Васильев И. И., Зданович А. А.


Генерал Н. С. Батюшин. Портрет в интерьере русской разведки и контрразведки.



В русской армии со времен Петра I генералы обязательно обозначались по роду войск: от инфантерии, от кавалерии, от артиллерии. В XX столетии, открывшем эпоху тотального шпионажа, который окончательно оформился в годы Первой мировой войны, впору было бы ввести генеральское звание от разведки и контрразведки или, по-нынешнему, генерала от спецслужб.

Полновесное генеральское звание за заслуги в освоении нового вида оружия, годного и для мирного, и для военного времени, в российской армии первыми получили два кадровых военных – Николай Августович Монкевиц и его тезка Николай Степанович Батюшин.

Занимаясь поиском и изучением материалов для биографии второго русского генерала от контрразведки Н.С. Батюшина, понимаешь, сколь трудна для современных историков задача воссоздать его реальный облик, ибо судьбы и того, и другого генерала будут понятны лишь в контексте крестного пути, выпавшего на долю первого поколения отечественных военных разведчиков и контрразведчиков. Пионеры своего дела, верные защитники России, ее пламенные патриоты, они должны были своей особой службой, службой изо дня в день под пристальным вниманием коллег – боевых офицеров и унтер-офицеров, – собственной безупречной нравственностью, безукоризненным поведением, наконец, самоотверженностью преодолевать непонимание, безразличие, высокомерие и даже преступно беспечное отношение к делу, которому они служили, особенно со стороны тех царских генералов, многие из которых, как оказалось, безнадежно устарели для ведения войн в новую эпоху.

У февральских временщиков (1917 г.) первое поколение разведчиков и контрразведчиков оказалось под подозрением, многие из них – в положении изгоев.

В послеоктябрьский период жандармы, полицейские, разведчики и особенно контрразведчики сразу были отнесены к категории заклятых врагов советской власти. В последующие годы государственные и военные архивы с секретными фондами, содержащими материалы российских спецслужб, нужны были не для изучения истории разведки и контрразведки России, а для поиска в них сведений о бывших их сотрудниках и тех, кто с ними был связан. Если обнаруживали среди выявленных еще живых, то их безжалостно уничтожали только за то прошлое, которым они в душе наверняка гордились. Горько сознавать, что эта работа длилась даже не десяток, а два десятка лет; ее прервала лишь начавшаяся в 1941 году война. Что же касается военной эмиграции, то понятно, сведения закордонных агентов советских спецслужб о Монкевице, Батюшине и им подобных проходили по особо ценной информационной рубрике. Люди из «той среды, которой предстояло быть истребленной» (Нина Берберова), а они на самом деле в подавляющем большинстве были ликвидированы, не оставили своим потомкам ни рассказов о времени, о себе, о делах своих, ни каких-либо документов (конечно, если не считать скорбные, весьма специфические биографические рассказы, исповеди, эпизоды, запротоколированные следователями во время допросов тех их них, кто был арестован и допрашивался в советские годы).

В противоположность этому в Европе, вплоть до Второй мировой войны, знатные и не очень знатные участники тайного фронта издавали свои мемуары. Неравноценные по содержанию, они вместе с тем позволили не только увидеть общую картину невиданной доселе по своим масштабам секретной войны, но и стимулировали специалистов обобщить ее результаты, наметить новые пути и средства для ее ведения в настоящем, строить прогнозы на будущее, изыскивать возможности по своевременному техническому обеспечению этой теперь уже не только военной, но и государственной сферы, В ряду этой литературы бесспорно на первом месте стоит книга тогдашнего руководителя германских спецслужб Вальтера Николаи «Тайные силы» (1924 г.). Эта книга – мастерски сработанный для увековечивания себя и своих коллег и в назидание потомкам организационный отчет о проделанном. Отчет производил впечатление не столько изложением гигантского труда контрразведчиков (о главном, сокровенном в своих делах ни один настоящий разведчик публично никогда не расскажет), а в первую очередь своей, скажем, необычной доселе философией. Подрывная работа во враждебном лагере без чего нельзя добиться победы в войне по Николаи есть комплекс целенаправленных системных мер, осуществляемых разведкой, контрразведкой и иными учреждениями, организованными в государственном масштабе. Вальтер Николаи открыл тем самым одну из составляющих современного цивилизованного мира, а именно: в XX веке специальные службы в функциональном и организационном отношениях принадлежат государству в целом, а не какому-либо отдельному ведомству.

Вторая книга мемуаров, особенно интересная русским специалистам, принадлежала руководителю австро-венгерской аналогичной службы времен войны Максу Ронге и называлась «Война и индустрия шпионажа» (1930 г.) На русском языке она впервые увидела свет в СССР в 1939 году под названием «Разведка и контрразведка». Сюжеты тайной войны, относящиеся к Восточному фронту, противоборству с разведкой и контрразведкой России, занимали много места в обеих книгах. Причем к российским коллегам – прямым их противникам по ту линию фронта, в первую очередь к Н. С. Батюшину, – авторы указанных книг относились без высокомерия, тактично и подчеркнуто уважительно. На исторической родине хотя бы тысячную долю этого, если не уважения, то понимания! Однако исторического спора-диалога теперь уже на ниве литературно-исторической, пропагандистской в те годы не получилось. Российские визави немцев и австрийцев вынужденно молчали, многих уже не было в живых. И лишь в 1939 году в Софии на русском языке вышла книга «Тайная военная разведка и борьба с ней». Ее автором был Генерального штаба генерал-майор Николай Степанович Батюшин. Как его книга явилась первой в ряду аналогичных книг по истории разведки и контрразведки времен Первой мировой войны с российской стороны, так и настоящий сборник является первым в серии книг о выдающихся русских разведчиках и контрразведчиках начала XX века, предполагаемых к изданию под эгидой «Общества изучения истории отечественных спецслужб». Делается это совершенно осознанно. Именно они заложили основы этих служб, которые уже век и более служили и служат своему Отечеству.

Николай Степанович Батюшин родился 26 февраля (ст. ст.) 1874 года в мещанской семье в Астраханской губернии (точное место рождения неизвестно). В Астрахани в 16 лет успешно окончил Реальное училище – единственное в то время доступное для детей незнатного происхождения среднее учебное заведение. И сразу же после этого, летом 1890 года, сдав испытательные экзамены по «математическим предметам», был зачислен рядовым юнкером прославленного Михайловского артиллерийского училища в Санкт-Петербурге. Мы видимо никогда не узнаем, какая счастливая звезда вела за собой юношу с далекого юга на север Империи, и те счастливые обстоятельства, которые сопутствовали ему при сделанном выборе. За три неполных года учебы в одном из старейших военных учебных заведений России, исключительно богатом своими передовыми учебными и педагогическими традициями, провинциальный юноша, рано обнаружив свои природные дарования, сразу вошел в число самых успевающих и дисциплинированных воспитанников. В этот срок он последовательно прошел все военные ступени: рядовой юнкер, унтер-офицер, портупей-юнкер и, наконец, по окончании училища по первому разряду был произведен в подпоручики. Именно здесь он сформировался как личность. В особой атмосфере альма матер, располагающей к серьезной учебе, самообразованию, у него развились такие ценные качества как творческое отношение к любому делу, основательность и ответственность в решении задач, которые ставила перед ним жизнь. Сильны были в нем тяга к знаниям, ко всему новому. За годы учебы в столице он приобщился к высоким образцам духовной культуры – литературе, поэзии, театру. Как товарищ он был надежен, в отношениях с друзьями по-особенному прям и честен, никогда не кривил душой.

Не имея ничьей протекции, кроме симпатий ведущих педагогов училища (преподаватель химии хотел видеть его своим будущим коллегой), Батюшин получает направление на службу по специальности в 4-ю Конно-артиллерийскую батарею Виленского военного округа. Служба идет успешно. Сразу по прибытии он назначен учителем в учебную команду двух батарей, а несколько позже становится уже заведующим этой команды. Дважды во время службы (в общей сложности почти десять месяцев) командование доверяет ему исполнять обязанности делопроизводителя в святая святых военного ведомства – батарейной канцелярии. 22-летний офицер, практически юноша, допускался к совокупной, а потому особо секретной, информации о боевой части, ее личном и офицерском составе, служебных и личностных тайнах своих сослуживцев. Не тогда ли его командиры, доверяя ему этот специфический род служебной деятельности, уже уловили в нем качество, обязательное для будущего разведчика, – много знать, но мало говорить. Это называется еще человеческой и офицерской надежностью.

Служба требовала от молодого командира полной отдачи. Он решил навсегда связать свою жизнь с армией и, уже будучи в училище, знал, что дальше его путь непременно пройдет через учебу в Академии.

В октябре 1896 года поручик Н. С. Батюшин зачислен в Николаевскую Академию Генерального штаба, ровно через два года учебы переведен на дополнительный курс Академии, который «окончил успешно и за отличные успехи в науках произведен в штабс-капитаны». Летом 1899 года после успешного завершения учебы откомандирован по старому месту службы в свою часть (в Виленский военный округ), но с существенным добавлением в офицерском аттестате: «для ближайшего ознакомления со службой Генерального штаба» в масштабах округа. Перед офицером, которому пошел всего-навсего 26-й год, но имеющем самое лучшее по тем временам военное образование, открывались новые горизонты. Как ими воспользуется Батюшин? Как проявит себя этот явно честолюбивый офицер? Ответы на эти вопросы не заставят себя долго ждать.

Сразу по прибытии (1 июля 1899 года) в Вильно штабс-капитан оказался сначала на дивизионном лагерном сборе 2-й кавалерийской дивизии, дислоцированной в округе, потом в общем сборе и, наконец, в корпусном кавалерийском сборе. Срок трехчастных учений затянулся почти на два с половиной месяца – с 5-го июля по 14-е сентября. На этих сборах свежеиспеченному выпускнику Академии поручили сначала выполнять обязанности старшего адъютанта и начальника штаба, а затем – обязанности и поручения по службе офицера Генерального штаба. Какую оценку получил вчерашний выпускник Академии на новом поприще? Временный командующий 2-й кавалерийской дивизией генерал-майор Трегубов в «аттестации о служебной деятельности причисленного к Генеральному штабу штабс-капитана Батюшина за время участия его в лагерном сборе», заполняя соответствующие графы стандартного итогового аттестационного документа, написал ответ, теперь особо ценный для биографов Батюшина. На вопрос о том, насколько успешно выполнял обязанности и поручения выпускник Академии, генерал собственноручно записал: «Все эти должности и поручения штабс-капитан Батюшин исполнял с безукоризненной точностью и вполне отлично». И далее следуют записи по 4, 5 и 6-му пунктам аттестации: «отличаясь воспитанной выдержкой, держит себя с большим достоинством и служебным тактом как в обращении к старшим и начальникам, так и вообще ко всем младшим себя». «Здоров, вынослив и неутомим». «Самолюбив и чуток к правде и справедливости. Самостоятелен, энергичен, к делу службы относится с любовью и принимает решения на основании здраво-логических выводов, не нуждается в посторонней помощи». Генерал-майор к последнему тексту отдельной строкой добавил явно от себя, без свойственного этому типу документов канцеляризма: «Вообще штабс-капитан Батюшин как человек и офицер во всех отношениях отличный». Таков ответ на поставленный нами вопрос: большому кораблю явно открывались горизонты большого плавания. И судьба благоволила молодому дарованию.

Два года добросовестной службы в должности старшего офицера Конно-артиллерийской батареи, заведующего учебной командой Конно-артиллерийского дивизиона (в этот срок вписывается и первая награда – орден Святого Станислава 3 степени, а вообще он станет кавалером шести орденов, трех медалей, и рождение в 1901 году первого ребенка, дочери, всего у него будет четверо детей – три дочери и один сын) завершились приказом по Генеральному штабу от 15-го сентября 1901 года № 38 о том, что Н. С. Батюшин «причислен к Генеральному штабу с назначением на службу в Варшавский военный округ».

Вот тот самый поворот судьбы в жизни и деятельности артиллерийского штабс-капитана: он, говоря современным нам языком, попав в номенклатуру Генерального штаба, прошел служебное испытание и целенаправленно определен им на службу в новый для него Варшавский округ. Ну а главное в другом – Батюшин определен осваивать новую для себя отрасль военного дела – разведку. Все это вместе взятое и есть, по-нашему, своеобразный батюшинский Тулон. В книге он напишет, что «свою долголетнюю службу» в разведке начал с 1901 года. Что предшествовало этому назначению, кто увидел в нем будущего разведчика, с кем он встречался и кто убедил высокообразованного классного специалиста сменить профессию, наверняка не получая при этом и малейшей гарантии на успешный карьерный рост в новой должности, мы пожалуй никогда не узнаем. Батюшин об этом повороте в своей судьбе нас, своих потомков, не известил ни прямо, ни намеком. Утешимся лишь тем, что выбор, сделанный столичными генштабистами и самим Николаем Степановичем, оказался исключительно верным. Кому как не этому офицеру в звании штабс-капитана, в свои 27 лет уже зарекомендовавшему себя незаурядной личностью, можно доверить новое дело?

Главные служебные вехи Н. С. Батюшина на новом посту, которому он отдал все свои лучшие годы, таковы.

Первая должность его называлась помощник старшего адъютанта штаба округа. Самостоятельным руководителем отделения разведки и контрразведки (официальное наименование должности – старший адъютант штаба округа) станет в мае 1905 года и пробудет в этой должности до начала Первой мировой войны. Не без внутренней гордости он напишет в своей книге: «Особенную пользу (с позиций разведчика и контрразведчика. – Авт.) принесло мне почти десятилетнее пребывание в должности начальника разведывательного отделения нашего главнейшего военного округа – Варшавского (1905 -1914 гг.), на долю которого приходилось две трети границы с Германией и Австро-Венгрией». На практике это означало не что иное, как изнуряющая, без сна и отдыха, без выходных, обязательно с выездами на места непосредственная оперативная работа на гигантском приграничном пространстве.

Назначению на пост руководителя предшествовала командировка на Русско-японскую войну с октября 1904 г. по май 1905 года. Здесь он исполнял обязанности помощника старшего адъютанта в оперативном отделении управления генерал-квартирмейстера штаба 2-й Маньчжурской армии, даже принял участие в боевых действиях. Именно в условиях военного противоборства с коварным и хитрым противником, несмотря на краткий срок пребывания, он смог реально осознать, что означает в современной войне ее тайная составляющая: масштабы, роль и место в современном вооруженном конфликте.

Становлению Батюшина как разведчика и контрразведчика способствовали старшие, умудренные опытом профессионалы своего дела в штабе округа, заложившие там к этому времени определенные разведывательные позиции и традиции. Так исторически сложилось, что на западных рубежах России, особенно в Царстве Польском, на территории которого размещался Варшавский военный округ, клином врезавшийся на территорию двух государств – Германии и Австро-Венгрии, – вырастали первые специалисты этих служб. По признанию Ронге, разведывательные усилия Австро-Венгрии против великого восточного соседа начали предприниматься в начале 70-х годов XIX века, а в следующие десятилетия шли по нарастающей и при этом – в деловом содружестве с немцами. Назовем лишь несколько имен. Н. А. Монкевиц заложил основы разведывательной деятельности против двух империй – германской и австро-венгерской с территории округа, будучи там на службе с марта 1897 года, последовательно исполняя обязанности сначала помощника, а затем старшего адъютанта штаба округа. Именно к нему в качестве помощника был и направлен Батюшин в 1901 году. Совместная служба их на Саксонской площади длилась до лета 1904 года.

Неоценимую услугу разведывательным и контрразведывательным усилиям страны оказывала первая генерация российских военных агентов (атташе) в Австро-Венгрии. Вот их имена: подполковник, а позже полковник Степан Александрович Воронин (1893-1900 гг.), полковник Владимир Христофорович Рооп (1900-1905 гг.), полковник Митрофан Константинович Марченко (1905 -1910 гг.), а также их помощники, последовательно сменявшие друг друга (в 1902-1905 гг.), капитаны Н. М. Потапов и М. И. Занкевич. Кстати полковник Михаил Ипполитович Занкевич будет последним перед войной военным агентом в Австро-Венгрии и попортит немало крови тамошним контрразведчикам. Ронге найдет нужным сказать: «Взамен Марченко мы получили в лице полковника Занкевича столь же опасного руководителя русской агентуры». Тайна вербовки и многолетнего сотрудничества с самым знаменитым в XX веке агентом Редлем, работавшим на российские спецслужбы, скрыта в биографии одного из перечисленных в этом списке лиц.

Об уровне оперативного мышления названных военных агентов можно судить, например, по следующему документу. В 1901 году В. X. Рооп в специальной записке, направленной в Генеральный штаб, обосновал необходимость организации русской военной разведки в Австро-Венгрии на принципиально иной основе – путем засылки в эту страну высококлассных агентов-нелегалов («под чужими именами на постоянное жительство»). Трудно отказать себе в удовольствии привести фрагмент из этой докладной записки. Рооп пишет: «…Не следует забывать, что времена «иду на Вы» отошли безвозвратно в область преданий и что пренебрежение упорядоченной негласной агентурой в данное время может привести к излишним крупным жертвам в решительную минуту, когда уже не будет возврата…».

Инициатива опытного специалиста, к сожалению, не была поддержана в то время под предлогом, что для этого требовались серьезные средства из бюджета. Дело как очевидно было в другом: идея Роопа далеко обгоняла свое время. Но уже во времена Батюшина, ближе к началу войны она начнет реализовываться.

Уместно заметить, что первые аттестации Батюшину (за 1906, 1907, 1908 годы – начальные годы Батюшина как руководителя разведки и контрразведки), весьма лестные и объективные, составлял упоминавшийся ранее полковник, а теперь генерал-квартирмейстер штаба округа генерал-майор С. А. Воронин. Генерал с высшим военным образованием, он имел за плечами уникальный опыт по изучению своего соседа – Австро-Венгрии, так как служил в округе с 1890 года. Был Воронин там и командиром роты, и состоял для поручений при штабе, со временем стал старшим адъютантом штаба округа. Последняя должность позволила выдвинуться ему на пост военного агента в Вене, где он пробыл ровно семь лет (1893-1900 гг.). Окружным генерал-квартирмейстером штаба округа Воронин стал после четырехлетнего пребывания в должности начальника отделения генерал-квартирмейстерской части Генерального штаба в Санкт-Петербурге. В аттестациях Батюшина, написанных как видим уникальным знатоком своего дела Ворониным, есть примечательные для младшего по возрасту и имеющему значительно меньший профессиональный опыт оценки. «Умственные способности отличные». «Воли твердой, настойчив, иногда чрезмерно впечатлителен». «Работает очень много, причем проявляет инициативу, самостоятельность взглядов и упорство в их проведении. Но в организации самого дела, в наиболее сложных и трудных случаях не всегда выказывает достаточно уменья, живости и сноровки». И, несмотря на это аттестуемый, по Воронину, является специалистом «выдающимся». Все его аттестации заканчиваются одной фразой «нравственности безупречной».

На новом поприще учиться пришлось в том числе и на горьком опыте. Четыре месяца спустя после того как штабс-капитан Батюшин полноправным офицером вошел в парадные двери штаба округа на Саксонской площади Варшавы, случилось невероятное. В конце января 1902 года он, как и все его коллеги, был буквально потрясен, узнав, что арестован старший адъютант штаба округа подполковник А. Н. Гримм, который являлся агентом разведок двух враждебных России соседних государств. Он был перспективный офицер, по долгу службы имел дело с особо секретными центральными и окружными военными документами, числился на отличном счету у командования и сослуживцев. Этот потомственный дворянин и глава семейства не по принуждению, а по собственной воле, из-за корысти сам предложил свои услуги германской и австрийской разведкам. Те плотно работали с ним, начиная с 1895 года. М. Ронге вынужден горько признать: «В 1902 г. разведывательной деятельности против России был нанесен тяжелый удар. В Варшаве был арестован германский агент – русский подполковник Гримм». После суда над Гриммом, который состоялся в конце мая 1902 года, приговор был конфирмирован высшей властью. Изменник лишался воинского звания, дворянского достоинства, чинов, орденов и медалей и всех прав состояния, исключался из военной службы и ссылался в каторжные работы на 12 лет «с законными последствиями сего наказания».

О состоявшемся суде и о высочайше утвержденном приговоре официально известила ежедневная газета на русском языке «Варшавский дневник» между прочим назвав в обоих сообщениях лишь статью Уголовного уложения, не раскрывая перед своими читателями суть преступления. Надо полагать, что суровая кара, постигшая предателя, стала хорошим нравственным уроком для русских разведчиков и контрразведчиков начала века, что совсем немаловажно, зная, в каких сложных условиях протекала их служба. Позже после Русско-японской войны в округе станет правилом: военное руководство, объявляя приказы по шпионским делам, намеренно детально знакомила офицерский корпус с содержанием таких чрезвычайных происшествий («не делая никаких тайн из описания тех приемов, к которым прибегали шпионы в целях собирания секретных военных сведений»). Положительный эффект такого рода «доверия высшего военного начальства к офицерам» был очевиден: «во-первых, ликвидировало все кривотолки после судебного разбирательства шпионских дел, а во-вторых, воспитывало в должном направлении офицерскую среду, а через нее и солдат в должном исполнении ими гражданского долга. Невольно просачивалось это затем и в толщу гражданского населения, которое являлось таким образом незаменимым сотрудником агентов правительства», то есть контрразведчиков. Так оценивал много лет спустя воспитательное значение уроков, связанных со шпионскими делами, генерал Батюшин. Был сделан и профессиональный вывод на уровне всего военного ведомства. Ужесточались меры по допуску к работе с секретными и совершенно секретными документами и материалами во всех подразделениях. А главное состояло в следующем. По инициативе военного министра Алексея Николаевича Куропаткина специалисты Генерального штаба начали проработку идеи создания в рамках своего ведомства отдельной службы контрразведки. Центральной задачей ее должно было стать противодействие разведывательным усилиям иностранных военных агентов (атташе), в первую очередь из числа стран, принадлежащих к потенциальным военным противникам России. Дело в том, что изменник Гримм некоторое время находился на связи у австро-венгерского военного агента Эрвина Мюллера, выдворенного после случившегося из страны. Тяжелая для армии измена Гримма ускорила обращение А. Н. Куропаткина к императору Николаю II за санкцией об образовании в рамках военного ведомства особого «разведочного отделения». 20 января (2 февраля) 1903 года царь на рапорте военного министра сделал надпись: «Согласен». Этот день можно считать днем рождения русской военной контрразведки.

В далекой азиатской командировке Батюшину вручили погоны подполковника, (предшествующее звание капитана он получил в 1902 году, звания майор в то время в русской армии не было). Очередное по должности звание полковника он также получит в срок – в декабре 1908 года. Руководство разведкой и контрразведкой в самом важном для военной безопасности России Варшавском округе требовало полной самоотдачи. Иногда она прерывалась обязательным участием в сборах по прежней специальности. Это был строго заведенный порядок в большинстве армий мира. Родная армейская стихия оказывалась для него теперь своеобразным отдыхом. Она дополнительно заряжала энергией, убеждала, что выбор сделан правильный, а главное – нужный для Отечества.

С годами Батюшин сформировался полностью как руководитель и оперативный работник. Он отличался исключительной работоспособностью, инициативой, системностью оперативного мышления, имел богатый кругозор специалиста, что позволяло ему принимать нешаблонные решения. Большой вклад в успешную работу отделения вносили его талантливые помощники, офицеры штаба Муев, Терехов и Лебедев.

О реальном вкладе Варшавского округа в безопасность страны можно судить по следующей цифре. В округе, буквально опутанном австрийскими и немецкими агентами, охранное отделение, а затем и контрразведка, с 1900 по 1910 годы выявили почти полторы сотни иностранных шпионов (от мелких контрабандистов до офицеров штаба). Об отдельных эпизодах успешной работы контрразведчиков округа рассказывается в книге Батюшина. Правда, до суда удалось довести только семнадцать дел с 33-мя обвиняемыми. Во всех судебных процессах Батюшин выступал в качестве военного эксперта. Такого рода процессы в России были совершенно новым делом, сама законодательная база ничтожной, и от эксперта требовалось квалифицированно и полно разъяснять сущность преступных деяний по шпионажу.

Несовершенство законодательной базы скоро станет очевидно всем, и она будет приведена в соответствии с требованиями времени в 1912 году. Забегая вперед, скажем, что инициировал этот процесс Н. С. Батюшин, а непосредственным разработчиком нового законодательства по уголовному преследованию шпионов стал ведущий работник военной прокуратуры округа полковник А. С. Резанов. Совместная работа в штабе округа сделает их на долгие годы единомышленниками и соратниками.

Не хотелось бы, чтобы у читателя складывалось впечатление о легком победном шествии этого талантливого руководителя и оперативного работника к вершинам мастерства разведчика и контрразведчика. Совсем нет. Надо знать, что в эти годы обе службы находились в стадии становления. Нерешенных организационных, кадровых, финансовых, правовых проблем было гораздо больше, чем решенных. Инструкций и положений не было и еще не могло быть.

Опыт собирался по крупицам. Идти приходилось в полном смысле по целине. Частично выручали знания, полученные тайными путями об организации и функционировании этих служб в соседних государствах.

Собственно отделение по разведке состояло из начальника, одного-двух его помощников и нескольких вольнонаемных чиновников. Контрразведкой приходилось заниматься лишь в тех счастливых случаях, когда сама удача шла в руки. Штабы округов испытывали постоянный дефицит в средствах на эти цели. На отпускаемые деньги (сначала 3-5 тысяч рублей в год, а позже – 8-10 тысяч рублей) трудно было заполучить ценную агентуру и долговременно сотрудничать с ней, приобретать как водится за большие деньги предлагаемые зарубежными инициативниками секретные документы и шифры, регулярно бывать в командировках, в том числе и за границей.

Постоянной головной болью для руководителя являлось все, связанное с установлением правильных служебных отношений с сотрудниками пограничных и таможенных служб и особенно – с жандармскими и полицейскими чинами. Штабу округа по согласованию с руководителем полицейской службы в случае оперативной необходимости выделялся только младший состав – филеры и установщики. Контрразведчики могли пользоваться их услугами и даже руководить их действиями в строго оговоренные сроки. Но без руководителей местных органов безопасности нельзя было осуществлять весь комплекс мероприятий при так называемой «ликвидации» дел по шпионажу, то есть проведения арестов, обысков, следственных действий в отношении подозреваемых в шпионаже лиц. По существующему закону контрразведчики и их руководитель не имели права на проведение «ликвидации». Это целиком находилось в компетенции жандармерии и политической полиции. Возникала масса несогласованностей, накладок. Правильно выстроенные отношения между руководителями двух ведомств в процессе оперативной работы, или иначе личностной момент, в таких случаях становился решающим. Всякая попытка принудить чинов иного ведомства исполнять поручения контрразведчиков заканчивалась ничем. В ход шел резонный аргумент: у нас есть свои обязанности и мы готовы на сотрудничество с вами лишь в «свободное от службы время». На заре контрразведки часто так и случалось.

Не было четко прописанных законов для уголовного преследования шпионов. Случалось не раз, изобличенные шпионы покидали суды с гордо поднятой головой, так как имеющиеся статьи Уголовного уложения делали их явно шпионские деяния неподсудными. Ни один год не обходился без того, чтобы начальники штабов западных округов (Варшавского, Киевского, Виленского и Одесского) в прямой форме не ставили перед центром все эти вопросы, требуя скорейшего их разрешения.

Ситуация начала решительно меняться в лучшую сторону с 1911 года. Для вооруженных сил страны были найдены достаточные средства. Соответственно выросли ассигнования на разведку и контрразведку. Разведывательные (таково их официальное наименование с 1907 года) и контрразведывательные (с 1911 года) отделения как две автономные службы в штабах округов получили свой правовой статус, штатное расписание, финансовое обеспечение. Рубежным является июнь 1911 года, когда военный министр В. А. Сухомлинов утвердил два важнейших документа по контрразведке «Положение о контрразведывательных органах» и «Инструкция начальникам контрразведывательных органов». Их подготовка шла в течение ряда предшествующих лет. Ведущая роль в разработке этих документов принадлежала, конечно, ответственным военным специалистам по разведке и контрразведке западных военных округов, среди которых приоритетными считались суждения Батюшина, поддерживаемого постоянно начальником штаба округа. Положение и Инструкция вместе с сопутствующими документами составили ту правовую основу, на которой развернулось строительство контрразведывательных подразделений на всем пространстве Империи. Всего было создано десять отделений КРО в двенадцати существующих военных округах и отдельно Петербургское городское отделение, обслуживающее в оперативном отношении столицу империи и ее окрестности. В апреле 1912 года Государственная Дума утвердила изменения существующего российского законодательства о государственной измене «путем шпионства» (в сторону ужесточения).

Масштабная работа по строительству специальных служб государства явилась вполне оправданной. В воздухе давно пахло грозой. Это особенно остро чувствовалось на западных рубежах страны. Результаты не замедлили сказаться.

Среди множества успешных дел по контрразведке далеко не рядовым оказалось разоблачение начальника гарнизона в спокойном провинциальном польском городке полковника Иоганна фон Штейна. За продаваемые сотрудникам разведки австрийского Генерального штаба военные секреты, добывать которые приходилось в Киеве, Вильно и даже в Санкт-Петербурге, пятидесятилетний полковник, участник Русско-японской войны поплатился 20-ю годами каторжных работ в Сибири. Разоблачен был и служащий варшавского телеграфа Петр Антосевич, передававший секретные документы немецкому разведчику Эрнсту Бену, работавшему в Польше под видом коммерсанта. Уместно отметить, что оба эти дела как и многие другие в предвоенный период распутывал следователь по особо важным делам Владимир Григорьевич Орлов, судьба которого отныне тесно перехлестнется с судьбой Батюшина. Орлов в 1912 году на основе специального решения, утвержденного царем, будет назначен ответственным судебным чиновником для ведения предварительного следствия по шпионским делам на территории трех западных военных округов (Варшавского, Виленского и Киевского). Он наделялся правом не только самому вести наиболее важные уголовные дела, но и истребовать необходимые ему доклады от других следователей, а также получать необходимую ему информацию из органов контрразведки и охранных отделений.

Н. С. Батюшин со своей командой был на отличном счету как у руководителей Генерального штаба, так и у непосредственного начальства. Вот каким он представлен окружным генерал-квартирмейстером Петром Ивановичем Постовским при аттестации в 1911 году. «Умный, серьезный, безупречно нравственный. Строг во взглядах на дела чести, всегда правдив, чрезвычайно самолюбив. Настойчив до упорства в проведении того, что считает полезным для горячо любимой им армии. Не допускает компромиссов с совестью ни в себе, ни в товарищах, ни в подчиненных. Всею душой отдается выполнению трудных обязанностей старшего адъютанта разведывательного отделения. Работает очень много, заставляя усердно работать и своих подчиненных. Всегда самостоятелен во взглядах, вполне способен к личной инициативе и принятию на себя ответственных решений. Вполне здоров. Вынослив. Будет отличным начальником штаба дивизии и командиром кавалерийского полка (по-другому в традиционных положительных аттестациях о военных специалистах написать нельзя. – Авт.). Способен стать во главе ответственного отдела в одном из высших военных учреждений. Выдающийся». Комментировать этот словесный образ – только портить впечатление от него. Оказывается надо совсем немного строчек в сугубо канцелярской бумаге, каковой является аттестация, чтобы с их помощью можно и через десятилетия увидеть живого, деятельного человека, о котором его начальнику хочется написать только те слова, которых его подчиненный достоин. Обращает на себя внимание, что канцеляризмов, стандартных словесных фигур в процитированном документе совсем немного. С такой аттестацией согласились и ее подписали видные военные деятели того времени – начальник штаба округа генерал-лейтенант Н. А. Клюев и командующий войсками округа генерал-адъютант Г. А. Скалой.

Н. С. Батюшин рано станет известной фигурой и по ту сторону границ. Его оппоненты, противники, враги – австрийские и германские руководители спецслужб – знают мертвую хватку разведчика Батюшина, масштабность и последовательность его действий. «Кипучую деятельность» Батюшина признает Ронге. «Ни себе, ни им он не дает возможности расслабиться ни на один день».

Вот фрагменты из книги Ронге (речь идет о делах накануне войны). «Дом полковника Батюшина на Саксонской площади в Варшаве, где капитан Терехов и капитан Лебедев выработались в прекрасных помощников, сильно беспокоивших нас во время мировой войны, давал в своих стенах приют предприятию, работавшему с массой руководителей – начальников групп, вербовщиков агентов, разведывательных инспекторов и женщин. Эти последние особенно охотно использовались в качестве посредниц и вербовщиков… Вербовщики и посредники Батюшина нередко имели целые бюро… Так как у русских количество играло большую роль, то Батюшин имел большую армию доверенных лиц, хозяев явочных квартир, старших дворников и подручных… Чересчур одинаковое снаряжение агентов Батюшина также, несомненно, вредило образцовой в остальном отношении разведывательной службе». В книге Ронге – калейдоскоп событий, имен, многие из которых имели отнюдь не дружеские отношения с Батюшиным и его коллегами, в том числе и по судебной части. Быть верным часовым на самом передовом форпосте Родины – к выполнению такого долга он подготовлен был всей своей жизнью и исполнял свой долг в высшей степени достойно.

Первая мировая война – он ее упорно именует Великой войной – застала сорокалетнего Николая Степановича Батюшина в период зрелости его как специалиста: разведку и контрразведку он знал досконально и к войне был готов. С первых ее дней он начальник разведывательного отделения штаба главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, а с 29-го августа – начальник отделения управления генерал-квартирмейстера штаба этого же фронта (причем последняя должность утверждена «высочайшим приказом», то есть Ставкой Верховного главнокомандования). Уже упоминавшийся нами В. Г. Орлов в звании младшего офицера находился в его подчинении на скромной должности переводчика, однако с обязанностью участвовать в работе контрразведывательного отделения фронта.

Насколько лично к войне был подготовлен Н. С. Батюшин, настолько к ней не была готова ни русская контрразведка вообще, ни фронтовая в частности. Гибель в районе Мазурских озер (Восточная Пруссия) в августе 1914 года 2-й армии Северо-Западного фронта стала свидетельством, что германские спецслужбы (в первую голову радиоконтрразведка) оказались в данном случае на высоте и нужно признать, что они вчистую переиграли наших. А были ли вообще контрразведывательные подразделения в 1-й и 2-й армиях? Если бы оказался в окружении командующих этих армий хоть один толковый контрразведчик, разве он мог бы позволить общаться между собой командованию и подчиненными напрямую, открытой радиосвязью? Или в то время сохранение военных секретов на всех уровнях не было функцией контрразведки, и контрразведчики не смели требовать этого от старших воинских начальников? А как сами военачальники относились к тайной, все еще не легализованной службе, скрывшейся в штабах под крылышком генерал-квартирмейстеров? Знали ли эти военачальники о существовании такой службы вообще? Прямых ответов на эти и возможно еще более жесткие вопросы мы не всегда можем дать. Однако есть косвенные данные, с помощью которых можно увидеть более или менее реальную ситуацию, сложившуюся в те дни в этой военной сфере. Действительно начавшиеся суровые военные будни очень скоро заставили убедиться, что круг функциональных обязанностей этих двух служб совсем иной по сравнению с мирным временем. Нетрудно представить, например, насколько расширился диапазон секретных сведений, которые следовало беречь как зеницу ока. Новейшие технические средства (радиоперехватчики, усовершенствованные воздушные шары, самолеты) сделали привычную работу шпионов, лазутчиков (и с той, и с другой стороны) мало эффективной.

Технический прогресс в разведке и контрразведке говорил сам за себя, и в этой области как оказалось, немцы особенно преуспели. С сожалением отметим, что не только на начальном этапе, но и за весь период войны российская контрразведка так и не смогла обеспечить защиту совершенно секретной информации, распространяемой с помощью радиотелеграфных средств. Войсковое командование в силу новизны этого дела, а иногда по самонадеянности и глупости не могло и подумать, чтобы к защите этого вида коммуникаций надо своевременно подключить контрразведку. Вместе с тем не нужно снимать определенную меру ответственности и с ведущих контрразведчиков мирного времени, в том числе и Батюшина, которые ни разу прежде не поднимали проблему защиты радиотелеграфной информации специальными техническими средствами. В соответствующих Положениях по контрразведке есть рекомендации о том, как противодействовать шпионажу противника с помощью голубей, воздушных шаров и т.п., но нет и намека на контрразведывательное обслуживание всего комплекса новейших средств ведения войны – радио, телеграфа, шифров, а также целого круга специалистов, причастных к этому делу.

Итак, контрразведка нуждалась в основательной перестройке. Требовалось срочно искать новые пути и средства для решения задач, теперь уже в боевых условиях. Но как ни парадоксально, как ни горько признавать, но не это было главной заботой лиц, ответственных за специальные службы в русской армии. Сначала нужно было их создать! Ибо случилось привычное российское: опоздали, не подготовились, война началась также неожиданно как неожиданно в наши края, по мнению острословов, приходит холодная зима.

Процесс создания и становления органов контрразведки в Действующей армии растянулся на несколько первых месяцев войны. Иначе и не могло быть, поскольку реальных и детально разработанных мобилизационных планов по линии КРО не существовало. Исторической точности ради надо признать, что штабы Варшавского, Виленского и Киевского военных округов по заданию Главного управления Генерального штаба еще в начале 1913 года подготовили свои предложения по созданию новых КРО на случай войны. Руководители Виленского и Варшавского округов, например, рекомендовали ГУГШ задолго до объявления мобилизации увеличить штат существовавших КРО либо прикомандировать к ним необходимое число сотрудников для заблаговременного изучения ими обстановки на территории предстоящих военных действий. Эта мера позволила бы быстро создать костяк новых контрразведывательных аппаратов – армейского и окружного звена. Однако указанные предложения остались на бумаге и никакого влияния на процесс организационного строительства контрразведки не оказали. Много пришлось делать на пустом месте и наспех в боевых условиях.

Будет конечно несправедливо возлагать на кого-либо особую вину за недостатки и неразбериху первых военных месяцев в сфере спецслужб. Тем более говорить о «преступном бездействии высшего командования» как привычно фиксировалось в исторических трудах недавнего прошлого. По нашему мнению, речь должна идти не только и даже не столько о том, как понимали в военном ведомстве роль и место поистине юных органов контрразведки в масштабной современной войне, а о том, какие направления разведывательно-подрывной деятельности противника им прогнозировались.

По взглядам тех, кто разрабатывал стратегию ведения войны, она предполагалась достаточно маневренной и скоротечной. Разгром противника мыслился в ходе нескольких крупных сражений уже в 1914 году, в крайнем случае – к весне 1915 года. Поэтому роль контрразведки сводилась в основном к защите секретных мобилизационных планов, стратегических и тактических замыслов проведения боевых действий, особенно на начальном, решающем этапе войны, и сбережение сведений о новых образцах военной техники. Проблема обеспечения безопасности в войсках, тем более силами контрразведывательных органов, вообще не ставилась в расчете на чувство патриотизма солдат и офицеров, на их высокий морально-боевой дух в условиях ведения наступательных операций. Естественно никто не учитывал возможное массовое дезертирство, пацифистскую, националистическую и революционную пропаганду в войсках как противником, так и антиправительственными силами внутри страны.

Недооценка со стороны командования Действующей армии, а также руководства Главного управления Генштаба роли контрразведки в боевых условиях наглядно проявлялась во многом: в статусе КРО в штабной иерархии (второ-, третьестепенные роли), в тайном от своих граждан и военнослужащих их существовании, в нежелании вывести их из подчинения (хотя и номинального) начальнику разведывательного отделения и предоставлении права на прямой доклад начальнику соответствующего штаба. Много лет спустя Батюшин с горечью скажет: «Почти весь первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался, и она, поэтому велась бессистемно, чтобы не сказать спустя рукава». По его словам, Ставка Верховного главнокомандования не обращала на контрразведку внимания, ее сотрудники работали по собственному усмотрению, без общего руководства и поддержки (эти и другие свидетельства подобного рода читатель найдет в публикуемой книге).

Волевой руководитель фронтовой разведки и контрразведки Н.С.Батюшин, поддерживаемый во всех своих начинаниях генерал-квартирмейстером штаба фронта генералом Михаилом Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, который в свою очередь пользовался безграничным служебным и личным доверием со стороны главнокомандующего армиями фронта генерал-адъютанта Н. В. Рузского, сравнительно легко преодолел неурядицы начального периода войны. Действующий на протяжении двух с лишним лет (с некоторыми перерывами) тандем Батюшин – Бонч-Бруевич оказался исключительно плодотворным для контрразведки.

В кадровом отношении фронтовые и армейские КРО с самого начала не испытывали особых недостатков. М. Д. Бонч-Бруевич вспоминал: «Произведенный в генералы Батюшин оказался хорошим помощником, и вместе с ним мы подобрали для контрразведывательного отделения штаба фронта толковых офицеров, а также опытных судебных работников из учреждений, ликвидируемых в Западном крае в связи с продвижением неприятеля в глубь Империи». «Энергичным и знающим свое дело» называл Батюшин, например, начальника контрразведывательного отделения фронта жандармского ротмистра Сосновского.

Велика была территория обслуживания фронтовых и армейских КРО: Прибалтика, Финляндия, побережье Балтийского моря, Петроградский военный округ.

По мере накопления опыта становилось очевиднее, что функции контрразведки гораздо шире непосредственного противодействия усилиям вражеских разведок: «сама жизнь заставляла все более и более раздвигать рамки понятия о контрразведке» (Батюшин). Контрразведчики учились оценивать любую складывающуюся ситуацию с точки зрения оказания помощи боевым действиям на фронтах войны. Поэтому контрразведчики не могли игнорировать в своей работе многие моменты, не предусмотренные в инструкциях и наставлениях. В Петрограде, где имелась масса заводов, работающих на оборону, – рабочий вопрос, в Финляндии – проявления «центробежных стремлений финнов и шведов», в Прибалтике – столкновения немецких баронов с латышами – представителями коренного населения. В роли куратора фронтовых спецслужб Батюшину приходилось иметь постоянно дела с высшими правительственными чиновниками. Нельзя ему не верить, когда он говорит: «Кажется, не было министерства, с которым мне не приходилось иметь дело, за исключением лишь Святейшего Правительствующего Синода».

Скоро пришли и первые результаты, о которых Батюшин рассказывает совсем скупо. Более щедрым в этом смысле оказался М. Д. Бонч-Бруевич, хотя его новеллы требуют серьезной проверки. Здесь уместно сказать, что изучение деятельности контрразведчиков времен Первой мировой войны пока не началась в тех масштабах и с той серьезностью, которой она заслуживает. Можно быть уверенным, что в этой области историков ждут ценные открытия и приобретения.

Среди важных по своим последствиям оперативных мероприятий, осуществленных под руководством Батюшина, нужно остановиться на пресловутом деле С. Н. Мясоедова. (В публикуемой книге дана ее оперативная версия, отличная кстати от версии, рассказанной М. Д. Бонч-Бруевичем, непосредственным вдохновителем этого дела. Об этом он и не скрывает, когда цитирует с удовольствием М. Лемке, автора книги «250 дней в царской Ставке»: «Дело Мясоедова поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин».

Скандально известный дуэлью с А. И. Гучковым (1912 г.), находящийся в отставке жандармский полковник, близкий человек военного министра Мясоедов с началом войны подвизался в контрразведке 10-й армии Северо-Западного фронта на должности переводчика. Существуют различные версии как ему удалось занять эту должность, но в рассказах тех, кто убежден в его измене, неизменно присутствуют два момента: во-первых, неспроста, а с тем, чтобы с наибольшей пользой работать на Германию, ибо он давно являлся немецким агентом, во-вторых, способствовал этому ни кто иной, как старый друг его, легкомысленный военный министр В. А. Сухомлинов, за что вскоре сам и поплатился.

Мясоедов с большой группой подельников в результате оперативной комбинации будет схвачен с поличным, арестован и осужден. В марте 1915 года пятидесятилетний полковник позорно окончит свою жизнь – будет повешен. Это событие с помощью газет станет широко известно в стране. После случившегося – в июне этого же года – царь под определенным давлением принял отставку Сухомлинова в силу того, что тот оказался скомпрометирован делом Мясоедова. Военные неудачи России на фронтах таким образом списывались с помощью подсказываемой обывателем версии: все дело в нечистых и даже шпионских делах столь ответственных лиц Империи. Поднаторевшие в разгадывании дворцовых интриг и подспудных течениях лелеяли свою версию: Верховный главнокомандующий Николай Николаевич такой шахматной комбинацией убрал ненавистного ему Сухомлинова, угодничающего перед царем, заменил удобным для себя А. А. Поливановым, а заодно свои военные неудачи, как дымовой завесой, прикрыл шпионским скандалом – дутым делом Мясоедова. В самом деле, уже в ходе войны родственники осужденных вместе с родственниками казненного преступника будут ходатайствовать о их реабилитации. Активный участник этого дела следователь В. Г. Орлов, до конца дней оставаясь убежденным в измене Мясоедова, тем не менее, признавал, что в процессе разбирательства были допущены ошибки и настаивал на скорейшем освобождении невиновных. Современные нам историки благодаря изысканиям авторитетного специалиста по истории России времен Первой мировой войны К. Ф. Шацилло единодушны во мнении о фальсификаторском характере всего этого скандального дела. Но эти же историки как и наиболее серьезные очевидцы тех событий сошлись во мнении: с публичного скандала, связанного с именами Мясоедова и Сухомлинова (последний по обвинению в государственной измене будет арестован в 1916 году), начинается необратимый процесс крушения царизма. Дело Мясоедова стало лишь первым камнем этой гигантской лавины, под которой будет погребена вскоре вся Российская империя.

Оставим и в этом случае свидетелям прошлого очно и заочно спорить между собой, а историкам – право выносить свои авторитетные суждения. В этом сюжете для нас важно другое: контрразведка фронта и персонально ее руководитель полковник Н.С. Батюшин впервые оказались вовлеченными непосредственно в «большую политику». Ее персонажами являлись: царь Николай II и вся его дворцовая камарилья, Верховный командующий великий князь Николай Николаевич и Ставка, командование Северо-Западного фронта (Рузский, Бонч-Бруевич), Государственная Дума, правительство и военный министр Сухомлинов. Вот для них-то и таскали горячие каштаны из огня господа контрразведчики.

Словом, весной 1915 года фронтовая контрразведка, географически самая близкая к столице, а по ряду дел и столичная, впервые открыто вышла на политическую авансцену. Но она была на ней не самостоятельным игроком. Плодами, собранными этой жесткой, ловкой, скрытой от людских глаз организацией, умело воспользовались те, кто являлся истинными актерами на российской исторической сцене. Роль же, безукоризненно исполненная контрразведчиком Н. С. Батюшиным, запомнится многим ее участникам.

За эту «роль» Н.С. Батюшин в апреле 1915 года особо отмечен: «объявлено высочайшее благоволение за отлично-усердную службу и труды, понесенные во время военных действий». Порадуемся вместе с Батюшиным за очередное поощрение, но здесь же вынесем за скобки один вопрос: все ли его коллеги и руководители, причастные к этой службе, разделяли с ним эту радость, не было ли среди них тех, кто увидел в его усердии карьеристские замашки – достичь успеха любой ценой, даже участием в неправом деле, только потому, что так нужно властителям России. Последующие события в его биографии, а также исключительно трудная его белогвардейская и белоэмигрантская судьба убедят читателя, что поставленный вопрос не является неуместным. Политическая составляющая в его оперативной работе похоже начала слишком заметно давать знать о себе и ему же во вред. Понимал ли это сам Николай Степанович?

Через несколько дней после этого поощрения полковник Батюшин – признанный специалист в тайной войне – отправился… на строевую службу командовать кавалерийским полком в составе родной ему кавалерийской бригады. Строевая служба его длилась немногим более трех месяцев – с 21-го апреля по 30-е июля 1915 года.

Объяснение случившемуся – срыву руководителя фронтовой разведки и контрразведки на несколько месяцев со своего поста – имеющиеся в нашем распоряжении материалы не дают. Руководствуясь правилом: все правдиво о неизвестном, можно предполагать, что самого Батюшина, скажем, уже не устраивал масштаб нынешней служебной деятельности. Он перерос рамки руководителя рутинной работы своих подчиненных по засылке в тыл врага лазутчиков и по поиску во фронтовом окружении аналогичных персонажей противника. На его нынешнее место без особого ущерба для дела можно было бы посадить любого способного организатора и ответственного офицера. Но есть и возражение: такой масштабный руководитель, каким видится нам Батюшин, без подсказки со стороны был способен находить резервы в своей службе, которая была столь необходима именно в эти месяцы катастрофического отступления русской армии на восток.

Бескомпромиссного и достаточно прямолинейного по складу характера полковника Батюшина, скажем, могло удручать и иное. На фоне той неразберихи и упущений, что происходили весной и летом 1915 года на фронте и в тылу (шпиономания, разгул распутинщины в стране уже набирали силу), деятельность контрразведчиков могла казаться ему совершенно бесперспективной. Образно говоря, у него мог наступить своеобразный «кризис жанра». А раз так, не испробовать ли себя в ратном деле? И опять возражение: не такова натура матерого разведчика и контрразведчика, который явно пасует перед обстоятельствами. Много хорошего уже сделано, что мешает делать еще больше, чтобы переломить в итоге неблагоприятную ситуацию. Вера в незыблемый имперский строй в душе Батюшина не была поколеблена ни на йоту тяжелыми военными обстоятельствами весны 1915 года, напротив, он был убежден, что в трудные для Родины дни надо еще энергичнее бороться с ее врагами.

Наиболее обоснованной видится следующая версия. 17 марта на смену главнокомандующему войсками Северо-Западного фронта Н. В. Рузскому пришел генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. «У него была манера, – недобро вспоминает М. Д. Бонч-Бруевич, – обязательно перетаскивать с собой на новое место особо полюбившихся ему штабных офицеров. Перебравшись в штаб Северо-Западного фронта, Алексеев перетащил туда и генерал-майора Пустовойтенко. Я остался без должности…». Сломался тандем Рузский – Бонч-Бруевич и как следствие – тандем Бонч-Бруевич – Батюшин. Последнему при новом фронтовом руководстве также похоже не нашлось место. Читатель, знакомясь с книгой Батюшина, обязательно обратит внимание на отрицательные характеристики, которые он дает и Алексееву, и Пустовойтенко. Последнего он прямо именует покровителем «шпиона» Лемке, журналиста, якобы пробравшегося в Ставку Верховного главнокомандования с нечистыми намерениями. Можно предполагать, что это отзвук застарелой обиды контрразведчика на двух генералов.

Вскоре все вернулось на круги своя. 12 августа 1915 года (за несколько дней до этого Северо-Западный фронт был разделен на два фронта – Северный и Западный) дежурный генерал штаба 5-й армии телеграфировал фронтовому командованию: «Вследствие согласия начальника штаба Верховного главнокомандующего на назначение на должность генерала для поручений при генерал-адъютанте Рузском полковник Батюшин откомандирован в г. Петроград по месту назначения». Последняя запись в сохранившемся послужном списке Николая Степановича, составленном для представления его к генеральскому званию в сентябре 1915 года, выглядит так: «Прибыл и вступил в должность, приказ армиям Северного фронта №1» и дата 15 августа 1915 года. Как видим, лично для Батюшина генералом Рузским, который вернулся командовать Северным фронтом, и с согласия второго человека в военной иерархии тех дней начальника штаба Ставки М. В. Алексеева найдено нестандартное для такого рода военного специалиста решение: он стал особо доверенным лицом, «генералом для поручений при командующем армиями Северного фронта» (генеральское звание он получит этой же осенью).

Судя по некоторым прямым и косвенным данным, задумка у командования ближайшего к столице фронта, поддерживаемого Ставкой, была с дальним прицелом. Начнем с того, что фронтовое командование добивалось и добилось в 1915 году получения всей полноты власти не только в обширном районе дислокации армий фронта, а это иначе не может быть, но и на территории столичного военного округа и в самом Петрограде. Новый генерал по долгу службы и по поручению командования объезжает с инспекционной целью контрразведывательные отделения в Финляндии, Петрограде, армиях. Наставляет, подтягивает, учит.

В расцвете лет, крепкий физически, по заслугам оцененный фронтовым командованием, известный в верхах, в том числе императору Николаю II, уже не разведчик и контрразведчик в чистом виде, а особо доверенное лицо, куратор этих служб 42-летний генерал Батюшин в середине 1916 года будет определен на выполнение крупных задач, напрямую связанных не с воюющим врагом, а с противником, находящимся внутри самой Империи. Причем военная элита определила таковыми не революционеров, их партии и партийных лидеров, не радикальное крыло думцев и особо подозреваемых земцев, не руководителей многочисленных общественных организаций и комитетов, облепивших Действующую армию, а как им представлялось, откровенных разрушителей российской экономики в лице финансовых дельцов, биржевых маклеров и иных воротил большого бизнеса, имеющих прямой выход на заграницу. Политической полиции, Особому отделу эта публика была явно не по зубам, в том числе и по причине их коррумпированности, что не было большим секретом в высших кругах Империи.

Похоже была и еще одна причина, которую непосредственные участники тщательно скрывают. Есть ряд прямых и опосредованных свидетельств о том, что исключительно узкий круг генералитета предполагал силами контрразведки нейтрализовать антигосударственную деятельность явно зловредного, но «дьявольски» неуязвимого Распутина, плотно окруженного с целью охраны отдельными высшими чинами Департамента полиции. Задача эта представлялась военному руководству особо деликатной: здесь легко было неосторожному сломать себе шею, как уже случалось до этого не раз. Пример блистательного в царском окружении генерала МВД В. Ф. Джунковского был у всех на глазах. Он поплатился своей должностью второго человека в органах госбезопасности, потому что позволил себе высказать свое мотивированное нелицеприятное мнение о Распутине самому царю. 15 августа 1915 года с ним расстались без каких-либо объяснений.

Для выполнения комплекса этих задач, далеко отстоящих от «чистой» контрразведки, и была создана особая команда, которая вошла в историю под названием «комиссия Батюшина». На деле это означало не что иное, как первый опыт ввода контрразведки (пусть и локальной по масштабу – фронтовой) в самую сердцевину политических интриг, участниками которых являлись все без исключения главные действующие лица режима, приближающегося с большой скоростью к гибели.

Сам Н. С. Батюшин позже об обстоятельствах, связанных с именем Распутина, будет неубедительно говорить лишь как о «революционной пропаганде» неких сил, поставивших целью сокрушить царизм путем компрометировании царя и его семейства. Не исключено, что он, активно работавший против Распутина и его окружения, таким способом старался не дать причислить себя к виновникам гибели самодержавия. Но за него, спустя десятилетия, рассказал один из «посвященных» – генерал Бонч-Бруевич. Батюшина, похоже, привлекли к делу, руководствуясь простой логикой, которую его начальник изложил много лет спустя: «Я наивно полагал, что если убрать с политической арены Распутина, то накренившийся до предела государственный корабль сможет выправиться». А вот какие аргументы могли пойти в ход. «Контрразведке было известно, что Распутин является сторонником сепаратного мира с Германией и если и не занимается прямым шпионажем в пользу Германии, то делает очень много в интересах германского Генерального штаба. Влияние, которое Распутин имел на императрицу и через нее на безвольного и ограниченного царя, (читателю легко определить, когда эта книга впервые увидела свет: в середине 50-х годов. – Авт.) делало его особенно опасным. Понятен поэтому интерес, с которым контрразведка занялась «святым старцем» и его окружением». И далее очень тонкое замечание: «Генерал Батюшин, взявшийся за расследование темной деятельности Распутина, старался не касаться его отношений с царской семьей, Врубовой и другими придворными, но это было трудно сделать – настолько разгульный мужик вошел в жизнь царскосельского дворца». Обратим внимание читателя на два момента. Во-первых, мемуарист почему-то не говорит о том, кто и когда поручил контрразведке начать оперативную работу по Распутину. Решиться действовать самостоятельно по такому «объекту» она не могла – не тот уровень. И Бонч-Бруевич – не тот уровень! Н. В. Рузский? М. В. Алексеев? Сговор двух генерал-адъютантов за спиной своего Верховного главнокомандующего? Такое предположение имеет некоторые основания. Во-вторых, Батюшин бесспорно осознанно принял участие в этом деле, видимо оговорив при этом лишь право не касаться личной жизни обожаемого им государя, его семьи и всего близкого его окружения. Сакральный характер монархической власти остался для него непререкаемым на всю жизнь.

Патриот-контрразведчик, но не царедворец и не политик, дав втянуть себя в крупнейшую политическую игру, не сравнимую по масштабам с делом Мясоедова, не смог разглядеть грозившей ему опасности. Она стала для него роковой и в служебном, и в личном плане. Крах задуманного другими игроками стал в итоге, его, батюшинским «Ватерлоо».

