользовались широкой и справедливой известностью: помпейские сукновалы, не довольствуясь, по-видимому, одним местным товаром, приобретали и заморский. Торговые сношения их с долиной По, Цизальпинской Галлией, а может быть, и с теперешней южной Францией, были оживленными; об этом свидетельствует ряд галльских имен в Помпеях, причем они принадлежат иногда весьма видным людям, занимающим городские магистратуры. Помпеи, вероятно, охотно принимали состоятельных галльских торговцев в число своих горожан, рассчитывая, что средства их пойдут на пользу городу. Но как попадали сюда галльские рабочие — добровольно ли в поисках лучшей доли или по принуждению в качестве рабов? Ответить на этот вопрос мы, к сожалению, не можем.

Шерстяная промышленность не ограничивалась в Помпеях деятельностью сукновалов. В «Новых раскопках» нашли мастерскую Верекунда. На пилястрах вверху — две картины, изображающие богов-покровителей мастерской: слева Меркурий, выходящий из своего храма с полным кошельком в руке; справа покровительница города, величавая Венера Помпейская[52] на колеснице, в которую запряжена четверка слонов; внизу направо представлена мастерская на всем ходу: здесь работают одновременно и красильщики и шерстобиты. Эти последние (их трое) — все en face, сидят перед низенькими столиками; ногами они нажимают на педаль какого-то деревянного приспособления, которое проходит через стол и заканчивается гребнем: рабочие заняты, по-видимому, трепаньем и расчесыванием шерсти, предназначенной для валянья. На первом плане работают четверо красильщиков. Они босиком, и вся одежда их состоит только из короткой повязки на бедрах. По обе стороны кипящего котла, поставленного на очаг, стоят две длинных скамейки; у концов каждой стоит по рабочему. Они держат, поднимая их наклонно к котлу, по большому лотку в форме трапеции (широкий край к рабочим, узкий к котлу) с приподнятыми краями. На лотках лежит материя, которую и опускают в краску, кипящую на очаге: лоток служит для рабочих своеобразным щитом, который предохраняет их от ожога кипящей влагой и в то же время заставляет взметнувшуюся вверх при падении материи струю красящего вещества скатываться обратно в котел. Несколько в стороне стоит хозяин мастерской, по имени Верекунд, как гласит под ним надпись. Он развернул и рассматривает кусок материи каштанового цвета с красными полосами.

Дальше по той же улице нашли еще красильню; красильщики снимали помещение у Ситтия Коньюнкта — представителя одной из старейших помпейских фамилий. У порога (раскопки дальше не пошли) оказалась печь, в которой стоял большой свинцовый котел. В другой красильне, которой управлял некий Убоний, было 12 котлов, вмурованных каждый в особую печку. Выкрашенные ткани сушились наверху, на большой террасе.

Рынки

Здание Евмахии. О том, как значительна была шерстяная промышленность и торговля шерстяными изделиями в Помпеях, свидетельствует тот факт, что в городе имелась особая шерстяная биржа, причем это было прекрасное, роскошно отделанное здание. Соорудила его Евмахия — женщина, принадлежащая к старому помпейскому роду, может быть, числившему среди своих предков неаполитанца Евмаха, написавшего историю Ганнибала. В деятельности шерстяников она была в каком-то отношении заинтересована — новое доказательство участия помпейской муниципальной аристократии в промышленности и торговле. Биржа ее находилась на восточной стороне форума; раскопки последних лет обнаружили, что на ее месте и на месте соседних храмов имелся ряд жилых домов с лавками по фасадам, обращенными к форуму. Представляла она собой вытянутый прямоугольник, обращенный главной, узкой стороной к форуму, а другой — к улице Изобилия. Над одним из входов с этой стороны была вделана мраморная целиком сохранившаяся доска с надписью: «Евмахия, городская жрица, построила вместе с сыном своим Марком Нумистром Фронтоном халкидик, крипту и портик в честь августейшего согласия и сыновней любви». Последние слова заключают в себе намек на отношения между Тиберием и его матерью Ливией. Так как отношения эти вскоре после 22 г. н. э. испортились, то постройку здания следует отнести ко времени более раннему, т. е. к началу царствования Тиберия. Статую «Августейшего Согласия» с изукрашенным и позолоченным рогом изобилия в руках нашли при раскопках здания (его раскапывали в 1817–1821 гг.). Голова ее имела, вероятно, портретное сходство с Ливией. Посвящение это преследовало весьма практические цели: служа выражением верноподданнических чувств, оно ставило здание под прямую защиту императорской семьи и освобождало помпейских суконщиков от уплаты всяких взносов за него в городскую казну.

Строители биржи должны были разрешить две задачи: во-первых, сделать так, чтобы здание ее входило гармонически как составная часть в архитектурный комплекс форума, а во-вторых, приспособить его для торговли и для склада товаров. Надо отдать справедливость помпейским архитекторам — с обеими задачами они справились превосходно (,рис. 7 К).

Здание Евмахии представляет собой три части, перечисленные в приведенной выше надписи. Передняя часть его, обращенная к форуму, «халкидик», или «халкидская зала», представляет собой своего рода огромный крытый балкон (39,5 м в ширину и 12,5 м в длину). С боковых сторон он был огражден решетками, которые открывались; на форум смотрела двухэтажная колоннада. Казалось бы, проще и красивее было поставить просто высокие ординарные колонны, но тогда здание резко выделялось бы из общего плана форума и нарушало бы его. Строители сделали фасад своего здания совершенно по типу форумских портиков: тот же материал (травертин), та же высота, то же отсутствие каннелюр, те же два ордера — дорический для нижних и ионический для верхних колонн.

Первая задача была, таким образом, разрешена: новое здание являлось как бы органической частью форума. Задняя стена халкидика выложена была мрамором; в ее четырех нишах стояли статуи основателей римского государства и создателей империи: Энея и Ромула, Цезаря и Августа. В обоих углах устроены были небольшие (1,36 м) возвышения, на которые поднимались по лесенкам; они служили, вероятно, для аукционов. Створчатые двери, обрамленные прекрасным растительным орнаментом, вырезанным на мраморе, вели во вторую часть биржи — портики.

Халкидик предназначался для деловых встреч, разговоров и сделок; самая торговля происходила в портиках и в крипте. Портики с четырех сторон окружали открытый двор (37,7 м в длину и 19,16 м в ширину). Передний, наиболее парадный портик, куда посетитель попадал сразу из халкидика, выше остальных (9 м в высоту); его стена целиком была облицована мрамором. В боковых портиках, более низких (6,2 м), сделаны были только пестрые мраморные панели; вверху над ними шла роспись.

Колоннада была двухэтажной, но пола между первым и вторым этажом не имелось. Это необычайное устройство было вполне обдуманным и целесообразным, равно как и высота портиков, представляющаяся с первого взгляда совершенно ненужной: для защиты от солнца и дождя вполне, казалось бы, достаточно гораздо более низкого помещения. Но такая высота в соединении с отсутствием пола давала потоки света, лившиеся на товар, торговля которым шла в портиках, и достаточное освещение для крипты, где иначе стоял бы постоянный полумрак.

Крипта, закрытая галерея, примыкавшая непосредственно к боковым портикам, с множеством окон, пробитых в их стенах, была настоящим царством суконщиков. В портики вход был открыт для всех, и люди, конечно, ходили здесь толпами; в крипту же вели два узких, вероятно, как правило, запертых входа из переднего портика и один с улицы Изобилия, возле которого помещалась каморка сторожа-привратника с окнами в обе стороны — на улицу и на самую биржу. В крипте был склад товаров; сюда заходили только хозяева и подручные их; сюда приглашали наиболее почтенного покупателя, которому желали угодить редким товаром, не поступавшим в общую продажу. Не исключена, конечно, возможность, что крипта служила и обширной лавкой, куда покупатели, однако, не допускались: они находились в портиках, а товары раскладывались на подоконниках, служивших прилавками.

В заднем портике, прямо напротив главного выхода, устроена была огромная абсида (полукруглая ниша), в которой и находилась упомянутая уже статуя «Августейшего Согласия». В крипте стояла статуя Евмахии: высокая закутанная фигура с ласковым, печальным лицом. Под ней надпись: «Евмахии, дочери Луция, городской жрице, сукновалы». Надпись эта очень важна для характеристики отношений, существовавших в древней Италии между торговлей и промышленностью, — они слиты вместе: сукновалы, т. е. хозяева мастерских, изготовляющих материи, являются в то же время и торговцами, продающими свой товар.

У входа в здание Евмахии с улицы Изобилия находится обычный помпейский колодезь. На его колонке сделано рельефное погрудное изображение женщины с рогом изобилия в руках. Это, конечно, тоже изображение «Согласия». Но археологи, раскопавшие этот колодезь, назвали эту фигуру «Изобилием», и от этого названия дано было имя и всей улице Изобилия.

Продуктовый рынок (macellum). Рынок находился на той же стороне форума, что и шерстяная биржа, но только севернее ее, и представлял собой прямоугольный двор, окруженный глубокой колоннадой (ил. 13). Кругом шли лавки, причем находившиеся на северной и южной сторонах были устроены так, чтобы жаркое полуденное солнце не попадало них и не портило продуктов: они открывались на север. Поэтому вход в лавки, лежавшие с южной стороны, был со двора, а в лавки, расположенные на северной стороне, — с улицы Августалов. В этих последних лавках нашли много обуглившихся продуктов; тут были винные ягоды, каштаны, сливы, зерно, чечевица, хлеб и пирожные. Над каждой лавкой надстроен был мезонин; деревянный балкон шел по всему этажу. Так как внутри лавок не обнаружено никаких лестниц, то, очевидно, во второй этаж попадали по деревянным лестницам прямо с улицы (,рис. 7 Ж).

В глубине двора, в юго-восточном углу, находилась мясная и рыбная лавка — большое помещение, задняя сторона которого была целиком занята подковообразным прилавком, устроенным покато для стока крови. Покупатель, сомневавшийся в качестве предлагаемого ему мяса или желавший принести жертву богам, мог пройти на противоположную сторону рынка, где в небольшой загородке стояли овцы и козы, и выбрать себе любое животное. Середину двора занимало круглое здание, куполообразная крыша которого покоилась на двенадцати колоннах, водруженных на довольно высокие постаменты. В середине находился водоем, служивший живорыбным садком. Купленную рыбу здесь же чистили; об этом свидетельствует большое количество найденной тут рыбьей чешуи. В лавках на западной стороне, обращенных к форуму, располагались менялы, игравшие при многообразии античной валюты важную роль в торговых городах древности.

Рынок, так же как и шерстяная биржа, находился под покровительством императорского дома: прямо против главного входа на форум, рядом с мясной лавкой поставили маленькую часовенку, посвященную императорскому культу. Часовня была открытой; поднявшись по пяти ступенькам, посетитель оказывался перед статуей императора, стоявшей на постаменте; по бокам в четырех нишах размещены были статуи членов императорской семьи. Здесь нашли руку, держащую земной шар, и две статуи в полной сохранности: одну женскую и одну мужскую. Кого изображали эти статуи, вопрос спорный, но женская статуя представляет собой одну из лучших скульптур, найденных в Помпеях. Это, несомненно, копия с греческого оригинала; образцом ее, может быть, послужила знаменитая фидиевская[53] Немесида[54] из Рамна (город в Аттике).

Название продовольственного рынка «macellum» заимствовано с греческого. С эллинистического Востока пришел и его план: такие торговые ряды встречаем мы в греческих малоазийских городах. Позже они распространяются по всему римскому миру; в самом Риме первый такой рынок был выстроен в 179 г. На одной монете Нерона[55] имеется изображение выстроенного им рынка: многоэтажные лавки, в середине — павильон под куполом, в глубине — часовенка со статуей божества. Такое же сходство с помпейским рынком имеется и в плане большого macellum в Путеолах, а также у рынка в Тимгаде (Африка).

Раскопки последнего времени обнаружили, что на месте этого рынка в Помпеях существовал другой, расположенный по такому же плану. Он представлял собой также открытый двор, замощенный битой черепицей и окруженный портиком с колоннами из туфа. Здесь шел ряд лавок. В начале империи посредине двора соорудили для торговли рыбой открытый павильон с деревянной конической крышей, опиравшейся на колонны. Землетрясение 63 г. сильно повредило этот рынок, который, однако, скоро был восстановлен. Лавки сделали просторнее; рыбный павильон перестроили. Тогда же была воздвигнута и часовня, посвященная императорскому культу.

Басилика. На западной стороне форума, несколько наискось от здания Евмахии, находилась басилика. От нее, как и от прочих построек вокруг форума, сохранились одни развалины, но название «bassilica», нацарапанное несколько раз каким-то досужим помпейцем на уцелевшем куске стены, говорит о том, что развалины эти принадлежат именно зданию того типа, который в древности назывался «басиликой» (ил. 15).

«Басилика» — слово греческое, в переводе оно означает «царская». Известно, что в Афинах была «царская стоя» («стоя» означает то же, что и «портик»), названная так по имени одного из первых афинских магистратов, архонта-басилевса («басилевс» — «царь»), заседавшего в этом месте и творившего здесь суд. Об устройстве и плане этого здания мы ничего не знаем. Возможно, что по этому плану начали строить свои басилики эллинистические цари, но может быть, заимствовали они этот план и с Востока. Италия познакомилась с басиликой, во всяком случае, через Грецию: первая басилика в Риме построена была в 184 г. до н. э. Катоном Старшим.

Витрувий рекомендовал строить басилики с той стороны форума, куда в зимние дни попадает как можно больше солнца, «чтобы зимой деловые люди имели возможность укрыться здесь от непогоды». Басилика в Помпеях этому требованию вполне удовлетворяла. Она служила, как и все басилики вообще, своего рода дополнением и продолжением форума. Здесь располагались торговцы, которым стало тесно на форуме; занятые люди и праздные гуляки прятались сюда в тень от томительного зноя и здесь же искали прибежища от южных ливней. Здесь происходили судебные разбирательства: Плиний Младший и другие знаменитые защитники неоднократно выступали со своими речами в римских басиликах. Сюда собирались деловые люди, для которых басилика служила биржей; сюда же Овидий рекомендовал заходить в поисках красавицы, с которой можно затеять роман. Пол одной из старейших римских басилик, которая называется «Юлиевой», потому что постройку ее начал Юлий Цезарь, исчерчен множеством кругов и разных фигур: их нацарапали любители игры в кости. Подобных изображений в помпейской басилике не дошло до нас, вероятно, по чистой случайности. Сохранилось зато множество надписей на стенах. Кто-то из посетителей, прочитав эти надписи, прибавил к ним и свою собственную:

Диву даюся, стена, что ты не обрушилась. Можно ль
Вынести всю чепуху этих несносных писак.

Чего тут только нет! Какой-то Пумидий Дипил сообщает, что он «был здесь за пять дней до октябрьских нон при консулах Марке Лепиде и Квинте Катуле» (т. е. 3 октября 78 г. до н. э.). Тут же — приглашение сыграть в мяч с распределением ролей между партнерами и рядом заметка, что Епафра стал лысым и что играть в мяч он не умеет. Пирр узнал о смерти своего товарища и выцарапывает ему на стене свой прощальный привет. Раб Ситтия, известного помпейского гражданина, нарисовал кораблик и подписался: «рисовал Руфион, раб Ситтия». Кто-то сообщает, играя словами, что «актер Оппий — шахматист, вор» («вор» по-латыни «fur», а «шахматист» — «furunculus»). Среди цитат из Вергилия, Овидия и Проперция[56] стихи местных поэтов. Какой-то страдающий любовник желает пробить дубиной голову Венере и переломать ей ребра, потому что «она пронзила его нежную грудь»; другой ядовито советует: «Дверь {19} для просьб пусть будет глуха, но открыта для денег».

Имена, какие-то намеки на события из собственной и чужой жизни, морализующие размышления, откровенная брань, циничные разоблачения — все эти отголоски разнообразной и разноголосой жизни, которая оставила здесь свой полуистершийся и не всегда понятный для нас отпечаток, свидетельствуют о том, что басилика была местом, которое посещали самые разнообразные слои: от образованных людей, легко справляющихся с античным стихосложением, до рабов, которые трудились над своими надписями с полным неведением орфографии и далеко не всегда умели справиться с выражением своих мыслей и чувств.

Басилика в Помпеях относится к числу древнейших построек этого типа — к концу II в. до н. э. По форме это продолговатый прямоугольник, обращенный узкой стороной к форуму (,рис. 7 Б). Здесь находился и вход: пять решетчатых дверей, разделенных прямоугольными пилястрами из туфа, вели в портик, служивший для басилики как бы прихожей. Отсюда посетитель входил уже в самое здание ее; пять внутренних входов соответствовали пяти наружным. Внутренность здания разделена была двумя рядами высоких ионических колонн (10 м высоты каждая) на три пролета, или нефа; из боковых стен выступали коринфские полуколонны, высота которых, однако, была почти вдвое меньше высоты серединных колонн (5,9 м). Обломки, валявшиеся здесь, дали возможность реконструировать здание: над нижней стеной с ее полуколоннами стояли цельные колонны, перемежавшиеся для прочности со сплошной стеной, где были прорезаны только оконные отверстия.

У задней стены, прямо против входа, находилось возвышение (около 2 м), украшенное колоннами. Здесь заседали судьи, тяжущиеся стороны стояли внизу. Пустое пространство внутри этого возвышения использовано было, вероятно, частью для персонала, обслуживающего суд, частью для хранения разных хозяйственных принадлежностей, вроде тряпок, щеток, ведер — всего, что было необходимо для поддержания чистоты в помещении.

Раскопки последнего времени установили два периода в истории басилики. Первоначально это был «форум в миниатюре»: большой прямоугольник, обведенный двухэтажными портиками, между которыми лежало открытое пространство. Затем, когда поставили мощные кирпичные колонны, равные по высоте портикам, средний неф был закрыт крышей.

Интересно, как сделаны эти колонны (ил. 16). Они сложены из плоских пятиугольных, напоминающих по виду погоны, кирпичиков, которые укладывались рядами (по десять штук в ряд) так, чтобы острым углом они приходились наружу; при такой кладке на колонне получался ряд каннелюр. Колонны затем покрывались стукком, создающим полное впечатление мрамора.

Помпеи могли гордиться своей басиликой: изящные, легкие, несмотря на свою высоту, колонны; стены, со вкусом отделанные под пестрый мрамор; потоки света, лившиеся сверху сквозь окна и в свободные проемы между верхними колоннами, — это здание оказало бы честь и не такому маленькому городку.

Торговые и деловые люди

Было бы очень ошибочно думать, что торговля в Помпеях происходила только на форуме и в больших, специально для разных видов торговли устроенных рынках. Лавки, похожие на наши ларьки, с широко открытым фасадом, были на всех главных улицах, а улица Изобилия (особенно в своей восточной части, на «Новых раскопках») имела вид настоящего базара: лавки и мастерские, где не только изготовляли определенный товар, но и торговали им, следуют одна за другой непрерывным рядом; некоторых из торговцев и хозяев мастерских мы знаем даже по имени. За мастерской знакомого уже нам Верекунда и за красильней помещался торговец железным товаром Юниан. В его лавке нашли много сельскохозяйственных орудий: серпов, кос, ножей, которыми пользовались виноградари, много бронзовых украшений для наборной сбруи, удил и т. д. Неподалеку — лавочка с задней комнаткой и мансардой; здесь жил землемер, занимавшийся в то же время изготовлением разных технических приборов. За пекарней некоего Бетития Плакида — лавка старьевщика Тигилла, а дальше мастерская, где нашли вязанки растения, из которого и поныне в Италии плетут маты. Между мастерскими — множество всяких лавок и харчевен.

Торговый и деловой люд в Помпеях располагался по довольно широкой шкале. На самой нижней ступеньке стояли мелкие торговцы, которые продавали свой незатейливый товар, раскладывая его прямо на тротуаре. Свое место они обозначали надписями; на «Новых раскопках» между двумя домами нашли надписи: «место Сатурнина», «место Гафира». За ними шли люди, снимавшие лавку, а в лучшем случае имевшие и собственное помещение и совершавшие более или менее крупные торговые обороты. К таким относился горшечник Зосим, в лавке которого на стене имелся список базарных дней в Помпеях, Нуцерии, Ателле, Ноле, Кумах, Путеолах, Капуе и даже в Риме. Предприимчивый грек, по-видимому, не довольствовался торговлей на месте, а разъезжал со своим товаром, забираясь иногда довольно далеко.

Самыми видными людьми в этом мире были, конечно, крупные купцы, занимавшиеся преимущественно заморской торговлей. В Помпеях эта торговля имела давние традиции. Италийские купцы на Востоке во время расцвета Делоса[57] были преимущественно кампанцами; в морской торговле с Западом и Востоком при империи они продолжают принимать участие. В Помпеях ряд аристократических семей торговал с заморскими странами. Черепица с кирпичного завода Епидия и его вольноотпущенника Феодора широко была распространена по побережью Адриатического моря — от Истрии[58] до Аквилеи.[59] Лоллиев мы встречаем на Делосе в III в. до н. э. и в Сицилии в I в. до н. э. Их помпейский дом полон воспоминаний о морских путешествиях, которые, как это обычно для античного времени, переплетались с мифологическими образами: бронзовый руль и тут же изображение Нептуна; выложенные мозаикой фигурки дельфинов, корабельных носов и рядом сказочные морские чудовища. В доме упоминавшегося уже Марка Лукреция нашли символическое изображение Александрии:[60] женщина, украшенная слоновыми клыками, наступила ногой на голову слона; по левую руку от нее сидит лев. Вместе с египетскими товарами в Помпеи проник и культ египетской Исиды, насчитывавшей в городе многочисленных поклонников, имевших свой храм и выступавших на городских выборах как особая самостоятельная корпорация.

В торговых и промышленных кругах Помпей особенно привлекают к себе внимание люди, вышедшие из низов, сумевшие собственной энергией и умением добиться независимого и обеспеченного существования. Это были частью свободные, проложившие себе дорогу собственной работой, частью бывшие рабы, отпущенные на волю. К первым принадлежал уже известный нам Умбриций Скавр, успешно торговавший гарумом. Мы не знаем его общественного положения, но то, что он стремился попасть в ряды городской знати или, по крайней мере, провести туда сына, это для нас несомненно. Его аристократическая фамилия «Скавр» подсказана была ему, вероятно, той рыбой, с которой ему приходилось иметь дело и которая по-гречески называлась «scombros». Сыну своему он доставил широкие возможности блеснуть щедростью и любовью к родному городу: молодой Скавр дал роскошные гладиаторские игры, оказал еще какие-то услуги городу, был выбран в дуумвиры и скончался еще молодым, удостоившись от городского совета погребения на общественный счет и конной статуи на форуме. К этому же классу людей относился и Секст Аттий Амп, которому на Стабиевой улице принадлежала лавка, где были найдены плитки красок с его клеймом. Дело пигментария, т. е. мастера, изготовляющего краски и торгующего ими, было, видимо, наследственным в его семье; по крайней мере, Цицерон в одном из своих писем от 46 г. до н. э. упоминает «красочника Аттия».

В доме Терентия Неона, выступившего на выборах незадолго до гибели города, сохранился портрет, вероятно, его родителей (ил. 19). Вглядимся в него — он интересен тем, что передает не только наружный, но до некоторой степени и внутренний облик человека, выбившегося из низов: перед нами простое грубоватое лицо; такие лица, вероятно, часто встречались в деревнях. Этому человеку пришлось многое передумать — недаром же лоб его прорезала такая глубокая морщина. Можно с уверенностью сказать, что он не ломал себе голову над философскими системами и отвлеченными вопросами, но нелегко, видно, давалось учение и несладко складывалась его жизнь. Едва уловимый отпечаток грусти оставило прошлое на этом спокойном здоровом лице с твердым и несколько недоверчивым взглядом человека, которого жизнь научила не открывать широко ни своего сердца, ни своего кошелька. Он держит свиток с красивым красным ярлычком (эти ярлычки служили для того, чтобы писать на них заглавие произведения написанного в свитке) — любому ученому не зазорно взять такую книгу — и сильной, грубой рукой деревенского парня зажимает его, как победное знамя, которое наконец добыто и отныне будет осенять его жизнь. И жену выбрал он под стать этой новой жизни: скромно и гладко причесанная, по манере августовского времени, женщина эта, с живыми и умными глазами, отнюдь не деревенская простушка, знающая только веретено да иглу; в руках у нее дощечки и грифель для писания; она, как и муж ее, причастна отныне к городскому образованному кругу.

Литературным комментарием к этому портрету может служить страничка из Петрониева романа, где изображено детство человека, который в жизни пойдет по иному, более торному пути, чем его отец. Один из «маленьких людей» за столом у Тримальхиона рассказывает о своем сыне: «Чуть свободная минутка — и головы от стола не поднимет. Толковый, хороший мальчишка… я купил ему несколько книжек… пусть немножко понюхает законов: для дома пригодится, да и ему хлеб будет. Я ему каждый день так и говорю: „Примигений, знай, чему бы ты ни учился, ты учишься для себя. Посмотри на стряпчего Фалерона: не учись он, да у него сегодня куска хлеба не было бы. Совсем недавно таскал он на спине кули для продажи, а теперь — гляди! Величается перед самим Норбаном. Наука — великое дело; с ней не пропадешь“». Этот текст и портрет составляют как бы два звена одной цепи: самое начало жизненной карьеры, так красочно описанное у Петрония, и момент ее начального, если можно так выразиться, завершения. Отсюда путь пойдет дальше, к новым успехам и утверждению своего благополучия.

Большую роль в деловых кругах Помпей играли вольноотпущенники: промышленность и торговля здесь, как и повсюду в Италии, постепенно все больше и больше переходит в их руки. Мы знаем очень мало об их жизни: античность была скупа на биографии даже крупных людей; написать биографию бывшего раба, до тонкости овладевшего искусством приготовления гарума или усвоившего все хитрости сукновального ремесла, никому, конечно, не приходило в голову. Только схематично можем мы представить себе карьеру умного и энергичного раба, который сначала работает на предприятии у хозяина, постепенно становится его правой рукой, затем получает от него свободу и заводит свое собственное дело. Мы видели, что «оффицина» Умбриция Скавра обрастает, как ствол побегами, целым рядом «оффицин» его вольноотпущенников. Это явление можно было наблюдать по всему римскому миру. Вольноотпущенник становится видной фигурой: цепкий, изворотливый, испытавший на себе все превратности судьбы, чуткий к наживе и неразборчивый в средствах, он больше всего ценил в жизни успех и деньги, очень гордился собой и своими достижениями и не спускал случая вознаградить себя за маету и горечь прежней рабской жизни. Идеалом этих людей было чистое стяжание: «привет тебе, прибыль» — эта надпись, выложенная на полу у входа в доме Ведия Сирика, потомка вольноотпущенника, равно как и другая «прибыль — радость», найденная в атрии дома, неизвестно кому принадлежавшего, были искренним выражением их чаяний и мыслей. По уровню своей культуры стояли они невысоко, и утонченный аристократ, вроде Петрония, мог, конечно, издеваться над неуклюжим бытом этих неотесанных выскочек и смотреть на них с ироническим любопытством и ласковым презрением, как на существа иной, низшей, породы. И, однако, тысячи таких тримальхионов большого и мелкого калибра, беспомощно путавшихся в области самых элементарных знаний, оказались создателями и организаторами италийской промышленности и торговли.

Среди потомков вольноотпущенников в Помпеях следует назвать упомянутого уже Ведия Сирика. Дом его был украшен изображением Победы, несущей корабельный нос; хозяин, дуумвир 60 г. н. э., был обязан, видимо, своим богатством также и морской торговле. Имя Ведиев часто встречается в деловых документах того времени. История рода неизвестна, но вероятным кажется предположение, по которому род Ведиев ведет свое происхождение от Ведия Поллиона, сына вольноотпущенника и друга Августа.

Из помпейских вольноотпущенников мы больше всего знаем о Цецилии Юкунде. Он был вольноотпущенником знатного рода Цецилиев. Дом его стоял на Стабиевой улице, напротив той городской сукновальни, которая им одно время арендовалась, и по внешнему своему виду ничем не выделялся среди других. Внутри он украшен росписью и картинами, тоже ничем особо не замечательными. Самым интересным в доме Юкунда оказался деревянный ящик с восковыми табличками. Древние, как известно, в общежитии пользовались для черновиков, беглых заметок, писем и деловых записей небольшими деревянными дощечками, покрытыми тонким слоем воска. Дощечки эти связывали между собой по две или по три и вставляли каждую в рамку, наподобие наших грифельных досок, чтобы воск одной таблички не прилипал к воску другой; писали на них острым железным стержнем, который назывался «стилем». В ящике у Юкунда нашли 132 таблички, содержавшие денежные расписки; почти все они имели отношение к продаже с аукционов. Юкунд вел эти продажи в качестве оценщика; присутствие его на аукционах было тем желательнее, что он, как банкир, всегда мог ссудить покупателя, у которого не оказывалось нужной суммы. Таким образом, Юкунд получал от продажи двойную выгоду: ему полагалось известная часть со всей выручки, а кроме того, аукцион оказывался весьма удобным случаем для помещения собственных его денег под проценты. Несколько табличек содержат документы на аренду сукновальни и городского выгона, о чем мы уже упоминали.

Сохранился бюст Юкунда (ил. 17). Римские художники были превосходными портретистами; изображение Юкунда великолепно: полное, несколько обрюзгшее лицо стареющего человека, который много видел и много узнал за свою пеструю, трудную и непростую жизнь. При всем богатстве опыт его, однако, был весьма односторонен: он знал людей настолько, чтобы презирать их и не верить им, но не настолько, чтобы их любить и на них полагаться. Недобрая усмешка, так великолепно переданная художником, была его обычной реакцией на всякое большое чувство и на любую высокую мысль. Он был у себя дома только среди денег и денежных расчетов: люди, которые зависели от него и вынуждены были обращаться к нему с просьбами, чувствовали себя в положении мухи, попавшей в тенета злого и хитрого паука; в Юкунде нет ни тени добродушия и человечности, которые, в конце концов, так располагают к Тримальхиону. Мир, который создавал людей, подобных Юкунду, который давал им власть и силу над другими людьми, был страшным миром. Портрет Юкунда — это один из самых грозных обвинительных актов против рабовладельческого общества.


Примечания:



4

4 Марциал — римский поэт I в. н. э., автор многих язвительных эпиграмм.



5

5 Стаций — римский поэт I в. н. э.



6

6 Дион Кассий — историк (II–III в. н. э.). Написал по-гречески историю Рима до 229 г. н. э.



41

41 Катон Старший — государственный деятель и писатель II в. до н. э. Сохранился его трактат о сельском хозяйстве.



42

42 Вакх (Дионис) — бог вина.



43

43 Самний — гористая местность в Италии к северу от Кампании.



44

44 Апулия — область в южной Италии.



45

45 Арретинская посуда — очень красивая столовая посуда из красной глины. Название получила от города Арретия (теперь Ареццо в Тоскане), где изготовлялась.



46

46 Деметра — греческая богиня земледелия.



47

47 Апулей — римский писатель II в. н. э. В его романе «Золотой осел» рассказаны приключения человека, колдовством превращенного в осла.



48

48 Плавт — римский писатель III в. до н. э., автор знаменитых комедий.



49

49 Овидий — римский поэт I в. н. э.



50

50 Милет — древний греческий город в Малой Азии.



51

51 Энеида — см. прим. 27.



52

52 Венера Помпейская — богиня производительных сил природы.



53

53 Фидий — знаменитый греческий скульптор V в. до н. э.



54

54 Немесида — богиня возмездия у древних греков.



55

55 Нерон — римский император (54–58 гг. н. э.).



56

56 Проперций — римский поэт I в. н. э.



57

57 Делос — маленький греческий остров в Эгейском море. Вел обширную торговлю.



58

58 Истрия — полуостров, омываемый Адриатическим морем.



59

59 Аквилея — город в северном углу Адриатического моря.



60

60 Александрия — главный город в Египте.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх