IX



Я снова оказалась в Адьяре, в обширном поместье Теософского общества, во время восхитительной индийской зимы, столь же теплой и ясной, как самое лучезарное лето во Франции. Если жить достаточно далеко от «Leadbeater’s Chambers»[123], своего рода гостиницы, предназначенной для постояльцев, прибывших в Адьяр на длительный срок, то можно погрузиться в необыкновенную, густую, почти осязаемую тишину.

Я познакомилась с несколькими учеными, поселившимися, как и я, в домиках, расположенных поодаль, в глубине усадьбы. То были Отто Шрадер, ставший впоследствии преподавателем санскрита в университете Киля, и голландец Ван Манен, будущий библиотекарь азиатского общества Бенгалии. В тот год граф Кайзерлинг прибыл на некоторое время в Адьяр; он беседовал по вечерам с тремя-четырьмя из нас под сенью баньяна, раскинувшего свои гигантские ветви перед домом Блаватской[124]*, в котором я жила.

Другие посетители, хоть и не столь просвещенные, но милые, появлялись здесь порой, подобно птицам, прилетавшим в наш оазис со всех уголков света на несколько дней или несколько недель, и их разноголосое щебетанье красноречиво свидетельствовало о поразительной плодовитости человеческого ума по части небылиц и программ духовных приключений.

И вот однажды среди нас оказалась одна женщина-миссионерка, последовательница Баба[125]. Что за восхитительная миссионерка! То была хрупкая, тонкая, но не худая особа с бледно-розовым цветом лица. На ее кукольной голове красовалось нечто вроде шляпки-чалмы из черного атласа, в которую искусная модистка с безупречным мастерством сумела вставить две большие белые ромашки с золотой сердцевиной, которые «цвели» на висках дамы и обрамляли ее прелестное личико.

Бабистка пользовалась бешеным успехом. Гости Адьяра рвали ее на части. Она рассказывала о своих долгих странствиях по Америке и Европе, произносила проповеди...

Я не находила в ее наставлениях ничего мало-мальски нового и интересного: они состояли из общих фраз, перепевавшихся священниками всех мастей. Однако сама дама-миссионер буквально завораживала моих соседей и соседок... да и меня: я была странным, нелепым образом околдована ромашками ее причудливого головного убора.

Наваждение продолжалось около двух месяцев, а затем очаровательная проповедница уехала из Адьяра. Она сделала это вовремя. Через несколько дней после ее отъезда разразился скандал. Я не знаю, каким образом долетела до нас эта новость, но мы узнали, что дама-миссионер начинала свою карьеру как цирковая наездница.

Что за шум тут поднялся! Те, кто больше других восхищался проповедницей, ныне воспылал самым праведным гневом к «бесстыжей твари», пробравшейся в наше общество. По отношению к ней употреблялись самые оскорбительные эпитеты. Цирковая наездница! Подумать только, какая мерзость!

Я не могла понять эту бурю негодования. Гарцевала дама на арене или нет, каким образом это связано с учением Баба?

Позже мне довелось встречать эту особу на Цейлоне. Она уже не носила шляпы с ромашками, изрядно постарела, но, по-видимому, продолжала гастролировать с проповедями. Как знать? Быть может, она никогда не была наездницей и не бывала в цирке, даже в качестве зрительницы?

Милые фантазии вздымали порой в нашем тихом омуте небольшие озорные волны, бившиеся о стены уединенных приютов, где «серьезные» гости усадьбы предавались учебе и медитации.

Медитация — это слово было у всех на устах. Все обитатели Адьяра считали себя йогами, ведь они жили в Индии. Все «медитировали» по тому или иному методу, смешивая несколько аналогичных или даже противоположных способов; мы не слишком требовательно относились к подобным вещам: мы «медитировали», и это главное...


Индийские книги изобилуют рассказами о пустынниках, йогах и других мудрецах, медитирующих в лесу. Разве не заманчиво последовать их примеру? Какие чудесные горизонты, должно быть, открывались перед духовными взорами этих отшельников в ходе долгих часов, проведенных без движения, в безмолвии, с полуприкрытыми глазами, у подножия какого-нибудь гигантского дерева!

Таковы были соблазнительные перспективы, будоражившие воображение некоторых милых любительниц поэтических, не слишком утомительных уходов от мира. Сразу же по прибытии в Адьяр они первым делом принимались искать подходящую обстановку для своих духовных занятий. Увы! Сколь ни велики были наши владения, а лес в них отсутствовал, только роща на берегу океана; не считая почтенного баньяна из Blavatsky garden[126] большие деревья были редкими и немногочисленными.

Между тем главным атрибутом декораций, в которые эти дамы горели желанием вписаться, являлось «подножие дерева», где они надеялись отыскать больше тени и тишины. Адьяр был тогда хотя и спокойным, но отнюдь не безлюдным местом: слуги, предоставленные в распоряжение постояльцев, сотрудники и прислуга различных отделов общества, обитавшие в Адьяре, день-деньской носились по дорожкам усадьбы, исполняя свои обязанности. Что касается тени, жаркому тропическому солнцу нет до нее никакого дела: как и одиночество, она приходит лишь ночью.

Итак, наши дамы вознамерились медитиро­вать по ночам у подножия любого ближайшего дерева. Однако ночь в Адьяре значительно темнее, чем грезилось им в мечтах: здешний мрак густой и почти беспросветный. Дамы пребывали в раздумьях на пороге своих жилищ: как ориентироваться в темноте? Им было немного страшно, хотя они себе в этом не признавались. Почему бы не взять фонари?

Европеец не готов к встрече с буйной фауной. Тысячи тварей, избавляясь с наступлением ночи от зависимости, в которой их держит днем человеческое присутствие, резвятся вволю, рыскают в поисках пищи или партнера либо движутся ради одного лишь наслаждения летать, ползать, бегать, петь, свистеть, жужжать и ощущать полноту жизни. Эта ночная суета очень затруднительна для начинающего созерцателя, неспособного понять, что говорят тысячи голосов, возвещающих вокруг него о единственной Истине,

Вероятно, мои соседки не знали о случае, приключившемся с Сатьякамой, когда он пас стада своего учителя в лесу, и все живые существа и природные явления принялись говорить с ним и учить его[127].

В Адьяре водятся большие и маленькие, безобидные и опасные змеи. Там нередко можно встретить легковозбудимую кобру[128], раздувающую капюшон на шее и поднимающую плоскую голову, отмеченную знаком Шивы. Ее укус означает быструю смерть в этом глухом уголке, где нельзя рассчитывать на какую-либо медицинскую помощь. Красавица-кобра — не единственная смертельная опасность, которая подстерегает в Адьяре на дорогах. Тем не менее никто из нас не боялся этих грозных соседей. Мы не беспокоили друг друга; Адьяр был тихим и мирным оазисом.

Свет фонарей, качавшихся в руках полуночниц, шорох их шагов по густой траве растревожили лесную братию, и ее недовольство выразилось в необычном мельтешении среди сухих листьев. Похожее на узкий ремень существо коснулось ноги одной из женщин, которая отчаянно закричала: «Змея!» На этот вопль откликнулись одна за другой полдюжины начинающих йогинь, а затем в тишине уснувшего парка послышался гвалт испуганной беготни. Еще несколько мгновений пляшущие огоньки фонарей в руках беглянок рассекали ночной мрак, а затем шум и свет угасли, поглощенные безраздельной тишиной ночи.

Разбуженные слуги, спавшие на верандах у дверей хозяйских домов, тихо смеялись.

Слуги в Адьяре, как и повсюду в Индии, представляли собой любопытный фон жизни их хозяев — белых людей, за которыми они следили и которых судили без всякого снисхождения.

«Сагибы[129]нас презирают, и мы об этом знаем; мы презираем сагибов, но они об этом не знают».

Некоторые аборигены порой отваживались выражать эту истину вслух; большинство же держали язык за зубами и в результате извлекли из своего молчания практическую пользу: белые были изгнаны из Азии.


Между тем в этой милой и забавной среде назревала драма. Одна молодая шведка, начитавшись «Упанишад» или руководствуясь другими мотивами, собралась повторить опыт Начикетаса и отправиться на свидание со Смертью, чтобы расспросить ее о Высшей Тайне.

Когда Ваджашравас, отец Начикетаса, совершил жертвоприношение вишхваджит[130], Начикетас спросил его: «А меня, отец, кому ты отдашь меня?» Отец был раздосадован этим вопросом и ничего не ответил, но сын спросил его об этом во второй и в третий раз. В третий раз Ваджашравас, потеряв терпение, ответил: «Я отдам тебя Смерти»[131].

И вот Начикетас приходит к Яме (богу, олицетворяющему Смерть). Но Ямы нет дома, он возвращается лишь через три дня и просит у Начикетаса прощения за то, что заставил его ждать на пороге вопреки долгу гостеприимства. Во искупление своей вины он предлагает юноше исполнить три его желания. Начикетас называет их: во-первых, вернуться к отцу без риска навлечь на себя его гнев. Во-вторых, узнать обряды, позволяющие после смерти оказаться в обители богов.

Оба эти желания будут исполнены, обещает Яма. Начикетас вправе выразить третье желание: получить ответ на вопрос, который его действительно волнует.

«Есть одна загадка, — говорит он. — Некоторые утверждают, что после смерти человека остается[132] душа, другие заявляют, что ее нет. Узнать, кто из них прав, — третье мое желание».

Яма отвечает ему: «Сами боги испокон веков ломали голову над этим вопросом, ибо он очень мудреный, и в нем трудно разобраться. Избавь меня от необходимости выполнять это желание, попроси о чем-то другом».

Начикетас возражает: «Ты говоришь, о Смерть, что сами боги ломали голову над этим вопросом и что в нем трудно разобраться. Никто не сможет ответить на него лучше тебя. Никакое благодеяние не сравнится для меня по значимости с ответом на этот вопрос».

Яма снова говорит: «Попроси у меня сыновей и внуков, которые будут жить сто лет, попроси скот, лошадей, слонов, необозримые земли, где ты сможешь жить так долго, как пожелаешь. Попроси небесных дев, которых не могут получить смертные; пусть они будут твоими рабынями, но только не спрашивай, что ждет душу после смерти».

Начикетас отвечает: «Все на свете преходяще, о Смерть, и ты — конец всего. Просвети же меня относительно главного вопроса. Начикетас не просит тебя ни о какой другой милости, а лишь о той, что касается души, суть которой непостижима».

Яма вынужден сдержать свое обещание: в очень пространной речи он доказывает упрямцу, что души, о которой он расспрашивает Смерть, не существует, и есть только Сущий в Себе пантеистских учений.

Узнав от Ямы Истину, которую он искал, Начикетас с тех пор избавился от страстей и стал бессмертным.


Мадемуазель С. заходила ко мне дважды или трижды, чтобы узнать мое толкование индийской книги, которую она читала, но, как я уже сказала, адьярское поместье было очень обширно, жилища разбросаны, и мы редко встречались друг с другом, не считая обитателей «Leadbeater’s Chambers». Поэтому я не сразу узнала об опасном замысле мадемуазель С.


Мадемуазель С. просто-напросто решила уморить себя голодом. Одетая в белое, она лежала в постели в застывшей позе.

С удивительным для любой другой страны единодушием индийские гости Адьяра восхищались этим одиноким стремлением к смерти. Почтительные и задумчивые, они навещали неподвижную голодающую и оставляли на ее ложе цветы, как это делают на алтарях богов.

Между тем в Адьяре гостила тогда одна француженка художница. Бремя от времени она отлучалась на несколько дней и ставила свой мольберт в окрестных деревнях. По возвращении из очередной прогулки она узнала о происходящем и поспешила известить меня об этом.

«Это безумие, — заявила женщина с неистребимым французским здравым смыслом, который не смогли поколебать бредовые рассуждения ее сотрапезников. — Нельзя дать ей покончить с собой».

Конечно же, я была согласна с соотечественницей и поддержала ее, заявив, что полиция должна вмешаться в это дело, и если руководство адьярской коммуны не вызовет врача в положенный срок, то ему придется держать ответ перед правосудием.

Руководство, очевидно, не разделяло эту точку зрения, но тем не менее решилось связаться по телеграфу с госпожой Безант[133]*, находившейся в Англии, чтобы узнать ее мнение. Миссис Безант была сильной личностью, она не совершала безрассудных поступков, разве что лишь иногда, когда считала это «разумным» в силу ей одной известных причин. Она немедленно откликнулась, обратившись к мадемуазель С.: «Голодать плохо, надо есть»[134]. Исходя из этого приказа, девушку, жаждавшую встречи с Ямой, стали понемногу кормить, она не сопротивлялась и постепенно вернулась к своему обычному состоянию.

Миссис Безант, как я уже говорила, умело дозировавшая степень чудачеств, которые она могла позволить своим ученикам, сочла, что мадемуазель С. перешла всякие границы; она любезно попросила ее покинуть Адьяр и вернуться в свою скандинавскую страну.

Весьма здравомыслящему Конг-фу-цзы, которого западные люди называют Конфуцием[135]*, приписывают следующее изречение: «Трудно всегда делать только разумные вещи»[136]. Как бы отнесся этот мудрец, твердо стоявший на земле, к череде милых и безрассудных фантазеров, следующих один за другим на этих страницах? Как бы отнесся к ним Ауробиндо Гош, которого многие из его соотечественников считают величайшим современным философом Индии?


Шри Ауробиндо[137]*, как его обычно называют, был чрезвычайно европеизированным индусом — он учился в Оксфордском университете. Этот человек, как говорили, был силен в греческом, латыни и владел несколькими иностранными языками, в том числе французским; я сама слышала, насколько безупречно он изъяснялся на этом языке. Шри Ауробиндо досконально знал санскрит и к тому же был весьма сведущ во всевозможных философских учениях, а также всемирной истории. Классическая образованность сочеталась в нем с обширными познаниями в области современных научных достижений.

Шри Ауробиндо был ярым патриотом. Из-за активного сопротивления английским властям его приговорили к уголовному наказанию. Во время тюремного заключения с ним произошел духовный переворот, после которого он отошел от патриотических и политических дел. Как и у большинства индусов, у Ауробиндо Гоша была скрытая предрасположенность к созданию метафизических теорий и мистической жизни. После освобождения он перебрался в Пондичери — в ту пору французскую территорию — ив последующие годы основал там ашрам, который постепенно объединил тысячи учеников и разросся до размеров подлинного города. Во многом эта заслуга принадлежит преданной соратнице Шри Ауробиндо госпоже Альфасса[138]*, левантинке французского происхождения, наделенной живым умом и недюжинными организаторскими способностями.

Ауробиндо Гош скончался в Пондичери 5 декабря 1950 года в возрасте семидесяти восьми лет.

Изложение философского учения Ауробиндо Гоша вышло бы за рамки данной книги, но рассуждения философа о смерти, впоследствии откомментированные и дополненные его учениками, имеют отношение к нашей теме.

Эти идеи возвращают нас к Начикетасу, разговаривающему со Смертью. Однако существует значительное различие между Начикетасом и Ауробиндо Гошем. Согласно рассказу из «Катха Упанишады», Начикетас был принесен отцом в жертву Смерти и таким образом попал в царство Ямы. Он согласился туда спуститься, но не осознанно выбрал путь, ведущий к Яме. В случае Шри[139] Ауробиндо все обстояло иначе: он якобы захотел умереть, полагая, что должен сразиться в потустороннем мире с таинственной силой, которую ему следует покорить.

Вот что писал Шри Ауробиндо в 1936 году: «Я имею дело не с миром богов. Я хотел бы, чтобы так было. Скорее дело обстоит совсем иначе: я должен погрузиться в бездну, чтобы построить мост между обоими[140]. Это необходимо для моего дела, и я должен это совершить».

Вот еще одно заявление, относящееся к 1935 году:

«Я стараюсь добиться нисхождения супраментальности[141] не для того, чтобы обрести личное величие. Я не помышляю ни о величии, ни о ничтожестве в человеческом значении этих слов. Если человеческий разум считает меня безумцем за попытку того, за что не брался сам Кришна[142], мне нет до этого дела. Это никого не касается, это касается только Всевышнего и меня. Неважно, согласуется ли это с божественной волей[143] или нет, послан ли я сюда или нет, чтобы совершить это нисхождение, проложить ему путь или хотя бы сделать его возможным; пусть все люди смеются надо мной, если им так хочется, либо Ад, если ему угодно, ополчится на меня из-за моего высокомерия. Я буду идти вперед до тех пор, пока не одержу победу или погибну».

Во всем этом не хватает четкости, и многочисленные комментарии учеников философа отнюдь не проливают света на конечную цель, которую преследует их учитель.

Один из учеников пишет:

«Перед нами — великолепный пример героического альтруизма, альтруизма йогина, готового встретиться с любой опасностью во имя достижения своей цели и, хотя эта позиция выражена в словах: "Я одержу победу или погибну", ясно, что она могла бы выражаться в другом, еще более дерзком заявлении: "Я умираю, чтобы победить".

Последнее утверждение, очевидно, означает заключительную схватку с темными силами Бессознательного (с прописной буквы в тексте); эти силы могут быть невероятным образом ослаблены, и тогда божество с небывалой мощью может устремиться сверху на землю...

Очевидно, отныне Шри Ауробиндо готов полностью изменить план сражения, и вместо того, чтобы делать свое бытие "суперментальным", он будет невозмутимо двигаться к гигантской ловушке, перестав оберегать супраментальное, и, наверное, погибнет в бою, чтобы тайно превозмочь все».

Медики буднично приписали смерть Ауробиндо Гоша болезни почек и роковому приступу уремии, но его ученики не согласны с этим диагнозом. По их мнению, смерть учителя нельзя объяснить физическими причинами, она стала следствием добровольно заключенного страшного пари, предполагавшего в случае проигрыша уничтожение великолепнейшей телесной оболочки, когда-либо существовавшей на свете, закаленной явлением духа».


Я могу добавить к вышесказанному следующий отрывок из длинного письма, недавно присланного мне самым выдающимся из учеников Ауробиндо Гоша, французом (ныне покойным) Сент-Илером по поводу «ухода»[144] учителя.

«Мать (госпожа Альфасса, соратница умершего) не высказала публично своего мнения относительно мотивов ухода Шри Ауробиндо... Дело в том, что речь идет о слишком сокровенном вопросе, который не может обсуждаться открыто или быть отдан на откуп какого-нибудь умника, который не видит дальше своего носа или "теоретизирует", низводя фактические истины до уровня обыденных примитивных объяснений, как в случае с реинкарнацией.

Можно утверждать следующее: Шри Ауробиндо продолжает незримо присутствовать на земном плане, как свидетельствуют опыты многих его учеников».

Через день после «ухода» Шри Ауробиндо (7 декабря 1950 года) мать писала:

«Господи, сегодня утром Ты вселил в нас веру в то, что пребудешь с нами до тех пор, пока Твое дело не будет завершено, не только как сознание, которое ведет и озаряет наш путь, а как активное и действенное присутствие. В четких и ясных выражениях Ты обещал мне, что останешься здесь весь целиком и не покинешь земную атмосферу вплоть до преображения планеты».

Господин Сент-Илер продолжает:

«Мы ощущали Присутствие Шри Ауробиндо внутри и вокруг нас столь же остро и еще более сильно, чем при его жизни; мы также чувствовали, что это Присутствие полностью сливается с присутствием Матери. Постепенно крепла уверенность в том, что Учитель нас не покинул. Вероятно, подлинные причины его ухода из физического тела от нас сокрыты и лишь со временем станут очевидными».


Примечания:



1

Для жителей Брюсселя Кембрийский лес — столь же излюбленное место для прогулок, как и Булонский лес — для парижан.


(примечание сканировщика:

Сноски без звездочки являются примечаниями автора, Александры Давид-Неэль. В бумажном издании давались внизу страницы.

Сноски со звездочкой - примечания переводчика, Норы Крейн. В бумажном издании располагались после текста.)



12

завтрак(англ.).



13

Мф. 11:12.



14

Много лет спустя мне довелось увидеть нечто подобное в Калькутте, где проходила выставка рисунков и картин Рабиндраната Тагора. Мало кто знает, что знаменитый поэт был также художником. Не вызывало сомнений, что чисто художественная ценность многочисленных экспонировавшихся работ представляет второстепенный интерес, и внимание в первую очередь привлекает их оккультный характер, т. е. те видения из кошмарных снов, что были на них изображены. Тагор вдохнул жизнь в окружающие нас предметы, которые мы считаем неодушевленными, наделил их сознанием, волей и какой-то дьявольской неприязнью к людям... Два дома, расположенные напротив друг друга на узкой извилистой улочке, выказывали желание сблизиться, чтобы стиснуть, раздавить одинокого прохожего, а фонарь поблизости ухмылялся, предвкушая скорую трагедию. На другой картине деревья тянули корявые, похожие на щупальца ветви к парочке, отдыхавшей под их сенью и не подозревавшей о нависшей над ней угрозе. Особенно мне запомнилось кресло, высокая спинка и подлокотники которого с невыразимой ненавистью поджидали того, кому вздумается в него сесть. Какую пытку уготовил этому несчастному резной орнамент, венчавший спинку кресла?.. Тагор посчитал, что не следует придавать ему даже едва уловимые человеческие или звериные черты, тем не менее он производил впечатление головы монстра, подстерегающего жертву. Так же обстояло дело с другими частями кресла; подлокотники были изогнуты таким образом, что становилось ясно: это руки, готовые схватить и зажать в тиски неосторожного человека, ко­торый окажется между ними. На всех выставленных по­лотнах растительная или неорганическая природа, все то, что окружает нас и кажется нам неодушевленным, было наделено интенсивной внутренней жизнью и одержимо ненавистью к человечеству. Как узрел это провидец?..



123

Комнаты Ледбиттера (англ.).



124

Блаватская Елена Петровна (1831—1891) — русская писательница-оккультиста, основательница Теософского общества (1875). Главные сочинения: «Разоблаченная Изида» (1877) и «Тайная доктрина» (1888—1891).



125

Мирза Али Мухаммед по прозвищу Баб — перс, основатель реформистской секты бабистов. Он был приговорен к смерти за ересь и казнен в 1850 г. в Торисе в возрасте тридцати лет.



126

Сада Блаватской (англ.).



127

См. примечание 75 к гл. VI.



128

Мы также называем эту змею очковой змеей. Она достигает нескольких метров в длину, и ее укус чрезвычайно опасен.



129

Сагиб, т. е. господин. Индусы называли так всех представителей белой расы.



130

Редко совершающееся жертвоприношение, в ходе которого человек отдает все, чем он владеет. Ваджашравас стремился возродиться среди богов.



131

Отец, который произнес эти слова в порыве гнева, сожалеет о них, но сын поучает его, что нельзя нарушать свое обещание, и он должен отдать его Смерти. Каким образом? В тексте говорится только, что отец послал сына к Смерти, то есть принес его в жертву. Из этого нам становится ясно, что в ту пору, когда составлялась «Катха Упанишада», из которой взят этот рассказ, в Индии совершались человеческие жертвоприношения. Мы видим этот обычай у всех народов. То, что Авраам не удивляется, когда Иегова требует, чтобы он убил своего сына Исаака, доказывает, что подобные жертвоприношения происходили у древних евреев так же, как и у их соседей. Вероятно, «Катха Упанишада» появилась после возникновения буддизма.



132

Великий индийский философ Шанкара, комментируя этот текст, указывает, что речь идет о сущности, якобы существующей независимо от телесной формы, чувств, разума и мышления.



133

Безант Анни (1847—1933) — английская писательница, участница индийского национально-освободительного движения, возглавившая Теософское общество после смерти Е. П. Блаватской.



134

Fasting is wrong, you must eat.



135

Конфуций (Кун-цзы — учитель Кун) (ок. 551—479 до н. э.) — китайский мыслитель, основатель конфуцианства. В центре этико-политического учения Конфуция — идеал «благородного мужа», поступающего в согласии с «велением неба» и моральным законом (дао). Взгляды Конфуция изложены в книге «Лунь юй» («Беседы и суждения»), составленной его учениками.



136

Во вступлении к «Та-хио» («Великое Учение»), в котором изложены принципы учения Конфуция, говорится, что «рациональный метод — это метод, посредством которого можно достичь совершенства». Затем в главе 1 мы читаем: «Король Чинг-Чанг беспрестанно обращал свои взоры на разум, драгоценный дар, который мы получаем свыше», в конфуцианской фразеологии это означает «врожденный дар». Далее: «Яо смог развить ум и заставить этот возвышенный принцип засиять во всем своем великолепии». Эти примеры доказывают, что следует культивировать свое рациональное начало. (Яо — один из древних легендарных, почти вымышленных правителей Китая. Он считается воплощением идеального человека.)



137

Шри Ауробиндо (Ауробиндо Гош) (1872—1950) — индийский философ, основавший в 1926 г. ашрам в г. Пондичери (Индия). Основные сочинения: «Божественная жизнь», «Синтез йоги», «Комментарии к Бхагавадгите» и др.



138

Альфасса Мирра (Мирра Ришар) (1878—1973) — француженка восточного происхождения (ее мать была египтянкой, а отец — турком), сподвижница Шри Ауробиндо с 1920 г., возглавившая ашрам в Пондичери после его кончины в 1950 г. Повседневные записи М. Ришар вошли в состав книги «Дневник матери», изданной после ее смерти.



139

Шри: нечто вроде вежливого английского обращения сэр.



140

«Между обоими». Означает ли это: мост между божественным миром и бездной? Не объясняется, к чему относится слово «бездна».



141

У термина «супраментальность», занимающего главное место в учении Ауробинда Гоша, нет четкого определения, как и у понятия «нисхождение».



142

Кришна, считающийся аватарой бога Вишну, является величайшим героем индийского эпоса.



143

Следует избегать неверного отношения в данном контексте к выражению «божественная воля» или слову «Всевышний», которое часто употребляется в произведениях Ауробинда Гоша и его учеников. По-видимому, Шри Ауробиндо не верил в Бога в библейском антропоморфном понимании. Подобно большинству индийских ученых, Шри Ауробиндо находился под влиянием пантеистских теорий «Адвайты-Веданты», но привносил в них множество элементов, заимствованных у мистиков тантристских* школ.


Тантризм — направление в буддизме и индуизме, возникшее в первые столетия новой эры (IX—XII вв.). Помимо Индии, получило распространение в Японии, Непале, Китае и особенно в Тибете.



144

Уход в понимании учеников Ауробиндо Гоша — эвфемизм слова «смерть». Приверженцы секты «Христианская наука» говорят: «исчезнуть из поля зрения».







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх