|
||||
|
|
...
Эту книгу я цитирую, вспоминая. Вспоминаю, цитируя Откупорив бутылку, понюхайте пробку и протрите горлышко. Перелейте вино из бутылки в кувшин под углом 120 градусов. Бутылку вместе с осадком выбросите. Бутылки с вином во времена моей юности предпочитали покупать с металлической пробкой (а от металлической пробки какой может быть запах?). Во-первых, отпадала необходимость в штопоре. Во-вторых – оперативность, особенно когда распивали в скверах или в парадных Наливалось вино в стакан, под любым углом, главное, чтобы не перелить или не недолить. Из горлышка пили редко – не из брезгливости, а потому что считалось зазорным («из горлышка пьют одни пьяницы») Стакан с собой, естественно, никто не носил – разве знаешь заранее, когда возникнет причина выпить. Иногда стакан похищался в газированном автомате, но это редко. Уже с начала 80-х уличные автоматы с газированной водой стали достоянием прошлого. А вместе с автоматами и стаканы. В хозяйственных магазинах простой граненый стакан стоил десять копеек. Иногда его покупали там. Потом появились пластмассовые заменители стеклянных стаканов. Называли их не стаканами, а стаканчиками. Вот цену их, хоть убейте, не помню. Как сообщает Эдуард Власов в «Комментариях» к «Москве – Петушкам», «изобретателем советского стакана (точнее – изобретателем промышленного способа нанесения граней на стекло) является Вера Мухина, автор “Рабочего и колхозницы”» Возможно, это и правда Кажется, у того же Венедикта Ерофеева, в той же поэме (а может, не у него и не в той), граненый стакан выступает символом постоянства советской системы. Мол, как было у стакана от рождения постоянное число граней, так таким же постоянным число это и оставалось Я вам заявляю авторитетно: классик трижды не прав. Причем трижды как минимум. У меня в дневнике сохранились записи, где число граней отечественных стаканов колеблется от 10 до 16. Бутылку в шестидесятые – восьмидесятые годы редко когда выбрасывали Пункты приема стеклотары от населения работали довольно исправно, и часто очереди в такие пункты были своеобразными клубами для жителей близлежащих улиц Бутылка 0,5-0,7 л стоила 12 коп, маленькая (0,25 л) – 10 коп Таким образом, сдав две бутылки – поллитру и маленькую, на вырученные 22 копейки можно было купить большую кружку пива Маленькая кружка пива стоила 11 копеек. Что касается самого вина, то здесь я целиком и полностью подписываюсь под словами Евгения Попова из «Подлинной истории “Зеленых музыкантов”»: Братья-болгары поставляли нам… дешевые сухие вина, которые никто из нас не пил, предпочитая им «Красное крепкое», еще не дошедшее до мерзейших кондиций портвейна «Кавказ», разливного «Вермута» и «Солнцедара», одинаково изготовлявшихся путем добавления сахара, красителей и этилового спирта из алжирского вина, которое Брежнев сдуру и из политических соображений закупил в этой мятежной по отношению к французской метрополии стране К списку «мерзейших» тут можно добавить «Волжское» и 33-й портвейн. Однажды на школьном вечере мы, запершись в пустом классе, открывали бутылку «Волжского» популярным в 60-е годы способом Способ простой. Донышком резко ударяешь о стену, предварительно приложив к стене книгу (чтобы смягчить удар) Пробка таким образом вышибается, и вино разливается по стаканам. Так вот, в тот роковой раз вышиблась почему-то не пробка, вышиблось дно бутылки И на белой школьной стене, вмиг превратившейся в буро-красную, потом долго еще оставался след нашего преступления – робкий белый квадрат на месте, где была приложена книга Благородство вина – в его демократизме Вино должно попахивать дубовой бочкой, но в меру, чтобы происхождение запаха оставалось загадкой Еще оно пахнет черной смородиной, земляникой, орехом, персиком, дымом, пармской фиалкой, резиной, горчицей, сыроежками, перцем, шерстью Интересно, чем пахнут «Киндзмараули», «Хванчкара», «Мадера» и «Кокфранкош», у которых на этикетках местом их производства значится: «Россия, Тверская обл., Конаковский р-н, п. Озерки, Железнодорожный проезд, д 5.» Я нисколько не преувеличиваю Именно такие бутылки продавались несколько лет назад в обычном питерском магазине рядом с домом, где я живу. Вот что я ненавижу: пристойные, но безликие вина на всякую глотку. И я во всю свою протестую: пусть вина двух соседних деревенек в Бургундии или Наварре остаются разными, непохожими, пусть их не смешивают Вина всех виноградников мира, не соединяйтесь! Полностью солидарен с автором. У нас тоже – что ни возьмешь, все на одинаковый вкус. Вино может течь поверх культур и вероисповеданий! Вино – текучая память человечества А что текуче, то свободно. Запах, аромат – вне сур и булл Зрелая культура пахнет вином, молодая – потом Эту цитату оставляю без комментария. Сказанному позавидовали бы все философы и поэты мира – бывшие, настоящие и будущие Мы поспорили, кто из нас трезвей Придумали тест: пройти по парапету на набережной. Кто свалится и утонет, тот менее трезв. В Павловске в студенческие годы мы, бывало, тоже проводили тест на трезвость. Садились на вертикально вращающуюся карусель, где кресла в виде фанерных самолетов были жестко закреплены на раме То есть, находясь в высшей точке подъема, ты оказывался висящим вниз головой. Карусель же вращалась чертовски медленно, и трезвым считался тот, кто был способен удержать в себе выпитое Когда в солнечную погоду смотришь издали на собор Доброго Пастыря сквозь бренди, то веришь, что он выпилен лобзиком Обязательно нужно попробовать посмотреть на шпиль Петропавловки сквозь бокал бренди Веселое, наверное, зрелище Красное «Монте Реал Гран Ресерва» 1970 года На запах – гречиха в цвету. На вкус – вялый шелк Пожилое вино, кроткое 18 фунтов бутылка. Два летних месяца 76 года я провел на военных сборах под Лугой На выходные мы ездили в Ленинград, а ближе к вечеру в воскресенье возвращались на службу в часть Ездили обычно компанией, возвращались тоже. Однажды в Луге, сойдя с электрички, мы купили местного «Яблочного» по рубль ноль две бутылка. Взяли по две бутылки на человека, чтобы потом не бегать из части и не светиться на КПП Дорога до части была неблизкая, погода стояла теплая, вот мы и решили устроить на полянке привал. А какой привал у простого советского военнослужащего обходится без веселящих напитков. Уж не знаю насчет возраста и характера, но на запах то «Яблочное», которое мы купили, было самый чистейший уксус. Впрочем, и на вкус тоже. Даже самые из нас мужественные не осилили больше трети бутылки. Соотчичи, боюсь, пренебрегут бокалом риохи, который я им протянул. Они предпочитают водку, сортов которой во всем мире меньше, чем, скажем, сортов вина в скромной долине Кьянти Соотчичи соотчичам рознь, я бы, к примеру, не пренебрег В Русте даже птицы слегка бухие. У аистов подкашиваются коленки. Стрижи не резвятся, а бесятся. Ласточки колют и режут друг друга крыльями Я сам видел, как тяжелораненая ласточка плюхнулась в озеро и больше уже не взлетела Из птиц пьяными я видел лишь кур. Сосед на даче макал в стакан с водкой хлеб и кормил им эту безобидную птицу. Куры сначала клевали с жадностью, потом сонные разбрелись по двору, натыкались одна на другую и падали на землю как мертвые Зрелище было не из веселых На вопрос «ваш любимый цвет?» ответ давно найден: «бутылочный». Я не знаю, какой мой любимый цвет. На бумаге пишу, что красный Но думаю, что все-таки – женский Несколько глотков сидра с утра – и цветешь Некоторые предпочитают херес. Но херес – это тупик А сидр – дорожка в сад. Мне не нравятся угрюмые пьяницы, с утра толкущиеся у ларьков и пивных и пачкающие воздух сивухой Утренний пьяный должен быть добрым Даже в его неопрятности должны сквозить отблески карнавала. Но, увы, встречается такое лишь в сказках Хлипкий воздух Галисии, груда немытых городов, провинциальных бокалов… Куда ни зайдешь – полки заставлены бутылками. Горлышки что корешки Белые, зеленые, красные, бордовые, черные. К себе попал Почти как у Ахмадулиной: «Люблю я тишь твоих библиотек…». Или – как у Гайдая: «Как пройти в библиотеку?». Впрочем, это уже кощунство и дурновкусие. Одно плохо в Лондоне: пить нужно дома Лондонский воздух сделан из крылышек мух. На воздухе вино тотчас теряет и колер и запах. Потому надо запереться, опустить шторы, отключить телефон и уж тогда откупоривать Петербургский воздух сделан из… Я задумался и не нашел ответа Наверное, чтобы его найти, надо взять в руку бокал риохи, отдернуть занавеску из тюля и выйти вечером на балкон. …Книгу Игоря Померанцева хочется цитировать бесконечно – она легка, пьяна и прекрасна, как наша быстротечная молодость. Кристи А.Первый свой детективный роман Агата Кристи написала, когда работала в аптеке Правда, мысль о работе над детективом зародилась у нее еще в детстве, она даже поспорила с сестрой, что когда-нибудь обязательно напишет детективный роман. Так вот, аптека «Меня окружали яды, – пишет Агата Кристи в своей „Автобиографии“, – и вполне естественно было выбрать смерть от отравления в качестве приема». Так появился роман «Таинственное происшествие в Стайлзе» (1920) Всего, за полвека литературной деятельности, Кристи опубликовала более семидесяти романов и что-то около тридцати сборников рассказов, суммарный тираж которых превысил 400 000 000 То есть книги Агаты Кристи по тиражу соперничают только с Библией и Шекспиром К концу 30-х ее признали первой леди детективного жанра, она становится президентом Английского детективного клуба Впрочем, Р Чандлер, «маргинал жанра» (как и Д Хэммет, по определению А. Роб-Грийе) дал жестко-отрицательную характеристику творчества первой леди, точнее ее романа «Убийство в Восточном экспрессе». «У Агаты Кристи, – пишет он в эссе „Простое искусство убивать“, – есть роман с участием г-на Эркюля Пуаро, хитроумного бельгийца, изъясняющегося на французском языке из школьного учебника Изрядно помучив свои “маленькие серые клеточки”, то бишь пошевелив мозгами, он приходит к гениальному выводу, что коль скоро никто из пассажиров некоего экспресса не мог совершить убийство в одиночку, то, стало быть, они сделали это скопом, разбив всю процедуру на последовательность простейших операций – конвейерная сборка машинки для разбивания яиц! Задачка из тех, что ставит в тупик проницательнейшие умы. Зато безмозглый осел решает ее в два счета». Критик Г. Анджапаридзе, защищая Агату Кристи от «несправедливых» нападок Чандлера, пишет по этому поводу следующее: «Кристи писала ту жизнь и тех персонажей, которых знала. Чандлер и Хэммет знали нечто другое и писали об этом превосходно Согласен, что в сравнении с теми хитросплетениями сюжета, которые изобретают современные писатели, загадки Агаты Кристи кажутся пресноватыми и старомодными. Наверное, любой поклонник Кристи найдет без труда в ее книгах отступления от того реализма повседневности, приверженцем которого выступал Чандлер. Но книги Кристи продолжают читать во всем мире». «Почему?» – задает критик вопрос. И сам же на него отвечает: «По-моему, Агата Кристи была действительно выдающаяся – в рамках своего дарования – нравоописательница обширной социальной прослойки Ее романы – одновременно и немножко сказка, и гимнастика ума, и портрет эпохи, во всяком случае, один из возможных портретов». А ведь именно в таком сочетании и состоит рецепт популярности и детектива, и литературы вообще. Так что, господин Чандлер, первая детективная леди навсегда остается первой Несмотря на отдельные недостатки, присущие любому писателю. Крылов И1 О Крылове начну с Грибоедова. Вот цитаты из двух грибоедовских писем 1824 года Первая: «…В самый день моего приезда… читал я ее („Горе от ума“. – А.Е.) Крылову, Жандру, Шаховскому, Гречу, Булгарину, Каратыгину…». Вторая: «Крылов (с которым я много беседовал и читал ему) слушал все выпуча глаза, похваливал и вряд ли что понял Спит и ест непомерно О, наши Поэты! Из таких тучных тел родятся такие мелкие мысли! Например: что Поэзия должна иметь бют (цель- франц. – А Е), что к голове прекрасной женщины не можно приставить птичьего туловища и пр. Нет! Можно, почтенный Иван Андреевич… слыхали ли Вы об Грифоне?…» Вообще, почитаешь воспоминания современников, и перед тобою встает образ некоего персонажа европейского театра-буфф, Фальстафа, Гаргантюа, Обпивалы и Объедалы народных сказок – неряшливого, вечно что-то жующего, кормящего прямо в своей казенной квартире при Императорской публичной библиотеке залетающих в окно голубей и пр., как написал в своем письме Грибоедов. И ведь действительно все это правда. Как правда то, что он еще и автор удивительных по языку басен, образов, которые для нас значат ничуть не меньше, чем для человека религиозного образы Богородицы и Христа Только не сочтите это мое последнее утверждение за кощунство или за камешек в огород людей верующих. Еще я много раз повторял, повторяю и повторять буду, что лучший памятник в моем городе из всех существующих – это памятник дедушке Крылову в Летнем саду. Когда меня в Летний сад гулять водили мои родители, я всякий раз первым делом тянул их к нему и, тыча пальцем в обезьяну или ворону с сыром, бодро цитировал соответствующую строчку из баснописца Да и теперь, слыша собачий лай, я вспоминаю Моську и выглядываю из окна на улицу – не ведут ли по мостовой слона или какое другое крупнокалиберное животное. 2. Состоя при Императорской публичной библиотеке в должности штатного библиотекаря, Крылов там же, при библиотеке, и жил. Любимым его занятием, кроме писания басен, было кормление голубей, которые свободно залетали к нему в квартиру через открытые окна и оставляли после себя значительное количество нечистот. Сам баснописец относился к издержкам своей любви к голубям вполне философски: «Что естественно, то угодно Богу, а все, что угодно Богу, не противно и человеку». Кстати, голуби, помня великую к ним любовь баснописца, отвечают ему взаимностью и по сей день Загляните как-нибудь в Летний сад, навестите памятник дедушке Крылову, и вы увидите материальные проявления этой безыскусной любви пернатых, хорошо заметные на темном металле памятника. Крылов был оригинален во всем, даже в вопросах собственного здоровья. Однажды лежал он больной желудком и, чтобы поддержать съедаемые болезнью силы, решил немного перекусить Приносят ему щи с пирожками Вот он хлебает щи, надкусывает один пирожок, съедает, надкусывает второй. Чувствует наш Иван Андреевич, что-то с пирожками неладно, какая-то в них нехорошая присутствует горечь. Пригляделся он к пирожкам внимательно и видит, а пирожки-то порченые, с гнильцой. Другой бы с криком: «Отравили, мерзавцы!» швырнул некачественный продукт в физиономию слуге, их подавшему Но не такой был Крылов человек, чтобы в рожу съестным кидаться «Что ж, – рассудил он здраво, – коли призвал меня Господь умереть, то не все ли равно, от двух я пирожков испущу дух или от всех шести» И съел оставшиеся четыре пирожка тоже И, представьте себе, желудок его поправился, и тем же вечером Иван Андреевич уже обедал в Английском клубе. Кстати, всем возможным кушаньям Иван Андреевич Крылов предпочитал щи с кулебякой В смысле – кулебяка не в щах, а вместо хлеба, со щами Что касается вещей поэтических, то здесь предпочтения Ивана Андреевича ни для кого не секрет Конечно же, это басни, знаменитые крыловские басни, любимые всеми нами 3 «Крылова прославили в Петербурге пьяницей, что не удивительно, судя по его беспрерывно сонной физиономии» Так пишет в своих «Записных книжках» дочь президента Академии художеств и вообще человека государственного и важного Варвара Алексеевна Оленина Но несмотря на эту кажущуюся сонливость, Крылов был человеком практичным и даже ушлым Смирдин ему платил за каждую новую басню по 300 рублей, и к началу 1830-х гг. баснописец заработал 100 тысяч. Но этого ему показалось мало, и в 1834 году Крылов требовал с издателя за басню уже по 500 рублей, и тот был вынужден согласиться. Между прочим, это хороший пример для современных писателей! Нужно знать цену своему творчеству и не позволять какому-нибудь пройдохе из ЭКСМО или АСТ за копейки покупать тебя на корню. Кстати, в мае 2005 года прогрессивное человечество отметило ровно 150-ю годовщину со дня открытия памятника дедушке Крылову в Летнем саду. Отметить-то оно отметило, но все ли его представители знают о том, как выбрали место для установки памятника? История эта мало слово что замечательная, она еще к тому же и поучительная, особенно для служителей Музы А дело происходило так Однажды Иван Андреич Крылов, гуляючи по Летнему саду, утомился и присел на скамейку Тут-то его вдруг и приперло. Баснописец сунул руку в карман, а бумажки-то в кармане и нету Видит Крылов, по аллее движется граф Хвостов. Крылов кидается к графу «Здравствуйте, – кричит, – дорогой Нету ли у вас чего новенького?». – «Есть, как же не быть, – отвечает ему Хвостов. – Свежий стишок, извольте Только что прислали из типографии». – «Замечательно, граф, отлично, дайте-ка мне парочку экземпляров» Польщенный Хвостов дает. Крылов срывается с места и прячется в ближайших кустах. Там-то, на месте этих кустов, и стоит теперь лучший памятник Петербурга, кроме разве что Медного всадника и памятника Чижику-Пыжику на Фонтанке Кузмин М.Когда летом 1919 года поэта Осипа Мандельштама арестовали в Батуме грузинские меньшевики, то на вопрос, белый он или красный, поэт ответил: «Я не знаю, какого я цвета Больше всяких цветов теперь меня занимают Тибулл, Катулл и римский декаданс». «Распад, тление… – все это… decadence, – напишет поэт через два года в своей программной статье „Слово и культура“. – Но декаденты были христианские художники, своего рода последние христианские мученики Музыка тления была для них музыкой воскресения…». Ощущение конца эпохи в русской культуре двух последних столетий присутствовало всегда Горько-сладкий привкус последней, заупокойной чаши, поднимаемой на развалинах прошлого, и вместе с тем осознание себя наследником и хранителем былых ценностей – вот основная тема, определяющая характер творчества многих мастеров слова. Пушкин: «Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?» И вторящий ему Батюшков: «Где дом твой, счастья дом? Он в буре бед исчез, и место поросло крапивой…» И принимающий эстафету Тютчев: «Кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры…» Этот ряд можно множить долго Но лишь в годы между двух революций и особенно после трагедии Октября и последовавших за ней событий ощущение конца эпохи, гибели великой цивилизации (именно в эти годы в России читается и переводится на русский язык знаменитая книга О Шпенглера «Закат Европы») стало присуще большинству тогдашней интеллигенции. И сравнение послереволюционной России с гибелью великого Рима не случайно приходило на ум. Вот как описывает Петроград начала 20-х годов историк и краевед Николай Анциферов (цитирую по его книге «Душа Петербурга», Пг., 1922): Медленно ползут трамваи, готовые остановиться каждую минуту Исчез привычный грохот от проезжающих телег, извозчиков, автомобилей. Только изредка промчится автомобиль, и промелькнет в нем военная фуражка с красной звездой из пяти лучей (ср мандельштамовское: «Только злой мотор во мгле промчится и кукушкой прокричит…») Прохожие идут прямо по мостовой, как в старинных городах Италии… Весною трава покрыла более не защищенные площади и улицы (то же у Мандельштама: «Трава на петербургских улицах – первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов»). Воздух стал удивительно чист и прозрачен Нет над городом обычной мрачной пелены от гари и копоти. Петербург словно омылся… И далее: Прекратился рост города. Замерло строительство. Во всем Петербурге воздвигается только одно новое строение Гранитный материал для него взят из разрушенной ограды Зимнего дворца. Так некогда «нарождающийся мир христианства брал для своих базилик колонны и саркофаги храмов древнего мира». А вот свидетельство писателя Николая Чуковского: …Он (Петроград. – А Е.) был на редкость пустынен, жителей в нем было вдвое меньше, чем перед революцией. Автобусов и троллейбусов еще не существовало, автомобилей было штук шесть на весь город, извозчиков почти не осталось, так как лошадей съели в девятнадцатом году, и только редкие трамваи, дожидаться которых приходилось минут по сорок, гремели на заворотах рельс Пустынность обнажала несравненную красоту города, превращала его как бы в величавое явление природы, и он, легкий, омываемый зорями, словно плыл куда-то между водой и небом Осип Мандельштам, Николай Анциферов, Вячеслав Иванов, Константин Вагинов, Бенедикт Лившиц, книга стихов которого так и называлась – «Кротонский полдень», по имени города из знаменитого романа Петрония, где дорвавшиеся до власти рабы празднуют праздник плоти… Писатели, поэты, художники – каждый творческий человек той эпохи по-своему отразил эту тему. Даже шутили в те годы на античный манер Так, например: Юношей Публий вступил в ряды ВКП золотые, И, естественно, не мог пройти мимо этой темы замечательный русский писатель Михаил Алексеевич Кузмин Вот отрывок из его стихотворения 1925 года: На улице моторный фонарь Вслушайтесь – здесь и мандельштамовский «злой мотор», и трава на центральных улицах (Надеждинская – нынешняя улица Маяковского), и античный мир, вымораживаемый наступающим холодом. Михаил Кузмин – личность загадочная Великий мистификатор – когда читаешь его пунктирную биографию, складывается ощущение, что когда ему некому было рассказывать про себя небылицы, он рассказывал их самому себе. Даже собственный год рождения он указывал всякий раз иначе: 1872, 1875, 1877. Родился он, вроде бы, в Ярославле, детство провел в Саратове, затем – Петербург, дальше – Египет, Италия, поволжские старообрядческие скиты, опять Петербург, «башня» Вячеслава Иванова, шумный успех, салоны, потом – забвенье и тихая смерть в коридоре Мариинской больницы в 1936 году Но все это понарошку На самом деле, как пишет о Кузмине Э. Ф. Голлербах, «он родился в Египте, между Средиземным морем и озером Мереотис, на родине Эвклида, Оригена и Филона, в солнечной Александрии, во времена Птоломеев Он родился сыном эллина и египтянки, и только в XVIII веке влилась в его жилы французская кровь, а в 1875 – русская Все это забылось в цепи перевоплощений, но осталась вещая память подсознательной жизни». О своих предках он пишет в известном стихотворении, открывающем его первую книгу «Сети»: Моряки старинных фамилий, В стихотворении этом, как ни странно, почти все правда. О себе в детстве он вспоминает так: Я не любил игр мальчиков – ни солдат, ни путешествий. Я мечтал о каких-то мною выдуманных существах: о скелетиках, о смердюшках, тайном лесе, где живет царица Арфа и ее служанки однорукие струны… Кузмина при жизни воспринимали по-разному Вот как вспомнит о нем Андрей Белый: С отчаянья я оказываюсь у Федора Сологуба; и вижу, что нарумяненный, чернобородый, плешивый мужчина в поддевке, на щеки наклеив огромную мушку и рожками вставших висков увенчав свою плешь, – здесь засел; он держал себя томной красавицей, перед которой маститый Иванов, встряхивая белольняною копною волос, лебезил: «Михаил Алексеевич, почитайте стихи». А вот слова Александра Блока: Кузмин – писатель, единственный в своем роде. До него в России таких не бывало, и не знаю, будут ли… «Как это ни странно, – напишет в своих мемуарах Георгий Чулков, – но старопечатный “Пролог” и пристрастие к французскому XVIII веку, романы Достоевского и мемуары Казановы, любовь к простонародной России и вкус к румянам и мушкам, все это было в Кузмине чем-то внутренне оправданным и гармоничным.» И герои его произведений часто маги, кудесники, авантюристы, мистификаторы, мастера фантастических превращений – Жозеф Бальзамо, он же граф Калиостро, Симон-маг, доктор Мабузо… После сказанного понятно, почему роман Апулея, колдуна из Мадавры, как назвал его в предисловии к изданию 1929 года Адриан Пиотровский, самая колдовская из книг, оставленная нам в наследство античностью, вдохновил Михаила Кузмина на долгий переводческий труд. Замысел перевода «Золотого осла» возник у писателя задолго до революции; окончательный перевод был выполнен в 20-е годы, в 1929 году роман выпущен издательством «Academia» и за предвоенные годы выдержал четыре издания. После войны он тоже издавался неоднократно, но даже сейчас, в наши щедрые на книжные открытия времена, роман читают и перечитывают, и не только в силу того, что это действительно самое занимательное произведение, дошедшее до нас из времен античности, – удивительный талант переводчика, вот что определило незатухающий интерес читателей к этой книге Как Гнедич – это русская «Илиада», Лозинский – «Божественная комедия», так и имя Михаила Кузмина устойчиво вызывает в памяти ассоциацию с Апулеевой книгой. Удивительно – об этом еще никто не писал, – но начало «Золотого осла» по музыке совпадает с другой знаменитой книгой, оказавшей на русскую поэтическую культуру влияние не менее сильное, чем Гомеровы поэмы – на греческую Я имею в виду «Слово о полку Игореве». «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святославича?…» – это начало «Слова» «К рассказу приступаю, чтобы сплести тебе на милетский манер разные басни, слух благосклонный твой усладить лепетом милым…» – так начинается «Золотой осел». Троянова тропа мирового духа соединила русские степи и горные дороги Фессалии. В советские времена Кузмин живет тихо и незаметно, к государству относится безразлично, в литературное начальство не лезет, такое складывается ощущение, что он намеренно стремится вычеркнуть себя из действительности, окончательно погрузиться в фантастический мир своих мыслей и своего творчества Книги выходят редко: последняя – в 1929 году, «Форель разбивает лед» И после нее – молчание «Все заплатили… Гумилев – жизнью, Есенин – жизнью, Кузмин, Ахматова, я – пожизненным заключением в самих себе…» – напишет Марина Цветаева в 1936 году, подводя печальный итог Серебряному веку русской литературы Практически про Кузмина забыли. В справочниках и учебниках советского времени его имя упоминали мельком, называя поэта то символистом, хотя символизм Кузмин преодолел еще в раннем творчестве, то акмеистом, забывая, что по поводу акмеизма поэт высказывался в свое время определенно и резко, назвав его «выдуманной и насильственной школой, которая с самого начала лезла по швам, соединяя несоединимых Гумилева, Ахматову, Мандельштама, Зенкевича»; то писателя объявляли идеологом кларизма, вспомнив о его знаменитой статье 1910 года «О прекрасной ясности»; то – стилизатором, не создавшим ничего нового Кем его только ни называли. «Поэзия М. Кузмина – это камерная поэзия, мелкоте ее содержания вполне соответствует весь изобразительный строй», – так писали о нем в советских учебниках для педвузов в 60-70 годы. На самом деле Кузмин ни тот, ни другой, ни третий. Эстетический эксперимент, который предпринял он в границах русского литературного языка, остается неповторенным Он – вне школ и систем, ибо «школа всегда – итог… но никогда не предпосылка к творчеству». Он всегда был сам по себе и оставался самим собой до последней минуты жизни. И умер он в той «прекрасной ясности», которую проповедовал в далекие десятые годы Или не умер, а ушел в очередной раз под солнце своей африканской родины, слушает александрийские песни или сплетает на милетский манер басни для кочующих спутников, путешествуя по дорогам Фессалии в поисках фантастических встреч. Купер Дж.Два первых куперовских романа, прочитанные мною лет в десять, – это «Следопыт» в маленькой детгизовской «рамочке» и «Последний из могикан» в большой детгизовской «рамке» Ощущение от них живут во мне до сих пор. Конечно, я не садился тайком на поезд, чтобы с трехдневным запасом конфет и сушек ехать на берега Онтарио помогать Натаниэлю Бампо и Чингачгуку в их суровой, но справедливой борьбе Зато я прекрасно помню, как в Карелии жил с отцом в деревне Сар-озеро, расположенной на маленьком полуострове в окружении трех озер. Полуостров пересекали протоки, мы медленно плыли на лодке по какой-нибудь из этих узких полос воды, и сверху над нашими головами нависали ветви деревьев Мы плыли, и я представлял себя героем романов Купера Наверное, у многих, кто читал в детстве Купера, остались от него свои впечатления. Это чтение никого не оставляет равнодушным Вот листаю «Воспоминания» Бенуа и нахожу страницы с описанием игр его детства. Как они с друзьями наряжались индейцами, а старую няню, помнившую пожар Москвы, сажали в «вигвам» и заставляли изображать мать или сестру Ункаса или Чингачгука. «При этом, – пишет Бенуа, – мы владели и довольно обильным специальным словарем и тем особенным жаргоном, который так убедительно выражает и благородство делаваров, и гнусность гуронов, который вообще в “Зверобое” и в “Следопыте” создает самую атмосферу этих романов Моментами наше наваждение доходило чуть ли не до галлюцинаций». У меня до галлюцинаций не доходило. После Купера я засел за Дюма, сменив индейский томагавк на мушкетерские плащ и шпагу «Кюхля» Ю. ТыняноваСовсем недавно перечитывал «Кюхлю» Тынянова и в очередной раз убедился, насколько богата и точна на слово проза этого замечательного писателя. Но сейчас я хочу поговорить не о достоинствах тыняновской прозы, а о кавказской главе романа, описывающей пребывание Кюхельбекера в Тифлисе, куда он был «официально зачислен на службу при канцелярии наместника кавказского» генерала Алексея Петровича Ермолова. Собственно говоря, о генерале Ермолове и его кавказской политике будет речь Первая цитата из «Кюхли»: Было еще рано к Ермолову. Они погуляли Чем дальше от крепости, тем все тише становилось. Кривые узкие улицы пересекали друг друга в полном беспорядке. Вонь от нечистот и отбросов стояла в воздухе Стали попадаться пустые дома – Ну, дальше идти не стоит, дальше пустыри, – сказал Грибоедов. – Отчего же это? – слегка оробел Вильгельм – Боятся набегов: выселились поближе к крепости, она их по крайности выстрелами прикрывает Тут чечня раз ворвалась. Резня была страшная. Теперь тише: Ермолов запугал Собирает здешних или кабардинских князей ‹…› и пугает палками, виселицами, пожарами, казнями. – Словами зверства усмиряет, – сказал Вильгельм с удовольствием. – Ну, – улыбнулся криво Грибоедов: неприятная черта легла вокруг его рта, – не только словами, но и вправду вешает и жжет Здесь на прошлой неделе громкое дело было Князь Койхосро-Гуриел полковника Пузыревского убил Старик написал указ: не оставить камня на камне И не оставили. И всех в селении вырезали Вторая цитата: Вильгельм обратил внимание на кучу полуголых мальчиков лет двенадцати-пятнадцати. Одни играли, гонялись друг за другом с гортанным воплем Другие понуро сидели и степенно о чем-то разговаривали. – Кто это? – спросил Вильгельм – Это аманаты, заложники У нас здесь так водится, – отбирать аманатами детей, все дети лучших фамилий. – Детей аманатами? – Война, – усмехнулся невесело Грибоедов. – Старик раз захватил чеченцев, – лучших пленниц выдал за имеретин, а прочих продал в горы по рублю за штуку. Третья цитата, последняя: Он взглянул в окно На дворе стоял визг: двое аманатов передрались. Вильгельм решился. – Алексей Петрович, – сказал он тихо, – а где родители этих детей? – Вы насчет аманатов? Друг мой, это дело не столько военное, сколько экономическое Аманаты взрослые стоили прежде ужасно дорого; иной получал три рубля серебром в день Я и начал брать ребятишек Они у меня играют в бабки, а родители наезжают наведываться. Я их пряниками кормлю, и те, право, предовольны, и еще просеки мне заодно расчищают. Понятно, и Кюхельбекер, и Грибоедов противники и войны, и рабства, если война, конечно, не освободительная Ермолов же представляет в романе полюс противоположный. Он умница, брат солдату, острослов, человек, умеющий понять, простить, отвести беду от того же опального Кюхельбекера Но он же способен, как маршал Жуков, как Наполеон Бонапарт, как любой серьезный военачальник, за победу положить жизнь и свою, и своих солдат, про врагов не стоит и говорить И взять в заложники детей, и расстрелять в присутствии Кучука Джанхотова, самого богатого от Чечни до Абахезов человека, его сына Джамбота, и мечтать о военном господстве над Персией, Турцией, всем Востоком, включая Индию, а не о какой-то там мелкой Элладе-Греции («Греки торгуют губками») Я не знаю, на чьей стороне правда – на стороне империи или на стороне человека по фамилии Кюхельбекер, Грибоедов, я, он, ты, она. Империя ведь тоже состоит из людей – из того же Кюхельбекера, Грибоедова, меня, его, ее, тебя, нас Это трудный вопрос Наверное, решить его невозможно |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
