ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЖОВАННАНТОНИО ИЗ ВЕРДЗЕЛЛИ ПРОЗВАННОГО СОДОМОЙ ЖИВОПИСЦА

Если бы люди сознавали свою удачу всякий раз, как судьба, снискав им благосклонность сильных мира сего, давала им возможность и составить себе состояние, и если бы они смолоду старались направлять талант свой по пути, предначертанному судьбой, мы были бы свидетелями чудесных действий, порождаемых таким поведением. Между тем на наших глазах сплошь да рядом происходит как раз обратное. В самом деле, если правда, что всякий, кто всецело полагается на одну только судьбу, чаще всего обманывается, то, согласно свидетельству нашего повседневного опыта, яснее ясного, что и один лишь талант мало на что способен, если ему не сопутствует удача.

Когда бы талант Джованнантонио из Вердзелли равнялся его счастливой судьбе, а таковым он мог бы стать, если бы был только подкреплен должными познаниями, то к концу своей жизни, прожитой разгульно и распутно, не довел бы он себя в своем легкомыслии до старости жалкой и нищенской.

Так вот, попав в Сиене в общество некиих купцов, приказчиков дома Спанокки, он, по воле доброй, а быть может, и злой судьбы, стал работать в одиночку, так как в течение некоторого времени в этом городе никаких соперников у него не было. Если это и принесло ему некоторую пользу, то все же в конце концов пошло во вред, ибо, тупея, он ничему уже больше не учился, но большинство своих вещей выполнял по навыку и присматривался внимательно разве только к произведениям Якопо делла Фонте, ценимым всеми. Только их он, пожалуй, и срисовывал.

Вначале, написав много портретов с натуры в свойственной ему манере, отличавшейся пламенным колоритом, усвоенным им в Ломбардии, он приобрел в Сиене много друзей, не столько потому, что он был хорошим живописцем, сколько по причине исключительной любви тамошних людей к чужеземцам. Ведь был он человеком веселым, разгульным и постоянно забавлял и развлекал других своим малопристойным образом жизни, почему, окружая всегда себя отроками и юношами, еще безбородыми и любимыми им превыше меры, он и заслужил себе прозвище Содомы, на которое не то что обижался или сердился, но которым даже гордился, сочиняя на него станцы и капитулы, которые с большим успехом распевал под сопровождение лютни. Помимо этого, он развлекался тем, что держал у себя дома всякого рода диковинных зверей: барсуков, белок, обезьян, мартышек, карликовых осликов, лошадей, берберийских призовых рысаков, маленьких лошадок с острова Эльбы, соек, карликовых кур, индийских черепах и других подобного же рода животных, каких ему только удавалось заполучить. Кроме всех этих зверюг был у него ворон, которого он научил говорить и который часто передразнивал голос Джованнантонио, кроме того, так хорошо отвечал на стук в дверь, что, казалось, говорит сам Джованнантонио, и это отлично знали все сиенцы. Равным образом и все остальные животные были ручными настолько, что постоянно ходили за ним по дому, разыгрывая самые странные игры и издавая самые дикие звуки, какие только бывают на свете, так что дом его казался сущим Ноевым ковчегом.

И вот этот образ жизни, странность его поведения, его произведения, его картины, так как он нет-нет да и создавал что-нибудь хорошее, настолько прославили его среди сиенцев, а именно среди простонародия и черни (ибо люди благородные знали ему цену), что многие считали его великим человеком.