Карьера, но не жизнь Батюшина близка к завершению. Впереди отдельный подробный рассказ о перипетиях его теперь генеральской биографии, хронологически очерченной второй половиной 1916 года и двумя месяцами 1917 года. При назначении он мог думать, что наступил его звездный час. И на пике карьерного взлета, как сказал поэт, «на разливе души», неожиданная потеря всего: доброго имени, Великой Императорской России и даже любимой Родины вообще, для благополучия которой он отдал свои лучшие годы. Удар судьбы непереносимо трудный, так как в числе первых пострадавших был он и члены его небольшой команды, а не те высшие военные верхи, кто задумал саму акцию по спасению страны от ее внутренних врагов силами… мизерной группы специалистов, знающих толк в применении особого оружия – агентуры, и кто дал добро руководителю этой группы.

С имени Николая Степановича Батюшина открывается в российской истории XX века уникальный скорбный список первых лиц специальных служб, отданных на заклание политиками в угоду политике.

Цели, поставленные комиссией военной верхушкой, свидетельствовали о потрясающем политическом инфантилизме ее участников, граничащим с примитивизмом, что вообще-то было присуще огромному числу представителей российского генералитета. Среди них оказался и дважды генерал Н. С. Батюшин: и «генерал для поручений», и генерал по званию. Крайний монархист по политическим убеждениям, сторонник сильной руки, а потому – враг демократии и парламентаризма, мало разбиравшийся в вопросах права (этой сфере государственной жизни он нигде не учился), Батюшин в дни своего взлета на оперативный Олимп и сам мог поверить, что силовыми методами, включая сюда и те специфические, которыми он владел мастерски, можно спасти от гибели Империю, особенно если у тебя за спиной стоит генералитет всей страны во главе с Верховным главнокомандующим.

До конца дней своих он так и не осознает, что революционные волны снесли с лица земли императорскую Россию, а вместе с ними не одну тысячу таких и еще более мощных фигур, чем он сам. Это была трагедия всей страны, общая беда народа и разовых усилий для ее предотвращения оказалось совсем недостаточно. Батюшин, не желая того, попал в расставленные им самим силки. Оперативные силки.

Предваряя рассказ о крушении карьеры генерала-разведчика, нельзя проигнорировать еще одну составляющую проблемы – национальную, а точнее, еврейскую. Ее невозможно ни обойти, ни объехать, так как комиссия, предназначавшаяся для наведения порядка в тылу, в экономической сфере, по внутренней логике вещей должна была столкнуться с проблемой еврейской. Чтобы понять ее сложность именно в годы Первой мировой войны, отсылаем читателя к книге А. И. Солженицына «Двести лет вместе (1795 -1995)», а именно к главе 12-й «В войну (1914-1916)». Здесь же воспользуемся необходимыми для нашего изложения фактам, взятыми из его книги.

В трех сопредельных европейских империях (России, Австро-Венгрии, Германии) «жило три четверти евреев всего мира и 90 процентов евреев Европы, причем сосредоточены они были в театре назревающих военных действий, от Ковенской губернии (затем и Лифляндии) до австрийской Галиции (затем и Румынии)». У оперативных работников, сформировавшихся на западных рубежах страны, а именно таким был Батюшин, отношение к евреям как к народу было, скажем прямо утилитарное, имперски высокомерное, подчас даже с неким налетом черносотенства, как сказали бы сейчас. Тут как говорится ни убавить, ни прибавить. Это российская историческая данность, ее роковое наследие.

С большой примесью юдофобии – так уж повелось на Руси – формировались в ней жандармы, охранники различных мастей, а позже и контрразведчики. Мало кто знает, например, что в «Инструкции начальникам контрразведывательных отделений» (1911 г.) содержалось двадцать пунктов с перечислением лиц, на которых контрразведчики должны были обращать «особое внимание». Среди различных категорий иностранцев, русских подданных, военных и классных чинов, инородцев, упоминались «комиссионеры (особенно евреи)», а также «лица, втирающиеся в военную среду (особенно еврейского происхождения)». Агентский корпус спецслужб всех трех государств до войны во многом формировался из числа лиц еврейской национальности.

В условиях войны проблема обострилась стократно. Доктор Д. Пасманник, бывший всю войну на фронте врачом, свидетельствует, что к новому 1915 году «вдруг по всему фронту и во всех правительственных кругах заговорили о еврейском шпионаже».

В экономической области много нареканий было в адрес евреев-поставщиков. Например, в день своего вступления в должность Верховного главнокомандующего государь подписал в Ставке приказ, в котором говорилось, что поставщики-евреи злоупотребляют доставками перевязочных средств, лошадей и хлеба для армии; получают от войсковых частей удостоверения, «что им поручена покупка для надобностей войск…, но без указания количества покупаемого и района» покупки. Затем «евреи снимают с них в разных городах значительное число нотариальных копий, раздают их своим единомышленникам» и таким образом получают возможность производить закупки в любом районе Империи. «Благодаря еврейской сплоченности и значительным денежным средствам, ими захватываются обширные районы для скупки главным образом лошадей и хлеба», а это искусственно повышает цены и затрудняет деятельность правительственных заготовителей.

Добавим к сказанному о том, что на протяжении нескольких месяцев 1916 года в стенах Государственной Думы шли открытые дебаты по различным аспектам еврейского вопроса, то есть общественность страны практически без перерыва два военных года была вовлечена в публичную полемику по одной из самых острых проблем российской жизни.

Все сказанное по данному вопросу, на наш взгляд, является дополнительным аргументом для ответа на вопрос, почему верховное командование именно контрразведчика Батюшина привлекло к делу, еврейский аспект постоянно присутствовал в оперативных делах его, начиная с первых дней службы в «органах» в Варшавском военном округе.

А теперь обо всем по порядку.

В конце мая 1916 года на основе сведений, регулярно поступавших из Департамента полиции, а также докладов военной контрразведки о подозрительных в пользу Германии банковских операциях Дмитрия Рубенштейна и некоторых других финансовых воротил (среди них сахарозаводчики Абрам Добрый, Израиль Бабушкин, Иовель Гопнер) начальник штаба Верховного главнокомандующего М. В. Алексеев добился разрешения Николая II на создание специальной оперативно-следственной комиссии в рамках Северного фронта. Выбор пал на Генерального штаба генерал-майора Батюшина. Тандем «состоящих при штабе фронта» Бонч-Бруевича и Батюшина, поддерживаемый Рузским, вновь заработал безотказно.

В состав комиссии вошли избранные самим Батюшиным квалифицированные офицеры контрразведки. Среди них поднаторевший за военные годы в делах по борьбе со шпионажем В. Г. Орлов, в то время официально числившийся на должности военного следователя по особо важным делам при штабе Верховного главнокомандующего. Он на протяжении четырех месяцев 1915 года в составе специально созданной комиссии вел следствие по делу бывшего военного министра В. А. Сухомлинова, а ранее – жандармского полковника С. Н. Мясоедова. В слепом угождении начальству замечен не был, мог с достоинством отстаивать свое мнение. Так будучи членом комиссии по делу Сухомлинова Орлов установил, что около военного министра длительное время крутился некий делец А. О. Альтшиллер, который по оперативным данным политической полиции и контрразведки, являлся австрийским шпионом. Однако эти данные следственным путем не подтвердились, что весьма разочаровало высокое начальство. Об его особом мнении по делу Мясоедова точнее, некоторых участников этого процесса, уже ранее шла речь.

В комиссию были включены контрразведчики из петроградского КРО прапорщики Барт и Логвинский. На заключительном этапе комиссия пользовалась также услугами юристов, служивших до войны в Варшавском военном округе и поэтому хорошо знакомых Батюшину. Ими были: соратник Батюшина по Варшавскому округу, а ныне помощник военного прокурора столичного военно-окружного суда, автор книги «Немецкое шпионство», написанной на материалах судебных процессов над шпионами в России, полковник Александр Семенович Резанов, товарищ прокурора варшавской Судебной палаты Василий Дмитриевич Жижин, судебный следователь по особо важным делам также из Варшавы Петр Николаевич Матвеев и некоторые другие.

А. И. Солженицын, признав комиссию Батюшина «важной», тем не менее огорчается, что «не сумели составить ее достойно, добротно», излагая при этом, к сожалению, часть измышлений, высыпавшихся как из рога изобилия на каждого из ее членов в те дни, когда комиссия была повержена: «картежник и любитель ресторанной жизни с возлияними» Резанов, «другие подозрительные лица». Об Орлове им сказано как об «оборотне», но применительно не ко времени работы комиссии, а к последующим годам жизни и деятельности человека с исключительно сложной судьбой. Так можно утверждать, совсем не зная характера Батюшина, его безгранично ответственного подхода к любому делу, тем более к делу особой государственной важности. Мы знаем, каким щепетильным и бескомпромиссным был он в оценке людей, особенно тех, с кем нужно было разделить ответственное поручение. Конечно не исключается, что в отдельных случаях при общем дефиците специалистов в спешке Батюшин мог опрометчиво воспользоваться каким-либо рекомендованным ему офицером с сомнительными в нравственном отношении качествами (прапорщик Логвинекий, например), но костяк комиссии был представлен не этими случайными людьми. Роковая ошибка руководителя комиссии как мы узнаем бьша в сотрудничестве с другими лицами.

Эта полемика с Александром Исаевичем не должна помешать нашей абсолютной убежденности в том, что именно ему, Солженицину, на сегодняшний день принадлежит наиболее корректное в анализе и емкое, исторически достоверное изложение так называемого еврейского вопроса в России в период Первой мировой войны. И в контексте этой острейшей на то время в стране социальной проблемы следует рассматривать очень многое из того, что произошло с комиссией генерала Батюшина и последующими судьбами ее членов.

В июне 1916 года в Петрограде на дверях дома № 90 на Фонтанке появилась написанная на белом листе бумаги вывеска: «Комиссия генерала Батюшина». Как зачастую бывает и сейчас, денег на оборудование помещения не дали. Вот как описывает «апартаменты» оперативников и следователей один из приходивших на допрос свидетелей: «С большим трудом поднялся я по грязной лестнице, пахнущей кошками, на третий этаж, нашел нужную дверь… Открыв дверь, вошел в приемную (полутемную переднюю). Единственным предметом мебели тут был грязный топчан, служивший лежанкой для находившегося здесь жандарма… За простым столом, заменявшим письменный, сидел генерал Батюшин». Примерно так же, как с помещением, обстояло дело с транспортом, связью, командировочными расходами. Но несмотря на некомфортные условия бытия, комиссия взялась за дело.

А. И. Солженицын, используя неизвестный нам ученый труд 20-х годов (в архивах нами не обнаружены дела оперативных разработок комиссии, хотя они в марте 1917 года самим генералом были предусмотрительно в полном объеме направлены в Ставку), пишет, что первой мишенью ее стал банкир Д. Л. Рубенштейн, подозреваемый в «спекулятивных операциях с немецким капиталом», финансовых операциях в пользу неприятеля, дискредитировании рубля, переплате заграничным агентам при заказах интендантства и в спекуляции хлебом на Волге. Рубенштейн был арестован распоряжением министра юстиции А. А. Макарова 10 июля 1916 года с обвинением в государственной измене. Последнее – на счет министра Макарова – вызывает сомнение, ибо случись такое, комиссия Батюшина могла бы спать спокойно. В том-то и дело, что министр юстиции здесь не при чем: банкир был действительно арестован в начале июля в результате дознания, проведенного самими контрразведчиками (по существующему положению, необходимые права для этого у них были). Здесь-то и начались настоящие сложности. Чтобы дознание перевести в стадию предварительного следствия (Рубинштейн уже несколько месяцев сидел в псковской тюрьме, куда переведен был после ареста в Петрограде), тем самым оправдать состоявшийся арест и в последующем осудить арестованного, для этого необходимо было получить согласие Петроградской судебной палаты. Прокурором последней был один из самых авторитетных юристов России Сергей Владиславович Завадский. Приведем фрагменты из воспоминаний С. В. Завадского, уверяя читателя, что опубликованные в 1923 году воспоминания его отличаются большой точностью и редко требуют от историков какой-либо особой корректировки. Батюшин же считал Завадского юристом, зараженным революционными идеями и потому пристрастным.

«Теперь я подошел к пресловутому делу о государственной измене банкира Д. Л. Рубенштейна. Дознание по этому делу производили военные власти: особая комиссия, из состава которой я видел и знал только председателя ее генерала Н. С. Батюшина и еще полковника Рязанова (на самом деле Резанова. – А.З.), носившего чисто русскую фамилию и говорившего по-русски безупречно, но оказавшегося почему-то лютеранином. Мое отношение к делу выражается лучшего всего старым присловьем: с боку припека. Я уже знал, что Рубенштейн содержится в псковской тюрьме по обвинению в измене, когда ко мне явился генерал Батюшин за консультацией. Все вопросы его в это посещение, а затем и в следующие, сводились к одному: есть ли состав преступления в том-то и в том-то. Менялись только приводимые генералом факты, потому что обвинений было множество» (пропустим конкретные факты из этих «обвинений», подаваемых автором несколько в шаржированном виде. – А.З.) И далее: «Многое я в настоящее время уже забыл, да подробностей и передавать незачем. Достаточно отметить, что протоколов дознания генерал мне не показывал (да и обязан не был), а довольствовался или передачей копий своих донесений по начальству или словесными утверждениями, будто дознанием уже установлено то-то и то-то… Кое-что в словах генерала было для меня странно; однако не верить ему, что дознание вполне изобличило Рубенштейна, я не имел ни повода, ни права, да и спрашивал меня генерал только о составе преступления. Я отвечал, что состав преступления есть, исходя конечно из предположения, что установлены соответствующие факты». Вдохновленный пониманием ситуации со стороны первоклассного юриста, Батюшин в очередной приход к С. В. Завадскому (вместе с Резановым) «оставил мне все дознание на несколько дней, и я до сих пор не могу забыть того чувства подавленности, которое овладело мною по прочтении этого детского лепета: все слухи, все сплетни, все обрывки без начала и конца. Рассказы генерала были только смелою попыткой реконструкции целого здания из жалких обломков и отдельных кирпичей». Завадский, спасая ситуацию, пишет для генерала отдельную памятку («шпаргалку»), что дополнительно надо установить дознанием, чтобы начать следственные действия, иначе все усилия контрразведчиков обернутся против них и Рубенштейна придется освобождать из тюрьмы. «Батюшин на меня вознегодовал ужасно: против освобождения Рубенштейна он восставал с жаром, говоря, что военное командование этого не потерпит, а дознание, в котором запутался, хотел отпихнуть от себя во что бы то ни стало. Я понимал положение генерала: продолжать дознание без надежды закончить его удовлетворительно, значило бы еще больше отягчать свою ответственность за длительное содержание человека под стражей без достаточных улик, а идти на немедленное освобождение обвиняемого в порядке следственных действий было бы все равно, что разом подчеркнуть неправильность принятой комиссией меры пресечения. Более того, я отдавал себе отчет в своем положении: каких только собак не повесит на меня командование, да и оно ли одно (намек прозрачный: сам царь Николай II. Значит в беседах с прокурором Батюшин ясно дал понять, кто стоит за его спиной. – Авт.), когда следователь освободит такую крупную дичь среди отысканных военными властями изменников. Но помочь ни генералу, ни себе я ничем не мог, а должен был подчиняться тому, что мне говорили закон и человеческая совесть.

Генерал Батюшин ушел от меня врагом, и более я с ним не видался».

Заключительную часть поучительнейшего эпизода из истории русской военной контрразведки военной поры, одно из ведущих подразделений которой оказалось вовлеченным в качестве активного участника в крупную политическую игру, расскажем своими словами (первоисточником останутся те же воспоминания С. В. Завадского). Министр юстиции и одновременно по должности генерал-прокурор А. А. Макаров, которому после случившегося Батюшин пожаловался на прокурора, предложил Завадскому высказать свое мнение по существу дела. Завадский и министру сообщил то, что сказал Батюшину, получив при этом от самого министра одобрение своей позиции. Несмотря на это Макаров, руководствуясь состоявшимся на этот счет Высочайшим повелением, вынужден был пойти навстречу настойчивым усилиям Батюшина и разрешил передать дело на рассмотрение прокурору Варшавской судебной палаты. Хотя из-за такого решения в ложном положении оказалось высшее звено российской юстиции в лице ее министра и столичного прокурора, но с этим считаться не приходилось, так как нужно было выполнять волю императора. Завадский печально констатировал: «Я еще был прокурором судебной палаты, когда в Петроград приехали следователь Матвеев и товарищ прокурора Жижин для производства следственных действий о Рубенштейне… Со мною повидаться они… признали излишним».

Шестого декабря (ст. ст.) по прямому настоянию императрицы, на которую в свою очередь воздействовал «свят той старец», Рубенштейн был условно освобожден из-под ареста под поручительство. Прямое участие при этом принимал и услужливый министр внутренних дел А. Д. Протопопов. Но следствие не было закрыто, и он вскоре (после смерти Распутина) был арестован теперь уже по постановлению варшавских юристов. Перед февралем Рубенштейн по законам военного времени как нежелательный элемент административным распоряжением был определен на высылку в двадцать четыре часа в Сибирь под конвоем. Много лет спустя один из современников будет вспоминать: «Надо было видеть, как взбесились все его поклонники, его огромная шайка дельцов, прислужников, маклеров, адвокатов и все «общество», его окружавшее и кутившее на его широкий счет первоклассного мошенника, обиравшего и морившего голодом русский народ. От этой всей своры некуда было деваться, так как наседали они с приставаниями о различных хлопотах. Конечно в Петрограде стон стонал (так в тексте. – Авт.) об ужасном «антисемитизме», проявленном к этому мученику воровского бизнеса, к этому несчастному Рубенштейну, которому не позволили выехать из Петрограда в собственном автомобиле, а предложили вместе с другими спекулянтами прокатиться до Новосибирска (в те годы – Новониколаевск. – А.З.) в арестантском вагоне за решеткой под конвоем». На самом деле «поездка» в арестантском вагоне не состоялась. Рубенштейн оказался на свободе 28 февраля – был освобожден из тюрьмы «восставшим народом» как писали в то время.

Мы процитировали фрагмент записок Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, твердокаменного большевика из ленинской обоймы, родного брата известного нашему читателю генерала. Вот какую через годы давал он оценку ситуаций, сложившейся в стране в этой сфере. «К сожалению среди самых наглых спекулянтов продуктами первой необходимости было очень много евреев, которые вели себя отвратительно и нагло… В Петрограде возникли спекулянтские еврейские банки, например, банк Рубенштейна, которые выделялись своей черной спекуляцией даже среди других таких же банков, принадлежавших русским, английским, французским трестам… Вот именно эти гады еврейской национальности, делавшие то же самое, что и русские, французы, англичане, армяне и другие, выделяясь своей наглостью, безжалостностью, кровавой жаждой наживы, порождали антисемитизм, который в данном случае проявлялся как ненависть к спекулянтам». Занося на бумагу в 30-е годы такие несвойственные для ортодоксального коммуниста резкие оценки российского еврейства в годы войны, В. Д. Бонч-Бруевич мог и не знать, что послеоктябрьские правители России не один год пользовались услугами этого вездесущего Рубенштейна.

Приведенные суждения Владимира Дмитриевича, не предназначавшиеся для печати, несомненно, явились результатом его бесед с братом-генералом. Но последний как ни странно в своих воспоминаниях на этот счет не был столь категоричен. Он не чурался разделить с контрразведкой фронта и 6-й армией, где короткий срок был начальником штаба, и лично с генералом Батюшиным почетную ответственность по многим успешно проведенным, на его взгляд, оперативным разработкам. Мало того, он с гордостью писал, что за одну из них заслужил гнев самой императрицы Александры Федоровны. Так как это были мемуары «красного» генерала, то последнее он с законной гордостью вписал в свой советский «послужной» лист. И в этом контексте тем более непонятно, почему дела Рубенштейна и сахарозаводчиков и вообще работа комиссии Батюшина остались проигнорированными им в его воспоминаниях. Информации типа: «контрразведке было известно», что «за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от привлеченного за спекуляцию банкира Рубенштейна сто тысяч рублей» явно мало. Или: Батюшин «был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения» (речь шла о Распутине). Наконец: «Рузский командировал меня в Петроград для обследования деятельности контрразведки штаба округа, недавно выделенного из состава фронта, и ознакомления с работой комиссии генерала Батюшина» (это декабрь 1916 года). Практически этими строчками и ограничиваются свидетельства генерала по одному из крупнейших дел, имевших место накануне гибели самодержавия. Архивные документы, однако, подтверждают, что Бонч-Бруевич в названном деле играл одну из заглавных ролей.

Авторитетный правовед и внимательный наблюдатель всего происходящего Михаил Павлович Чубинский записал в дневнике в январе 1917 года: «…говорят о предполагаемом уходе из прокуроров палаты С. В. Завадского и это будет очень печально. С. В. тонкий и умный юрист, который достойно и энергично вел себя в таких сложных и щекотливых делах как дело Рубенштейна, Манасевича-Мануйлова и других. Удивительно, что даже такой правый, сдержанный и типичный бюрократ как министр юстиции Макаров, ушел, не выдержав прекращения дела Мануйлова» (О Манасевиче-Мануйлове речь еще впереди).

Тут же в дневнике характерная приписка, весьма ценная для нас: «Д. Л. Рубенштейн – видный финансист, биржевик и банковский деятель, является одной из колоритнейших фигур нашего времени. Почти гениальный в спекуляциях, чуждый морали, смело оперирующий на границе гражданского и уголовного права он завоевал себе очень влиятельное положение и в то же время являлся неисчерпаемой темой для рассказов и анекдотов, сделавших его имя чрезвычайно популярным».

Аргументирование, в спокойных деловых тонах сам Н. С. Батюшин излагает эпизоды, связанные с делами Рубенштейна, сахарозаводчиков и иными объектами оперативной разработки. Тем самым приобщаешься к новому историческому первоисточнику, о котором наверняка не знали братья Бончи и, возможно, не знает Солженицын. Вот один фрагмент. «Устанавливать за ним (Рубенштейном. – Авт.) наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента Климовичем. Да вообще у него были хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал министр внутренних дел Протопопов. Его очень хорошо знала А. А. Вырубова. Про Распутина, которому он доставал любимую им мадеру, и говорить нечего. Ввиду этого разработка дела Рубенштейна представляла огромные трудности не в техническом отношении, а главным образом благодаря его колоссальным связям в Петрограде.

При обыске у него, между прочим, был найден секретный документ штаба 3-й армии. Вероятно, у него было бы найдено несравнимо большее количество секретных документов, если бы он не был предупрежден о готовившемся у него обыске человеком, близко стоявшим к председателю Совета министров Штюрмеру, что выяснилось лишь впоследствии». Этим человеком, возможно, был главный агент данной разработки И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Как видим, в этом изложении упор сделан на оперативную, а не на политико-юридическую сторону всего того, что именуется «делом Рубенштейна».

И последний штрих из исторического, хотя и кратковременного «сотрудничества-противостояния» контрразведки и юстиции. Снова Завадский: «Дело кончилось ничем, но как именно это произошло, я не знаю. Рубенштейна впервые я увидел в Зимнем дворце, в столовой, где завтракали члены и следователи верховной комиссии(!), исследовавшие злоупотребления старого режима. Зачем он туда пришел, меня никто не осведомил, но тогда я собственными глазами удостоверился, что он уже выпущен на свободу. А затем я был вызван в качестве свидетеля сенатором В. А. Бальцем, стоявшим во главе комиссии, в задачу которой входило расследование злоупотреблений специально военного ведомства. Оказалось, что под стражею находится уже генерал Батюшин: ему, если не ошибаюсь, вменялось в вину включение ложных сведений о ходе дознания по делу Рубенштейна в письменные доклады начальству».

На наш взгляд, острейшая коллизия Завадский (Макаров) – Батюшин (Ставка) – это лишь видимая часть айсберга. Нет сомнения, что истинное противостояние имело другой, общеимперский масштаб. На самом деле, на одной чаше весов – вся головка российской империи: Верховный главнокомандующий царь Николай II, Ставка, ближайший к столице фронт во главе с умным и проницательным главнокомандующим Н. В. Рузским. Их боевой, ударной силой был особый отряд – комиссия во главе с опытнейшим и надежным контрразведчиком Н. С. Батюшиным. На другой – небольшая кучка взлелеянных войной наглых финансовых и биржевых воротил, дельцов и попросту проходимцев (тот же Распутин чего стоил!), для которых воюющее российское государство и его народ – неисчерпаемый источник для их паразитирования, обогащения, достигаемого с помощью всех мыслимых и немыслимых средств. Их сила – в капитале, с помощью которого можно было привлечь на свою сторону и привлекались деятели любого уровня разлагающегося отечественного государственного аппарата. Великая Россия для них стала своеобразным ломберным столиком, на котором эти игроки делали свои, к сожалению, беспроигрышные ставки. В этом своем качестве они, по мнению защитников России и патриотов вообще, являлись подлинными ее врагами. А о том, что болезнь существующего режима зашла глубоко и в определенной мере уже не поддавалась лечению вопреки мнению ее «врачевателей», знало не так уж много лиц.

Итог этого по своему историческому противостоянию таков: победителем оказалась клика корыстных антигосударственников, больше похожих на врагов отечества, а вовсе не императорская Россия с ее могучей армией и военной контрразведкой, органами правосудия. Это страшная гримаса истории, а никакой не закономерный результат для всех иных держав, кроме России! Особую ответственность за поражения такого рода делят между собой все его участники, начиная с самого царя. Затем следует генералитет, за ним – в очередь – жандармерия, политическая полиция, контрразведчики и юристы всех рангов. Конечно и его величество Капитал. Но каждому на весах истории отмерено свое. В первую очередь, царю – за «самодовольное и бездарное правление, при котором сама судьба России уплывала из рук правителей» (Солженицын). Вот почему контрразведка так и не смогла реализовать свои возможности.

Все сказанное здесь относится к «большой истории», к «большой политике». Но совсем не безразлично осмыслить такой частный вопрос: почему вместо сотрудничества с органами правосудия контрразведка оказалась в состоянии конфликта, противоборства с ней? Какой здесь скрыт урок? Глубоко не правыми будут те, кто в конфликте юриста и контрразведчика увидят лишь субъективный момент. Будто одна из сторон попыталась «поставить на место» другую. Наше мнение иное. Случившееся – сотрудничество, вылившееся в противостояние, – стало возможным в силу ряда объективных причин.

Во-первых, в воюющей России, как ни покажется странным, не было единого правового пространства. По «Положению о полевом управлении войск в военное время», утвержденном за несколько дней до начала войны, страна искусственно расчленялась на две «отдельные части» – фронт и тыл. Характер взаимоотношений между гражданской администрацией и военным командованием сразу же приобрел особую остроту. Вся полнота власти на обширных территориях театра военных действий (ТВД) перешла к военным. Ставка Верховного главнокомандования стала фактически вторым правительством Империи. Механизма взаимодействия ее с Советом министров, законодательными органами создано не было. Попытки же в течение войны найти некий консенсус в действиях двух властных центров не удались. Это привело в конце войны к кризису государственного управления. В такой ситуации сильно страдала юриспруденция. В тылу она функционировала в традиционном формате, а на ТВД – бездействовала; так как полный набор репрессивных средств и возможностей был у армейского командования. Рассматриваемая коллизия есть ни что иное, как частный случай проявления такого объективно существующего в стране противоречия.

Во-вторых, юриспруденция и контрразведка это разноплановые государственные функции. Их представители по-разному смотрят на пути и средства достижения своих целей, ибо природа их различна, несхожа. Коллеги-юристы (Завадский, Чубинский) по роду своей деятельности не обязаны стараться узнать заранее о том, где и как некое лицо или группа лиц осуществляют преступления против государства. Для них зло только тогда считается таковым, когда оно будет доказано судом. Оперативный же работник в отличие от них способен получать информацию о преступлении в момент его совершения. Он способен видеть изнанку этого преступления, знать многое об его участниках, определить истинные масштабы содеянного. Для него то же самое зло – нечто осязаемое почти каждодневно, и он считает необходимым как можно скорее положить этому конец. Поэтому не мудрено, что оперативные начала до поры до времени могут просто не стыковаться с существующим правовым регламентом. Это особенно понятно, ибо речь идет о молодой отечественной контрразведывательной службе, которая еще не успела органически вписаться в российское правовое поле.

Гражданские и военные юристы в большинстве своем не накопили опыта по работе со шпионскими делами, в основе которых лежали оперативные материалы – агентурные донесения, сведения, полученные от добровольных осведомителей, сводки наружного наблюдения, корреспонденция, полученная путем перлюстрации, и т. п. Добавим к этому, что они практически ничего не знали об иностранных разведках, их структуре, организации, методах работы. Вот почему юриста Завадского буквально шокировали «слухи, сплетни, обрывки без начала и конца», то есть то, что в контрразведке называется оперативными материалами, видимо не сведенными Батюшиным в систему, и он отвергает их. Хотя как гражданин, а тем более как законник, он отлично понимает, с какого рода преступными делами, страшными по своим отрицательным последствиям для Отечества, он столкнулся. Закон превыше всего, и пусть весь мир летит в тартарары, если закон не соблюдается – вот безупречное кредо Прокурора с большой буквы С. В. Завадского.

Оперативные работники в свою очередь должны были иметь хотя бы минимум знаний юриспруденции, чтобы грамотно с точки зрения права вести оперативные дела. Но для этого нужны были элементарные знания основ права, навыки и умение пользоваться ими на всех стадиях оперативной разработки. Вот что знал и чему мог научить опытный контрразведчик Батюшин: «Ликвидация дела (то есть обыски, аресты, выемки. – Авт.) должна быть произведена в один день, а буде возможно и в один час, дабы помешать преждевременному разглашению этого факта… Быстрый просмотр отобранных по ликвидации материалов сразу же дает картину состава преступления и его квалификацию, почему и дальнейшее расследование должно вестись в рамках тех статей Уголовного уложения, под которые подходит это преступление. По ходу дела должны быть посвящены в него тот следователь по особо важным делам, который будет вести это дело, и прокурор судебной палаты, как наблюдающий за следствием орган… Должен сказать, что за мою почти десятилетнюю практику перед Великой войной у меня никогда не было расхождений в оценке этих улик с высшими чинами варшавской Судебной палаты».

Все приходит с опытом, но при непременном условии, что сама контрразведывательная система должна быть вписана в правовой режим страны. Однако и законов, и опыта в России тех лет было явно недостаточно. Все находилось еще в стадии приобретения, накопления…

Но в природе самой оперативной деятельности есть то, что постоянно создает коллизию, которую назовем условно: «Завадский – Батюшин», или юрист-оперативник. У контрразведчика свое собственное видение ситуации. Он может искренне не понимать Завадского как законника, «удивляться» его буквоедству, из-за этого даже «сердиться» на него. Он убежден: при «ликвидации дела», то есть при проведении выемок, арестов, обысков «надобно пользоваться пока сравнительной свободой действий контрразведки в административном порядке, так как все действия судебных властей скованы буквой закона». Это опять Батюшин.

Вот она реальная коллизия. Контрразведчики, пользуясь оперативными средствами, насквозь видели преступную, антигосударственную сущность в махинациях финансовых и экономических оборотней типа Рубенштейна и К°, для которых любовь к Отечеству – пустой звук. Можно легко представить душевное состояние контрразведчиков при оперативной работе с таким «контингентом», их естественный порыв вырвать с корнем зло, и чем скорее, тем лучше для истекающей кровью Родины. Но на их пути вставал его величество Закон, пусть не совсем приспособленный для условий войны, но пока единственно действовавший. И с этим нельзя не считаться. Сам Батюшин отлично понимал ситуацию: неслучайны его неоднократные консультации с прокурором. Вместе с тем генерал был совершенно искренне убежден и в другом: «… очень часто могут быть трения в лучшем случае из-за слишком формального отношения прокурорского надзора в столь тонком деле как шпионство, главной базой коего являются косвенные улики и убеждение судей, а не прямые улики».

Безусловен исторический факт: разведчики и контрразведчики всех стран мира на протяжении минувшего века особенно в условиях чрезвычайных – военных всегда находились под воздействием некоей «магии» результатов, полученных оперативным путем. Подавляющее большинство контрразведчиков всех рангов всегда отдают предпочтение этим данным особенно в делах по шпионажу и измене родине. В таких случаях часто происходит определенная психологическая абберация: законность видится ненужной формалистикой, а истина кроется в добытых с таким трудом и с такими ухищрениями фактах. Очень медленно будет пробивать себе дорогу понимание того, что главное для контрразведчика – преодолеть свои эмоции, обуздать собственные пристрастия и преференции. Но это всегда дается с трудом. А подчас и сами руководители не были заинтересованы в таком «оперативном аскетизме». Это особенно характерно для времени становления специальных служб. Ушедший век, к сожалению, изобиловал бесчисленными фактами подобного рода. Век начавшийся едва ли станет исключением.

Острота коллизии, имеющей под собой объективные основания, со временем снимается в любом государстве и быстрее всего там, где сильны правовые начала и традиции. Юристы всегда могут понять контрразведчиков, а последние – первых, не доводя дело до разрыва отношений. В России же было все не так. В последний год существования империи, уже охваченной кризисными явлениями, конфликты и недоразумения, носящие локальный характер, превращались в такие, что их трудно было разумно разрешить. А если в конфликте участвовали сильные мира сего, то он сразу приобретал взрывоопасный, общероссийский характер. Пример тому – судьба самой комиссии Батюшина и ее руководителя.

При всей очевидной значимости объективных моментов, тем не менее, в оперативной деятельности человеческий фактор имеет решающее значение. Генерал Н. С. Батюшин, досконально зная природу контрразведки, в этом был твердо убежден. В его отношении к самому себе и к своим подчиненным он руководствовался принципом, чтобы оперативные работники всегда ставили государственные интересы выше личных.

По Батюшину, руководитель разведки и контрразведки должен быть по образованности «с веком наравне», по интеллекту – «обладать особым синтетическим умом, дабы в мелочах улавливать общую картину, то есть обладать некоторым даром прозрения», по своей природе – быть «вполне застрахованным от разного рода увлечений, свойственных его возрасту, быть своего рода аскетом, находя выход своей энергии в азарте работы по тайной разведке. Но самое главное – он при огромном хладнокровии должен быть абсолютно честным человеком…» В анналы мировой истории спецслужб можно смело включить такое его изречение: «Если вам, Ваше превосходительство, даже во сне приснится, что ваш начальник разведывательного отделения нечистоплотен в денежном отношении, то вы его, проснувшись, смените, так как контролировать его нет возможности».

Так называемый человеческий фактор оказался в конечном счете определяющими в судьбе самой комиссии. Роль пресловутой арбузной корки, наступив на которую сломали себе шею такие опытнейшие генералы – контрразведчики как Бонч-Бруевич, Батюшин, сыграл ключевой агент этой разработки Иван Федорович Манасевич-Мануйлов.

С точки зрения оперативника выбор Манасевича в этом качестве был безупречным. По должности он являлся в то время личным секретарем председателя Совета министров Б. В. Штюрмера и одновременно одним из фаворитов Распутина. Есть сведения, что Распутин специально приставил его к главе правительства.

Будучи сам высоконравственной личностью, Батюшин, привлекая к сотрудничеству Манасевича, человека сомнительной репутации, видимо полагал, что у того, кому лично доверял глава правительства (добавим еще: благодаря долголетней выучке в системе МВД, Манасевич хорошо знал эту систему изнутри), существует хоть малая толика порядочности, столь необходимая в делах особой государственной важности. Но здесь и случился просчет, загубивший дело. Оказалось, человеческая подлость, негодяйство не имеют нижнего предела как геройство – верхнего. Это должны были знать матерый контрразведчик Батюшин, а вместе с ним и Бонч-Бруевич.

Ловкий и беззастенчивый делец не брезговал частными сомнительными аферами, биржевой игрой, шантажом в отношении финансистов, полагая, что он надежно защищен со всех сторон: Распутина, правительства, контрразведки. Прозрение к контрразведчикам пришло слишком поздно, когда нужно было из-за Манасевича спасать всю комиссию. Дадим запоздалое слово Бонч-Бруевичу: «Оказалось, что русский Рокамболь, снабжая комиссию ложными сведениями, отводил меч правосудия от таких прохвостов как арестованный, но уже освобожденный банкир Рубенштейн, и обделывал свои темные и прибыльные делишки. Комбинации Манасевича обратили на него внимание Департамента полиции. Спасаясь от полиции, Манасевич запутывал факты и ставил комиссию Батюшина в такое положение, при котором она невольно начинала защищать его от уголовного преследования за излюбленный им шантаж».

Манасевич был взят с поличным в августе 1916 года. Дело авантюриста сразу приобрело громкое общественное звучание. В ходе следствия было установлено и вменялись ему в вину шантаж Соединенного банка и вымогательство у его руководителей 26 тысяч рублей, шантаж и запугивание немца Утемана, директора и совладельца фабрики «Треугольник», незаконное получение крупных сумм денег от Русско-Французского банка и многие другие преступления. Слушание дела было назначено на 15 декабря. Но Распутин и императрица Александра Федоровна добились от Николая II Высочайшего повеления о прекращении дела. Российская Фемида смогла исполнить свой долг лишь 13-18 февраля 1917 года. По приговору суда Манасевич-Мануйлов был лишен всех прав и состояния, приговорен к полутора годам исправительных арестантских рот.

Роль Батюшина, наверняка желавшего спасти лицо своей комиссии, оказалась исключительно двусмысленной: заведомый преступник конечно должен получить по заслугам, но он – основной источник тайной информации по главному делу комиссии. Признать это значило бы подписать смертный приговор самой комиссии, дискредитировать все то стоящее, чего она достигла. Генерал предпринимает какие-то шаги, может быть и не совсем удачные. Об этом можно судить по письму царицы Александры Федоровны к Николаю II еще в декабре 1916 года: «На деле Мануйлова прошу написать «прекратить дело» и переслать его министру юстиции. Батюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к Вырубовой и просил о прекращении этого дела, так как он, наконец, убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему другу». Расследование и особенно суд над ставшим знаменитым на всю страну проходимцем прозвучали реквиемом для комиссии Батюшина и его карьеры.

Есть мнение, что сам судебный процесс над Манасевичем был организован, чтобы скомпрометировать комиссию Батюшина. Общественное сознание легко было убедить в том, что имевшие дело с Манасевичем-Мануйловым сами были шантажистами, прохвостами, людьми, нечистыми на руку, прихвостнями свергнутого режима. Мнение о провокационном характере судебного процесса над Манасевичем генерал высказал публично в печати, спустя пять лет после случившегося. Он, признавая, что Манасевич-Мануйлов был «осведомителем комиссии, таким же как банкиры братья Животовские, Лесин и др.», писал: «Сфабрикованное директором Соединенного банка в Москве графом Татищевым при содействии высших чинов нашей администрации дело Манасевича-Мануйлова преследовало двоякую цель: с одной стороны, очернить вверенную мне комиссию, дабы тем ослабить улики против графа Татищева, обвинявшегося на основании данных вверенной мне комиссии по тем же статьям Уголовного уложения, что и Дм. Рубенштейн, с другой стороны, для левых кругов, подготовлявших «великую и бескровную», процесс этот являлся пробным камнем для определения устойчивости власти, в достаточной уже степени расшатанной г.г. Протопоповыми, Добровольскими и другими». Хотя такое утверждение было полемически заостренным ответом на непрекращающиеся злобные нападки «обиженных» комиссией, кстати, также эмигрантов, на ее бывшего руководителя, данное мнение Батюшина сбрасывать со счета не следует.

Батюшин допрашивался на суде первым из свидетелей. После допроса он был убежден, что ему удалось отвести от комиссии и от себя лично клеветнические наветы со стороны обвинения и адвокатуры пострадавшей стороны. Однако иллюзия длилась недолго. Через несколько дней погибло самодержавие и к власти пришли демократические временщики.

Вчерашние враги государства, благодаря своей дьявольской изворотливости, в одночасье преобразились в «жертвы» царизма. С этой позиции им оказалось наиболее просто взять реванш у контрразведчиков. Но готовилась не банальная месть своим недавним обидчикам. Под личиной демократов они пытались сохранить и максимально расширить свои возможности продолжать безнаказанно грабить российское государство. Такая игра стоила свеч.

К делу были привлечены профессионалы высокой пробы. Удар наносился расчетливо и хладнокровно. Спустя годы, не зная многих деталей, поражаешься, как тонко был сработан и реализован на практике сценарий по абсолютной компрометации всей комиссии во главе с Батюшиным. В финале предполагалось, что генерал и контрразведчики не только будут арестованы, но что им будут предъявлены именно те статьи обвинения, которые совсем недавно фигурировали в оперативных досье на сегодняшних «мстителей».

Начнем с оценки выбора времени и места для нанесения удара.

Новоявленные демократы очень торопились, видимо руководствуясь русской пословицей «куй железо, пока горячо». «Операция» стартовала уже 18 и 20 марта 1917 года. В газете «Русская воля» за подписью некоего Вл. Самойлова появились одна за другой две статьи под заголовком «Генерал Батюшин и К°». Всего вторую неделю в Царском Селе под надзором находятся отрекшийся Николай II с семьей. Бывшие царские министры и сановники арестовываются и направляются в Петропавловскую крепость. По мнению «сценаристов», под шумок произвольных арестов самое время открыть камеры Петропавловки также и для приспешников этой царской камарильи, их «всесильных охранников» – «генерала Батюшина и К°».

Далее о мести. Газета «Русская воля», либеральнейшая из самых либеральных органов печати, основанная в конце 1916 года министром внутренних дел А. Д. Протопоповым, действительно собрала у себя под крышей плеяду видных литераторов и профессоров таких как А. В. Амфитеатров, Леонид Андреев, В. И. Немирович-Данченко, Н. А. Гредескул, Э. Д. Гримм, А. И. Зилоти, упоминавшийся уже нами М. П. Чубинский и многих других интеллектуалов, чьи имена находились на слуху у всей России. Блеск имен мешал многим увидеть подспудное: газета издавалась на средства банков и потому естественно она была проводником интересов крупного капитала и в первую очередь того хищнического, который необыкновенно возрос в условиях военного времени. Как мы знаем, одна из «первых скрипок» здесь принадлежала Д. Л. Рубинштейну и К°.

А теперь о самом ударе – о содержании двух статей, тональность которых была строго выдержана в духе торжествующей демократии и проклятий недавнему «ненавистному прошлому». От этого эффект воздействия на читателя приобретал особую привлекательность.

Читатель, знакомясь с этими статьями, должен был усвоить главное. С одной стороны, есть «запуганные и беспомощные» жертвы, «плутократы (!), пострадавшие от комиссии»: миллионер Животовский, 23 калашниковца (?), Утеман, киевские сахарозаводчики (из них названа только фамилия Доброго), фабрикант Лурье, член правления Русско-Азиатского банка Н. А. Гордон и брат его председатель табачного синдиката Б. А. Гордон, «приезжий богач» Шриро, бывший член частного Коммерческого банка Шкаф, банкир Рубенштейн, члены правления Соединенного банка и его «маклеры» – М. Д. Шкаф, Н. А. Шаскольский, М. В. Гущин и Алексей Рубенштейн, а также граф Татищев. У большинства этих людей лишь один «недостаток»: «они настолько проникнуты рабьей психологией старого режима, что им еще не верится в то, что над Россией уже высоко взошло солнце правды и нелицеприятного суда». Автор надеялся, что наконец-то они перестанут молчать и заговорят, расскажут, как это было.

А с другой стороны, «шакалы», «шантажная шайка», «всесильные и неприкосновенные провокаторы и шантажисты». Назовем их также поименно как в статье: полковник Резанов, прапорщик Логвинский, товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Жижин, Матвеев, Манасевич-Мануйлов и особняком стоит «тогдашний глава царского правительства» Штюрмер. Все они члены… «Торгового дома Батюшина», предназначенного под видом борьбы «с германскими шпионами и русскими предателями» обделывать свои грязные делишки. И на голову читателей обрушилась целая куча фактов, имеющих особую убедительность, так как они были поданы в виде цифр, обозначающих размеры взяток. Назовем вслед за газетой несколько из них. Освобождение из тюрьмы Животовскому обошлось в 800 тыс. руб., братьям Гордонам удалось «доказать свою политическую благонадежность» за 1 млн. 300 тыс. руб. У прапорщика Логвинского, который приобрел квартиры в Москве, Пскове, обнаружены: капитал в 600 тыс. руб. и купчая на дом в 350 тыс. руб. «На нужды батюшинского правосудия» ушло 238 тыс. руб. в виде взяток от трех финансистов. Этот факт преподносился следующим образом: «Боязнь предстать пред светлые очи всесильного ген. Батюшина, который беспристрастия ради арестовывал попутно с обвиняемыми и всех свидетелей, была так велика, что запуганные маклеры предпочли отделаться относительно незначительным «пожертвованием» и внесли на нужды батюшинского правосудия 238000 рублей (Шаскольский – 100000, Шкаф – 90000 и Алексей Рубенштейн – 48000)». А вот банкиру Рубенштейну комиссией было «выставлено требование» откупиться с помощью 1 млн. руб., причем половина этой суммы предназначалась Штюрмеру. Обратим внимание: собственно Н. С. Батюшину получение каких-либо взяток газета не инкриминировала. Она, как видим, распространила этот вид преступления на весь «Торговый Дом», хозяином которого был генерал. Для последнего пуля была отлита из более надежного материала – политического. Вот этот газетный пассаж: «Достойна внимания также и политическая физиономия сотрудников генерала Батюшина. Товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Жижин – свойственник генерала Батюшина – известен тем, что через его руки прошли на виселицу около 300 борцов за польскую свободу. Этот ретивый слуга старого режима и царский холоп совместно с генералом Батюшиным устроили в знаменитом 10-м павильоне Александровской цитадели в Варшаве такой политический застенок, с ужасами которого трудно что-либо сравнить».

Итоговая фраза, завершавшая обе публикации, была ключевой: «В распоряжение А. Ф. Керенского представлены документы, подтверждающие справедливость этого заявления». О каком «заявлении» идет речь читатель ничего не знает (можно допустить, что обе статьи – это одно «заявление»), но зато он должен был быть уверен: материалы и документы настолько основательны по содержанию и безупречны в своей истинности, что уместно их представить на рассмотрение самому министру юстиции А. Ф. Керенскому. Кто и когда представил министру юстиции эти материалы (и было ли это сделано на самом деле), насколько правомочно до решения суда публиковать порочащие группу лиц сведения – все это мелочи, над которыми сейчас никто и не должен задумываться, поскольку речь шла ни много, ни мало о преступлениях охранителей старого режима.

Несмотря на то, что в обеих статьях правильно только написание фамилий персонажей и занимаемые ими должности, а все остальное – клевета и ложь, дело было сделано. Отравленная стрела попала точно в цель. Об этом можно судить по следующему факту. В личном деле Н. С. Батюшина есть обе эти газетные статьи, наклеенные на плотную бумагу, с карандашными пометками по тексту и с автографом прочитавшего. Им был начальник штаба главнокомандующего армиями Северного фронта генерал Юрий Никифорович Данилов, по должности прямой начальник Батюшина. Обращают на себя внимание две его пометы. Данилов двумя вертикальными чертами на полях отметил пассаж о взятке в 238 тыс. руб. в пользу батюшинской комиссии, а также подчеркнул и расписался под двумя заключительными строчками о представлении документов в распоряжение Керенского. Умный генерал, вместе с Рузским и С. С. Савичем находившийся 1 марта в вагоне Николая II и первым услышавший из уст самого царя о решении отречься от российской короны, отчетливо понял, кто будет в новой демократической России решать судьбу «комиссии Батюшина».

Уничтоженный политически и морально в глазах своих коллег и всей России, Н. С. Батюшин, тем не менее, был на свободе и исполнял обязанности по делам комиссии, готовясь к худшему. Свою задачу теперь он видел в том, чтобы надежнее (а где как не в Ставке) сохранить от уничтожения материалы своих оперативных разработок. И это ему удалось сделать. Но и злейшие враги его были начеку. Эстафету по завершению уничтожения комиссии и ее главы взяли на себя «Биржевые ведомости» – главный финансовый рупор России. Однако подключилась она к этой кампании несколько неуклюже.

15(28) марта 1917 года. Вечерний выпуск «Биржевых ведомостей» (то есть за 3-5 дней до названных статей в «Русской воле»). Анонс публикации: «Немецкий шпионаж в России». Сначала обращение военного министра А. И. Гучкова на этот счет. Далее интервью корреспондента с «известным знатоком контрразведывательного дела в России полковником» А. С. Резановым. Содержание интервью соответствует знаниям и должностному положению полковника. Оно нам особенно интересно, потому что у товарищей по оружию надо полагать были во многом схожими взгляды на проблему борьбы со шпионажем врагов.

В интервью обращает на себя внимание то обстоятельство, что нет конъюнктурных «проклятий» в адрес свергнутого режима. Это свидетельствует о политической корректности контрразведчика. О ситуации на текущий момент им сказано так: «Немцы со свойственной им системностью (в газете «систематичностью») не замедлили использовать то ослабление надзора, которое было вызвано последними событиями, и усилили свою шпионскую деятельность в России». О недавнем прошлом (наверняка здесь содержится и какая-то часть суждений Батюшина): «… при прежнем режиме борьба с немецким шпионажем была довольно затруднена и потому, что тогдашнее высшее военное начальство недоверчиво относилось ко всем указаниям относительно необходимости усиления борьбы с немецким шпионажем. Я сам много раз составлял подробную докладную записку и ни одна из них не получила практического осуществления, а я нажил массу неприятностей по службе и прослыл шпиономаном». О перспективах борьбы со шпионажем: «Вы спрашиваете, возможна ли борьба с германским шпионажем в России во время войны? (Видимо надо было сказать – во время революции? – Авт.). Отвечу утвердительно. Военное министерство может вести с немецким шпионажем успешную борьбу. Ведь этот шпионаж ничего особенного не представляет – он основан исключительно на системности (в газете: «систематичности») и добросовестном исполнении немецкими шпионами своих обязанностей. Этими способами можем бороться и мы». По иным суждениям, высказанным автором интервью, приводимым им примерам, прогнозам на будущее можно утверждать, что уровень контрразведывательного мышления одного из близких соратников Батюшина был достаточно высок.

27 марта, то есть спустя неделю после публикации второй статьи в «Русской воле». Вечерний выпуск «Биржевых ведомостей». Сенсационный заголовок: «Розыски и арест генерала Батюшина» и детективное ее содержание. «С первых же дней революции скрылся неизвестно куда пресловутый генерал Батюшин, который стоял во главе комиссии, расследовавшей действия банков и т.п… Сподвижник генерала Батюшина полковник Резанов сначала скрылся, потом местонахождение его было обнаружено, и Резанов был арестован (о недавнем интервью с ним молчок. – Авт.). И далее: «О генерале Батюшине существовало предположение, что он скрылся за границу. До сведения властей дошло, что Батюшин имеет удостоверение, что он стоит во главе контрразведки. (?) Благодаря этому он имеет возможность переходить русскую границу и отбыть в Стокгольм. Тщательные розыски генерала Батюшина дали, однако, свой результат. Батюшин был обнаружен в Пскове, где он скрылся недалеко за городом. В ближайшее время Батюшин будет перевезен в Петроград». Все написанное не что иное, как провокация, потому что Батюшин находится на свободе, и никто не охотится за ним. Похоже «Биржевка» подсказывает демократическим властям, где надо искать генерала и что надо с ним делать. С аналогичными публикациями выступают еще несколько газет.

Провокация сработала. Восьмого апреля в свой очередной приезд по делам службы в Петроград Н. С. Батюшин будет задержан и отправлен в дом предварительного заключения, где будет находиться до ноября 1917 года. За все время пребывания в качестве задержанного он ни разу не был вызван каким-либо следователем на допрос.

«Биржевка» еще несколько раз возвращалась к Батюшину. В мае она пугала своих читателей о возможном освобождении генерала и членов его комиссии, так как у них обнаружились ходатаи перед министром юстиции. Напоминала лишний раз, что это за злодеи Батюшин и К°: они «совершали налеты на банки и банкиров». В июле месяце еще порция: «под давлением извне» из-под ареста освобожден Резанов. Это предлог, чтобы припугнуть: «В настоящее время некоторые безответственные личности ведут усиленные хлопоты об освобождении из тюрьмы и самого доблестного генерала Батюшина, и прапорщика Логвинского. Существует у иных тенденция во что бы то ни стало сорвать дело Батюшина и не довести его до конца. Ведет это дело сенатор Бальц». Чтобы читатели не забыли, вскоре еще одно напоминание: «Батюшин самовольно возбудил и вел дело киевских сахарозаводчиков».

Это рассказ об одной лишь газете. А их было много. О Батюшине и комиссии писали, не жалея черных красок, и в этом смысле однообразно. Отрабатывали плату. После июльских событий «Биржевке» было не до низкой мести и мелкотравчатой клеветы в отношении Батюшина надвигался и на нее девятый вал.

Нашелся лишь единственный человек, кто публично с помощью печати пошел в бой за доброе имя Батюшина. Им оказался всеми признанный «охотник за провокаторами» журналист Владимир Львович Бурцев, общероссийская знаменитость тех дней. А коллегам-генералам из Ставки, из Генерального штаба, из штаба фронта было не до Николая Степановича. Не до жиру, быть бы самим живу. Для коллег-контрразведчиков и бывших соратников, лишь небольшая часть которых в весенние и летние месяцы 1917 года была привлечена к реформированию военной контрразведки в сугубо демократическом духе, имя генерала, давшего вовлечь себя в политические игры и вышедшего из них с запятнанной репутацией, стало явно одиозным. Дыма без огня не бывает! – опасливо мог рассудить каждый из них. В то переломное и судьбоносное время для России имя и сама жизнь любого ее гражданина, какими бы достоинствами он не обладал, являлись ничтожно малой величиной, которыми можно было пренебречь. Похоже, это закон всех революций. Батюшин попал под этот закон как зазевавшийся путник под колеса бешено мчащейся кареты.

Карьера Николая Степановича Батюшина – второго по счету генерала от спецслужб России (после Н. А. Монкевица) завершилась на 44 году его жизни. Впереди еще сорок трудных лет существования без Родины, без доброго имени. Об этой половине его жизни мы практически ничего не знаем. Обозначим то немногое, что известно в виде кратких заметок.

Освобождение из заключения, когда уже были советские охранники (пригодились навыки хитроумного контрразведчика), бегство из большевистского Петрограда на юг к Алексееву, третьестепенные роли в Добровольческой армии, в эмиграции (Белград). Имя его так и осталось одиозным и для друзей, и для бывших коллег. «Проклятье Рубенштейна» (его выражение) висело над ним всю оставшуюся жизнь. В самые трудные годы его надежным товарищем оставался лишь В. Л. Бурцев.

По скудным материалам, проливающим свет на жизнь этой неординарной личности в условиях эмиграции, можно судить, что жизненные невзгоды не раздавили его. Он был в курсе всей мемуарной и научной литературы, посвященной России двадцатого столетия. Имел свой твердый взгляд по ключевым вопросам довоенной и послевоенной отечественной истории. Как и все мыслящие эмигранты мучался в раздумьях о главном – что и почему случилось с горячо любимой им Родиной. С особым тщанием следил за публикациями на тему разведки и контрразведки в годы Первой мировой войны. Известно также, что в 1930 году он по собственной инициативе встретился с Вальтером Николаи и Максимилианом Ронге. Достойные вчерашние противники остались при своих: никто из них не поведал друг другу о своих сокровенных профессиональных тайнах. Батюшину-изгнаннику это делало особую честь.

Нами выявлены пока лишь две публикуемые в настоящем сборнике работы. Каково реальное творческое наследие Н. С. Батюшина неизвестно.

Неизвестна и судьба прямых потомков генерала. Женат он был на потомственной дворянке Агриппине Владимировне Депрейс, уроженке Казанской губернии. У них было четверо детей: дочери Ольга (1901 г. рожд.), Татьяна (1905 г. рожд.), Елена (1907 г. рожд.) и сын Михаил (1903 г. рожд.).

Долгая жизнь русского генерала Николая Дмитриевича Батюшина завершилась в 1957 году в Бельгии. Об этом пережившие его соотечественники и мы, историки, смогли узнать из некролога.

БАТЮШИН Николай Степанович (26 февраля 1874 – до 10 марта 1957, Брен-ле-Конт, Бельгия). Ген.-майор Ген. штаба. Окончил Михайловское артиллерийское училище и Академию ГШ. Участник русско-японской войны. В 1917 г. возглавил комиссию по борьбе со шпионажем при штабе Северного фронта. В гражданскую войну состоял при штабе Крымско-Азовской армии ген. Пархомова, затем находился в штабе армий Вооруженных Сил Юга России. Эмигрировал в Югославию. Преподавал в Белграде на отделении Высших военных научных курсов ген. Н. Н. Головина. Автор книги «Тайна военная разведка и борьба с ней» (София, 1939). Умер в доме для престарелых в г. Брен-ле-Конт (Бельгия).

Скупое сообщение о его кончине первоначально сообщило «Новое русское слово» (Нью-Йорк, 1957, 10 марта, № 15961). Приведенный некролог за подписью «В. П.» появится в ж-ле «Часовой», Париж-Брюссель, 1957, № 376.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх