• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Дни, до сей поры летевшие стремительно и радостно, вдруг, словно, застыли в тяжелой печали. С того дня, как Лессира неосторожно назначила ему свидание на главной площади Аталлы, Тод так больше и не встретился с ней. Желание увидеть ее преследовало его неотступно, и он, беспощадно толкаемый им, все бродил и бродил вблизи царского дворца. Но не просто было увидеться с дочерью самого царя Хроноса. Лессира не появлялась, не присылала ему весточек, она будто забыла о нем, стерла из памяти его имя и образ. Мысль об этом доставляла Тоду невыносимое страдание, от которого тоскливо и болезненно сжималось сердце, и рыдания, так несвойственные мужской природе, неожиданно комком подступали к горлу.

Но более всего его терзала неизвестность случившегося. Тоду было неведомо, какие же последствия имела для Лессиры встреча с архонтом Гроджем. Может быть, он обо всем увиденном поведал царю, и тот теперь держит под строгим запретом отлучки Лессиры из дворца. Но неужели она не смогла бы найти возможность подать ему весть об этом? Хотя, должно быть, и Назире не разрешается покидать свою госпожу. Тод терялся в догадках, склоняясь то к одной мысли, то к другой, то впадая в безнадежное отчаянье, то окрыляясь надеждой.

Впрочем, в самой глубине его души таилось смутное объяснение всем его тревогам. Он крепился изо всех сил и не пускал это объяснение в сознание, которое все настойчивее прорывалось к его разуму. Он все не давал укорениться истинной мысли о том, что Лессира — не та девушка, о которой смеет мечтать сын земледельца. Ему невыносимо было это осознать окончательно и навсегда. Нестерпимо больно ему было расстаться на веки со своей прекрасной мечтой, ибо не суждено ей сбыться. И потому он стремился отложить торжество горькой истины, и тщил себя напрасными надеждами.

Ему все еще казалось, что если бы они хотя бы один раз могли встретиться, то обязательно нашли бы какой-то выход из тупика. Он корил себя за своей нелепое, безрассудное поведение, в то время, как угроза нависла над их чувствами и отношениями, он увлек ее в увеселительную прогулку. Но, впрочем, стоило ли так себя истязать? Что он может? Разве от него зависит, быть им вместе или нет?

Чем дальше в прошлое уходил день его последней встречи с Лессирой, тем все призрачнее становились надежды. Каждый наступивший день, каждый новый миг болью отзывался в сердце, ведь любимая не звала его больше к себе, она не хотела также, как он, страстно и нетерпеливо, видеть его. Боль утраты была в сто крат сильнее еще и оттого, что ничей, пусть даже самый прекрасный облик, не мог вытеснить из его сердца единственный, дорогой образ любимой. Он знал, сколько бы ни минуло лет, ему не удастся забыть Лессиру, ему не вырвать из своего сердца горькую память о ней. Никто не заменит ее, ибо никто на всем белом свете не может сравниться с земной богиней, с дочерью царя Атлантиды!

Мысль о смерти все чаще стала его посещать. И действительно, зачем ему жить, если не было больше смысла в его существовании. Не будь этой трагической для него встречи с Лессирой, жизнь его могла бы, пожалуй, стать удачной и процветающей. Учитель Тода был очень благожелателен к нему, после занятий он охотно беседовал с Тодом и еще двумя-тремя своими учениками, которых выделял среди прочих. Было ясно, что учитель намерен именно их посвятить в великие знания, дарованные свыше ему самому. Свет же этих знаний, однажды пролившись и озарив их сознание, без сомнения, сопутствовал бы им всю жизнь. Не было еще случая, чтобы к посвященным ученикам, затем ставших мастерами, не благоволило бы общество, высшая власть, да и сама удача. С самого момента посвящения их путь освещал свет Сынов Мудрости, свет Богов, пред которым не существует на земле преград и заслонов. Не единожды, предчувствуя собственное посвящение, казавшееся ему невероятным чудом, Тод предвкушал большие удачи в своей будущей жизни, предчувствовал он и духовные, и материальные плоды этого счастливого избрания. И всякий раз при мысли об этом сердце его билось взволнованно и радостно.

Но все изменилось с того самого момента, как в его жизнь вошла Лессира. Нет, не вошла, это он, безумный, сам впустил ее, впустил ту, которой выпала судьба прекрасной богиней парить над землей. А он, покоренный ее красотой и очарованием, опьяненный ее присутствием, решил, что она (ОНА!) всегда может быть рядом с ним. Безумец! Глупец! Не следовало ему быть таким опрометчивым и глупым. Разве же он не знал, что дочь царя — не пара никому из его подданных. Но он решил, что Лессира, также как и он, увлечена этим чувством, и потому она будет бороться за свою любовь. Теперь-то он, конечно, понимал, какими наивными были все его мечты.

Тод чувствовал, как с каждым днем несчастной любовью все больше разрушается его внутренний мир, его душа и сердце. В своих мыслях он лихорадочно искал опору и смысл собственной угасающей жизни, и не находил, не видел он для себя земных дорог и путей. Но самое, пожалуй, трагическое было в том, что больше он не находил в себе сил для борьбы с судьбой за себя самого и свое земное существование. Он все отчетливее понимал, что самым лучшим для него будет уйти, оставив здесь, под этим равнодушным небом, свои напрасные надежды и мечты, горечь разочарований и свою великую, ничем невосполнимую утрату. Всякий раз, как посещала его мысль о смерти, он чувствовал необъяснимое облегчение и даже радость, должно быть, оттого, что с потерей земной жизни, он утратит способность страдать и тосковать.

Продолжая размышлять о конце жизни, тем самым, он старался укрепить себя в уже выбранном им непростом решении. Впрочем, что-то неясное и неосознанное все-таки томило его, оно будто бы стремилось воспрепятствовать осуществлению его фатальных планов. Наверное, самой большой преградой было то, что ему неизвестны были случаи самовольного ухода из жизни. Насколько было ведомо его памяти, никто из жителей его процветающей страны сам не покидал свой земной мир. Но в древних манускриптах он читал о таком деянии людей, доведенных до полного отчаяния какими-то обстоятельствами жизни. Помнится, тогда он несказанно был удивлен подобному неведомому явлению, тогда он так и не понял, как же человек может дойти до такого. А теперь сам, погруженный в тьму тоски и печали, он до глубины души сопереживал тем мифическим людям, о которых рассказывалось в манускриптах. И все-таки, как же он может встать на этот путь? Разве не наступит для него наказания за свой самовольный конец? Но неужели может быть еще что-то более худшее, чем то, что он чувствует в сей трагический миг? Нет, он должен решиться и покончить со всеми страданиями. Вот только как? Что он должен сделать с собой? В древних текстах повествовалось только об одном способе, к которому прибегали все, о медленном и полном погружении в воду. После чего наступал для этих людей предел их земного существования. Вот и он поступит также: уйдет в море и, умиротворенный, навсегда останется в его бездонных глубинах. Так он и решил. Ему осталось лишь выбрать день своей смерти. И этот день настал.

В тот день еще ранним утром, словно, почувствовав неладное, Нефрит зашла в опочивальню Тода. Она увидела его лежащим прямо в одежде, он так и не уснул в эту ночь. Его неподвижный взгляд был устремлен в сводчатый потолок. Нефрит подошла к сыну и печально спросила:

— Тод, разве так следует вести себя мужчине, сильному и решительному, разве может мужчина страдать, подобно слабой женщине?

Тод устремил на мать взгляд, полный тоски и печали.

— Так поступать мужчине не должно, — тихо отозвался он, — но, к великой горечи своей, я не могу усмирить свое сердце.

— Сердце твое усмирит время. Оно унесет с собой твои печали, и когда-нибудь ты лишь с грустной улыбкой будешь вспоминать об этих тревожных и безрадостных днях. Все проходит, и это пройдет.

Осознавая, что наступил последний его день, Тод смотрел на мать и сердце его обливалось слезами. Он не хотел причинить боль Нефрит, не хотел, чтобы ее прекрасные глаза наполнили горькие слезы, но остаться он не мог. Он снова и снова возвращался мысленно в тот день, когда, беспечный и радостный, стоял у фонтана и разговаривал с красивой девушкой, не понимая, что в этот самый миг, такой, казалось бы, обыденно земной, он положил на алтарь Бога любви свою жизнь. Если бы знать, если бы видеть последствия сии утраченным навеки глазом Богов, бежать следовало бы ему от того страшного места, прочь от фатального часа, чтобы спасти свое право на счастливое земное существование.

— Я принесла тебе сладкий нектар, встань и выпей его, — печально сказала сыну Нефрит.

Тод медленно поднялся с постели. Он не хотел тревожить Нефрит, и потому решил по возможности казаться спокойным и благоразумным. Он выпил ароматный напиток и улыбнулся матери, стараясь быть, как обычно, внимательным и послушным сыном. Но сердце матери не обмануть, Нефрит видела, что все попытки Тода развеять ее тревоги, не более, чем игра: если и избавится он от своей сердечной болезни, такой сильной и разрушительной, то не теперь, а через года и даже, может быть, через века.

— Где отец? Он еще дома? — спросил Тод Нефрит, стараясь говорить непринужденно.

— Отец, братья твои и работники с раннего утра занимаются посевами. Ты же знаешь, в это время года работу надо успеть закончить, пока еще не стало палить солнце. А ты пойдешь сегодня в мастерскую? Ты не был там уже несколько дней. Сходи, с работой печальные думы отойдут и покинут тебя.

Тод не собирался в ЭТОТ день идти в мастерскую, но, поразмыслив, он решил сходить, наверное, ему все-таки надо проститься с учителем и со всеми, кто был с ним рядом.

Он шел по залитой солнцем улице устало и тяжело, силы покинули не только его душу, но и молодое, наполненное жизнью тело. Каждый шаг давался ему с большим трудом, с великим преодолением навязчивого желания остановиться, и, испытывая усталое блаженство, опуститься прямо на согретый солнцем гранит дороги, замереть, углубиться в немое созерцание своего внутреннего мира, отдаться воспоминаниям уходящей жизни. Но он не хотел привлечь к себе ничье постороннее внимание, и потому через силу продолжал шагать по дороге.

Впрочем, в этот час, когда солнце щедро дарило земле свой жар, улица была пустынна, лишь редкие прохожие спешили куда-то по безотлагательным делам. Горожане предпочитали провести полуденное время в уединении тенистых садов, где под шелест прохладных фонтанов они пили ароматные напитки и нектары. Так что Тод на пути к мастерской встретил лишь нескольких человек, почти не обративших на него внимания. Когда до мастерской осталось лишь несколько шагов, ноги перестали ему повиноваться и силы окончательно покинули его, он устало опустился на горячую от солнца скамью, одну из многих окруживших площадь. Здесь любили бывать шумные ученики в перерывах между занятиями, и он сам не раз с другими приходил сюда. Здесь повсюду слышался веселый смех и оживленный гомон молодых людей. Все скамьи, да и сама площадь перед большим, величественным зданием мастерской искусств были заполнены веселым, беззаботным людом, болтающим о пустяках и беззлобно подтрунивающим над сотоварищами. Тод вспоминал прошедшие дни, грустил, что возврата им уже не будет. Ему было странно видеть безлюдье этого места, мерещилось, что и здесь, как в его страдающем сердце, наступило вечное безмолвие и пустота.

Но вот отворилась дверь и на площадь вышли несколько молодых людей, в них Тод признал своих соучеников. Было видно, что те тоже узнали его, они с радостными возгласами со всех ног кинулись к нему. На краткий миг Тоду вдруг стало смешно, ему почудилось, что все произошедшее с ним страшный сон, вот сейчас его товарищи подойдут к нему и станет ясно, что не прошло и дня, как он покинул их, что все его беды просто привиделись ему. Но юноши, выглядевшие обеспокоенными, засыпали его потоком вопросов, и Тод, вздохнув печально и тоскливо, вновь осознал, что все случившееся с ним произошло наяву, и значит, отстраниться и забыть, словно, дурной сон, не удастся.

Молодые люди говорили без умолку, перебивая друг друга, начиная сначала, повторяя уже сказанное. Наконец один из них, по своему обыкновению немногословный, Рикар, молчавший доселе, вдруг выступил вперед и решительным жестом руки заставил товарищей замолчать.

— За пустой болтовней вы так и не сказали Тоду главного, — сказал он, — вы забыли сказать, что учитель уже не один день ищет его.

Молодые люди вновь загалдели все разом, выражая, тем самым, раскаяние за свою забывчивость.

— Что хочет от меня учитель? — спокойно спросил Тод. — Зачем он ищет меня?

— Этого он не сказал никому, — пояснил Рикар, — но он выглядит обеспокоенным, значит, имеет к тебе какое-то важное дело. Тод, зайди, обязательно зайди к нему!

Нескоро Тод насмелился подняться со скамьи, чтобы войти в мастерскую и предстать пред мудрыми очами своего учителя. Он еще долго внимал речам товарищей, из всех сил стремившихся разговорить его, но не было им отклика в его душе. Только тоску и великое разочарование ощущал Тод в своем сердце. Лишь одно удерживало его в их беззаботном кругу — ясное осознание прощания и с ними, и с собственной жизнью. Но непросто оказалось проститься навеки, трудно ему было встать и уйти, понимая, что уже никогда не вернуться ему сюда вновь, не увидеть их радостных лиц и сияющих глаз. Они останутся здесь, а его самого уже сегодня не будет на этой цветущей и вечной земле.