И вот, когда ломбардец брат Доменико из Леччо был назначен генералом монашеского ордена Монте Оливето, Содома посетил его в Монте Оливето ди Кьюзури, главной обители этого ордена, отстоящей от Сиены на 13 миль, и умудрился столько ему наговорить и так убедить, что ему поручили дописать истории из жития св. Бенедикта, часть которых была написана на одной из стен Лукой из Кортоны. Работу эту он выполнил за весьма ничтожное вознаграждение, включавшее как его личные расходы, так и расходы по оплате помогавших ему подмастерьев и тех, кто растирал для него краски. И не пересказать словами всех тех развлечений, которые он во время работы в этой обители доставлял ее святым отцам, называвшим его «Маттаччо», ни всех тех дурачеств, которые он там проделывал. Что же касается самих росписей, то Маттаччо с привычной для себя легкостью, но кое-как намахал несколько историй и, выслушав жалобы огорченного этим обстоятельством генерала, заявил ему, что работает как бог на душу положит, что кисть его пляшет только под звон монет и что если генералу угодно заплатить ему больше, он со своей стороны готов сделать гораздо лучше. Получив от этого генерала обещание, что он в будущем собирается оплачивать его лучше, Джованнантонио дописал три истории, которых недоставало по углам, проявив в них настолько больше знаний и старательности, чем в предыдущих, что они и удались ему значительно лучше.

На одной из них он изобразил, как св. Бенедикт прощается в Норче с отцом и с матерью, перед тем как отправиться учиться в Рим; на второй – как отцы св. Мавра и св. Плацидия передают ему своих сыновей, которых они посвятили Богу, а на третьей – как готы сжигают монастырь Монте Кассино. Напоследок и назло генералу и монахам он изобразил, как Фиоренцо, некий священник, который был врагом св. Бенедикта, обводит вокруг стен обители этого святого мужа пляшущих и поющих блудниц, чтобы таким способом испытать долготерпение братии. В этой истории Содома, который в своей живописи был столь же непотребен, как и в прочих своих действиях, представил хоровод голых женщин, непотребных и донельзя отталкивающих, а так как ему этого никогда не разрешили бы, он во время работы никому из монахов ее не показывал. И вот, когда история эта была открыта для обозрения, генерал хотел во что бы то ни стало ее сбить и уничтожить. Однако Маттаччо, видя, что после долгих препирательств святой отец все еще гневается, одел своих голых женщин, изображенных в этой истории, которая – одна из лучших во всей росписи. Под каждой историей он поместил по два тондо, в каждом из которых он изобразил монаха, по числу генералов, возглавляющих этот орден, а так как он не располагал их портретами с натуры, большинство голов он написал от себя, но в некоторых из них изобразил старых монахов, пребывавших в то время в этой обители, в том числе и названного брата Доменико из Леччо, который, как уже говорилось, был тогдашним генералом ордена и заказчиком этой работы. Однако впоследствии, поскольку у некоторых из этих голов оказались выколоты глаза, а другие были изуродованы, брат Антонио Бентивольи, болонец, не без основания приказал все их замазать.

Когда Маттаччо писал эти истории, некий миланский дворянин, одетый, как это было принято в то время, в желтую накидку, обшитую черной тесьмой, явился в обитель, чтобы облачиться в монашеские ризы. После того как облачение это состоялось, генерал подарил накидку Маттаччо, который, надев ее и смотрясь в зеркало, изобразил самого себя в той истории, где св. Бенедикт, почти что еще ребенок, чудесным образом чинит и восстанавливает крынку или кувшин, разбитый его кормилицей, а у ног своего автопортрета он поместил ворона, обезьянку и других своих зверей.

По окончании этой росписи он в трапезной монастыря св. Анны, обители того же ордена, расположенной в пяти милях от Монте Оливето, написал историю о пяти хлебах и двух рыбах, а также и другие фигуры. Завершив эту работу, он вернулся в Сиену, где неподалеку от городских ворот Постиерла он расписал фреской фасад дома сиенца мессера Агостино деи Барда. В этой фреске было много похвальных вещей, в значительной степени, однако, пострадавших под воздействием воздуха и непогоды.

Между тем в Сиену как-то приехал богатейший и именитый сиенский купец Агостино Киджи, который познакомился с Джованнантонио, наслышавшись и о его сумасбродствах, и о том, что он пользовался славой хорошего живописца. Последнее побудило его к тому, что он увез Содому с собою в Рим, где папа Юлий II в это время приказал расписывать в Ватиканском дворце папские покои, некогда построенные папой Николаем V, и добился у папы того, что и Содома получил там работу. А так как Пьетро Перуджино, расписавший свод того зала, что рядом с башней Борджа, работал, будучи в преклонном возрасте, очень медленно, но не мог быть отставлен от этой работы, которая с самого начала предназначалась ему, Джованнантонио была поручена другая зала, рядом с той, которую расписывал Перуджино. И вот, взявшись за дело, он написал орнамент этого свода со всеми его карнизами, листвой и фризами, а затем в больших тондо фреской – несколько весьма толковых историй. Между тем, поскольку эта бестия, занятый своими зверушками и иными пустяками, никак в своей работе не продвигался, а в Рим архитектором Браманте был вызван Рафаэль Урбинский и папа убедился, насколько последний превосходил всех других, его святейшество распорядился, чтобы ни Перуджино, ни Джованнантонио в этих залах больше не работали, более того, чтобы все сделанное ими было сбито. Однако Рафаэль, который был сама доброта и сама скромность, оставил неприкосновенным все, что было написано Перуджино, бывшим его учителем, а из работ Маттаччо он не тронул ничего, кроме заполнений и фигур в тондо и в прямоугольниках, сохранив все фризы и прочие орнаменты, которыми и поныне окружены фигуры, написанные там Рафаэлем, как-то: Правосудие, Научное познание, Поэзия и Богословие.

Но Агостино, как благородный человек, невзирая на позор, постигший Джованнантонио, поручил ему написать в одном из главных помещений, выходящих в большую залу его дворца, что за Тибром, Александра, который готовится провести ночь с Роксаной, в каковой росписи Содома изобразил среди прочих фигур множество амуров, из которых одни расшнуровывают панцирь Александра, другие стаскивают с него сапоги, вернее, чулки, третьи снимают с него шлем и одежду, складывая ее, иные же разбрасывают цветы на ложе, в то время как еще другие выполняют разные другие обязанности; а около камина он изобразил Вулкана, кующего стрелы, – вещь эта почиталась в то время очень хорошей и похвальной. И если бы Маттаччо, у которого бывали отличнейшие замашки и которому очень помогал его характер, занялся после своей неудачи, как поступил бы всякий другой на его месте, изучением своего искусства, он достиг бы очень многого. Но он всегда увлекался пустяками и работал только по наитию, ни о чем больше не помышляя, как только о том, чтобы пышно одеваться, наряжаясь в парчовые куртки, в золототканые плащи, роскошнейшие скуфейки, ожерелья и тому подобные побрякушки, приличествующие больше шутам и скоморохам, но все это особенно и нравилось Агостино, которого люди такого склада очень забавляли.

Когда же умер Юлий II и был избран Лев X, которому тоже нравился склад людей легкомысленных и беззаботных, как он сам, Маттаччо испытал от этого величайшую на свете радость, в особенности потому, что возненавидел Юлия, его осрамившего. Поэтому, взявшись за работу, чтобы показать себя новому первосвященнику, он написал картину с обнаженной римлянкой Лукрецией, закалывающей себя кинжалом. А так как судьба благоприятствует сумасбродам и иной раз потворствует и безмозглым, у него получилось великолепнейшее женское тело и голова, дышащая жизнью. Закончив эту вещь, он через посредство Агостино Киджи, находившегося в близком услужении при папе, подарил ее его святейшеству, который за столь прекрасную картину возвел его в рыцарское звание и наградил. После чего Джованнантонио, который вообразил уже, что стал великим человеком, совсем перестал работать, кроме тех случаев, когда заставляла нужда. Так, когда Агостино по своим делам отправился в Сиену и взял с собой Джованнантонио, этому рыцарю без гроша в кармане пришлось во время пребывания в этом городе снова приняться за живопись. Он написал на дереве образ с изображением Христа, снимаемого с креста, Богородицы, лишившейся чувств, и воина, который, повернувшись спиной, передней своей стороной отражается в шлеме, лежащем на земле и блестящем, как зеркало. Произведение это, считавшееся, да и бывшее одним из лучших, которые он когда-либо создал, было установлено в церкви Сан Франческо по правую руку от входа. В монастырском же дворе, расположенном рядом с этой церковью, он написал фреску, где изобразил Христа, бичуемого у столба, толпы иудеев, окруживших Пилата, и перспективно сокращающуюся колоннаду между крыльями здания. В этой росписи Джованнантонио написал и самого себя бритым и с длинными волосами, как носили в то время.

Вскоре после этого он написал несколько картин для Якопо, шестого синьора Пьомбино, и, находясь с ним в этом городе, также и другие вещи на холсте, за что он помимо многих даров и любезностей, полученных от этого синьора Пьомбино, выписал себе через его посредство с принадлежавшего ему острова Эльба много зверьков, водящихся на этом острове, и перевез их с собою в Сиену.

Когда он после этого попал во Флоренцию, некий монах из семейства Брандолини, аббат монастыря Монте Оливето, что за воротами Сан Фриано, заказал ему написать фреской несколько историй на стене трапезной. Но так как по свойственной ему беспечности он написал их небрежно, они и получились у него такими, что его подняли на смех, а те, кто ожидал от него, что он создаст нечто необыкновенное, издевались над его нелепостями. Между тем в то самое время, пока он был занят этой работой, он выпустил на состязания св. Варнавы берберийского коня, которого он с собой привез во Флоренцию и который, по воле судеб, прошел настолько лучше других, что получил приз. И вот, когда мальчики, сопровождавшие выигравшего плащ победителя и трубачей, должны были по обычаю выкрикивать имя и фамилию хозяина победившей лошади, Джованнантонио спросили, какое имя им выкрикивать, а когда он ответил: «Содома, Содома», то мальчики так и кричали. Однако, услыхав столь грязное имя, некоторые добронравные старцы стали шуметь и говорить: «Что за свинство такое, что за срам оглашать наш город таким позорным именем?» Поднялся шум, и дело дошло до того, что бедного Содому, его лошадь и обезьянку, которую он взял с собой в седло, чуть не побили камнями.

Он же, за много лет набравший много плащей, выигранных таким способом его лошадьми, больше всего на свете этим хвалился и каждому, кто попадал к нему в дом, показывал эти плащи и постоянно вывешивал их в окнах. Возвращаясь, однако, к его произведениям, я скажу, что для сообщества Сан Бастиано ин Камоллиа, что при церкви умилиатов, он на хоругви, которую носят во время процессий, написал маслом по холсту обнаженного и привязанного к дереву св. Себастиана; он опирается на правую ногу, левая его нога изображена в ракурсе, и, подняв голову, он взирает на ангела, возлагающего венок на его чело. Вещь эта поистине хороша и весьма похвальна. На обратной стороне хоругви изображена Богоматерь с младенцем на руках, а внизу – св. Сигизмунд, св. Рох и несколько коленопреклоненных флагеллянтов. Говорят, что какие-то луккские купцы предложили за эту вещь членам названного сообщества триста золотых скудо, но так ее и не получили, поскольку те не хотели лишать свое сообщество и город столь редкостного произведения живописи. И действительно, то ли благодаря его стараниям, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, но во многих вещах Содома показал себя с наилучшей стороны, правда, таких вещей он написал очень мало.

В ризнице монастыря дель Кармине есть написанная его рукой очень хорошая картина с изображением Рождества Богородицы с несколькими служанками, а на углу площади деи Толомеи он для сапожного цеха написал фреской Мадонну с младенцем в руках, св. Иоанна, св. Франциска, св. Роха и св. Криспина, покровителя этого цеха, с башмаком в руке; изображая головы этих фигур, да и во всем остальном, Джованнантонио проявил себя наилучшим образом. В сообществе св. Бернардина Сиенского, рядом с церковью Сан Франческо, он, соревнуясь с сиенским живописцем Джироламо дель Паккиа и с Доменико Беккафуми, написал фреской несколько историй, а именно Введение Богородицы во храм, ее Посещение св. Елизаветы, ее Успение и Венчание на небесах. По углам же для того же сообщества написал некоего святого в епископском облачении, св. Людовика и св. Антония Падуанского, но лучшая из всех этих фигур – св. Франциск во весь рост, с поднятой головой, взирающий на ангелочка, который будто с ним разговаривает; голова этого св. Франциска поистине чудесна.

В той же Сиене, в одной из зал дворца Синьории, он расписал несколько небольших табернаклей со множеством колонн, маленьких путтов и всяких других украшений, причем в этих табернаклях изображены разные фигуры: в одном – св. Векторий в античных доспехах и с мечом в руке, рядом в том же роде – св. Ансаний, совершающий обряд крещения над несколькими людьми, а еще в одном – св. Бенедикт, и все они очень хороши. Внизу, в названном дворце, там, где торгуют солью, он написал Воскресение Христа с несколькими солдатами вокруг гроба и двумя ангелочками, головы которых считаются очень красивыми. И дальше, над одной из дверей, им написана фреской Мадонна с младенцем на руках и двумя святыми.

В церкви Санто Спирито он написал капеллу св. Якова, которая была ему заказана представителями испанской колонии, имеющей там свою усыпальницу, и в которой он рядом со старинным образом Мадонны изобразил справа св. Николая Толентинского, а слева св. Михаила Архангела, поражающего Люцифера, над ними же, в полутондо, – Богоматерь, облачающую некоего святого в священнические облачения в окружении нескольких ангелов. А над всеми этими фигурами, написанными маслом на дереве, он в полукружии свода написал фреской скачущего на коне вооруженного св. Якова, который грозно схватился за меч, а над ним множество убитых и раненых турок. Внизу же, по сторонам алтаря, им написаны фреской св. Антоний, аббат и фигура обнаженного св. Себастиана, прикованного к столбу, почитающиеся очень хорошими работами.

В соборе этого же города, направо от входа, над одним из алтарей его рукой написана картина маслом, на которой изображена Богородица с сыном на коленях и с одной стороны от нее св. Иосиф, а с другой св. Калликст. Вещь эта тоже считается очень хорошей, так как видно, что Содома приложил к ее колориту гораздо больше стараний, чем он это обычно делал в своих вещах. Расписал он также для сообщества Св. Троицы носилки, на которых хоронят мертвых и которые получились очень красивыми, а еще такие же он сделал для сообщества Смерти, и их считают самыми красивыми во всей Сиене, я же полагаю, что они самые красивые из всех, какие можно только видеть, так как помимо того, что они действительно достойны хвалы, редко бывает, чтобы на изготовление такого рода предметов тратились деньги и столько забот.

В церкви Сан Доменико, а именно в капелле св. Екатерины Сиенской, где в табернакле хранится глава этой святой, заключенная в другую, серебряную голову, Джованнантонио написал две истории, по одной с каждой стороны названного табернакля: справа – когда названная святая, восприняв стигматы от Иисуса Христа, изображенного парящим в воздухе, падает без чувств на руки к двум монахиням, которые ее поддерживают. Глядя на эту вещь, сиенский живописец Бальдассаре Перуцци сказал, что он никогда еще не видел человека, который сумел бы выразить состояние людей, упавших в обморок и лишившихся чувств, лучше и изобразить это более правдоподобно, чем это сделал Джованнантонио. И это действительно так, в чем можно убедиться при виде не только самой вещи, но и рисунка, сделанного рукой самого Содомы и хранящегося в нашей Книге рисунков. Слева, в другой истории, показано, как Ангел Божий подносит названной святой святое причастие и как она, подняв голову, лицезреет Иисуса Христа и Марию Деву, парящих в воздухе, а сзади нее стоят две монахини, ее подруги. В другой истории, написанной на стене справа, изображено, как преступник, которого должны были обезглавить, не хотел обратиться в истинную веру и предать свою душу Господу, разуверившись в Его милосердии, и как после того, как названная святая коленопреклоненно за него помолилась, ее молитвы были милостиво услышаны Богом, и вот мы видим и отрубленную голову злодея, и душу его, возносящуюся к небесам. О, сколь могущественны перед лицом милосердия Божьего молитвы тех святых, коим Господь оказывает Свое благоволение! Но пусть, говорю я, никто не удивляется, что в этой истории огромное количество фигур, отнюдь не обладающих полным совершенством, ибо я располагаю непререкаемыми сведениями о том, что Джованнантонио в своем распутстве и в своей лени дошел до того, что, приступая к подобным работам, не заготовлял ни рисунков, ни картонов, а довольствовался тем, что на месте рисовал кистью по известке (что по меньшей мере странно), и так он, видимо, писал и эту историю. Он же написал и переднюю арку в названной капелле, изобразив в ней Бога Отца. Остальные истории в названной капелле остались им незаконченными, отчасти по его вине, так как он не хотел работать иначе как по наитию, отчасти же потому, что заказчики капеллы ему ничего не заплатили. Под этой капеллой и над древним образом Богоматери он еще раз написал Бога Отца с предстоящими св. Домиником, св. Сигизмундом, св. Себастианом и св. Екатериной.

В церкви Сант Агостино он написал на дереве образ, находящийся по правую руку от входа и изображающий Поклонение волхвов, который действительно хорошая работа, а не только таковой почиталась; в самом деле, не говоря о Богоматери, весьма похвальной, первом волхве и некоторых лошадях, там есть голова пастуха между двумя деревьями, которая кажется совсем живой. Над одними из городских ворот, которые называются воротами Сан Виене, он в большом табернакле написал фреской Рождество Христово с летящими в небе ангелами, а в арке над этой фреской – великолепно сокращающегося и рельефного путта, который словно хочет указать на то, что «и Слово бысть плоть». В этой фреске Содома изобразил и самого себя, но так, каким он был, уже старым, с бородой и держащим в руке кисть, которая упирается в листок пергамента с надписью «Feci».

Равным образом и на площади расписал он капеллу, находящуюся у подножия дворца Синьории, изобразив в ней Богоматерь с сыном на руках, в окружении нескольких путтов со святыми Ансанием, Векторием, Августином и Иаковом, а выше в вытянутом полукруге – Бога Отца с ангелами. Глядя на эту вещь, видно, что когда он ее писал, он уже как бы начинал терять любовь к искусству, утратив то хорошее, которым он обычно владел в лучшие свои годы и благодаря которому он придавал некую прекрасную выразительность своим головам, сообщавшую им красоту и грацию. И действительно, некоторые вещи, написанные им гораздо раньше этой, отличаются совершенно иной грацией и иной манерой, как это видно по фреске на простенке над городскими воротами Постиерла, а именно над дверью капитана Лоренцо Марискотти, где мертвый Христос, покоящийся на лоне Богородицы, отличается удивительной грацией и божественностью. Такова же весьма одобренная картина, написанная маслом, на которой изображена Мадонна и которую он сделал для мессера Энеа Савини делла Костерелла, а также холст, написанный им для Ассуеро Реттори из Сан Мартино, на котором изображена римлянка Лукреция, закалывающая себя в то время, как отец и муж стараются ее удержать; все они изображены в красивых положениях, и лица их полны прекрасной грации.

В конце концов Джованнантонио убедился в том, что сиенцы отвернулись от него и увлеклись всецело талантом и выдающимися произведениями Доменико Беккафуми; не было у него в Сиене ни дома, ни доходов, все свое состояние к тому времени он растратил, состарился и обнищал и в полном почти отчаянии покинул он Сиену и отправился в Вольтерру. На свое счастье, он встретил там богатого и почтенного дворянина, мессера Лоренцо ди Галеотто деи Медичи, находясь при котором начал было поправлять свои дела, и решил обосноваться в этом городе надолго. И вот, проживая в доме у этого синьора, он написал для него на холсте колесницу Солнца, которая под неопытным водительством Фаэтона низвергается в реку По. Однако ясно видно, что написал он эту вещь для препровождения времени, пользуясь старыми навыками, он отмахал ее ни о чем не думая, потому она так пошла и легкомысленна.

А когда ему, как человеку, привыкшему к свободе, вскоре надоело жить в Вольтерре в доме названного дворянина, он перебрался в Пизу, где через посредство Баттисты дель Червельера написал для одного из попечителей собора, мессера Бастиано делла Сета, две картины, которые были помещены в нише за главным алтарем собора рядом с картинами Сольяни и Беккафуми. На одной из них – усопший Христос с Богоматерью и другими Мариями, на другой – Жертвоприношение Авраамом его сына Исаака. Но так как картины эти получились не очень хорошо, то попечитель, который собрался было заказать ему несколько образов для той же церкви, от его услуг отказался, понимая, что у людей, которые не только не обогащают своих знаний, но теряют в старости то хорошее, чем в юности владели от природы, ничего, кроме навыков и манеры, по большей части мало похвальной, не остается. За это время Джованнантонио закончил образ, начатый им маслом для церкви Санта Мариа делла Спина и изображавший Мадонну с младенцем на руках; перед ней – коленопреклоненные св. Магдалина и св. Екатерина, а по бокам – предстоящие св. Иоанн, св. Себастиан и св. Иосиф; во всех этих фигурах он показал себя гораздо лучше, чем в обоих образах, написанных им для собора.

А потом, так как в Пизе ему делать больше было уже нечего, он переправился в Лукку, где в монастыре Сан Понциано, обители монахов ордена Монте Оливето, один знакомый ему аббат заказал ему изображение Мадонны на лестнице, ведущей в общежитие. Закончив это, он вернулся в Сиену бедным, старым и дряхлым, где прожил уже недолго, ибо, заболев и не имея никого, кто бы за ним ухаживал, и ничего, на что он мог бы быть ухожен, он лег в Главную больницу и несколько недель спустя там и закончил свой жизненный путь.

Когда он был молод и на хорошем счету, он взял себе в жены девицу из очень хорошей семьи, и в первый же год от него родилась дочь, но так как жена вскоре ему надоела и так как он был скотиной, он навсегда от нее отказался и она жила в одиночестве собственными трудами и доходами со своего приданого, перенося с великим долготерпением скотство и сумасбродство своего супруга, поистине достойного прозвища «Маттаччо», которым, как уже говорилось, его заклеймили святые отцы из Монте Оливето.

Риччо, сиенец, ученик Джованнантонио, женившись на дочери своего учителя, очень хорошо и в строгих правилах воспитанной своей матерью, унаследовал от своего тестя все, касающееся искусства. Этот Риччо, говорю я, который создал много прекрасных и похвальных произведений в Сиене и в других местах, а также в соборе этого города отделал лепниной и фреской капеллу по левую руку от входа, проживает и в настоящее время в Лукке, где он сделал и продолжает делать много прекрасных и похвальных вещей.

Учеником Джованнантонио был также некий юноша, которого звали Джомо дель Содома. Однако, так как он умер молодым и успел оставить после себя лишь немногие образцы своего дарования и своего умения, ничего другого о нем не скажешь.

Содома прожил семьдесят пять лет и умер в 1534 году.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх