• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

1

В детстве - в шесть-семь лет - я очень любила одну сказку. Помню, она была в отдельной, очень тоненькой книжке, в бумажной обложке - тогда много детских книжек были не в твердых переплетах, а в «мягких» обложках; зато и стоили недорого. Ну, конечно, требовали бережного отношения. Но с книжками так и надо обращаться.

Сказка называлась «Ашик-Кериб». Я любила разглядывать обложку - на ней всадник в черной бурке мчался на белом коне над высокими, заснеженными горами, в поднебесье. У коня, кажется были крылья.

Начиналась сказка так: «Давно тому назад… (уже этот необычный оборот речи казался мне таинственным) в городе Тифлизе…» (старший брат объяснил мне, что это - Тифлис, раньше так назывался грузинский город Тбилиси) «…жил один богатый турок; много аллах ему дал золота, но дороже золота была ему единственная дочь Магуль-Мегери: хороши звезды на небеси, но за звездами живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза. Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб; пророк не дал ему ничего, кроме высокого сердца - дара песен…» Он ходил на свадьбы - играть на сазе (такая турецкая балалайка) и петь. «На одной свадьбе он увидел Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга».

Красавица Магуль-Мегери (и это необычное, сказочное имя мне тоже очень нравилось) уговаривала Ашик-Кериба просить ее руки у отца, уверяя, что тот сыграет свадьбу на свои деньги «и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет». Бедный, но гордый Ашик-Кериб не согласился на это - «кто знает, что после ты не будешь меня упрекать, что я ничего не имел и тебе всем обязан». Он решил «Семь лет странствовать по свету и нажить себе богатство либо погибнуть в дальних пустынях». Магуль-Мегери поставила свое условие - «если в назначенный день он не вернется, то она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается».

Куршуд-бек уже в первый же день его путешествия совершил подлость, сумев убедить мать Ашик-Кериба, что ее сын утонул. И мать, рыдая, сказала его невесте, что раз так - она свободна. Но умная (вроде Василисы Премудрой из русских сказок) Магуль-Мегери «улыбнулась и отвечала: „Не верь, это все выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет никто не будет моим мужем“.

И вот Ашик-Кериб так прославился в дальних странах своими песнями, что стал богатым. «Забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал, последний год скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду». Но умная Магуль-Мегери сумела послать с купцом, отправлявшимся из Тифлиса с караваном в дальние страны, некий предмет, наказав выставлять в каждом городе в лавке. В общем, встретился он в конце концов с Ашик-Керибом, и тот услышал: «Ступай же скорей в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе сказать, что срок истекает, и если ты не будешь в назначенный день, то она выйдет за другого»; в отчаянии Ашик-Кериб схватил себя за голову: оставалось только три дни до рокового часа». И когда он доскакал до одной горы и скакун его пал - от этого места было «до Тифлиза два месяца езды, а оставалось только два дни».

Дальше и начинаются самые интересные события. Сказку эту не раз слышал на Кавказе Лермонтов - и записал ее. Найдите и дочитайте!

2

Вообще Лермонтов в школьные годы так и тянул на чтенье вслух, разыгрывание в лицах не только «Маскарада» (к которому когда-нибудь еще обращусь специально), но и поэм. В старших классах я любила читать вслух - просто самой себе - «Тамбовскую казначейшу»:

Пускай слыву я старовером,

Мне все равно - я даже рад:

Пишу Онегина размером;

Пою, друзья, на старый лад.

Да, вся поэма написана «Онегинской строфой» - ямбом с особой, только пушкинскому «роману в стихах» свойственной рифмовкой. Но Лермонтов сам об этом весело оповещает - он рад подражать Пушкину, своему кумиру.

Тамбов на карте генеральной

Кружком означен не всегда;

Он прежде город был опальный,

Теперь же, право, хоть куда.

Там есть три улицы прямые,

И фонари, и мостовые,

Там два трактира есть, один

Московский, а другой Берлин.

Ну и конечно - скука: в те времена принято было, чтобы поэты в стихах непременно жаловались на скуку жизни (и не в маленьком городке, а в губернском городе Тамбове и в великосветском Петербурге):

Но скука, скука, Боже правый,

Гостит и там, как над Невой,

Поит вас пресною отравой,

Ласкает черствою рукой.

Но вот все оживилось - в Тамбове должен зимовать уланский полк! Девицы и дамы только и любуются посадкой кавалеристов - усатых уланов и молодых корнетов, поселившихся в городской гостинице.

Против гостиницы Московской,

Притона буйных усачей,

Жил некто господин Бобковский,

Губернский старый казначей.

Описывается его старый дом -

Меж двух облупленных колонн

Держался кое-как балкон.

Хозяин был старик угрюмый

С огромной лысой головой.

От юных лет с казенной суммой

Он жил, как с собственной казной.

Только не подумайте, что был казнокрадом! Бывало, конечно, и такое, но уж не поголовно; вообще-то брали расписку - и с казначеев, и - с членов их семьи! - что не тронут казенные деньги и не будут отдавать их в рост…

В пучинах сумрачных расчета

Блуждать была его охота,

И потому он был игрок

(Его единственный порок).

А жена его - молода и привлекательна:

В Тамбове не запомнят люди

Такой высокой полной груди:

Бела, как сахар, так нежна,

Что жилка каждая видна.

Долго ли, коротко ли, хоть и через окно, но между нею и одним уланом назревают нежные отношения. И уже супруг застает его перед ней на коленях. Но вместо вызова на дуэль присылает. приглашение на игру в карты - на вистик (вист - это сложная карточная игра на деньги - в ней нужны обычно четыре партнера). Идет игра. Казначею не везет.

Он взбесился

И проиграл свой старый дом,

И все, что в нем или при нем.

Но остановиться, естественно, не может - на то и игрок.

Он проиграл коляску, дрожки,

Трех лошадей, два хомута,

Всю мебель, женины сережки,

Короче - всё, всё дочиста.

Он просит у гостей вниманья.

И просит важно позволенья

Лишь талью прометнуть одну,

Но с тем, чтоб отыграть именье,

Иль «проиграть уж и жену».

О страх! о ужас! о злодейство!

И как доныне казначейство

Еще терпеть его могло!

Всех будто варом обожгло.

Улан один прехладнокровно

К нему подходит. «Очень рад, -

Он говорит, - пускай шумят,

Мы дело кончим полюбовно,

Но только чур не плутовать,

Иначе вам не сдобровать!»

Нет места для передачи всей этой сцены, описанной Лермонтовым, -

…И вся картина перед вами,

Когда прибавим вдалеке

Жену на креслах [4] в уголке.

Ну, словом, казначей проиграл улану обещанное. И дальнейшее я с давних пор люблю в этой поэме больше всего:

Тогда Авдотья Николавна,

Встав с кресел, медленно и плавно

К столу в молчанье подошла -

Но только цвет ее чела

Был страшно бледен. Обомлела

Толпа. Все ждут чего-нибудь -

Упреков, жалоб, слез. Ничуть!

Она на мужа посмотрела

И бросила ему в лицо

Свое венчальное кольцо -

И в обморок.

А вот уж что было дальше - вы прочитаете сами. Лермонтов должен быть в каждом доме. Не так уж много в России таких поэтов.

3 В восьмом классе - то есть в 13-14 лет - я сходила с ума (как и положено) от его любовных стихов. В моей тетрадке тех лет их выписано немало. Почему-то переписывать своей рукой волнующие строки очень хотелось. И на большой перемене у моей последней парты собиралось восемь-десять любительниц стихов, и я читала («с выражением») иногда по несколько строф из стихотворения, иногда - только одну строфу (я выписывала с разбором!..):

Я не унижусь пред тобою.

Ни твой привет, ни твой укор

Не властны над моей душою,

Знай, мы чужие с этих пор!

Иногда это было длинное стихотворение, которое девочки слушали не дыша:

Я к вам пишу случайно; право,

Не знаю как и для чего.

Я потерял уж это право.

И что скажу вам? - ничего!

Что помню вас? - но, Боже правый,

Вы это знаете давно;

И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,

Где я? что я? в какой глуши?

Душою мы друг другу чужды,

Да вряд ли есть родство души.

Ах, как трогали нас, четырнадцатилетних, эти горестные и горькие строки! Через несколько лет, уже на филологическом факультете того самого Московского университета, в котором учился и Лермонтов, я узнала, что стихотворение обращено было к Вареньке Лопухиной, тогда уже Бахметевой. Четыре года после их встречи и взаимной влюбленности она ждала от Лермонтова каких-либо шагов. И, не дождавшись, вышла в двадцать лет (тогда это был едва ли не предельный возраст для барышни на выданье) за немолодого и, видимо, безразличного ей Бахметева. Лермонтов горевал; посвятил ей немало стихотворений, рисовал ее портреты - карандашом и акварелью. «Валерик» написан на Кавказе, куда офицер Лермонтов был выслан, именно в том 1840 году, когда он был прямым участником боевых действий. Стихотворение написано через пять лет после замужества Лопухиной; у нее была уже трех- или четырехлетняя дочь.

И как печально-смиренен конец стихотворения (не напечатанного, заметим, при жизни поэта):

Теперь прощайте: если вас

Мой безыскусственный рассказ

Развеселит, займет хоть малость,

Я буду счастлив. А не так? -

Простите мне его как шалость

И тихо молвите: чудак!..

Повторю - это надо читать до 16 лет! Позже уже так не взволнует.

А чем же, собственно, надеялся поэт развеселить адресатку?

…Вот разговор о старине

В палатке ближней слышен мне;

Как при Ермолове ходили

В Чечню, в Аварию, к горам;

Как там дрались, как мы их били,

Как доставалося и нам.

«При Ермолове» - значит, довольно давно. Генерал А. П. Ермолов был назначен главнокомандующим на Кавказ в 1815 году и через три года уже приступил к своему плану покорения горских народов Северного и Центрального Кавказа - что выражено у Пушкина в двух строках «Кавказского пленника»:

Поникни снежною главой,

Смирись, Кавказ: идет Ермолов!

А в 1827-м, то есть за 13 лет до событий, в которых участвовал (и описал их) Лермонтов, Ермолов уже уволен в отставку (видимо, Николай I припомнил ему некоторую близость к декабристам).

…Нам был обещан бой жестокий.

Из гор Ичкерии далекой

Уже в Чечню на братний зов

Толпы стекались удальцов.

И Казбек

Сверкал главой остроконечной.

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем.

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он - зачем?

Галуб прервал мое мечтанье,

Ударив по плечу; он был

Кунак [5] мой: я его спросил,

Как месту этому названье?

Он отвечал мне: Валерик,

А перевесть на ваш язык,

Так будет речка смерти: верно,

Дано старинными людьми.

- А сколько их дралось примерно

Сегодня? - Тысяч до семи.

- А много горцы потеряли?

- Как знать? - зачем вы не считали?

«Да! Будет, - кто-то тут сказал, -

Им в память этот день кровавый!»

Чеченец посмотрел лукаво

И головою покачал.

Тут хочешь не хочешь, а согласишься с Белинским - он именно по поводу этого стихотворения сказал, что одна из замечательных черт таланта Лермонтова «заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении приукрашивать их».