• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Завоевания Мехмеда-Али. С 1815 по 1830 вод политическая и военная мощь Мехмеда-Али, зарождение которой было описано нами раньше[156], настолько возросла, что казалось — он неминуемо рано или поздно займет место султана или по крайней мере создаст первоклассное, вполне независимое государство.

Уничтожив ополчение мамелюков и став с тех нор неограниченным властелином Египта (1811), честолюбивый и предприимчивый паша завоевал затем священные города Аравии и оттеснил вахабитов внутрь этой страны. Правда, эти фанатики снова продвинулись к морю во время его отсутствия и заключили с его старшим сыном Туссуном сравнительно выгодный для них мир, но Мехмед отказался ратифицировать этот договор и в 1816 году поручил руководство военными действиями своему второму сыну Ибрагиму. Последний с первых же шагов показал себя выдающимся полководцем и за два года сумел привести вахабитов в полную покорность; их вождь, Абдалла-бен-Сауд, гонимый из убежища в убежище, попал наконец в плен при взятии его последнего города Деррейэ и был отправлен в Константинополь, где и обезглавлен по приказанию султана (1818). В награду за сбои победы Ибрагим получил от Махмуда меккский пашалык и с тех пор в согласии со своим отцом управлял Есей турецкой Аравией. Спустя два года Мехмед-А ли предпринял завоевание Нубии и Сенаара, двух отдаленных областей, где укрылись последние мамелюки и откуда они часто совершали набеги на южные границы Египта. Другой его сын, Измаил-паша, произвел туда смелый набег, рассчитывая в одну кампанию закончить все дело. Но его вымогательства и насилия скоро вызвали здесь восстание, стоившее ему жизни. Впрочем, его смерть очень скоро была отомщена его шурином, дефтердаром Ахмед-беем^ который своими репрессиями терроризировал не только Нубию и Сенаар, но даже Кфдофан, где с того времени надолго установилось египетское владычество (1822). Вскоре затем это владычество еще упрочилось и в Аравии (1823–1824), вследствие подавления восстания, которое было поднято бедуинами, вахабитами и большим числом беглых феллахов. Это восстание Ибрагим утопил в крови.

Правление Мехмеда-Али. Мехмед-Али стал грозной силой не только благодаря расширению своей территории, но также особенно благодаря накоплению и естественному росту находившихся в его распоряжении всякого рода ресурсов, постоянному развитию и высокому качеству военных сил, наконец, благодаря энергичному управлению страной. Сельскохозяйственное богатство Египта, о котором не знали или не хотели заботиться его предшественники, удесятерялось под его влиянием и надзором. Способы обработки земли быстро усовершенствовались благодаря ему. Улучшились и породы лошадей и овец; с большим успехом была введена культура тутового и оливкового дерева. То же самое было и с хлопчатником, разведение которого приобрело в Нильской долине за несколько лет огромное значение. Всюду возникали сахарные и селитряные заводы, всевозможные фабрики и заводы под руководством европейских и особенно французских инженеров, так как Мехмед с давних пор поддерживал сношения с Францией и питал к ней особенную симпатию, которой не изменил до смерти. Молодые египтяне посылались в Париж и Лондон для изучения наук, законов, промышленности, вообще западной цивилизации. Предпринималось или продолжалось сооружение новых путей сообщения. Между Александрией и Каиром был прорыт канал Махмудие. Снова принялись искать истоки Нила и подумывали о соединении каналом Средиземного и Красного морей. Торговые сношения внутри страны были облегчены учреждением строгой полиции, благодаря которой в стране водворилась полная безопасность.

Вследствие всех этих успехов финансы египетского правительства вскоре достигли блестящего расцвета, и оно получило возможность создать грозную армию и флот. Приглашаемые им в большом количестве французские офицеры обучали на европейский лад войска, численность которых ежегодно возрастала и в конце концов достигла почти двухсот тысяч. Это преобразование египетской армии было проведено под руководством полковника Сельва (известного больше под именем Сулейман-бея). Преобразованием флота руководил другой француз, Серизи. С 1820 года Мехмед располагал 60–80 хорошо построенными, хорошо вооруженными военными судами с прекрасным экипажем, тогда как экипаж во флоте султана был из рук вон плох. Мехмед обезопасил берега и границы Египта от внезапных нападений, построив ряд новых крепостей и исправив старые. У него были свои строительные верфи, пушечные, оружейные и машиностроительные заводы, арсеналы, магазины — словом, все необходимое для того, чтобы стране не приходилось ввозить извне орудия обороны и нападения. Впрочем, это громадное сосредоточение сил было ему облегчено чрезвычайно простыми правительственными приемами, которые, однако, мог безнаказанно позволять себе лишь восточный деспот. Дело в том, что он объявил себя единственным собственником земли и, следовательно, мог эксплуатировать ее систематически и совершенно но своему желанию. Он присвоил себе монополию не только на земледелие, но и на промышленность и торговлю. Для производства всевозможных работ, необходимых по его мнению, у него были феллахи, которых он заставлял работать по своему произволу (подобно древним фараонам) и, по прихоти своей, пересылал с одного конца страны на другой. Для пополнения армии и флота он и подавно без всякой церемонии распоряжался этими бедными людьми. Их отрывали от семьи и плуга, уводили в лагерь со связанными руками и с цепью на шее, и все-таки в конце концов, вследствие своей необычайной покорности, они становились хорошими солдатами.

Первое столкновение между Махмудом и Мехмедом-Али. Легко понять, что рано или поздно должен был наступить такой момент, когда помощь паши, располагавшего всем, что требовалось для войны, сделается необходимой для султана, который не располагал ничем. Мы видели выше[157], при каких обстоятельствах Махмуд счел нужным обратиться за помощью к Мехмеду-Али, который не отказал ему в ней, но, разумеется, потребовал плату за услугу. В 1822 году султан должен был предоставить ему командование на острове Крите, чтобы побудить его прислать сюда войско и эскадру против греков. В 1824 году, чтобы подбить его на экспедицию в Морею, он должен был обещать Ибрагиму морейский пашалык. «Этого унижения он никогда не мог забыть. Зато, когда после битвы при Наварине Ибрагим принужден был очистить Пелопонес, Мехмед-Али не забыл об условленной плате за свою услугу и не преминул потребовать, по крайней мере, равноценной награды. Такой наградой могла быть, на его «взгляд, только Сирия, эта естественная ограда Египта, давно привлекавшая его внимание, или, по меньшей мере, добрый кусок ее. Но Махмуд, и без того считавший Мехмеда-Али слишком сильным, согласился предоставить ему лишь пашалык Крита, который египтяне занимали уже несколько лет. Это значило — ничего не дать, и паша не без основания обиделся. В ответ на его жалобу султан довольно колко поставил на вид своему вассалу, что он уже полтора года не платит никакой дани Порте. Мехмед совершенно справедливо отвечал, что он авансом передал своему сюзерену гораздо больше, чем должен был: война обошлась ему в 30 000 человеческих жизней и в 20 миллионов франков, принеся взамен лишь разочарование и досаду. Словом, он ничего не заплатил, и отношения еще больше обострились.

Походы Ибрагима в Сирию и Анатолию. Спор длился уже больше года, когда Мехмед, более чем когда-либо зарившийся на Сирию, вздумал выместить свою злобу на паше Сея-Жан-д'Акра, Абдалле, давшем убежище нескольким беглым феллахам и отказавшемся выдать их ему. Не добившись от Порты позволения напасть на Абдаллу, Мехмед решил все-таки сделать это, и в октябре 1831 года Ибрагим вступил в Сирию с 30 000 солдат, 50 полевыми орудиями и 19 мортирами. В течение нескольких недель, он занял города Газу, Яффу и Кайфу и 9 декабря осадил Сен-Жан-д'Акр. На эту неслыханную дерзость султан отвечал фирманом, который объявлял Мехмеда-Али отрешенным от должности, назначал на его место Хусейна-пашу и предписывал последнему, собрав большое войско, идти на Ибрагима (март 1832 г.). Но прежде чем тот успел подойти, сын Мехмеда одержал еще несколько блестящих побед. 27 мая он взял штурмом крепость, отразившую некогда все атаки Бонапарта, и затем победителем вступил в Дамаск (15 июня). Отсюда, продолжая свой путь на север, он двинулся к Гомсу, где опрокинул авангард Хусейна (9 июля), затем овладел Алеппо, наголову разбил у Бейлапа турецкую армию, оставившую в его руках всю артиллерию (29 июля), и спустя два дня вступил в Антиохию. Вся Сирия лежала у его ног. Но так как Махмуд и теперь отказывался предоставить Мехмеду пашалык Акра, со Ибрагим, упоенный своими успехами, вторгся в Аданский округ, перешел Тавр и быстро овладел Копией — в самом сердце Малой Азии (ноябрь). Здесь напал на него с шестидесятитысячным войском его старый соперник по Мисолунги, великий везир Решид-паша. 21 декабря перед Копией произошло ожесточенное сражение, стоившее жизни 30 000 человек и окончившееся поражением турок: Решид был не только разбит, но и взят в плен. Победитель, не теряя ни минуты, двинулся на Бруссу и Скутари, т. е. на Константинополь.

Теперь, казалось, уже ничто не могло его остановить Мусульманское население Анатолии не оказало ему ни малейшего сопротивления. Впрочем, Ибрагим, как и его отец, неустанно афишировал свою преданность трону Османлисов: «Моя цель, — говорил он, — не низвергнуть, а упрочить его». Многие турки, даже в Константинополе, где султан гяур был крайне непопулярен, горячо симпатизировали ему. Ибрагим, выставлявший себя мстителем за Коран, был вполне уверен, что не встретит сопротивления в Стамбуле. А Махмуд не сомневался, что мятежник, вступив в столицу, немедленно свергнет и умертвит его, чтобы царствовать от имени какого-нибудь другого принца из Оттоманской династии. Сбитый с толку, почти обезумев от страха и ненависти, он не задумался обратиться с мольбою о помощи к великим европейским державам и особенно к России, которая со времени Адриано-польского мира считала себя как бы покровительницей Порты и была заинтересована в том, чтобы под властью Мехмеда-Али не возникла новая Турция, сильная и способная к самообороне.

Вмешательство великих держав. Договор в Кутайе. С этого момента распря между султаном и пашой приобретает крупный международный интерес и привлекает к себе внимание всей Европы. Все правительства тревожит мысль, как бы одно из них не нарушило в свою пользу политического равновесия на Востоке, и потому вмешаться должны были все. Франция не хотела ни действовать заодно с Россией, ни поддержать одна султана против Мехмеда-Али, благодаря которому она пользовалась таким большим влиянием на Востоке, ни открыто высказаться за последнего (из страха ссоры с Англией). Она старалась добиться того, чтобы победитель согласился на предложение дивана, предоставлявшего паше четыре пашалыка в южной Сирии (Акра, Наплуз, Сайда и Иерусалим). Но Мехмед требовал всей Сирии, не считая округа Адана и далее часть бассейна Тигра и Евфрата. Войска Ибрагима продолжали идти вперед, а 20 февраля 1833 года русский флот бросил якорь перед дворцом султана. Чтобы добиться удаления флота, французский посол адмирал Руссен обязался уладить дело так, чтобы египетский паша удовольствовался южной Сирией. Адмирал предъявил это требование паше, но у него не было никаких средств, чтобы принудить его; Мехмед это знал, а потому и не обратил на требование посла никакого внимания. Это снова повергло султана в трепет, и он снова обратился к русскому царю. Действительно, в начале апреля двенадцатитысячный русский корпус прибыл в Константинополь и Скутари, и вся молдавская армия — 24 000 человек — выступила на соединение с ним.

На этот раз Австрия и Англия, остававшиеся до сих пор довольно безучастными, серьезно встревожились и примкнули к Франции в видах прекращения войны. Правда, ни одна из этих трех держав не желала посылать свои войска против Мехмеда-Али; поэтому они объединились только для того, чтобы произвести весьма энергичное давление на султана Махмуда и заставить его сделать Мехмеду большие уступки, способные удовлетворить последнего. Султан уступил тем легче, что даже Николай I не особенно противился значительному расширению владычества Мехмеда. Помимо того, что царь не хотел ввязываться в конфликт с половиной Европы, он ничего не имел против того, чтобы Турцию заставили принести новые жертвы: чем больше она ослабеет, тем больше будет нуждаться в нем. Таким образом, Ибрагиму стало невозможно дольше оттягивать мир, который и был заключен в Кутайе. По этому договору Мехмед-Али получил сверх Египта, как и требовал, всю Сирию и Адану.

Россия и заключение договора в Ункяр-Искелеси. В силу этого соглашения египетские войска были уведены обратно, и царь в свою очередь должен был отозвать свой флот и армию. Он сделал вид, будто уводит их с величайшей поспешностью, но предварительно выговорил себе право при случае вернуться; этот договор, заключенный в Ункяр-Искелеси (8 июля 1833 г.) формально поставил Турцию в вассальную зависимость от русской империи. Согласно этому договору, обе державы заключили на восемь лет оборонительный союз против всех, взаимно обязываясь всеми силами защищать друг друга против всякой внутренней и внешней опасности. Если вспомнить, каковы были опасности, грозившие Оттоманской империи, и как много способов имела Россия вызывать в ней смуту, то ясно, что этот договор давал царю возможность возобновлять свое вооруженное вмешательство в Константинополе всякий раз, как он того пожелает. Разумеется, царь вовсе не имел в виду допускать в пределы своей империи турецкие войска и флот: добавочная статья договора гласила, что в случаях, когда Россия по праву могла требовать помощи своего союзника, последний мог освободиться от этой обязанности; от него требовалась лишь отрицательная помощь, имевшая, однако, громадную цену в глазах царя: султан освобождался от всякой обязанности при условии закрытия Дарданел для врагов России. Такое соглашение делало Россию почти неуязвимой, так как ей с давних пор не грозило какой-либо опасности, кроме как со стороны Франции и Англии. Россия была для них недоступна ни с суши, где достигнуть ее можно было, только пройдя через Германию, ни со стороны Балтийского моря, пригодного для действий военного флота лишь незначительную часть года, а теперь не рисковала подвергнуться нападению и со стороны Черного моря. Если же# и с этой стороны нечего было бояться, она могла позволить себе все, по крайней мере в отношении к Западу; таким образом, политического равновесия в Европе более не существовало.

Хотя договор в Ункяр-Искелеси был заключен тайно, но о нем, конечно, очень скоро узнали. Западные державы были сильно встревожены, и одно время похоже было, что они готовятся к войне. Австрия, также обеспокоенная этим событием, но в данный момент более чем когда-либо нуждавшаяся в помощи России для противодействия революционным настроениям, ограничилась тем, что в дружеском тоне попросила у царя объяснений. Царь заявил, что у него нет никаких своекорыстных видов и что он ничуть не замышляет расширять свои владения за счет Турции; вместе с тем он пообещал принять моральное посредничество венского двора в том случае, когда заинтересованные стороны, на основании договора, заключенного в Ункяр-Искелеси, заявят какие-либо претензии. Ввиду этого Австрия, со своей стороны, указала Англии и Франции, что независимости Турецкой империи, по крайней мере в данное время, со стороны России не грозит никакая опасность и что во всяком случае эта независимость обеспечивается ее, Австрии, посредничеством. В то же время она убедила царя увести свои войска из Молдавии и Валахии, которые он оккупировал уяге 6 лет (1834). Действительно, лондопский и парижский дворы прекратили свои приготовления к войне, предоставив дипломатам впредь до нового распоряжения обуздывать алчность России и разрешить, если это окажется возможным, щекотливый вопрос о Дарда-нелах и Босфоре.

Новые осложнения в Египте. Сражение при Незибе. Кое-как помирившийся, Махмуд и Мехмед-Али тем временем готовились к новой борьбе. Султан питал к своему вассалу непримиримую ненависть и хотел во что бы то ни стало отомстить ему.

В 1834 году он открыто поддержал мятеж сирийских горцев, вызванный административными строгостями Ибрагима, и снарядил войско, намереваясь силой вернуть себе территорию Урфа на левом берегу Евфрата, которую, по его мнению, паша удерживал незаконно. По этому поводу великие державы завязали переговоры с обеими сторонами. Но Ибрагим подавил восстание и верпул спорную территорию, после чего мир некоторое время казался упроченным. Однако обе стороны продолжали вооружаться. Мехмед-Али неисправно платил установленную дань Порте и употреблял свои средства на формирование новых полков и постройку новых судов. На представления дивана, требовавшего уменьшения военных сил Мехмеда, тот отвечал требованием новых льгот: он добивался признания его должностей наследственными в его семье. Султан не отказал ему в этом по отношению к Египту, но взамен потребовал возвращения Сирии, которой Мехмед Али ни под каким видом не хотел лишиться. Соглашение оказывалось невозможным, и в конце 1837 года переговоры были прерваны. В следующем году вспыхнуло новое восстание в Ливане, и вице-король убедился в причастности Порты к этому делу. В то же время Англия, которая была недовольна тем, что дороги в Индию — на Суэц и на Евфрат — заняты другом Франции и которую в торговом отношении крайне стесняли монополии, установленные в Египте, добилась от турецкого правительства заключения договора, предоставлявшего ей полную свободу торговли на всей территории Оттоманской империи и торжественно отменявшего указанные монополии (3 июля 1838 г.). Мехмед-Али заявил, что не будет считаться с этим договором, однако, прежде чем он успел на деле воспротивиться исполнению договора, вступавшего в силу лишь с 1 марта 1839 года, Махмуд, горя летерпепием покончить с Мехмед ом, снова подал сигнал к войне. Уже несколько месяцев все свободные войска империи стягивались в пашалыки Адана и Алеппо. Здесь вскоре сосредоточилась армия более чем в 100 000 человек, обильно снабженная артиллерией и находившаяся под начальством сераскера Хафиза, который пользовался советами нескольких выдающихся прусских офицеров (в том числе Мольтке). В апреле 1839 года турецкий авангард перешел Евфрат. Ибрагим но совету Франции некоторое время держался оборонительно и, казалось, хотел избегнуть генерального сражения. Но когда Махмуд издал новый манифест против египетского вице-короля (7 июня), где объявлял ему войну и называл его предателем и мятежником, — большое сражение сделалось неизбежным. Оно произошло 24 июня на равнине Незиб, несколько восточнее Аинтаба, и, несмотря на энергию Хафиза, кончилось непоправимым поражением турок, которые потеряли 4000 человек убитыми и 12 000 пленными, 162 орудия, 25 000 ружей и рассеялись по всем направлениям. Спустя шесть дпей султан Махмуд скоропостижно скончался в Константинополе, оставив престол своему сыну, шестнадцатилетнему Абдул-Меджиду. Наконец, Турция, у которой армии уже не было, потеряла также и свой флот, так как спустя две недели ка-пудан-паша Ахмед сдал его вице-королю в Александрийском порту (14 июля).

Англия, Франция и договор 15 июля. Всю Европу охватило волнение. Еще никогда восточный вопрос не стоял перед ней в такой острой форме. Наибольшие опасения в данное время вызывала главным образом возможность вмешательства русского флота и русской армии. Ввиду такой возможности Англия еще в мае предложила Франции совместно с нею послать эскадру в Дарданелы. Но июльское правительство не решалось на такое смелое предприятие. Австрия высказала мысль о созыве в Вене конференции, которая обеспечила бы Турции, взамен исключительного протектората России, коллективную гарантию пяти великих держав. Еще ничего не было решено, когда одно за другим пришли известия о сражении при Незибе, смерти султана и измене Ахмеда.

Необходимо было положить конец обычной медлительности дипломатов. Правда, Ибрагим после победы приостановил свое наступление в угоду французскому правительству; но так как его отец требовал себе теперь наследственных прав на все свои пашалыки, не исключая Аданы и Аравии, а Порта соглашалась предоставить ему в наследственную собственность только Египет, не было сомнения, что Ибрагим вскоре снова двинется вперед. Но тут все пять великих держав но почину Меттерниха заявили (нотой 27 июля), что берут Высокую Порту под свое коллективное попечение и что ей рекомендуется «не принимать окончательного решения без их содействия и выждать последствий участия, принимаемого ими в ее судьбе». Война была тотчас приостановлена, и новый султан, как и вице-король, должен был дожидаться, пока европейские кабинеты столкуются относительно способа мирно уладить кризис, если только это им вообще удастся.

Достигнуть соглашения было нелегко, и надежды на это было мало. Июльское правительство стояло за Мехмеда-Али, и французский народ, из ненависти к Англии, хотел, чтобы оно и впредь оставалось верным паше. Французское правительство присоединилось к ноте от 27 июля лишь для того, чтобы- не обособиться от европейского концерта и потому, что в глубине души считало вице-короля непобедимым. Оно было убеждено, что никакие конференции в мире не помешают паше удержать его завоевания и добиться тех наследственных прав, которых он требовал с оружием в руках. Что касается Англии, то опа по наущению галлофоба Пальмерстона предложила отнять у Мехмеда-Али все, кроме Египта, оставив ему последний, правда, в наследственное достояние. О большим трудом удалось в ноябре и декабре склонить Францию к уступке вице-королем еще и пашалыка Акры. Но кабинет Сульта, скорее подстрекаемый, чем поддерживаемый общественным мнением, требовал для вице-короля все или ничего; он лишний раз повторил это в высокомерной ноте, посланной им британскому кабинету 26 ноября 1840 года[158]. В Европе, конечно, никто не поверил бы, что Франция готова уступить, как вдруг этот кабинет был заменен министерством 1 марта, глава которого — Тьер — публично' поставил в упрек правительству, что оно присоединилось к ноте 27 июля.

Россия хорошо понимала, что ей не удастся сохранить за собой те исключительные преимущества, какие обеспечил ей договор Ункяр-Искелеси; поэтому она была не прочь войти в соглашение с Англией, чтобы, по крайней мере, унизить Мехмеда-Али и тем сделать неприятность июльскому правительству, которое император Николай ненавидел от всей души. В результате тайных переговоров, длившихся несколько месяцев, в начале 1840 года состоялось соглашение. Выло условлено, что договор, заключенный в Ункяр-Искелеси, которому в 1841 году истекал срок, не будет возобновлен; далее, в тех случаях, когда Порта будет нуждаться в помощи, России дозволяется вооруженное вмешательство в ее пользу, но не иначе, как от имени Европы и в качестве ее уполномоченной; наконец, что в этом случае русский флот не закроет

Босфора и Дарданел для остальных европейских флотов. Отныне июльское правительство, естественно, должно было иметь против себя, кроме этих двух государств, не только Австрию, явно заинтересованную в том, чтобы ослабить Мех-меда-Дли, но и Пруссию: эта держава, будучи напугана патриотическим возбуждением, охватившим тогда Францию, и подозревая Тьера в желании доставить Франции реванш за 1815 год, должна была с радостью ухватиться за возможность воскресить антифранцузскую коалицию 1813 года.

Луи-Филипп ошибался насчет отношения к себе венского и берлинского кабинетов. Он рассчитывал на их дружбу, которой принес немало жертв в последние годы. Поэтому он продолжал поддерживать Мехмеда-Али. Еще менее был склонен покинуть пашу Тьер, в котором национальное чувство было значительно живее, нежели в Луи-Филиппе. Но именно этому министру суждено было в конце концов-погубить дело Мехмеда-Али, потому что он действовал в интересах египетского паши с чрезмерной изворотливостью, без прямодушия, и натолкнулся на противников похитрее себя. Тьер беспрестанно выражал намерение действовать рука об руку с Англией и не отделяться от европейского концерта. Когда британское правительство пригласило великие державы на общее совещание по египетскому вопросу, Тьер не уклонился от него, и французский посол Гизо принял участие в Лондонской конференции. Вскоре стало ясно, что это было сделано отнюдь не с целью ускорить работы конференции, а, напротив, для того чтобы затормозить их всякого рода проволочками, которые позволили бы Тьеру оттянуть дело до тех пор, пока подготовляемое им непосредственное соглашение между египетским пашой и султаном не позволило бы ему поставить Европу перед совершившимся фактом. На беду для Франции, об этой двуличной политике во-время проведал Пальмерстон, который прибегнул к тому же средству, именно: стал тайно действовать в Константинополе с целью помешать упомянутому соглашению, и в Лондоне — с целью создать четверной союз, который, наперекор Франции, заставил бы вице-короля подчиниться английской программе. Пальмерстону нужно было, следовательно, опередить своего французского противника, и это ему удалось: пока Тьер ждал, чтобы его настояния произвели желаемое действие на султана, Гизо сообщил ему, что 15 июля Англия, Австрия, Пруссия и Россия, не пригласив Франции, заключили между собой договор, с явным намерением решить египетский вопрос без ее участия, а в случае надобности — и наперекор ей.

Согласно этому договору, все четыре державы были готовы по приглашению султана принять совместно с ним те меры, какие могли бы оказаться необходимыми для ограждения целости и независимости Оттоманской империи; с этой целью они обязывались предпринять военную экзекуцию, если египетский паша не примет предложений, которые ему будут сделаны, с другой стороны, они принимали под свою коллективную охрану Босфор и Дарданелы. Союзный» договор сопровождался ультиматумом, который должен был быть послан султаном паше. От паши требовали возвращения Кандии, священных городов Аравии, Аданы и северной Сирии, предлагая ему наследственное управление Египтом и пожизненную власть над пашалыком Акры. Если он в десятидневный срок не примет этих условий, то ему отдадут уже только Египет; если же он промедлит еще десять дней, то ему ничего не гарантируют. Наконец, секретный протокол, вопреки дипломатическим обычаям, объявлял, что державы приступят к исполнению договора, не ожидая §ро ратификации.

Принудительные меры против Мехмеда-Али. Известие о договоре 15 июля, исключавшем Францию из европейского концерта и обрекавшем ее быть безучастной и бессильной свидетельницей гибели ее союзника, вызвало во Франции такой взрыв негодования, что одно время казалась неминуемой всеобщая война. Тьер, хотя и не желал столкновения с новой коалицией, но, по видимому, твердо решил не отступать перед ней. Однако Луи-Филипп желал быть только Наполеоном мира. Правда, известие о Лондонском договоре и в нем возбудило сильный гнев, но браться за оружие из-за таких вещей было не в его натуре. Он писал в интимном письме, что не даст своему маленькому министру увлечь себя. Словом, он ни за что не хотел войны и хотя позволил Тьеру сделать кое-какие военные приготовления и несколько повысить тон, чтобы ввести в заблуждение публику, однако намеревался и впредь поддерживать Мехмеда-Али лишь дипломатическими средствами. Но теперь дипломатия уже была бессильна. Пальмерстон давно знал, что французский король не вынет меча из ножен, и именно эта уверенность сделала его столь смелым. Пальмерстон страстпо желал усмирить Мехмеда-Али силой оружия и сделать это достаточно быстро, чтобы Россия не успела оказать помощи султану; с этой целью он еще в июне вызвал в Ливане восстание, которое очень скоро охватило всю Сирию и которое, заставив Ибрагима стянуть почти все свои силы внутри страны, давало возможность европейским флотам без большого труда справиться с прибрежными городами. В августе, в то самое время, когда турецкий агент отправился к Мехмеду-Али с ультиматумом султана, и еще раньше чем в Константинополе мог быть получен ответ паши, англо-австрийская эскадра подвергла блокаде сирийское побережье. 11 сентября коммодор Нэнир бомбардировал Бейрут одну из сильнейших крепостей этого района, защищаемую Сулейман-беем (полковник Сельв), и войска Ибрагима принуждены были очистить ее. Диван не только не принял нового предложения Франции (она все» еще ходатайствовала о предоставлении Мехмеду-Али Египта в наследственное, а Сирии в пожизненное владение), по даже спустя несколько дней после взятия Бейрута просто-напросто объявил вице-короля низложенным.

Во Франции общественное мнение больше чем когда-либо требовало мести. Повсюду слышались голоса в пользу войны. Тьер действительно готовился начать войну, но лишь весной следующего года; он еще сохранял иллюзию, что Мехмед-Али сумеет продержаться до тех пор, пока Франция закончит свои приготовления к войне. Но Луи-Филипп со времени капитуляции Бейрута перестал верить в способности паши к сопротивлению. Кроме того, он во что бы то ни стало хотел сохранить мир. Это коренное разногласие между ним и его министром заставило последнего выйти в отставку. 29 октября образовался новый кабинет. Его возглавлял маршал Сульт, но его настоящим политическим руководителем с самого па-чала сделался Гизо, занявший в правительстве пост министра иностранных дел. Гизо не менее короля был сторонником мира; Пальмерстон, знавший об этом, отказался поэтому сделать Гизо какую бы то ни было уступку, ввиду чего тот нотой от 16 ноября заявил, что Франция, выключенная четверным союзом из европейского концерта, вступит в него лишь тогда, когда сможет это сделать без ущерба для своего достоинства и своих прав, и что до тех пор она оставляет за собой свободу действий.

Эта печальная платоническая декларация не могла особенно встревожить коалицию, которая к этому времени уже почти выиграла свое дело. Сирия была теперь уже вся освобождена от власти Мехмеда-Али. В продолжение октября почти все прибрежные города сдались англо-австрийской эскадре. Сен-Жан д'Акр — ключ ко всей этой области — капитулировал 2 ноября. Внутри страны Ибрагим больше не мог держаться ввиду восстания, раздуваемого английскими агентами. Поощряемый этими успехами, Пальмерстон собирался, по видимому, настигнуть вице-короля в его последнем убежище, т. е. в Египте, и отнять у него и это последнее его владение. 27 ноября коммодор Нэпир появился с флотом перед Александрией и пригрозил немедленной бомбардировкой, если Мехмед-Али не подчинится. Паша тотчас покорился, и тут же было заключено соглашение, по которому он должен был совершенно очистить Сирию от египетских еойск и вернуть турецкий флот, после чего четверной союз совершенно прекратит военные действия против Мехмеда и постарается убедить Порту предоставить ему наследственные права на Египет. Но как только это соглашение, которое положило бы конец кризису, стало известно в Константинополе, английская дипломатия приложила все старания к тому, чтобы уничтожить его. Нэпир был дезавуирован. Министры султана заявили, что его величество не признает Александрийского соглашения и согласен предоставить своему мятежному вассалу лишь пожизненную власть.

Окончание кризиса и конвенция о проливах. Таким образом умиротворение Востока снова отсрочивалось на неопределенное время. На этот раз французское правительство, обнаруживавшее до сих пор неистощимое терпение, выказало такое сильное недовольство, что коалиция, в общем вполне осуществившая свою цель, не сочла возможным доводить его до крайности. Англия не уступила, бы; но Австрия, стремившаяся обеспечить себе содействие Франции для успеха своей контрреволюционной политики в Европе, и Пруссия, не желавшая одна, без Австрии, ввязываться в войну на Рейне, побудили лондонскую конференцию ходатайствовать о признании Египта наследственным достоянием в семье Мехмеда-Али (31 января 1841 г.).

Успех, достигнутый июльским правительством, был невелик; но оно было не прочь удовольствоваться им, чтобы наконец выйти из состояния обособленности. Поэтому оно сообщило державам, что принимает это предложение под тем условием, чтобы договор от 15 июля, о котором оно больше не хотело слышать, признавался всецело выполненным и чтобы вопрос о нем больше не поднимался. В случае принятия этого условия, французское правительство изъявляло готовность заключить с четырьмя державами, подписавшими договор 15 июля, соглашение по делам Востока. Но оно желало придать этому^соглашению вполне реальный характер: в нём должно быть выговорено не только закрытие проливов, на которое султан всегда имел право, но и независимость и целость Оттоманской империи, гарантии для сирийских христиан, свобода или нейтралитет путей в Азию через Суэцкий канал и по Евфрату, и т. п.

Ввиду этих предложений переговоры в Лондоне были ускорены, и в марте Франция получила проект протокола, который признавал договор от 15 июля выполненным и окончательно упраздненным. Конференция приняла проект соглашения между пятью державами. Правда, оно было гораздо уже, чем его хотел сделать Гизо. Россия безусловно отказалась гарантировать целость и независимость Оттоманской империи. Англия и слышать не хотела ни о дорогах в Азию, ни о сирийских христианах. Словом, проект заключал в себе только заявление, что константинопольские проливы и Дарданелы остаются в полной власти Турции и должны быть закрыты для военного флота всех остальных держав.

Гизо, хотя и мало удовлетворенный, был тем не менее готов согласиться с этим, — но тут вопрос об умиротворении Востока снова осложнился. Хатти-шерифом 13 февраля султан пожаловал Мехмеду-Али наследственные права на Египет, но, по наущению английского посла, обставил свое согласие такими оговорками и ограничениями, что оно почти сводилось к нулю. А именно, он оставлял за собой право каждый раз выбирать будущего пашу между наличными наследниками Мехмеда-Али; он требовал, чтобы способ взимания податей в Египте был установлен Портою и чтобы четвертая часть поступающих сумм шла в турецкую казну; чтобы наша сократил свою армию до 18 000 человек и чтобы он не имел права производить в воинские чины выше фельдфебельского. Мехмед-Али, разумеется, отверг подобное соглашение, и Франция заявила, что не может подписать договор о проливах, пока паша не получит удовлетворения. Этот новый конфликт был улажен благодаря вмешательству Меттерниха. 19 апреля султан подписал хатти-шериф, которым паша мог быть доволен: по этому новому акту власть над Египтом должна была передаваться в порядке первородства; паша мог назначать офицеров до полковничьего чипа включительно; наконец, он обязывался платить определенную дань, размер которой должен быть установлен по взаимному соглашению. На этот раз Мехмед-Али не стал упрямиться, понимая, что большего не добьется. Пальмерстон, находя, что паша не заслужил и этого, спова выставил некоторые возражения и, если бы это зависело от него, несомненно расстроил бы соглашение. Но венский, берлинский и петербургский дворы больше не желали служить орудиями английского раздражения.

Британское правительство на этот раз должно было уступить, и 13 июля 1841 года были заключены в Лондоне два так давно приготовлявшихся дипломатических акта — один при участии Австрии, Великобритании, Пруссии и России, другой — этими четырьмя державами с присоединением к ним Франции; первый объявлял египетский вопрос решенным, второй гарантировал нейтралитет проливов.

Таким образом, кризис кончился. Европа, два года находившаяся между войной и миром, избегла общего столкновения, которое несомненно расстроило бы весь порядок вещей, установленный Венским конгрессом. Но равновесие, восстановленное с таким трудом, было, по правде сказать, не очень прочно. На горизонте скоплялись тучи грознее, чем перед 1840 годом. Взаимные отношения великих держав» глубоко изменились. Пруссия поняла, какую выгоду она может извлечь из национального чувства, так сильно пробудившегося в Германии под влиянием недавних вооружений Франции, и начала подготовлять объединение немецких государств в ущерб Франции и Австрии. Последние две державы, раньше столь враждовавшие, были теперь заодно; июльское правительство, утратив возможность опираться на Англию, сблизилось с венским кабинетом и готово было примкнуть к его контрреволюционной политике. Англия скоро но всей линии должна была выступить против этой политики. Хотя ей и удалось унизить Францию и ослабить ее протеже, но она еще далеко не была удовлетворена. Египетский вопрос был решен не так, как ей хотелось. Правда, Мехмед-Али принужден был смириться; но Англии хотелось вовсе низвергнуть его, а это не удалось; власти Мехмеда-Али, распространявшейся теперь на меньшую территорию, была зато гарантирована прочность, которой она до кризиса не имела. В Константинополе же восточный вопрос был так же мало решен, как и в Каире. Проливы «были заперты лишь на бумаге. Меньше чем когда-либо Турция была способна внушать уважение к своим правам. Россия понимала, что, способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, она некоторым образом сама себя одурачила: она утратила выгоды, какие приобрела но договору, заключенному в Ункяр-Искелеси. Теперь Николай мечтал о том, как бы вернуть себе эти преимущества. Но для этого ему нужно было порвать со своей новой союзницей, Англией. Через несколько лет ему и пришлось довести дело до этого; таким образом, в договоре о проливах уже лежал зародыш Крымской кампании.

Ливанский вопрос. Но и в ближайшие годы, задолго до наступления этого нового кризиса, восточный вопрос не переставал занимать Европу. Если великим державам и удалось на некоторое время отвлечь свое внимание от Египта, где Мехмед-Али умер почти забытым[159], то они должны были в течение нескольких лет сосредоточивать его на Сирии, возвращенной султану честолюбивым пашой, но отнюдь не умиротворенной.

Горный массив Ливана, занимающий центральную часть этой провинции, населен двумя туземными народностями, очень стойкими и очень воинственными, которым Порта всегда должна была предоставлять широкую автономию. Это — друзы и мароциты, народы-соперники, между которыми с грехом пополам поддерживала согласие туземная династия Шехаб, управлявшая страной под верховенством Порты до 1840 года, когда глава этой династии, эмир Бешир, был низложен султаном. Последний умышленно передал его власть неспособнейшему из его сыновей, эмиру Касему. По мысли Абдул-Меджида и его министров, это был наиболее удобный способ перейти к установлению в Ливане прямого владычества Турции. Чтобы создать себе сколько-нибудь благовидный предлог для этого, турецкое правительство восстановило друзов, не имевших определенной веры и ради выгоды исполнявших кое-когда мусульманские обряды, против маронитов, исповедовавших христианство и горячо преданных своей вере. В.конце 1841 года в Ливане возникли беспорядки — грабежи, убийства и всякого рода насилия. Турецкое правительство тотчас же вмешалось и. якобы в интересах восстановления порядка, сместило Касема и назначило на его место турецкого генерала Омер-пашу. Автономия Ливана была фактически упразднена.

Но марониты горячо протестовали и были поддержаны Францией, которая со времен крестовых походов оказывала им покровительство, неизменно уважаемое турками и признаваемое Европой. Эта держава потребовала восстановления династии Шехаб. Она ничего не добилась, так как Англия (немало способствовапная последнему движению среди друзов) упорно противодействовала ее политике как в Сирии, так и в Константинополе. Но Омер-патпа был отозван, и после долгих переговоров султан постановил (в конце 1842 года), что отныне Ливаном будут управлять два шимапама, т. е. помощника саидского мушира, из коих один — для друзов — должен быть мусульманином, другой — для маронитов — христианином.

Это было бы не плохо, если бы территории обеих народностей легко поддавались размежеванию. Правда, северная часть области населена исключительно маронитами; но в центре и даже на юге обе народности до такой степени перемешаны, что множество христиан, попав под власть каймакама-друза, имели полное основание жаловаться. С другой стороны, Порта, желая еще более ослабить маронитов, вздумала прямо включить в Саидский пашалык значительную часть их территории, именно Джебаильский округ. Франция заявила энергичный протест против такого произвола, и в конце концов ей было дано удовлетворение (март 1843 г.). Что же касается управления смешанных округов, то вследствие интриг Англии переговоры по этому вопросу затянулись до конца 1844 года, когда султан, под давлением великих дерясав, наконец распорядился, чтобы в каждом из этих округов существовало по два вакиля, т. е. помощника каймакама: один — друз, другой — мароиит, из коих каждый должен был защищать интересы своих единоплеменников и единоверцев. Эта уступка не совсем удовлетворила христиан, требовавших, чтобы их вакили были подчинены исключительно маронитскому каймакаму. Порта пе без коварства решила подчинить их саидскому муширу. Друзы, как и легко было предвидеть, тотчас сочли себя обиженными и взялись за оружие при тайной поддержке английского консула (полковника Роза), поощрявшего их к всяческим насилиям, и турецких властей, гарантировавших им фактическую безнаказанность (апрель — май' 1845 г.). Тысячи маронитов были перерезаны, монастыри ограблены и разрушены, и даже был убит один монах. На сей раз июльское правительство, вопреки своей обычной осторожности, сочло нужным заговорить громко и властно: оно потребовало соответственного удовлетворения за насилия и убытки, причиненные «французским подданным и лицам, находившимся под покровительством Франции. Оно достигло этого, пригрозив Порте военной экзекуцией на сирийском побережье (17 октября). Однако новая организация Ливана была закончена лишь в 1846 году, когда при каждом каймакаме был учрежден совет по судебным, финансовым и административным делам из десяти членов, из коих христиан должно было быть большинство — шесть человек. Благодаря принятым мероприятиям Ливан некоторое время пользовался сравнительным спокойствием; но оба враждующих племени не были примирены: их антагонизм с удесятеренной силой прорвется наружу в 1860 году.

Попытки реформ в Турции. Танзимат. Ввиду не прекращавшегося брожения в провинциях, турецкое правительство, потерявшее всякое к себе доверие, опекаемое Европой, тупо, бессистемно и безуспешно пыталось, как во времена Махмуда, преобразоваться, чтобы сколько-нибудь окрепнуть и чтобы страна не походила на варварскую державу. Новый султан Абдул-Меджид был молодой человек, одушевленный честными стремлениями, но невежественный, слабый и беспрестанно подпадавший под самые противоположные влияния. Вначале он охотно подчинился влиянию Решид-паши — просвещенного государственного деятеля, который после продолжительного пребывания во Франции и Англии вернулся домой большим приверженцем справедливости и порядка в управлений государством. Этот-то министр и продиктовал султану Гюльханский хатти-шериф, обнародованный 3 ноября 1839 года в качестве основного закона империи и заключавший в себе, казалось, зародыш общего преобразования (танзимат) Оттоманской монархии. В силу этого знаменитого акта падишах обязывался проводить в интересах всех своих подданных, не только мусульман, но и христиан, благодетельную и справедливую политику. Отныне жизнь, честь и имущество всех граждан должны быть одинаково ограждены от посягательств; раскладка и взимание податей, набор солдат и военная служба будут организованы лучше прежнего и сделаются более правильными и более гуманными. Монополии будут упразднены, налоги приведены в соответствие с достатком облагаемых, расходы будут контролироваться, судопроизводство станет гласным, и правосудие — равным для всех; каждый сможет располагать своей собственностью по своему усмотрению, конфискаций больше не будет, и т. д., и т. д.

Это были прекрасные обещания, и если бы дело зависело только от Решида, то, может быть, они и были бы осуществлены. По инициативе этого государственного ^деятеля была учреждена судебная палата, и издано в 1840 году новое уголовное уложение. Некоторые монополии были уничтожены. Были преобразованы или вновь учреждены областные и общинные советы; взимание хараджа (подушная подать с райи) поручено старшинам соответственных корпораций; прежние полномочия пашей были разделены между тремя категориями чиновников (гражданского, военного и финансового ведомств). Но все эти реформы, равно как и обещанные в дальнейшем, возбудили, — подобно тому как это было при Махмуде[160], — негодование улемов, старотурок и чиновников, наживавшихся путем всякого рода злоупотреблений. Мусульманские фанатики объявили прогресс кощунством. В марте 1841 года Решяд-наша был свергнут, и затем несколько лег властвовала реакционная партия во главе с Риза-пашой. Власть снова целиком сосредоточилась в руках пашей; раскладка налогов снова сделалась произвольной; свобода и жизнь подданных уже ничем не были ограждены; христиане, как и раньше, пользовались в судах лишь мнимыми гарантиями. Одна только военная реформа продолжалась с некоторой энергией и некоторым успехом. По новому уставу принудительная вербовка была заменена воинской повинностью (1843). Армия состояла теперь пз активной части (низам), в которой служба продолжалась пять лет, и резерва (редиф), где служба продолжалась семь лет. Армия делилась на пять областных корпусов, организованных на европейский образец; было основано несколько специальных школ для подготовки офицерского состава. Введение новых законов вызвало мятеж среди албанцев; чтобы привести их к покорности, пришлось снарядить целую армию (1844:—1845).

В 1845 году обстоятельства, казалось, снова сложились благоприятно для танзимата: в это время Абдул-Меджид приказал преобразовать ведомство народного образования, превращенное в особое министерство; тогда же был снова призван к власти Решид-паша, который вскоре затем был назначен великим везиром (1846) и оставался им до 1852 года. Снова началась борьба с монополиями; уничтожен был и откуп податей, разорительный для плательщиков. Экономические отношения Турции были улучшены путем заключения торговых договоров и благодаря преобразованию таможенного тарифа. Был установлен более строгий контроль над действиями провинциальной администрации. Но, в общем, усилия смелого мипистра были более похвальны, чем успешны. Недоброжелательство старотурок и пассивное противодействие бюрократии позволили ему осуществить лишь небольшую часть задуманных им реформ. На деле турецкий административный режим остался вопреки стараниям Решид-паши полным произвола, притесняющим, разорительным и рутинным, и вполне справедливые жалобы христианского населения впоследствии дали России, как мы увидим, те поводы к вмешательству, которыми была вызвана Крымская кампания.

Примечания:

1

Коббет имеет в виду не только Францию, где были восстановлены Бурбоны, но и Испанию, где были восстановлены и Бурбоны испанские и инквизиция. — Прим. ред.

15

Приверженец всех привилегий господствующей англиканской церкви. — Прим. ред.

16

Англия была обязана этим робким началом фабричного законодательства не «усилиям лорда Эшли», а прежде всего бурно развивавшемуся чартистскому движению. — Прим. ред.

156

См. т. II

157

См. т. III

158

Республиканская оппозиция при Луи-Филиппе очень часто пользовалась в тактических целях внешнеполитическими осложнениями, чтобы подорвать престиж Луи-Филиппа. Короля укоряли в трусости, — в унижении национального достоинства Франции, в том, что он, убоявшись Николая I и Англии, отказался от присоединения Бельгии к Франции в 1830–1831 годах, в том, что Франция вечно уступает Англии во всех колониальных конфликтах, и т. д, Чтобы парировать эти нападки, король и призвал в 1840 году к власти «воинственного» Тьера. — Прим. ред.

159

Неудачи, постигшие Мехмеда-Али, повергли его в глубокое уныние, и с этих пор он более не обнаруживал той энергичной предприимчивости, которую выказывал столько раз в прежние годы. На его глазах умерли Ибрагим-паша (1848) и большинство других его сыновей. В последние два года его жизни разум вице-короля помутился. Ему наследовал его внук Аббас, сын Туссун-паши (2 августа 1849 г.).

160

См. т. III