— 15—

После Ленинграда мы долго не виделись с Ворониным: по-моему, до лета. То есть и весной я заходил иногда в торпедовскую раздевалку после матча и реже в перерыве между таймами — Марьенко не всегда бывал в духе, посторонних вообще не привечал, а нас, когда игра команды его не радовала, сразу начинал считать посторонними. И Воронин, когда сталкивался я с ним за футбольными кулисами, никогда не выделял меня среди тех, кто, вопреки тренерскому сопротивлению, толкался возле игроков…

В порыве самоунижения — сегодня мне это вовсе не трудно: я себе тогдашний совсем не нравлюсь — я бы мог уподобить свои отношения той поры с Ворониным отношениям Чарли и миллионера в чаплинских «Огнях большого города».

Но мне кажется, что и вообще не надо принимать за дружбу со знаменитым человеком ситуацию, когда стал случайно его наперсником в развлечениях. Дружба со знаменитыми людьми для некоторых становится профессией. Поэтому никакое любительство здесь недопустимо. Я очень благодарен Валерию Воронину и за то, что в молодости понял всю двусмысленность братания со знаменитостями, если сам к их числу не принадлежишь…

За свои короткие досуги действующий футболист прежних времен, когда в магазинах ничего не купишь и ничего в быту без влиятельных посредников не добьешься, успевал обзавестись массой нужных и деловых знакомых, поддерживать с ними постоянные взаимовыгодные связи. И в масштабных хозяйственных замыслах, и в мелочах. Мне порой казалось, что Воронину в славе оказывали кредит в самых неожиданных местах, вроде парикмахерской — не в смысле даром постричь, а дать деньгами… Однажды он поспорил со мной на то, что если я соглашусь пойти босиком в ресторан сада «Эрмитаж», то он сейчас же достанет сумму, позволившую нам и дальше гулять, когда «Эрмитаж» надоест. Он заметил, что исключительная застенчивость, свойственная мне в юности, не позволяет мне совершать экстравагантные поступки. Я разулся — и он нырнул куда-то в темноту, а через пять минут мы уже входили в ресторан. А потом, конечно, потащились в Дом Актера, где ресторан закрывали на летние каникулы и по такому случаю завсегдатаев угощали. И мы смогли еще на аэродром Внуково поехать…

Насчет моего общественного положения Воронин не обольщался. Он видел, что футбольные журналисты, чьим любимцем он был всегда, ко мне относились свысока — и всячески старались дать ему понять, что я не тот человек, с которым следует быть накоротке. В том же ВТО был случай, когда с нами за столом сидел мой приятель Гена Галкин, работавший с нами в АПН, но до того долго искавший работу. А рядом обедала уважаемая компания: Анатолий Акимов, Никита Симонян и заведующий отделом из «Вечерней Москвы», бывалый журналист Всеволод Шевцов. И Шевцов пренебрежительно обратился к Галкину, заметив, что зря он перестал ходить к нему в редакцию, стал бы, мол, человеком. Я ждал, что грубоватый красавец Гена даст, по обыкновению, Шевцову отповедь, но он находился совсем уж в разобранном состоянии. А Симонян с печалью сказал Воронину: «Не в ту компанию ты попал». Я еще подумал: «А Шевцов-то кто такой?» Тем не менее, он со своей «Вечеркой» выглядел другом футболистов, а я и не поймешь кем — врагом или прилипалой? Бесполезного пьяницу, от которого бы мужа лучше всего оградить, видела во мне и воронинская жена Валя. После банкета в Мячково я поскользнулся — и чуть не ссыпался с лестницы — у нее на глазах, как нарочно…

В день нашего приезда из Ленинграда торпедовцы играли — тоже на снегу, но в Лужниках — экспериментальный (без офсайдов) товарищеский матч с «Локомотивом». Поэт Александр Ткаченко — бывший игрок «Таврии», «Зенита», «Локомотива» и дубля «Торпедо» — участвовал в том матче и вспоминает о нем в своей книге «Футболь». И он — профессиональный футболист — сознает, что между ним и Ворониным сохранялась дистанция. А я — что же — поездкой в Ленинград ее категорически сократил? Ведущих игроков от эксперимента освободили. Воронин стоял у кромки поля рядом с Валентином Ивановым, покосившимся на меня осуждающе. И я себя почувствовал виноватым за случившееся — и не стал к ним приближаться.

А теперь скажу то, что далеким от профессионального спорта людям может показаться кощунственным. Особенно, когда знают они, насколько укоротил последний загул футбольную и вообще жизнь Воронина. И все же своя логика в осуждаемых моралистами поступках Валерия была. Ему хотелось особой, необыкновенной жизни в паузах между тяжелыми матчами и обычно изнурительными тренировками, в которых он никогда себя не жалел.

«Однажды, — рассказывает Посуэлло, — мы вышли с Валерой откуда-то вечером, дождик накрапывает, скучно. Он говорит: «Давай махнем в Сочи. Окунемся в море — и назад…» В Сочи ранним утром пришли на рынок, рынок еще не работал, но Воронина узнали — продали ему фруктов и вина. Он угостил всех почитателей. Ему всегда хотелось нести с собою праздник…»







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх