Глава вторая

БРАК И ЗАМУЖЕСТВО

Частные лица, желавшие вступить в брак, обычно избирали друг друга по взаимной склонности. Но на всех ступенях социальной лестницы брак всегда диктовался прежде всего стратегическими соображениями. Он предполагал соединение двух тщательно подобранных сторон, и даже если имелась тенденция к полигамии, то женщины обычно компенсировали создавшееся положение выгодой, пренебрегая доброй славой и честью. Укрепляя и округляя родовое имение, упрочивая авторитет семьи и привязывая к одному клану другой, каждый вносил в общую кассу свою долю влияния, покровительства или клиентуры, свой материальный и моральный капитал. При заключении брачных контрактов на первое место неизменно выходили все эти принципиальные консолидирующие моменты. У дворян добавлялось еще и желание оставить потомству свое имя, придав ему дополнительный блеск и вес. На первый план выходило социальное положение, «домашние» соображения все чаще уступали место «политическим» решениям. Для королей брак — это был дипломатический ход, с большим или меньшим успехом подтверждавший альянс между двумя государствами, удовлетворяя стремление монарха и к славе, и к произведению на свет потомства, и приносивший ему конкретные выгоды. Невеста должна была быть в состоянии обеспечить продолжение династии, а также принести территориальные, финансовые или дипломатические преимущества, которые придали бы дополнительный блеск и могущество короне и королевству.

Первое требование к принцессе заключалось в том, чтобы она была здорова, плодовита и не имела бы слишком бросающихся в глаза недостатков. В некоторых случаях, правда очень редко, этими требованиями и ограничивались. Мария Лещинская, после ряда интриг вышедшая замуж за Людовика XV, не принесла с собой иного приданого, кроме своего превосходного здоровья. Пристальное внимание к ней сделало Марию особенно бдительной. Безупречность ее поведения не, оставляла никаких сомнений. Но ее коснулась клевета. Те, кто при дворе неодобрительно относился к этому браку, объявили принцессу нездоровой, подверженной злому недугу — эпилепсии. Марию осмотрел врач, ее безупречное здоровье оказалась под стать ее нравственности, и свадьба состоялась.

Но чаще всего королевский брак укреплял политическое положение и политику королевства в Европе. В действие приводились международные связи, ведь от выбора будущей королевы зависела внешнеполитическая ориентация. Установление преимущественных отношений с дружественным государством, окончание войны или расторжение союзов обычно закреплялось браком двух очень молодых представителей, иногда еще детей, которых могли соединить задолго до завершения событий.

Ничего удивительного, что при таких условиях выбор почти никогда не встречал возражений со стороны короля (или дофина). Это дело обсуждалось и завершалось в Совете министров, причем заинтересованная сторона узнавала лишь о конечном решении. Принцесс с самого раннего возраста готовили к непременному грядущему замужеству и учили его желать. В них воспитывали гордое стремление к тому, чтобы однажды сделаться королевой одного из самых прекрасных европейских государств, и иногда они еще в детстве проходили обучение при французском дворе: маленькая инфанта, предназначенная в жены Людовику XV, по воле нетерпеливых дальновидных интриганов воспитывалась рядом со своим будущим женихом, за которого так и не вышла замуж. Положение королев выглядит очень мучительным. Их отрывали от родины и от близких, часто в самом нежном возрасте, без надежды когда-либо вернуться (кроме случаев горчайшего унижения: разводов), и совершенно одиноких переселяли в иностранное государство — ко двору с непривычными нравами, где их порой встречали неприветливо или даже откровенно враждебно. Во Франции было принято практически сразу лишать прибывшую принцессу ее свиты. Она оказывалась оторванной от всех своих друзей, от своих соотечественников и видела вокруг себя только чужие лица. Королева Франции, по крайней мере в первые годы, жила очень изолированно, была очень зависимой и очень слабой, разве что король обратит на нее внимание, такое тоже иногда случалось, и окружит ее настоящим вниманием и заботой.

Но союзника в своем супруге она находила далеко не всегда. Часто король проявлял безразличие, неучтивость и ради нее не прерывал своих связей, если таковые у него имелись. Случалось, что он с самого ее появления навязывал ей общество своей возлюбленной. Так, Генрих IV, чтобы сразу заставить официально признать свою двойную семью, представил Марии Медичи Генриетту д'Антраг в следующих выражениях: «Эта женщина была моей возлюбленной и теперь желает быть вашей покорной служанкой». Вероятно, грубость мало смущала современников доблестного Беарнца. Случалось, королеве предписывалась жизнь втроем даже в течение медового месяца, и она была вынуждена делить с конкуренткой не только жизнь с королем, но и все почести. Король афишировал свои связи с бесстыдством, которое могло вызывать лишь отчаяние. Дело заходило еще дальше: он смешивал легитимную семью и незаконное сожительство. Молодой Людовик XIII воспитывался вместе со своими сводными братьями на коленях у возлюбленных собственного отца. Эруар, врач молодого принца, оставил своеобразную хронику, и сегодня поражающую своей игривостью, о взаимоотношениях дофина и маркизы де Верней, об играх, служивших им любимым времяпрепровождением.

4 апреля 1603 года: «Она надела ему на шею цепь, он этим гордится; глядя в зеркало, кладет руку ей на грудь, а потом целует кончики своих пальцев. Она накрывает его своим платком, он снимает его, а потом дотрагивается до нее, как и прежде… Маркиза часто засовывает руку ему под платье. Он забирается на кровать своей кормилицы, где она играет с ним, часто засовывая руку ему под одежду».

Между тем окружение не дремало и не всегда доброжелательно судило об этих ребячествах. Послушаем Эруара еще раз.

7 июля 1604 года: «Он не допускает ничего сверх того, что маркиза (де Верней) касается его сосков. Его кормилица пыталась его наставить, говоря: „Месье, не дозволяйте никому касаться ни ваших сосков, ни чего другого, или вам это отрежут“». [18]

Дофин никогда не проявлял терпимости или снисходительности к любовным похождениям своего отца и иногда выражал ему свою досаду в весьма крепких выражениях. Мадам дез Эссар только что родила от короля дочь. Маленький дофин, когда ему сообщили, что у него появилась еще одна сестра, пришел в ярость и отказался признать ее, ибо «она вышла не из утробы маман». А новоиспеченную мать он выставил: «Это блудница, я не могу ее любить». [19]Что до своих незаконнорожденных братьев и сестер, которых он на своем детском языке называл «фефе», то он никогда не желал их признавать и со знанием дела классифицировал их в зависимости от степени своего презрения. Вандом, сын Габриэль д'Эстре? «Сучья порода». Верней? «Еще одна сучья порода». Порядок следования пород? «Сначала моя, потом фефе Вандома, потом фефе Шевалье, затем фефе Вернея и, наконец, маленького Море. Этот последний для меня просто смешон…» [20]Ему досталась похвала, достойная того «уважения», с которым дофин относился к его матери, графине де Море, с забавной напыщенностью он называл ее «мадам де Фуар». [21]Король же, напротив, никогда не скрывал своего расположения к незаконному потомству.

Когда Генрих IV женился, Мария Медичи втянула его любовницу маркизу де Верней в своеобразные гонки, в курьезные соревнования по плодовитости, так что для фаворитки стало делом чести рожать в том же ритме и с такой же регулярностью, как королева. Наконец, в 1601 году Мария подарила королю дофина, а Верней, не теряя времени, тоже произвела на свет сына, «которого король любил и лелеял, называл своим сыном и общался с ним больше, чем со своим законным ребенком, о котором он говорил, что в нем преобладает порода Медичи: такой же чернявый и толстый, как они. Королеву уведомили об этих высказываниях, и она много плакала». [22]Это предпочтение, выражаемое сыну любви, непомерно раздуло славу фаворитки, которую стали считать единственной истинной женой короля, дерзко провозглашая, что «она была королевой раньше той, другой» [23], а сына ее начали величать дофином. [24]Возникла полная путаница, и у короля появилось намерение соединить матерей, как он соединил детей. Когда он навещал своих многочисленных отпрысков, его сопровождали либо жена, либо возлюбленная, а иногда и обе вместе. Генрих IV не представлял собой чего-то исключительного, и семейные сцены, включавшие всех королевских женщин, возникали довольно часто, порождая порой совершенно необычные торжественные либо драматические обстоятельства. Например, в 1672 году Мария-Тереза Французская (дочь Людовика XIV и Марии-Терезы) лежит при смерти, а три взаимные соперницы — королева и две фаворитки, Лавальер и Монтеспан, — дежурят около нее все вместе. В этой тяжелой ситуации все происходит так, словно жена и наложницы исполняют один общий долг. Еще одно доказательство, если таковое необходимо, что налицо именно полигамная семья, где королева — не более чем первая супруга, и совместные обязанности так же обычны, как совместная жизнь. Нередко королева делила с фавориткой своих придворных дам и фрейлин. Мадам де Севинье замечает, что фрейлины Марии-Терезы составляли постоянную свиту Монтеспан. Более того, королева сама ухаживала за фавориткой, часто навещала ее и покорно играла вторую роль перед избранницей своего мужа. Мадам де Севинье наблюдала такие сцены:

«Кванто (Монтеспан) в домашнем платье беседовала с Дамой Дворца (королевой), которая выглядела счастливой оттого, что ее пригласили, и ловила взгляды той, словно горничная». [25]

В домашней жизни иерархия часто смещалась, и с согласия всех фаворитка занимала первое место. Так случалось при старом режиме, когда иерархия власти, влияния и королевского благоволения вытесняла иехархию сана. Это были, так сказать, общие больные места, порождаемые дрязгами, оскорблениями, ревностью и бранью, достигавшей ушей короля. Генрих IV терпел, когда Мария Медичи обзывала Генриетту д'Антраг «маркизой блудниц», которая в ответ с беспощадной насмешливостью прозвала королеву «толстой банкиршей».

Обмен любезностями и открытая война часто вспыхивали между партнершами королевского дома, но не влекли за собой негативных последствий ни для уважения, которым пользовалась королевская возлюбленная, ни для благополучия, оживлявшего дни пылкой королевы, если вдруг она оказывалась страстно любима. Франциск II, молодой государь, относившийся к жене как к любовнице, был безумно влюблен в Марию Стюарт. Полностью подчинив супруга своей воле, она управляла всеми его чувствами и решениями. Людовик XV вскоре после женитьбы, еще смущаясь перед женщинами, в течение нескольких лет наслаждался сексуальными радостями со своей женой, Марией Лещинской. Однако аппетиты мужа оставляли ее довольно прохладной, поэтому он быстро перенес свои интересы в другое место, ибо приходил в отчаяние от женщины, которая предпочитала вкусно поесть, нежели порезвиться в постели. Правда, порой женщины брали реванш. Случалось, что молодой король выказывал равнодушие к своей супруге, проявляя то нерешительность, то жестокость: Людовик XIII после свадьбы в течение четырех лет не приближался к своей жене, и никакие ходатайства извне не могли повлиять на игнорирование им супружеского долга. В какой-то мере его слабый темперамент объяснял такое нерадение, к которому Анна Австрийская не осталась безучастна, и оно не раз толкало королеву к неблагоразумным и легкомысленным поступкам.

После этого экскурса в домашнюю жизнь королев, вернемся к их замужеству и к тем соображениям, которые приводили к выбору варианта. В Средние века брак играл главную роль в территориальном расширении королевства. К Новому времени Французское королевство в основном уже сформировалось, однако процесс его образования еще шел, так как королевский суверенитет распространялся не на все провинции и границы не везде были постоянными. Матримониальная политика Валуа, а затем и Бурбонов, стремилась заполнить эти лакуны.

Первое значительное объединение, достигнутое посредством королевского брака, обеспечило Франции наиболее желанную провинцию — Бретань. Но, чтобы избежать перехода Бретани под власть другого государства, потребовалось большое упорство и

заключение не менее трех последовательных браков. Главная заслуга в том принадлежит Анне де Боже, женщине очень умной, которая в период своего регентства путем дипломатии и прямых угроз сумела противостоять разъединению Бретани на части и добиться благополучного финала. В 1488 году против нее объединилась грозная лига, куда вошли Франциск II — герцог Бретонский, герцог Лотарингский и граф Ангулемский. Тем не менее, Анна де Боже одержала несколько побед в Бретани, а смерть герцога Бретонского избавила ее от значительного препятствия. Но ситуация не была еще окончательно урегулирована. И в самом деле, наследница Бретани, герцогиня Анна, соблазненная союзом с Максимилианом Австрийским, тайно вышла за него замуж в 1490 году. Бретани грозила опасность выхода из Франции, если бы Максимилиан сумел удержать ее за собой. Дочь Максимилиана, просватанная за молодого Карла VIII, воспитывалась при французском дворе и в качестве приданого приносила Пикардию и Франш-Конте. Однако замужество Анны не имело законной силы, так как Бретань, будучи вассалом Франции, должна была получить ее согласие на этот брак. Анна де Боже добилась его аннулирования через совет юристов и теологов и обручила Анну с Карлом VIII. Максимилиану же его дочь вернули, потеряв Пикардию и Франш-Конте, но удержав Бретань, что было важнее. Брачный контракт предусматривал гарантии сохранения Бретани за Францией, что бы ни произошло. В том случае, если в будущем у Карла VIII не окажется наследников, Анна должна была вновь выйти замуж за его преемника. В конце концов Анна действительно в 1499 году вышла замуж за Людовика XII, герцога Орлеанского, который для этого развелся со своей первой женой Жанной Французской, дочерью Людовика XI. Присоединение Бретани стало окончательным, когда герцог Ангулемский Франциск I женился на Клод, дочери Людовика XII и Анны Бретонской.

Другой пример того, что Франция создавала свои владения путем королевских браков в такой же степени, как и путем завоеваний, — это брак Людовика XIV. Сложные любовные связи (король влюблен в Марию Манчини, племянницу кардинала Мазарини) и политические интриги привели к заключению мира между Испанией и Францией. Важный дипломатический договор положил конец 25-летней войне, расширил территорию королевства и ознаменовал начало французского преобладания в Европе.

Этот брак, которого так желали Анна Австрийская и Мазарини и не щадили своих усилий для его достижения, был необходим Франции. Королевство постоянно подвергалось опасности со стороны европейских владений Испании, Нидерландов, Франш-Конте, Италии. Правда, Испания была сильно ослаблена: Рейнский союз, созданный Францией против нее, препятствовал австрийским Габсбургам направлять ей подкрепление, а Нидерландам угрожала Англия, союзница Франции. Израсходовав свои возможности, Филипп IV был вынужден заключить мир, и альпийские долины были возвращены Франции, которая теперь могла обратить пристальное внимание на Италию. Прием удался, и Испания поддалась на хитрость, тем более что Мазарини упорно действовал в пользу решения о браке, которого так горячо желала Анна Австрийская, несмотря на колебания молодого короля. Людовик XIV любил женщин. Его лишила невинности мадам де Бове, горничная Анны Австрийской, затем он добился взаимности от Олимпии Манчини, а после нее и от Марии Манчини, на ней он даже хотел жениться. Но кардинал Мазарини, хотя памфлеты и обвиняли его в стремлении к этому неравному браку из гордости и честолюбия, не желал такого варианта: по его проекту был заключен мир, а затем быстро последовало решение о браке с испанской принцессой. Предварительные переговоры о мире были подписаны 4 июня 1659 года. Они предусматривали брачный союз между Людовиком XIV и Марией-Терезой. Сделка состоялась на Фазаньем острове, там совместно обсуждались условия мира и брака. Приданое инфанты стало основным пунктом дискуссии, девушка рассматривалась как часть совершившихся завоеваний. Невесте следовало отказаться от отцовского наследия (на которое давало ей право, в случае кончины двух ее братьев, отсутствие в Испании «салического закона» [26]). Или в обмен на это отречение Испания обязывалась выплатить пятьсот тысяч экю золотом. Ловкая оговорка, подготавливавшая будущее: приданое, разумеется, не могло быть выплачено, и в один прекрасный день можно на законном основании потребовать испанское наследство. В настоящий момент мир, сделавший возможным этот брак, укреплял границы Франции и увеличивал ее территории за счет Русси-льона, части Сердани, Артуа, части Фландрии, Люксембурга и Геннегау, передовых позиций Нидерландов. Союз с Испанией способствовал и другим французским приобретениям, в частности герцог Лота-рингский уступил ей Баруа, Клермон-ен-Аргон и несколько вклинившихся территорий. Надежды на невыплату обещанного приданого позволяли отстаивать свои права на испанское наследство, на провинции, необходимые для обеспечения безопасности Франции, такие, как Франш-Конте. В действительности же эти территории пришлось завоевывать силой, но Франция сохраняла видимость неоспоримого права. Что до наследования Испании, то хотя все и закончилось водворением в Мадриде Бурбонов, но полуостров так и не стал принадлежностью Франции.

Королевский брак не всегда сопровождался территориальными приобретениями. Часто расширение территорий достигалось путем комбинаций международной политики, свою роль играли также расчеты финансовых операций, которые придавали им меркантильный аспект простой и тривиальной торговой сделки. Женитьба Генриха IV на Марии Медичи прекрасно иллюстрирует совмещение дипломатических и финансовых интересов. Заключение этого брака, против которого восставали и романтический характер короля, и интриги фавориток, сопровождалось вероломством, торгашеством и шантажом. Прежде Генрих IV собирался жениться на своей возлюбленной, но внезапная смерть прекрасной Габриэль д'Эстре положила конец этим надеждам, вызывавшим в среде советников короля большие сомнения и возражения. В действительности, в течение уже довольно продолжительного времени обсуждалась другая кандидатура, выбор которой сулил значительные выгоды: флорентийский брак с Марией Медичи, сестрой великого герцога Фердинанда. Этот союз позволил бы достичь равновесия в Италии и оказать сопротивление успехам Испании, достигнутым на переговорах в Милане, которые сильно влияли на пьемонто-савойские отношения. Поскольку проект этого союза был поддержан папой и Италией, Франция оказалась в благоприятных условиях для усиления своего влияния в этом регионе. В самой Франции католики, с неизменным подозрением относившиеся к прогугенотским симпатиям Генриха ГУ, положительно встретили возможность брака с католической принцессой. Но именно деньги, в большей степени, нежели все другие соображения, способствовали тому, что брак был все-таки заключен. Франция имела колоссальный государственный долг, около полутора миллионов экю золотом, великому герцогу Тосканскому, и выплатить его не имела никакой возможности. При обсуждении условий брачного контракта наиболее остро стоял денежный вопрос, причем французская сторона не гнушалась даже шантажом. Великий герцог Фердинанд предлагал лишь пятьсот тысяч экю. Французы указывали на угрозу со стороны новой официальной фаворитки Генриетты д'Антраг, она представляла опасность для обсуждавшегося проекта — Генрих мог жениться на возлюбленной. Обычный маневр: Фердинанд вытряс из кошелька еще немного, стороны сошлись на шестистах тысяч экю, и в 1600 году брак был заключен.

Королевский брак мог также создать благоприятную почву для крупных политических спекуляций, устанавливающих новое дипломатическое равновесие в Европе, и привести к перегруппировке сил для Франции. Брак Людовика XVI планировался именно по такому принципу: Шуазель стремился к установлению союза с Австрией, занимавшей ключевое место в его политике. Австрии это было также выгодно для преломления французской политики в свою пользу. Людовик XVI имел репутацию робкого, поддающегося влиянию юноши, и Вена надеялась управлять им через Марию-Антуанетту, грациозную юную особу, которая без сомнения быстро завоюет превосходство над супругом, а сама сделается послушным орудием в руках своей матери, Марии-Терезы.

Тем не менее случалось, что выбор принцессы зависел не от глубоких дипломатических расчетов, а от властолюбивых целей вдовствующей королевы, министра или фаворита. Как соблазнительно для тех, кто ворочал всеми делами при молодом короле, еще не успевшем полностью взять в свои руки бразды правления, навсегда упрочить свою позицию, подобрав для короля жену скромную, неравную ему по положению, которая будет всем обязана тому, кто помог ей подняться на трон, и станет простой игрушкой в его руках. Женитьба Генриха III на Луизе де Водемон отвечала интересам Екатерины Медичи, стремившейся сохранить влияние на сына, чего могла бы лишить ее сильная и независимая принцесса. Когда Генрих III получил трон после смерти своего брата Карла IX, мать предложила ему на выбор два возможных брачных союза-, с Изабеллой Шведской или с Анной Датской. Но Генрих, тронутый грацией и любовью Луизы де Водемон, предпочел им эту девушку, младшую дочь герцога Лотарингского, несмотря на все политические неудобства. Такой союз увеличивал могущество и спесь грозных Гизов, позволяя молодой королеве осуществлять свое влияние в пользу Лиги. Екатерина покорилась решению сына, и когда Генрих окончательно закрепил свой выбор, даже одобрила этот брак, рассчитывая на весьма незначительную власть Луизы над королем, что позволило бы ей самой удержать сына в своих руках. Один из современников, суммировав различные мнения по поводу этого удивительного брака, так выразил двусмысленность намерений и расчетов королевы-матери:

«В понедельник четырнадцатого числа месяца февраля (1575), на следующий день после своей коронации, король сделал предложение Луизе Лотарингской, ранее именовавшейся мадемуазель де Водемон (…), и во вторник 15 того же месяца сочетался с ней браком в вышеназванном городе, в Реймском соборе. Множество сеньоров, самых знатных во Французском королевстве, а также иностранцев, находили этот брак неравным, и при всем том чересчур поспешным и нарочитым, как будто все у них совершилось ранее, чем о том было объявлено. Поговаривали, что король за год до этого, собираясь в Польшу, мельком увидел девицу Лотарингскую, нашел ее красивой и обходительной и был уведомлен, что она очень хорошо воспитана и умна; и уже тогда она приняла некое решение, которое после его возвращения и восшествия на престол доставило ей корону. Она была благожелательно встречена королевой-матерью, приветствовавшей этот брак и поддержавшей его, надеясь, что такая красивая и хорошо сложенная принцесса скоро принесет королю обильное и красивое потомство. Казалось, что именно по этой причине она — та самая кандидатура (по общему мнению), которая для нашей королевы наиболее желанна по мнению одних, или наименее — по мнению других».

И Л'Этуаль коварно, хотя не без оснований, — ведь Екатерина не могла быть довольна браком, который не сулил никаких преимуществ, но напротив, доставил ряд неудобств, — добавляет следующее резкое суждение:

«Как бы там ни было, совершенно очевидно, что более всего королеву привлекал кроткий и благочестивый нрав этой принцессы, ибо она полагала, что принцесса скорее станет предаваться молитвам, нежели обратится к политике и делам государства (как и случилось), и что она будет молить Бога за королеву, молитв которой Господь не слышит». [27]

Брак Людовика XV с Марией Лещинской, негативный с точки зрения выгоды и не дававший почти ничего, чем стоило бы гордиться, устроили герцог де Бурбон и его возлюбленная мадам де При с единственной целью упрочить и сохранить свое влияние. Дочери Станислава, короля без короны, без богатства и без власти, не на кого было рассчитывать, кроме как на будущего мужа, она не имела иного достояния, кроме самой себя. Она не видела иного государства, подобного Франции, где бы бедная пастушка, поднятая до трона, могла бы добиться признания и покорности. [28]Такая перспектива для безвестной и, кроме того, непривлекательной принцессы казалась неожиданной и почти невероятной. Предопределенная свыше избранница, воспитанная в ожидании выгодного замужества, предложенного могущественной династией, она, безусловно, испытывала искушение, внушенное гордостью и воспитанием, сыграть в жизни более значительную роль, а ее семья и окружение поощряли ее мечту расстаться с безвестностью. Но безвестность не была суждена Марии Лещинской, и наступил момент, когда она вырвалась из мрака. Ее собственный отец был удивлен и восхищен честью, не соответствующей значению его дома, и рекомендовал своей дочери проявить совершенную покорность.

«Отвечайте на упования короля, — наставлял он ее, — полным вниманием к его персоне, абсолютным повиновением его желаниям, доверием к его чувствам и вашей природной добротой к его стремлениям. Старайтесь всем сердцем угодить ему, повинуйтесь со всем удовольствием, избегайте того, что может доставить ему малейшее огорчение, и пусть единственным объектом ваших забот станет его драгоценная жизнь, его слава и его интересы». [29]

Станислав, говоря о короле, рассуждал лишь как частный человек. Но Бурбон и мадам де При надеялись потребовать от королевы нечто большее, нежели почтительность к желаниям ее супруга. Они рассчитывали, что она полностью окажется в их власти. Причины их выбора очень хорошо объяснил д'Аржансон с присущими ему ясностью и резкостью:

«Маркиза де При, возлюбленная господина герцога де Бурбона, возвела королеву на трон, где та демонстрирует лишь примерное поведение. Выбор маркизы превосходен: плодовитость, благочестие, кротость, образованность и плюс ко всему этому полная неспособность вести дела». [30]

Эта «полная неспособность вести дела» не могла в полной мере гарантировать того, что Мария Лещинская не сделает попытки во что-либо вмешаться из желания отблагодарить маркизу или не воодушевит короля осыпать милостями кого-нибудь из ее друзей. И мадам де При старалась вовсю: стоило королеве чуть сплоховать, кружок де Бурбона тут же требовал самых гнусных мер, сопровождая свои требования угрозами и оскорблениями. Однажды королева обнаружила у себя на столике грубые стихи под названием «Наставления мадам де При французской королеве», которые напомнили ей и о ее посредственности, и о должной признательности и послушании тем, кто устроил ее замужество с Людовиком XV, не гнушаясь бесстыдного шантажа:


Отставка крошки — вот неотразимый повод,[31]

Чтоб девственную плеву разорвать.

Тогда возникнет сразу веский довод

И вам, и вашим дуракам «прощай» сказать.


Запугивание служило сильным оружием против робкой молодой королевы с умеренным честолюбием, которая с огорчением и изумлением наблюдала, во что обратилось ее возвышение.

Брак короля нередко становился результатом интриг посредников и их гнусных расчетов. Те, кто его готовил, в большей степени руководствовались эгоистическими желаниями упрочить свое собственное положение, чем выгодами королевства. В результате этих союзов государство в руках посредственных министров оказывалось во власти их непомерно честолюбивых устремлений, сметавших на своем пути все, что могло бросить тень на их карьеру или ослабить их влияние. Возникла бы совершенно иная ситуация, если бы король, будучи полным господином положения, следовал только своим желаниям и был способен принудить окружение подчиниться. Он мог бы упустить из вида высшие государственные интересы, отдаться страсти и жениться на любимой женщине, не беспокоясь о приличиях, славе или выгоде. Но, собственно говоря, такое случалось редко и в течение всего Нового времени имело место лишь один раз: тайный морганатический брак после того, как король обеспечил себе законное потомство. Мадам де Ментенон, став легитимной женой Людовика XIV, никогда не являлась королевой. Впрочем, она была любовницей короля, но тайно, и Людовик XIV никогда не объявлял ее официальной фавориткой. Иначе складывалось положение Габриэль д'Эстре, которую Генрих IV хотел сделать королевой Франции, и только ее смерть помешала осуществиться этому намерению.

Не будет неуместным, подобно ученому, составившему список возлюбленных Елены, перечислить победы Беарнца.

В 1572 году Генрих Наваррский женился на Маргарите, дочери Генриха II и Екатерины Медичи, несмотря на отсутствие взаимной склонности и подчеркнутые колебания «Марго». С 1576 года, когда Генриху удалось бежать от двора, где он содержался как пленник, его жена вела весьма свободный образ жизни, попадала в разные приключения и переходила из рук в руки. Тем не менее она согласилась дважды навестить своего супруга в Нераке — в 1578 и в 1584 годах. Со своей стороны, Генрих тоже ухаживал за многими особами и, пользуясь независимостью, вел себя галантным кавалером. Ему их приписывали 56, не считая тех, которые невозможно установить точно. Но вопреки легкости, с какой он расточал свои милости, Генрих хранил верность своим привязанностям.

Десять лет он ухаживал за Дианой д'Андуин — не так уж плохо для ветреного сердца. Прекрасная Коризанда располнела, ее талия раздалась вширь, она утратила большую часть своей привлекательности, и лишь тогда угасла к ней страсть Генриха. В 1590 году, когда он увидел Габриэль д'Эстре, Диана была уже не более чем воспоминанием, и ее положение сильно изменилось. Став королем после смерти Генриха III, ему пришлось защищать свое королевство от непримиримых сторонников Лиги и вести войну на два фронта — боевого и любовного — покорять города и сердца красавиц. Габриэль д'Эстре, которой король однажды предложил стать его женой, была обворожительной красавицей, она и сама им сильно увлеклась, но он любил ее еще больше. Ее родительница, если верить расхожей молве, побывала в постели и у Франциска I, и у папы Клемента VI по пути в Ниццу, а затем — в объятиях Карла V, когда тому случилось пересечь Францию, так что она сделалась настоящим специалистом по тиарам и коронам. Маршал де Бас-сомпьер, имевший в Бастилии достаточно досуга, чтобы еще раз обратиться к своим призракам и переворошить клевету, неистощим на рассказы о матери той, которая в течение десяти лет была возлюбленной Генриха и которой не хватило совсем немного времени, чтобы сделаться королевой Франции.

«Мадам д'Эстре, — коварно писал он, — без угрызений совести торговала своими дочерьми. Одну из них, Габриэль, всего шестнадцати лет от роду, красивую и хорошо сложенную, она предложила королю (Генриху III) при посредничестве герцога д'Эпернона, содержавшего старшую сестру Габриэль Диану д'Эстре, от которой он имел дочь (…). Герцог преувеличил Генриху III прелести Габриэль, его рассказы возбудили в короле желания, которые было легко удовлетворить (…). Но король скоро пресытился и заявил, что полностью доволен своей женой, королевой, и не хочет больше искать на стороне». [32]

Рассказ неправдоподобен, ведь Габриэль едва исполнилось семнадцать лет, когда она встретила Генриха IV в 1590 году, и она была еще совсем ребенком, когда мать якобы хотела предложить ее Генриху III. Тем более что девушка выросла вовсе не пугливой, и сопротивление, которое она вначале оказала нетерпеливому Беарнцу, никак не может служить в пользу легкой капитуляции той, которая в первый момент отказала в своей благосклонности рьяному поклоннику женщин, будучи одной из его подданных. Хотя вполне справедливо, что ее окружение давало мало примеров благочестия. Ее мать открыто жила с маркизом д'Алегре, комендантом Иссуара, где эти двое влюбленных были трагически убиты в 1592 году. Ее сестра Диана была любовницей герцога д'Эпернона, а ее тетка, мадам де Сурди, делила удовольствия с канцлером де Шеверни. В начале знакомства Генриха и Габриэль, в 1590-1591 годах, она влюбилась в красавца-кавалера Бельгарда и выказывала королю надменность и отвращение. Потребовался весь авторитет Генриха IV, который по-королевски разрешил конкуренту удалиться, приказав не трогать его, а также житейская смекалка мадам де Сурди, заманивавшей Габриэль выгодами положения королевской фаворитки, советуя девушке склониться перед подвигами своего воздыхателя и горячими проявлениями страсти, воспламеняемой трудностями, и уступить в тот момент, когда Шартр распахнул свои ворота перед отважным завоевателем. С тех пор события развивались очень быстро и, чтобы заставить признать Габриэль официальной фавориткой, король прибегнул к хитрости, предполагавшей нейтрализовать сопротивление и злобу. Габриэль выдали замуж за Никола д'Амерваля, сеньора де Лианкура. Он получил лишь символические права на жену, но в виде компенсации ему присвоили титул камергера. Антуан д'Эстре, отец девушки (действительно ли он гневался на беспутную дочь?), был назначен губернатором Иль-де-Франс. Что до самой Габриэль, она получила приданое в пятьдесят тысяч экю и прекрасную сеньорию Асси.

Но, уделяя много внимания любви, Генрих не пренебрегал королевскими обязанностями и заботами, дабы считаться истинным государем королевства. Влияние Габриэль, как советчицы в государственных делах, начало проявляться с того момента, когда Генриху пришлось принять великое решение, от которого зависело его будущее: оставаться ли гугенотом или обратиться к католичеству? И на «смертельный прыжок» Генрих пошел не только по исключительно политическим причинам. В действительности, он уже решился на новый брак, но лишь папа мог аннулировать его союз с королевой Марго. Со своей стороны, Габриэль, поощряя Генриха к обращению, думала не только об интересах королевства и короля, но, возможно, и сама мечтала выйти за него замуж, хотя и сознавала все трудности такого плана, ставившего под вопрос уже обсуждаемый союз Генриха с Марией Медичи. Но она рассчитывала помешать этому проекту, столь противному ее упованиям. Даже получив выговор от Шеверни, она не пренебрегала ничем, чтобы убедить своего королевского возлюбленного в преимуществах перехода в католичество. Она умоляла его и, по свидетельству Сюлли, проливала обильные слезы. Она живописала королю бедствия страны, ввергнутой в постоянную войну, тяготы и «перспективу для войска провести остаток жизни, лежа на спине» (Мезерей). Но гугенот Агриппа д'Обинье, человек несколько злопямятный, объяснял настояния Габриэль отнюдь не стремлением к миру.

«Если эта дама своим упорством сумеет подкрепить чаяния заполучить королевство, — писал он, — и если король получит разрешение на расторжение уз первого брака, которое один лишь папа может ему дать, то тогда она обретет веские преимущества и употребит свою красоту и все возможные часы дня и ночи, чтобы удержать в своей власти государя, влюбленного в нее до такой степени, что он даже готов сменить религию».

Вняв ли увещаниям Габриэль или по причинам! более серьезным, но обращение состоялось, и монарх тотчас начал пожинать его плоды. Присоединившихся к его решению становилось все больше, что, без сомнения, обезоруживало самую фанатичную оппозицию. В Париже непримиримые сторонники Лиги изобличали лицемерие короля, и даже наименее экзальтированные из них с высоты кафедр метали громы и молнии против коррупции государя, обвиняя его в распутстве с женщиной-прелюбодейкой, дескать, он предается с ней излишествам, которые опасны не только для его души, но и для здоровья. Тем временем, ожидая в Сен-Дени, пока Париж распахнет перед ним ворота, Генрих удостоился визита трех амазонок Лиги — мадам и мадемуазель де Гиз и самой мадемуазель де Монпансье, осыпавших Габриэль ласками и уверениями в дружбе. Вскоре, 27 февраля 1594 года Генрих короновался в Шартре, и после священной церемонии последовал банкет, на котором присутствовали все знатнейшие люди королевства: Габриэль блистала там скорее как королева, нежели любовница. Торжественный въезд Генриха в Париж, состоявшийся 15 сентября, предоставил Габриэль новую возможность доказать свое господство. В триумфальном кортеже ее несли в великолепных, богато украшенных носилках впереди ехавшего верхом государя. Эскорт из роты лучников придавал ей вид королевы, въезжающей в свою столицу. Она использовала все средства, чтобы понравиться своим верноподданным, которые обычно так насмехались над ней, но сегодня видели в ней лишь царственную жену, достойную великого короля. На ней была роба [33] из черного расшитого атласа и юбка, «вся белая, украшенная таким количеством жемчуга и сверкающих драгоценных камней, что они затмевали тусклый свет факелов», — утверждает Л'Этуаль. В соответствии с символикой церемонии въезда короля в Париж, она уподоблялась богине Победы, шествующей впереди героя-триумфатора. В этот день она чувствовала себя чем-то большим, чем фаворитка, каким-то прекрасным символом новой династии, вызывавшим восхищение парижан.

С тех пор Габриэль терпеливо добивалась поставленной цели, а эта цель была совершенно определенной: сделаться королевой Франции. В ее распоряжении, несмотря на естественные препятствия и постоянно проявлявшую себя оппозицию, имелось множество средств и прежде всего ее воля, настойчивость и твердость. Ее первым и главным козырем была искренняя и глубокая любовь короля, которая не убывала, но крепла с каждым днем. Даже будучи женатым человеком, Генрих не имел другой женщины, кроме Габриэль. Королева Марго не дала ему детей, и именно Габриэль подарила ему сына, которого он назвал Цезарем. Если бы он женился на Габриэль, продолжение династии было бы обеспечено. Она также могла рассчитывать на поддержку обязанных ей многочисленных друзей и возлагала большие надежды, в частности, на пособничество канцлера Шеверни. Но следовало также считаться с недругами, не преминувшими бы ей помешать: общественное мнение, снисходительное к личной жизни короля, безусловно, крайне отрицательно отнеслось бы к возведению фаворитки на французский трон. Папа вполне мог отказать аннулировать брак короля ради такого скандального альянса. Королева Марго могла выступить против развода ради женщины, которую нашла бы недостойной столь высокого положения. Интриги бы умножил великий герцог Тосканский, надеясь выдать замуж за французского короля свою племянницу Марию. Одним словом, обстоятельства складывались не в пользу желаемого исхода, но, располагая возрастающей любовью короля и выказывая терпение, можно было постепенно преодолеть препятствия и достичь цели. Габриэль проявила полную выдержку, Генриха она теперь любила всерьез, и проблема соединиться с ним сделалась более насущной. Действительно, чрезвычайные меры были необходимы, ведь Генрих фактически являлся двойным нарушителем супружеской верности, ибо Габриэль была замужем, и маленький Цезарь официально считался сыном ее горемыки-мужа, а вовсе не короля (хотя злые языки называли его отцом Беллегарда, прежнего возлюбленного Габриэль). Дело принимало запутанный оборот. Мужа ославили импотентом, и церковный суд города Амьена объявил брак недействительным в силу невозможности его исполнения (декабрь 1594). С этого времени Генрих смог узаконить маленького Цезаря, официально признать его своим сыном и воспользоваться случаем возложить на Габриэль венец добропорядочности и чистоты. Он преподнес ей сеньорию де Монсо, даровав ей титул маркизы.

Значительный доход де Монсо тратился на роскошные празднества, которые Габриэль устраивала для короля и своих друзей. Фаворитка по своему вкусу выбрала это чудесное поместье с постройками эпохи Возрождения и итальянскими садами, расположенное в двух лье от Мо. Особое внимание она уделила убранству комнаты, которая служила им с королем любовным гнездышком. В эпоху Генриха IV чрезмерная роскошь была редкостью, здесь же царило изобилие. Матрацы обтягивал белый атлас, а подушки украшали серебряные вышитые вензели из переплетенных букв Н и G. На кровати под балдахином с пологом из желтого бархата лежало покрывало из шелковой узорчатой ткани цвета крамуази [34] с золотыми полосами. Большой зал, где Генрих принял герцога Майенского, специально в честь этого приема, организованного Габриэль для примирения короля и герцога, был украшен серией брюссельских гобеленов, изображавших подвиги Геракла, историю Кира и развлечения Генриха III. Гулявших по саду манили тенистые беседки, и «часто рощи оживали»: во время праздников музыканты, пастухи, пастушки и полевые божества танцевали здесь под звуки пасторалей. Завтраки, обеды и ужины в Монсо превращались в пиршества, галереи замка частенько становились театральными подмостками, а по вечерам в парке загорались потешные огни. Изысканное обрамление, достойное королевы, свидетельствовало о хорошем вкусе фаворитки, создававшей для своего возлюбленного элегантную атмосферу роскоши. Но крупные работы, предпринятые новой маркизой, дабы сделать свою резиденцию соответствующей королю, вызвали самую бурную реакцию. Габриэль обвиняли в расточении государственных средств для устройства борделя:


Король и маркиза у нас — ого-го!

Мой Боже, вы что-то сказали?

О короле? Нет, что вы, едва ли.

Я человек реальный

И говорю о Сарданапале,

О том, что с курочкой в борделе

Наш Геркулес неутомим.

А в королевстве Конардиза

Царит мадам Монсо, маркиза,

И для ее капризов

Мы свой карман дарим.


Ведь в Париже на самом деле царила тогда страшная нужда, а дороги были забиты нищими. Но король и его возлюбленная могли предаваться своим забавам в роскошной и изысканной обстановке, где Генрих чувствовал себя просто превосходно.

Теперь Габриэль обладала официальным положением, она была свободна и обрела законного ребенка от короля, который к тому же не имел других детей. Природа не наградила ее выдающимся умом, зато она проявляла большую осмотрительность, и Генрих частенько обращался к ней за советом и следовал ее наставлениям. Она употребляла все силы своего обаяния и привлекательности для уничтожения последних барьеров между королем и руководителями Лиги. Не пренебрегая ничем, чтобы склонить на свою сторону Гизов, она с почетом принимала в Монсо мадам де Гиз и мадемуазель де Монпансье, надеясь с их помощью привлечь де Майена, расточала им комплименты и похвалы, была к ним так нежна, что де Майен в итоге поддался. Примирение состоялось 31 января 1596 года в Монсо, и во многом благодаря Габриэль. Тем не менее положительно ее заслуги оценивались далеко не всегда, и ее преследовали публичные выражения злобы, при любой неудаче отравлявшие ей существование. 21 апреля 1596 года Кале попал в руки испанцев, которыми командовал кардинал Австрийский. Тотчас же Генриха обвинили в том, что в наслаждениях он утратил бдительность, а Габриэль обессилила храброго воина, который в ее объятиях позабыл о государственных делах и внешних угрозах. Появились и быстро распространились пасквили, песенки и катрены, большей частью непристойные и беспощадные к фаворитке, свидетельством чему служит самое безобидное из этих стихотворений:


Король, великий Генрих, так мечтал

Надменную Испанью ввергнуть в ужас,

Но от попа, как заяц, побежал,

Крича, что бабьим задом будет пыл врага остужен.


Стыдливость совсем не была в духе того времени, и Генрих лишь смеялся, когда дом Габриэль дерзко величали «борделем», продолжая осыпать своими ласками возлюбленную и привязываясь к ней все больше и больше. Она же щедро удовлетворяла его желание иметь детей. В 1596 году она произвела на свет девочку, которую крестили с королевской пышностью, и король узаконил ее. В 1598 году у них родился сын Александр, и тоже в свою очередь был признан сыном Франции. В благодарность за такое плодородие, наполнявшее радостью отцовское сердце, на семью д'Эстре посыпались милости. Папенька Габриэль стал называться генералом-фельдцейхмейстером от артиллерии, а для фаворитки король превратил графство Бофор в герцогство с достоинством пэрства, отныне Габриэль включила его название в свой титул и передала своему сыну герцогство Вандомское, достояние дома Бурбонов. Однако Габриэль занималась не только тем, что дарила королю потомство, ее гражданская доблесть намного ценнее плодовитости ее чрева. Одна из ее наиболее ярких заслуг заключается в том, что именно она подвигла двор и окружение короля к веротерпимости, к примирению протестантов и католиков, обеспечив своему августейшему возлюбленному возможность ратифицировать Нантский эдикт. Кроме того, в 1598 году она уже не просто предмет наслаждений, украшение двора и наложница короля. Часто она выступала третейским судьей между Генрихом и послами зарубежных стран, министры консультировались с ней, и она нередко присутствовала на заседаниях Совета, где Генрих, склонный к вольностям даже при решении важных дел, публично приставал к ней с поцелуями. Нравы все еще были достаточно просты, и шалости короля не портили его репутации. Одни лицемеры и фанатичные ханжи бросали обвинения августейшим проявлениям доброго здоровья. Все эти знаки взаимной любви, предоставленные фаворитке права, публичные почести, уважение — проявлялись повсюду. Но истинное положение короля, его неясное преемство и откровения приближенных — все это давало повод для размышлений. Проект брака между Генрихом IV и Габриэль служил темой для обсуждения в самых широких кругах. «В то время, — писал Матье Марэ, — герцогиня де Бофор надеялась стать королевой Франции, ибо она властвовала над сердцем государя». Президент парламента Грулар, с которым советовался Генрих и которого Габриэль безуспешно пыталась привлечь на свою сторону, как-то с отвращением заметил по этому поводу: «Совершенно очевидно, что королю на роду написано обвенчаться с ней в первое же воскресенье после Пасхи. — И, указывая на все помехи на пути исполнения этого проекта, он добавил: — Страсть Генриха так сильна, а его намерение сформулировано так ясно, что он готов преодолеть любые трудности, которые встанут перед истинными подданными его величества, с их бесконечными страхами и великой скорбью». [35]Надежды Габриэль нельзя назвать беспочвенными. Выбор короля казался окончательным, и иностранные наблюдатели, в основном итальянцы, пытавшиеся нападать на этот проект, который был совсем не в интересах ни папы, ни герцога Тосканского, рассматривали его как решенный. Высшее общество воздавало фаворитке королевские почести, а Парижский парламент посылал к ней делегации, как к государыне. Наконец, король предоставил в ее распоряжение апартаменты королев в Лувре, и Габриэль получила право на церемонию утреннего пробуждения, когда самые знатные придворные дамы подносили ей сорочку.

Если у Габриэль больше не обнаруживалось поводов сомневаться в намерениях короля, то того же нельзя сказать об историке, который, зная искренность Генриха IV, не смог бы воздержаться от некоторых смущающих наблюдений. Прежде всего, они касались личности Беарнца, для которого обещания значили мало, ведь, чтобы завоевать или сохранить красавицу, он всегда без колебаний предлагал ей свою руку. Подобные предложения он делал и Коризанде, а позднее и Генриетте д'Антраг. Все же в случае с Габриэль он зашел гораздо дальше, чтобы это осталось простой уловкой соблазнителя. Он открыто обсуждал этот вопрос с Груларом, со своими министрами, особенно с Сюлли, который, если ему верить, пытался отклонить короля от этого проекта, не ожидая от него ничего, кроме проблем. Наконец 2 мая 1599 года Генрих, немного поколебавшись, представил Габриэль двору как будущую королеву Франции: в этот день он надел ей на палец особый перстень. Этот перстень он сам получил в день своей коронации, как бы символически венчаясь с Францией.

У фаворитки, безусловно, существовало много врагов, действовавших в тени, ибо открытая борьба была для них затруднительна. Кроме дружбы короля, она могла рассчитывать на влиятельных друзей, которые могли поддержать Генриха в его желании — Лотарингские принцы, канцлер де Шеверни, Брюлар де Силлери, маршал де Бирон. К тому же фаворитке очень не хотелось возвращать свои обширные земли: она владела Бретанью именем своего сына Цезаря и Пикардией — именем своих родителей. Партия была далека от завершения, к тому же основные препятствия исходили от инстанции, которую нельзя было обойти, ибо только она одна могла аннулировать брак короля с королевой Марго, что было совершенно необходимо для вступления в новый союз, — папский престол. Папа Климент VIII, флорентиец по происхождению, остановился на том же решении, что и великий герцог Тосканский, то есть на кандидатуре Марии Медичи. Тот и другой содержали при французском дворе собственных дипломатов и шпионов, обязанных информировать своих хозяев и склонять Генриха к этому столь желанному для их покровителей браку. Несмотря на все, Генрих и Габриэль надеялись добиться аннулирования предыдущего брака и ускоряли приготовления — новый брак был уже предрешен. Королева Марго была готова к разводу, и, хотя король требовал от нее уступить свое место той, кого она называла не иначе как «сладкая потаскушка», ей пришлось согласиться ради предложенных выгод: резиденция в Париже, допущенность ко двору и сохранение титула королевы, уплата ее долгов и княжеская дотация.

Все складывалось словно в сказке про фею: впервые в истории король собирался жениться на своей пастушке в тот момент, когда она готовилась снова сделать его отцом. Но внезапно, на Пасху, прекрасная мечта обернулась трагедией. Габриэль скоропостижно скончалась. Народ суеверно усмотрел в этом руку дьявола, с которым фаворитка подписала пакт, чтобы женить на себе французского короля. Что до Генриха, то скорбь его была безмерна. Он приказал похоронить Габриэль как принцессу крови и возродить старый обычай, которому следовали только при погребении супруги короля Франции. Слишком разложившееся, чтобы быть выставленным, тело положили в гроб, но из воска изготовили «воспоминание» — манекен, который и поместили на пышную кровать, обрядив в пурпурное платье и вуаль из белого атласа. В ногах кровати стояли два вооруженных герольда, а восемь монахов читали молитвы по усопшей. В течение трех дней знать, послы и простые парижане могли проститься с умершей. В часы приема пищи ее столовый прибор ставился возле ее изголовья, и эта церемония повторялась дважды в день, как будто она была жива: дворецкий, хлебодары, кравчие и стольники прислуживали ей после того, как священник прочитал молитву, освящая пищу. В канун церковного отпевания двадцать три глашатая Парижа обошли город, объявляя о церемонии, которая должна была состояться в Сен-Жермен л'Оксе-руа. На следующий день, выйдя из церкви, траурное шествие тронулось к месту погребения. Впереди двигался эскорт из пажей и гвардейцев короля, далее следовал двор: мужчины верхом, дамы в каретах. Габриэль препроводили в Сен-Дени, где состоялась еще одна церемония. Генрих все же не осмелился предать свою возлюбленную земле в королевском склепе. Ее доставили в аббатство поблизости от Монсо. Как на похоронах королевы, присутствовавшие послы и члены парламента выражали свое соболезнование глубоко опечаленному государю. В течение восьми дней король не снимал черный траур, такого не удостаивались даже королевы, затем в течение трех месяцев король и весь двор одевались в традиционные фиолетовый траур. А потом у короля появилась новая возлюбленная, и ей понадобилось совсем немного времени, чтобы заставить его забыть ту, которая чуть не стала королевой. На следующий год король женился на Марии Медичи, а предварительно, к общему удовлетворению, было провозглашено полное аннулирование его первого брака.

Не в первый раз за время Новой истории каноническое решение признавало недействительным брак короля. Чтобы из политических соображений жениться на Анне Бретонской, Людовику XII пришлось добиваться аннулирования его предыдущего брака с Жанной Французской. Аргументы, приводимые в подобных случаях, не слишком отличались от тех, что высказывали казуисты ради расторжения союза Генриха IV и Марго: принуждение извне (мать и брат вынудили Марго подчиниться своей воле, несмотря на ее отвращение), кровное родство, при котором запрещено вступать в брак, отягченное духовным родством (отец Марго приходился Генриху крестным отцом).

Таким образом, основатель династии Бурбонов, человек своеобразный и романтический, чьи подвиги по части женщин способны удивлять до сих пор, не боялся заводить особые отношения и вводить изменения в делах матримониальных. Существовали прецеденты развода, но чтобы жениться на своей любовнице — такого еще не случалось. Если бы он осуществил задуманное, как тогда сложилась бы судьба Франции? Кто из его сыновей, из тех, кого он объявил законными, или рожденных в законном браке, стал бы его несомненным преемником? И не были бы логическим итогом его столь взыскательной страсти, которую к счастью Генриха IV прервала смерть, бесконечные распри, а возможно и гражданская война? Но Мария родила Людовика XIII и тем упрочила династию.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх