• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

1. ВВЕДЕНИЕ

Историю уголовного наказания обычно изображают как ряд прогрессивных шагов, направленных на его постепенную гуманизацию. Отмена смертной казни, пыток и членовредительства, отказ от цепей и других мер, причиняющих физические страдания, — все это может, конечно, рассматриваться именно в таком све­те, равно как сокращение случаев назначения одиноч­ного заключения и вообще приговоров к лишению сво­боды, отбываемому в тюрьме. Мы пришли к более мягкой системе уголовных наказаний. Быть может, мы стали добрее. Хотелось бы так думать. Это, несомнен­но, помогло бы в борьбе за новые реформы. Тем не ме­нее, исходя из целей исследования, отнюдь не ясно, не является ли подход, свободный от заранее принятых оценок, более эффективным.

В историческом плане трудно — если это вообще возможно — определить, какое наказание наиболее гу­манно. В крайних случаях мояшо с некоторой долей уверенности утверждать, что то или другое конкретное наказание, применявшееся в одном столетии, мягче другого конкретного наказания, применявшегося в дру­гом столетии. Жизнь всегда была самым большим бла­гом, которого можно лишиться. Но было ли это благо всегда одинаково большим? В большинстве случаев правильное сравнение должно выглядеть так: являлось ли в 1703 г., учитывая представления того времени, отсечение пальцев более суровым наказанием, чем X лет тюремного заключения в 1827 г. (также с уче­том представлений того времени) или, соответственно, У крон штрафа в 1967 г.

Более плодотворным — и в большей степени отве­чающим требованиям нормальной научной процеду­ры — было бы использование модели, которая не со­держит никаких предположений относительно прогрес­са в деле гуманизации уголовного наказания. В таком случае борьба за уголовно-правовые реформы может трактоваться как ряд усилий, направленных на то, чтобы привести уголовное наказание в соответствие с ценностями, которые в каждую конкретную эпоху по­литически влиятельные круги данного общества счита­ют основными. Ценности со временем меняются, и не следует заранее строить какие-либо предположения от­носительно усиления либо ослабления гуманистическо­го начала. В пенологии, как и в экономике, ценности, по-видимому, представляют собой переменные эмпири­ческого характера. Наказание есть причинение зла и, соответственно, это есть лишение благ. Таким образом, изучение карательной практики дает весьма убеди­тельную информацию относительно того, что считается желательным, а что — нежелательным. Изучение ка­рательной практики обнаруживает также, какие цен­ности имеют преобладающее значение в ту или иную эпоху для тех, кто располагает реальной властью в том или ином обществе.

2. НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ ИЗ ИСТОРИИ УГОЛОВНОГО ПРАВА НОРВЕГИИ

Для того чтобы составить конкретное представление по вопросу, являющемуся предметом нашего рассмот­рения, целесообразно кратко остановиться на истории уголовного права Норвегии.

Уголовное наказание в XVII и XVIII веках в основ­ном сводилось к причинению физической боли и за­вершалось смертной казнью. В королевском указе от 16 октября 1697 г. «О наказании отвратительных убийц» устанавливалось, что палач должен без мило­сердия пытать виновного раскаленными щипцами сна­чала возле дома или иного места, где было совершено убийство, затем, если это происходило в торговом го­роде, на всех городских рынках и во всех обществен­ных местах, а если в деревне, то трижды между местом преступления и местом казни и, наконец, на месте каз­ни. После этого отсекалась топором правая рука,

жизненному тюремному заключению, а отсечение целой ру­ки — к 10 годам лишения свободы, представляется крайне нело­гичным. Такое «приравнивание» было обусловлено тем, что отсечение двух пальцев представляло собой традиционное на­казание за лжесвидетельство, а это преступление, по мнению законодательного комитета, было более тяжким, чем подлог, который тогда еще карался отсечением руки.

а затем голова виновного. Для еще более отвратитель­ных убийц предусматривалось еще более суровое нака­зание. Смертная казнь назначалась также за изгнание плода, кровосмешение, разбой, подделку денег и под­жог с намерением совершить убийство.

За крупную кражу, то есть за кражу лошади или коровы либо чего-нибудь другого стоимостью в 20 мер серебра, наказанием за впервые совершенное преступ­ление были порка и выжигание клейма «вор» на лбу, а за повторное преступление — пожизненная каторга в кандалах. За мелкую кражу, совершенную в четвертый раз, назначались порка, клеймение и пожизненная ка­торга. Если кто-либо разбил кандалы и бежал из тюрьмы, а затем совершил кражу, то он в любом слу­чае должен был быть казнен через повешение.

Но к концу XVIII века в силу разных причин вла­сти стали все чаще избегать применения описанных те­лесных наказаний. Сначала они с этой целью прибега­ли к помилованию. Уголовные преступники в порядке помилования освобождались от увечащих наказаний и смертной казни и вместо этого помещались в крепости. Но помилование было сложной процедурой и к тому же могло создавать трудности в том плане, что поми­лованный понимал его по-своему. Некоторые преступ­ники отказывались от помилования, предполагавшего лишение свободы. Настаивая на применении увечащих наказаний — наказаний, которые власти во все боль­шей степени считали неприемлемыми, — осужденные могли избежать и длительного тюремного заключения, и физических страданий. Законодательный комитет, от­менивший в 1815 г. увечащие наказания, сформулиро­вал проблему следующим образом: «Вполне может слу­читься, что уголовный преступник, предполагая, что Корона не желает применять увечащие наказания, мо­жет злоупотребить этим, дабы добиться для себя боль­шего снисхождения, чем то, которое соответствует тре­бованиям безопасности общества. Это последнее обстоя­тельство делает настоятельно необходимым, чтобы та­кие наказания были отменены безотлагательно» (Пар­ламентские отчеты за 1815 г., т. I, с. 218).

Порядок пересчета физических мук в годы лише­ния свободы был определен Законом от 15 октября 1815 г.: «Когда действующий в настоящее время закон предусматривает в случае совершения преступления от­сечение двух пальцев, суд должен в будущем назна­чать виновному пожизненное тюремное заключение; вместо отсечения руки — тюремное заключение сроком 10 лет; вместо пробивания и расщепления руки — тю­ремное заключение сроком в 2 года; вместо пробива­ния руки — один год тюрьмы» [10].

Переход от причинения физических страданий к лишению свободы породил, однако, новые проблемы. Прежде всего это привело к перегрузке тюремной си­стемы. Тюремное заключение, являвшееся прежде од­ной из многих мер карательного воздействия, теперь стало главным средством решения проблемы преступ­ности. Пенитенциарии и другие учреждения для испол­нения наказания оказались переполненными. С 1814 по 1843 г. среднедневное число заключенных увеличи­лось с 550 до 2325, или от 61 человека до 179 человек в расчете на сто тысяч населения; иными словами, за тридцать лет оно утроилось.

Но снова произошло нечто такое, что оказало влия­ние на норвежское общество. Целая серия поправок к уголовному законодательству, принятых за период с 1842 г. до конца столетия, была направлена на сокра­щение сроков тюремного заключения либо на полный отказ от него. От пика, которого достигло число заключенных в 1843 г., Норвегия через 60 лет пришла к уровню 1814 г. С тех пор в Норвегии сохраняется приблизительно одно и то же число заключенных [11].

8. АНАЛОГИЯ С ЭКОНОМИКОЙ

Позвольте мне провести некоторую аналогию с эко­номикой, которая поможет глубже понять изменения, происходящие о наказанием.

Стоимость денег уменьшается либо увеличивается в результате инфляции либо дефляции. Но то же самое происходит и с карательным воздействием или ценой различных видов наказания. Когда ценность существо­вания, свободного от физической боли, увеличивает­ся — вследствие повышения общественной гигиены, улучшения медицинского обслуживания, распростране­ния анестевии, — то, вероятно, для искупления того же самого преступления можно причинить несколько мень­ше боли. Когда увеличивается ценность человеческой жизни, мы реже платим жизнью за то же самое пре­ступление. И поскольку жизнь и смерть представляют собой дихотомию, которая в шкале наказаний отража­ется неадекватно, преступления, совершение которых карается смертной кавнью, должны быть соответственно тяжелее, когда ценность жизни возрастает. Если по­вседневное существование характеризуется большей защищенностью от нужды, большим досугом, больши­ми возможностями для саморазвития личности, то тог­да совершение тех же самых преступлений может быть искуплено меньшей степенью лишения этих благ. Карательное воздействие одного дня в тюрьме увеличи­вается. Но, о другой стороны, когда цена денег падает, для возмещения тех же самых преступлений следует платить штраф большего размера.

Еще одну аналогию такого рода можно провести между условиями, существующими в сфере экономики, и условиями функционирования судебной системы. В судебной системе участвующие стороны — преступ­ники ,и, скажем, судьи — также не всегда согласны в оценке различных видов наказания. Для лица, приго­воренного к смертной казни, живнь, вероятно, значит больше, чем для тех, кто находится на безопасном рас­стоянии от смерти. Это утверждение справедливо и в отношении той жизни, которая протекает в условиях крайнего однообразия и скудости. Вместе о тем суще­ствуют некоторые признаки того, что те, кто претерпе­вает соответствующие наказания, придают меньше зна­чения физическим страданиям, чем те, кто эти наказа­ния назначает. Отдельные преступники предпочли бы порку пребыванию в хорошо оборудованной тюрьме. Есть и такие, которые предпочли бы порку даже психо­терапии. Но снова — точно так же, как в сфере тор­говли, — это не только вопрос рационального взвеши­вания величины страданий, причиняемых различными видами наказания. Некоторые из этих видов приобрели такую цену, что их больше нельзя применять. Как нельзя торговать священными предметами. Живнь и физическая неприкосновенность в определенные перио­ды и при определенных обстоятельствах приобретают такое значение, что это делает невозможным использо­вать в качестве наказания лишение жизни или пытку. Даже разнообразная пища и удобная постель могут приобрести такую ценность, что хлеб, вода и жесткая койка не смогут использоваться в качестве альтерна­тивы лишению свободы.

Однако в одном важном пункте аналогия с эконо­микой невозможна. Причинение боли представляет со­бой, конечно, более автократическое занятие, нежели торговля в условиях рыночной экономики. Уголовному преступнику иногда удается осуществить небольшие даневры с целью изменить условия обмена в свою.юльзу, но мы видели на примере 1815 г., что такого рода возможности быстро перекрываются поправками, вносимыми законодателем. Если назначение наказания может, таким образом, рассматриваться как разновид­ность обмена, то это такая разновидность, при которой одна иэ сторон контролирует процесс путем назначе­ния надлежащей цены. Решающее значение при этом имеют представления законодателей и судей о том, ка­кая цена являетоя «разумной». Здесь открываются большие возможности для изучения совпадений либо расхождений между мнениями противоположных сто­рон по поводу сделки, то есть по поводу того, является ли применяемая санкция разумной. В обществе, раз­деленном на слои, в значительной степени отличаю­щиеся друг от друга, следует, вероятно, ожидать мень­ше согласия, чем в обществе более эгалитарном.

Одна из сторон этого взаимодействия занимает осо­бо сильную позицию, поскольку именно она решает, какой критерий следует применить для оценки того, является ли санкция разумной. Эта сторона может ре­шить, что другая сторона должна получить за свое пре­ступление больше, чем это требуется, исходя из сооб­ражений простого возмездия или задач удержания. Смертная казнь подлежит оценке не только как сред­ство возмездия либо удержания других от совершения преступления. Соображения о спасении пропащей души — воздействие с «потусторонней» целью — могут послужить порой серьезным дополнительным основани­ем для принятия решения. Соответствующее обоснова-1 ние может получить и пытка. Физические страдания,! которые следовало бы назвать пыткой, могут причи- j няться также под видом «терапии», что хорошо демон-! стрирует метод так называемой аверсивной терапии.

То же самое мы обнаруживаем, когда обращаемся к вопросу об использовании в качестве наказания тю­ремного заключения. Предполагается, что с 1840 г. до наших дней карательное воздействие одного дня в тюрьме постоянно увеличивается. Поскольку жизнь вне тюрьмы изменилась к лучшему, а физические страда­ния отошли в прошлое, пребывание в тюрьме стано­вится постепенно все большим злом. Рассуждая обыч­ным образом, не трудно прийти к выводу, что и не­большой размер этого наказания является достаточным искуплением за совершение некоторых преступлений. Однако когда перед тюремным заключением ставятся другие цели, кроме простого возмездия и удержания, то это действует нейтрализующим образом.

В хорошо организованной системе юстиции тюрьмы не должны быть всего лишь заменой смертной казни и увечащих наказаний. Мало-помалу перед тюремным заключением ставится задача исправления преступ­ника.

Тюрьма одиночного заключения в Осло (Botsfen-gselet) — тюрьма пенсильванского типа, — построенная в 50-х годах прошлого века, представляет собой яркую демонстрацию этих идей. Скоро появились и другие идеи. Заключенный должен получать не только образо­вание, но и лечение. Правонарушителя наделяют но­вым статусом — сначала человека невежественного, а затем больного. Все это служит дополнительными ос­нованиями для назначения тюремного заключения и тем самым увеличивает вероятность более длительного пребывания в тюрьме. Но такие решения возможны, конечно, лишь в том случае, когда «условия сделки» определяет только одна из сторон. Другая сторона располагает небольшими возможностями — или вообще их не имеет, — чтобы избежать продления срока пре­бывания в заключении. По аналогии с торговлей мож­но сказать, что фирма, обладающая монополией на производство шоколада, отказывается снизить его цену, несмотря на падение цены соответствующего сырья, и вместо этого — чтобы не выглядеть уж совсем неразумной — прилагает пару карамелек к каждой плитке шоколада, продаваемого по прежней цене.

И снова открываются широкие возможности для исследования. Предполагается, что общество, разделен­ное на слои, в значительной степени отличающиеся друг от друга, будет меньше нуждаться в дополнитель­ных основаниях для применения тюремного заключе­ния, чем более эгалитарное общество. Жалобы па не­справедливость менее эффективны, если жалобщик далеко. Но эгалитарное общество постоянно будет добавлять к первоначальным простым соображениям возмездия и удержания новые соображения и расширять официальные основания для назначения наказания в виде тюремного заключения, включая сюда оказание помощи, образование и лечение. На последней стадии первоначальные соображения возмездия полностью исключаются и новые, дополнительные основания для применения тюремного заключения получают значение единственных оснований. На этой стадии заключенного обычно начинают называть обитателем, тюрьму — уч­реждением, совет по делам тюрем — попечительским советом. На этой же стадии проявляется также тен­денция передавать право назначать лишение свободы учреждениям, находящимся вне судебной систем,ы. Сравнительное изучение официальных оснований для лишения свободы в современном индустриальном обще­стве, вероятно, было бы весьма плодотворным.

Исходя из этого, полезно рассмотреть данные ста­тистики. Имевшее место с 1814 по 1840 г. увеличение числа заключенных, по-видимому, свидетельствует о том, что жизнь и физическая неприкосновенность при­обрели в тот период времени такую ценность, что пере­стали быть объектами карательного воздействия. Затем следует новый период, в течение которого карательное воздействие одного дня в тюрьме, по всей вероятности, неуклонно возрастало. Эта последняя тенденция была, однако, нейтрализована в конце прошлого века появ­лением целого ряда дополнительных оснований для назначения тюремного заключения. По-видимому, нет надобности подчеркивать, что такое толкование собы­тий требует подтверждения с помощью независимого показателя, показывающего, что жизнь и физическая неприкосновенность на протяжении рассматриваемого периода действительно поднялись в цене. Интуитивно представляется, что это должно быть так. Но следова­ло бы пойти дальше и собрать надежные статистиче­ские данные, касающиеся таких областей, как здраво­охранение, досуг и т. п.

4. АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

Даже если согласиться о тем, что предложенное объяснение обладает «интуитивной вероятностью», сле­дует искать альтернативные объяснения. Простейшее и, следовательно, самое первое из таких объяснений состоит в том, что тенденции в изменении числа за­ключенных установлены неправильно или, уж во вся­ком случае, не имеют большого значения. Возможно, например, что иные формы лишения свободы так или иначе заменяют собой тюремное заключение. Это от­носится прежде всего к психиатрическим больницам и спецшколам, которые также могут использоваться как места лишения свободы. Таким образом, в любом слу­чае сокращение числа заключенных с начала 40-х го­дов прошлого века могло фактически и не иметь места.

Однако предварительное изучение соответствующих данных показало, что названные учреждения в тот пе­риод, о котором идет речь, не могли в сколько-нибудь значительной степени заменить собой тюрьмы.

Другое предположительное объяснение отмеченных тенденций в изменении числа заключенных состоит в том, что эти тенденции совпадают с тенденциями заре­гистрированной преступности. Изменению в числе пре­ступников соответствовало изменение в числе заклю­ченных. Это объяснение уже подвергалось проверке, и его следует отвергнуть.

Однако в любом случае остается одна важная и сложная проблема. Не обязательно, чтобы за рассматриваемый период изменилось именно карательное воз­действие, или цена, наказания. За этот период мог из­мениться сам характер преступлений с точки зрения цены объектов, на которые они посягают: она могла снизиться.

Возможно, и в этом случав было бы полезным сно­ва обратиться к экономическим аналогиям. Экономи­стам уже пришлось столкнуться с подобными пробле­мами при анализе динамики экономических ценностей па протяжении длительного периода времени. Если вао интересует, например, определение цены лошади в те­чение известного отрезка времени, вы должны найти независимый показатель. В качестве такового, вероят­но, можно было бы взять цену на золотые часы. Из­вестно, что в 1750 г. цена лошади равнялась цепе четы­рех золотых часов, а 60 лет спустя — цене 8 золотых часов. Это может означать одно из двух: либо выросли в цене лошади, либо упали в цене золотые часы. Бо­лезни лошадей могли вызвать их дефицит, а расширение возможностей для изготовления золотых часов могло привести к падению их цены, в результате чего тре­бовалось больше золотых часов, чтобы «уравновесить» лошадь. Только тщательное исследование изменения цен на лошадей и на золотые часы в сопоставлении о цепами на другие предметы — включая в первую оче­редь, быть может, цену денег — может показать, чтб изменилось на самом деле.

В 1803 г. кража лошади, возможно, стоила клейма па лбу и 10 лет каторжных работ в кандалах, или, иными словами, клеймо на лбу и 10 лет каторжных ра­бот в кандалах стоили лошади. Если, Следовательно, мы сможем доказать, что в 1803 г. п в 1853 г. цена лошади — независимо от того, измерять ли ее, напри­мер, работой, часами пли деньгами, — была той же са­мой, тогда как кража лошади в 1853 г. каралась толь­ко тремя годами тюремного заключения, то это поз­волит утверждать, что изменилось карательное воздействие, или цена, наказания.

Но здесь криминолог оказывается в столь же труд­ном положении, что и многие жертвы преступлений. Мы в настоящее время не в силах определить, изме­нилась ли ценность объектов, на которые посягает пре­ступление, — больше она теперь или меньше, чем преж­де, и в особенности намного ли она больше или меньше.

Нас ждут интересные исследовательские проекты. Однако можно, конечно, и поразмышлять. С того вре­мени, когда мы начали располагать статистическими данными, преступность в Норвегии имеет в основном корыстный характер. В процветающей стране относи­тельная тяжесть имущественных преступлений могла постоянно уменьшаться, в связи с чем должны были смягчаться и наказания. С другой стороны, рост мате­риального благосостояния, по-видимому, привел к то­му, что добыча корыстных преступников постоянно увеличивалась. Жертвы становились богаче, но то же самое, вероятно, происходило и с ворами. Я полагаю, что все эти возможности уравновешивают друг друга и поэтому преступления с точки зрения их тяя«ести и теперь и прежде рассматриваются примерно одинаково. Из этого следует, что изменилась не цена преступле­ния, а цена наказания.

5. СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ДАННЫЕ ПО СКАНДИНАВСКИМ СТРАНАМ

В подтверждение своей точки зрения — хотя такое подтверждение нельзя принимать безоговорочно — я собрал определенный материал для сравнения по трем странам, которые близки Норвегии по уровню материального благосостояния. Кроме того, две из этих стран очень близки Норвегии по тем показателям, ко­торые должны иметь решающее значение для опреде­ления величины карательного воздействия, или цены, наказания. Третья страна в течеппе определенного пе­риода была в этом отношении весьма сходна с двумя остальными, но затем стала резко от них отличаться. С этого времени в этой стране начала применяться со­вершенно иная шкала наказания.

Речь идет о Дании, Швеции и Финляндии. Я со­поставил данные о числе заключенных в пересчете на сто тысяч населения по каждой из названных стран, а также по Норвегии за максимально возможный пери­од времени начиная примерно с 1810 г. Данные за первые годы, естественно, не столь достоверны, как данные за годы последующие, отчасти потому, что они базируются на результатах исследований, имевших случайный характер, отчасти из-за отсутствия уверен­ности в том, что действительно были учтены все лица, находящиеся в заключении, в том числе и в местных тюрьмах. По Норвегии данные вполне надежны с 1850 г., по Швеции — с 1862 г., по Дании — с 1863 г., по Финляндии — с 1886 г. Я не решаюсь использовать финские данные за более ранний период, поскольку здесь имели место специфические обстоятельства: с 1826 по 1888 г. значительное число заключенных ссы­лалось в Сибирь. Всего за этот период в Сибирь было сослано 3236 человек. Из них 880 составляли лица, приговоренные к смертной казни, которую царь заме­нил на пожизненные каторжные работы в рудниках. Еще 1193 заключенных были сосланы в Сибирь по их просьбе в качестве колонистов. Такой же была судьба и 1168 осужденных за бродяжничество (В. Хьелман).

Данные по Дании за 1945 — 1950 гг. включают лиц, находившихся в заключении в связи с изменой; одна­ко данные о лицах, осужденных за эти преступления, исключены. Данные о числе заключенных, учитывае­мых по Норвегии, не включают обе эти категории. Чис­ло заключенных в Швеции к 60-м годам нашего века было бы несколько выше, чем в Дании и Норвегии, ес­ли бы были учтены те заключенные, которые в Шве­ции числятся в статистике Советов по борьбе за трез­вость и Советов охраны детства. Норвея;ские данные включают лиц, приговоренных к принудительным рабо­там; соответствующие дела в Швеции рассматриваются Советами по воздержанию от употребления спиртных папэтков и не нашли отражения в данных о числе ааключенных. Вероятно, по сравнению с Норвегией в Швеции большее число детей было направлено для исправления в специальные школы, но это также пе нашло отражения в данных о числе заключенных.

Сравнение собранных данных позволяет сделать не­которые важные выводы.

С точки зрения показателя, о котором идет речь, между Норвегией, Данией и Швецией наблюдается поразительное сходство. В первой половине рассматри­ваемого периода число заключенных в этих странах в пересчете на сто тысяч населения почти полностью совпадает. Затем сначала Швеция, а потом Дания вы­ходят вперед. Дания сохраняет лидеротво по этому по­казателю вплоть до 1962 г. Уместно отметить, Что в Дании и Швеции, как и в Норвегии, наблюдается рез­кое увеличение числа заключенных в 40 — 50-е годы прошлого века. Эти страны являются соседями, и ве­личина применяемого в них наказания поразительно одинакова. Ссылка в Сибирь осужденных финнов, по всей вероятности, имела целью ответить на аналогич­ный рост чиола заключенных в Финляндии. Предложе­ние использовать ссылку, вероятно, было связано с те­ми трудностями, которые, как писал в 1893 г. В. Хьел-ман, «возникли при размещении в имеющихся в стра­не учреждениях тюремного типа (замках и крепостях, как они называются в современных описаниях) посто­янно растущего числа лиц, заключенных пожизненно».

Теперь обратимся к Стране, показатели которой су­щественно отличаются от соответствующих показате­лей Норвегии, Дании и Швеции, — к Финляндии. Вплоть до 1918 г. такого отличия практически не на­блюдалось. Однако с 1918 г. число заключенных в Фин­ляндии увеличилось со 100 человек в расчете на сто тысяч населения до 250 и в дальнейшем составляет 200 человек с небольшими отклонениями в ту или дру­гую сторону, тогда как число заключенных в остальных скандинавских странах стабилизируется на довольно скромном уровне.

Нельзя предположить ничего иного, кроме того, что эти финские показатели отражают иную «точку от­счета» при оценке степени страдания, чем та, кото­рой пользуются в других скандинавских странах. Если бы Финляндия имела столь высокий показатель числа заключенных на протяжении всего рассматриваемого периода, то можно было бы полагать, что неуклонно дает о себе знать другое отношение к использованию лишения свободы в качестве наказания. Но тот факт, что финские показатели до 1918 г. совпадают с пока­зателями других скандинавских стран, делает более естественным другое предположение. Вероятно, более высокий уровень использования в виде наказания тю­ремного заключения является результатом отделения Финляндии от Россия в декабре 1917 г., кровопролит­ной гражданской войны, которая нанесла еще не пол­ностью залеченные раны, а ватем и двух других войн против превосходящих сил противника. Вполне разум­но предположить, что это создало специфичную для Финляндии шкалу измерения страданий. Одному году тюремного заключения в Норвегии соответствуют три года тюремного заключения в Финляндии. Сокращение числа заключенных в пересчете на сто тысяч населения, происходившее в Финляндии на протяжении последую­щих 20 лет, является важным показателем перемен в (ругих сферах жизни финского общества.

6. ПЕРСПЕКТИВЫ НА БУДУЩЕЕ

Позволяет ли проведенный анализ сделать какие-либо практические выводы?

Статистические данные, во всяком случае, показы­вают, насколько трудно составить правильное представ­ление о развитии событий в будущем. В 40-х годах прошлого столетия норвежский Комитет по делам тю­рем обсуждал, в частнооти, на своих заседаниях необ­ходимость обращения к парламенту по поводу их рас­ширения. Заседания происходили как раз тогда, когда число заключенных достигло своего пика. Но комитет но знал об этом и на основе данных за прошлые годы рассчитывал, что рост числа заключенных будет про­должаться. В связи с этим предлагалось создать боль­ше тюрем, чем фактически понадобилось впоследствии.

Таким образом, прогноз того, в какой мере тюрем­ное заключение будет использоваться как вид наказа-

... г, не может исходить из тенденций, имевших место в прошлом. Решающее значение окажет такой фактор, пак изменение карательного воздействия, или цены, одного дня в тюрьме, а также наличие возможности ис­пользовать в качестве наказания какие-либо другие меры. Проведенный анализ позволяет утверждать, что пе существует варанее предустановленного на любой данный момент максимума или минимума числа заключенных. Это число оставалось весьма стабильным на протяжении последних 75 — 80 лет. Нет оснований ожидать особых изменений и в будущем. Однако можно выделить пять обстоятельств, которые могли бы приве­сти к несомненно более ограниченному использованию такого вида наказания, как тюремное заключение.

1. В обществе, где население пользуется благами расширяющейся сферы досуга, тюремное заключение будет представляться все большим злом, его каратель­ное воздействие, или цена, будет резко увеличиваться и, следовательно, к нему будут реже прибегать как к средству искупления преступления.

2. Все будут обеспечены минимумом материальных благ, и этот минимум будет постоянно увеличиваться. Лишение этих благ — посредством штрафа или кон­фискации — станет более приемлемым видом наказа­ния, чем теперь, когда у многих единственная вещь, которую можно отнять, — это время.

3. В век электроники появится возможность осуще­ствлять эффективный контроль за осужденными пре­ступниками, находящимися вне тюрем. Более дешевы­ми, более простыми и, по мнению многих, более гуманными заменителями тюремных стен станут радио­передатчики, прикрепленные к осужденным, радиоло­каторы, телефонные аппараты, снабженные устройст­вом для распознавания голоса, и т. п. Контроль за тем, чтобы преступник находился после осуждения в строго определенном районе, будет настолько действенным, что можно будет обойтись без тюремного заключения.

4. Государство всеобщего благоденствия сможет в будущем, не прибегая к использованию тюрем, оказы­вать более эффективную помощь тем, кто создает труд­ности и причиняет беспокойство общине.

5. Изучение результатов пребывания в заключении покажет, как мало оснований надеяться на то, что день пребывания в тюрьме может иметь еще какой-либо эффект, кроме чисто карательного. Дополнительные основания для применения тюремного заключения — такие, как потребность в лечении, образовании и т. п., — станут менее убедительными.

БИБЛИОГРАФИИ

Hjelmann. Sibirie — deportationens tillkomst och anvan-ding l Knlattds Kriminelle rattsvard. — Nordisk Tidsskrift for Fcengselsvcesen og Practisk Strafferett, 1893, 16, 199 — 212.

СТЕРЕОТИП ДЕЛИНКВЕНТА И СТИГМАТИЗАЦИЯ *

1. введение

Каждому социологу известен основной принцип про-жективного теста. Тест позволяет обнаружить скрытые черты и тенденции наблюдателя, что имеет важное аначение. Но подобным же образом обстоит дело, ког­да обширный вопрос общего характера предлагается в качестве темы научной конференции. Я предлагаю ва­шему вниманию в качестве такой темы «Стереотипы делинквента и стигматизация». В ином контексте эти понятия связывались с понятием клеймения и интерак-ционистской теорией. Однако ни эти понятия, ни эта теория не могут служить мне достаточно четким ориен­тиром. Я чувствую себя как пациент перед тестом Рор-таха. И решил действовать соответственно этому. " буду определять и описывать предмет нашего обсуж­дения так, как считаю наиболее плодотворным. Я не | тану стараться осветить этот предмет достаточно пол­но. Мой подход будет носить как бы партизанский ха­рактер, и здесь, в Югославии, это должно встретить одобрение.

Для меня важно подчеркнуть, что подход к теме, не освещение, является свободным, а главное, что ее освещение не традиционно, поскольку в основе моего рассуждения лежит стремление показать, что стоящее аа этой темой явление заслуживает меньше внимания, чем ему придается. Я не оспариваю значения самой го мы. Ее разработка оказалась весьма полезной, осо­бенно в сфере исправления. Но я сомневаюсь в том, что она обозначает собой главное направление современ­но ii социологии преступности. По крайней мере я по­лагаю, что такого рода сомнения должны быть выска-нашл.

* Доклад на Международном криминологическом конгрессе. Ишград, 1973.

2. ИНТЕРАКЦИОНИСТСКИЙ ПОДХОД

Понятия «стереотип», «стигматизация», «клейме­ние» и «интеракция» принадлежат весьма впечатляю­щему интеллектуальному течению, сосредоточенному на выяснении вопроса о том, какое влияние оказывает на людей то, как их воспринимают другие люди. Основателями этого течения являются Ч. Г. Кули 1 и Дж. Г. Мид2. У истоков этого течения в криминоло­гии стоят Ф. Танненбаум3 и Э. М. Лемерт4. Таннен-баум более всего известен своим объяснением роли наклеивания ярлыков:

«Процесс формирования преступника есть, таким образом, процесс придирок, определения, идентифика­ции, сегрегации, описания, акцентирования, сознания и самосознания, который становится способом стиму­лирования, внушения, подчеркивания и развития тех самых черт, которые вызывают недовольство и жалобы. Если теория связи между стимулом и реакцией имеет какой-то смысл, то тогда весь процесс обращения с мо­лодым делинквентом вреден, поскольку он ведет к его идентификации с правонарушителем как в его собст­венных глазах, так и в глазах окружающих. Индивид становится таким, каким его представляют себе дру­гие. Не имеет значения, кто дает ему оценку, — те, кто склонен наказывать, или те, кто склонен перевос­питывать. В любом случае подчеркивается неодобряе-мое поведение. Родители или полиция, старший брат или суд, инспектор службы пробации или учреждение для несовершеннолетних правонарушителей исходят из ложной посылки, поскольку они ставят во главу угла поведение, вызывающее недовольство и жалобы. Само их усердие вредит достижению цели. Чем упор­нее работа по преодолению зла, тем большее зло зреет у иит на глазах. Вопреки самым лучшим намерениям настойчивое внушение приносит вред, поскольку оно вызывает то самое негативное поведение, которое должно было бы подавлять. Выход из этого положе­ния состоит в том, чтобы отказаться от драматизации зла. Чем меньше о нем говорят, тем лучше. Еще луч­ше, если говорят о чем-нибудь другом» (с. 19 — 20).

Для того чтобы лучше описать этот же самый фе­номен, Лемерт ввел понятие вторичного отклонения:

«Вторичное отклонение означает особую категорию социально Определенных действий, посредством кото­рых люди реагируют на проблемы, созданные реак­цией общества на их отклоняющееся поведение. По существу, речь идет о моральных проблемах, связан­ных со стигматизацией, наказанием, сегрегацией и со­циальным контролем. Их общий результат заключает­ся в дифференциации символического и интеракцион-но го окружения, на которое реагирует индивид, о тем чтобы решающим образом повлиять на процесс со­циализации как в раннем, так и в зрелом возрасте. Для тех, кто их переживает, эти факты становятся фак­тами, определяющими их существование, — они влияют на их психологию, создают специфическую органи-пацню социальных ролей и специфическое отноше­ние к самому себе. Действия, выполняющие указанную функцию, и связанные с ними установки образуют собой нторичное отклонение. В отличие от своих действий иторичный девиант — это индивид, чья жизнь и лич­ность организованы таким образом, что в центре на­ходятся факты отклоняющегося поведения» (с. 40 — 41).

Многие из этих идей интегрированы Г. Беккером в cm книге «Аутсайдеры»5. Свой подход н проблеме Поккер сформулировал во «Введении»:

«...социальные группы создают отклоняющееся пове­дение, вырабатывая правила, нарушение которых кон­ституирует девиантность, применяя эти правила к кон­кретным людям и навешивая им ярлыки аутсайдеров. П этой точки зрения девиантность не является ка­чеством самого совершенного поступка, а скорее пред­ставляет собой следствие применения к «нарушителю» правил и санкций. Девиант — это лицо, которому удач­но павешен ярлык; отклоняющееся поведение — это поведение людей с таким ярлыком» (с. 9). «Девиант­ность — не в самом поступке, а во взаимодействии ли­ца, которое совершило этот поступок, и тех, кто на 1кчо реагирует» (с. 14).

Исходя из этой позиции, Беккер анализирует воз­можности индивида освободиться от влияния общеприз­нанных обязательств, либо избегая духовной близости с обществом, которая могла бы оказаться для него за­падней, либо используя различные приемы нейтрали-пинии, описанные сначала Кресси6, а затем Сайксом н Млтзой7. Индивид может считать, что он не несет in метственности за свои девиантные действия, он мо-ikiit утверждать, что эти действия не причинили вреда, что с учетом конкретных обстоятельств они извини­тельны или что осуждающие лица сами заслуживают осуждения. В дальнейшем индивид может развить в себе девиантные мотивы и интересы, особенно в том случае, если он пойман и заклеймен как девиант. Сог­ласно Беккеру — и это полностью соответствует плодо­творным идеям Танненбаума и Лемерта, — наиболее важным последствием является резкое изменение того, что составляет общественное лицо индивида. Соверше­ние ненадлежащего поступка и публичное изобличение в этом придают ему новый статус. Обнаруживается, что он не такой человек, каким его считали. Его клеймят и с ним обращаются соответствующим образом. Заклю­чительным этапом формирования девианта является включение в организованную группу. «Когда индивид делает определенный шаг, чтобы войти в организован­ную группу — и когда он осознает и принимает тот факт, что такой шаг уже сделан, — это оказывает мощ­ное воздействие на его представление о самом себе» (с. 37).

Эта книга и эти идеи представляют собой важный вклад в понимание человеческого поведения вообще и преступного поведения в особенности. Они отражают основное направление мыслей в современной кримино­логии. Особенно это касается объяснения того, как преступник превращается в аутсайдера и инсайдера, члена группы. Подчеркивая то обстоятельство, что девиантность есть следствие определения, даваемого другими людьми, интеракционистская школа оказалась в состоянии лишить позицию девианта ее своеобразия и тем самым распознать общие элементы девиантных и всех остальных культур. Это сделало ясным также тот факт, что превращение человека в девианта происхо­дит таким же образом, что и приобретение любого дру­гого статуса в обществе. Интеракционистский подход оказывает громадную помощь ученому, если он хочет войти в положение девианта и понять, как сам деви­ант переживает эту ситуацию.

3. ОГРАНИЧЕНИЯ, СВОЙСТВЕННЫЕ ИНТЕРАКЦИОНИСТСКОМУ ПОДХОДУ

Существуют, однако, и другие проблемы. Интерак­ционистский подход проливает свет на основные свой­ства микрокосмоса преступности. Но он оставляет в сто­роне макрокосмос. Он существенно способствует пони­манию преступника, но не может оказать такую же помощь в понимании преступления. Это в основном со­циально-психологический подход, и поэтому он ничего ас дает нам, когда мы сталкиваемся с некоторыми классическими проблемами преступности и социальной структуры.

Конкретно речь идет о трех главных проблемах.

3.1. Проблема морали

Интеракционистская школа подчеркивает сходство между отклонением и нормой, между преступлением и i ^преступлением. Но мы-то хорошо знаем, что это разные вещи. Интеракционистская школа представля­ет мир таким образом, что все виды деятельности имеют одинаково законный характер. Это, быть может, есте­ственно для теории, возникшей в Чикаго. В своей очень интересной работе Э. Гулднер8 говорит:

«Поскольку в Чикаго — городе, где с первых же лот его существования гнездятся пороки, — коррупция со временем начала восприниматься как нечто само собой разумеющееся, а в «реформаторе» распознали энергич­ного ловкого человека, который делает карьеру своими собственными методами, то стало ясно, по крайней море второму поколению чикащев, что респектабельное общество готово защищать и прощать преступления и девиантность. Не питая «иллюзий» относительно на­стоящего и не возлагая «надежд» на глубокие переме­ни, чикагцы не верили в моральное превосходство «респектабельных» и могли считать мир «девиантов» не периферией, а просто более замкнутым социальным миром. Темные дела — всего лишь особая разновид­ность коммерции. И если молодые представители чи­кагской школы не выражали морального негодования но поводу коррумпированности респектабельного обще­ства, если это было их способом приспособления к су­ществующему положению, они могли также без угры­зений совести — правда, пройдя через некоторые ис­пытания — приобщиться к ночному миру девиантов. Для более молодого поколения чикагцев изучение девпантного мира было образом жизни, средством «выйти в из респектабельного общества с его очевидным лицемерием. Для них девиантный мир был если не

«домом», то, во всяком случае, тем местом, где они действительно жили. Таким образом, они могли постичь его на основе своего собственного девиантного прошлого» (с. XIII).

Такой подход обнаруживает некоторые принципи­альные достоинства и недостатки интеракционистской теории. Преступление постигается изнутри. Но, нахо­дясь внутри, мы теряем возможность увидеть преступ­ление как особое явление. Ни одно общество не пред­ставляет собой Чикаго, и даже Чикаго, по всей веро­ятности, совсем не всегда только Чикаго...

Одна из принципиальных особенностей интеракцио-нистского подхода — моральная слепота. Мир, постиг­нутый в девиантном обществе, представляется похожим на него. Этот подход был освободительным для криминологов, работающих в негибком обществе, традиционно придающем особое значение различию между добром и злом, между преступлением и непре­ступлением. Но имеет место и реальное освобождение. Мы не можем уйти от старых проблем. Некоторые по­ступки в условиях конкретных обществ представляют собой зло. Они должны быть поставлены под контроль. Преступление не может быть модернизировано и при­знано несуществующим. Интеракционисты помогли нам понять преступника и то обстоятельство, что в этом феномене, нет ничего необычного, но преступление от этого не исчезает и должно находиться под контро­лем. Мое понимание преступника не исключает моего желания контролировать его.

3.2. Проблема различий

Интеракционисты не имеют себе равных на первой решающей стадии — на стадии описания феномена пре­ступности. Моральная слепота обостряет восприимчи­вость; восприятие предваряет счет. Но вслед за зтим приходит счет. Если идеалы общества нужно сопоста­вить с фактами, факты должны быть квантифициро-ваны. Интеракционистская криминология не продвигает нас на второй решающей стадии — стадии кван-тификации. Поэтому интеракционистский подход мало­пригоден для понимания колебаний и стабильности преступности. Почему она увеличивается, уменьшает­ся либо претерпевает качественные изменения? Какие силы кроются в том или ином обществе, которые вы­зывают эти изменения либо способствуют сохранению стабильности? Изменения эти должны быть объясне­ны изменениями чего-то другого. Стабильность должна быть объяснена каким-то равновесием сил. Теории сте­реотипов и стигмы могут иметь сдерживающий разви­тие эффект в рамках определенного общества, посколь­ку сосредоточивают внимание на таких проблемах, ко­торые не имеют никакого значения для происходящих в нем изменений.

3.3. Проблема уровня анализа

Опасность, о которой идет речь, усиливается на ана­литическом уровне интеракционистского исследования. В качестве основной единицы интеракционисты ис­пользуют двустороннее отношение во взаимодействии «эго» и «альтер», что уводит внимание в сторону от более общих структур. Г. Беккер9 без колебаний за­являет, что его симпатии в принципе на стороне не­удачников, побежденных, обездоленных. Однако, как показал Э. Гулднер, такая позиция таит определенную опасность. Заключенный является слабой стороной в двустороннем отношении. Тюремный надзиратель пред­ставляет в нем сильную сторону. Но в другом двусто­роннем отношении: начальник тюрьмы — тюремный надзиратель — последний сам оказывается слабой сто­роной. Начальник же тюрьмы выступает как слабая сторона по отношению к министру юстиции. А ми-пистр юстиции — слабая сторона по отношению к ми­нистру финансов. Ослабление позиции сильной стороны в одном двустороннем отношении означает усиление позиции другой сильной стороны в другом таком от­ношении. Стратегия объяснения социального действия зависит от понимания социальной системы в целом. Интеракционизм такого понимания не дает.

4. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ КАК ИНДИКАТОРЫ СОВРЕМЕННОГО ОБЩЕСТВА

Сама по себе криминология, по-моему, не представ­ляет значительного интереса. Интерес этот несколько усиливается, когда криминология приходит яа помощь обществу в борьбе с преступностью. Но еще большее значение имеет громадный потенциал, которым обла­дает криминология в плане оказания помощи обществу в понимании самого себя. Криминология располагает большими возможностями сказать обществу, каково оно есть в действительности, и тем самым на это об­щество повлиять. Но чтобы выполнить эту задачу, мы должны расширить интеракционистский подход. Мы должны перейти к изучению взаимодействия между преступностью и социальной структурой. Криминологи­ческие данные представляют собой основные показа­тели социальных условий. Мы должны использовать эти данные как зеркало общества. Мы должны осветить это зеркало, почистить его, сделать изображение яс­ным и четким, с тем чтобы общество смогло увидеть себя через призму проблемы преступности и контроля над ней. А затем мы должны будем посыпать голову пеплом, если общество одобрит то, что увидит в зер­кале, а если оно не одобрит этого, то мы должны бу­дем сказать обществу, что ему придется принять на себя последствия расхождения между тем, что отобра­жает зеркало, и тем, о чем рассказывается в книгах, посвященных общественным идеалам. Итак, кримино­логия может быть использована для того, чтобы объяс­нить обществу, каково оно, а если общество не таково, каким оно себя представляет, — способствовать его из­менению.

Позвольте мне пояснить, что я имею в виду, на некольких чрезвычайно простых примерах. Мои дан­ные будут иметь главным образом местный характер. Такими они и должны быть. Я не могу говорить о Югославии, основываясь на норвежских данных. Я уча­ствую в создании зеркала моего собственного общества. Но принципы, лежащие в основе анализа, имеют уни­версальный характер.

4.1. Индикаторы формального контроля

Увеличивается ли преступность?

Если мы начнем с попытки ответить на этот воп­рос, нас, по всей вероятности, ожидает поражение. Ка­там образом мы можем ответить на него, если нет общепризнанных критериев преступления, тяжести преступлений, нет методов установления размеров ла­тентной преступности и того, насколько официально зарегистрированные преступления отражают не под­дающиеся установлению общие цифры преступности.

Мы вынуждены смириться со своей участью: мы не знаем этого и никогда не узнаем. Нам удастся уз­нать это в отношении лишь определенных видов пре­ступного поведения. Но никогда — в целом, потому что нет ясности относительно того, что в это целое включать.

Однако мы можем обратить свое поражение в по­беду: освобожденные от напрасной траты сил на выяс­нение того, увеличилась преступность или нет, мы мо­жем перейти к вопросу, ответ на который найти зна­чительно легче, а именно: изменяется ли в сторону увеличения или уменьшения число официально ре­гистрируемых в обществе преступлений? Или не из­меняется ли в данном конкретном обществе число лиц, официально признаваемых преступниками? Ответы на эти вопросы не обязательно говорят нам об изменении самой преступности. Но они увеличивают общий объем информации об этом обществе.

Позвольте мне использовать в качестве примера ди­намику преступности, представленную числом лиц, официально признанных преступниками с 1853 до 1970 г., в пересчете на 100 тыс. населения. Две особен­ности привлекают внимание.

Во-первых, стабильность. За исключением периодов двух мировых войн, число официально стигматизиро­ванных лиц находится в Норвегии в пределах порази­тельно устойчивых значений — как максимальных, так и минимальных.

Но имеется и вторая особенность: самые последние годы отмечены переменами. В Норвегии начиная с 1968 г. относительное число официально признанных грешников вышло из-под контроля. Оно приближается к тому, что имело место в условиях войн. Что-то про­исходит. Я не могу сказать, растет ли преступность. Но я могу сказать, что увеличивается число лиц, фор­мально признанных преступниками. В соответствии с моими ценностными представлениями это плохо само по себе. Но еще хуже, что этот показатель гармонично сочетается со множеством других индикаторов, указы­вающих на перемещение центра тяжести с неформаль­ного контроля граждан на контроль формальный.

С точки зрения моих ценностных представлений это тоже отрицательное явление. Это показатель такого ти­па общества, в котором составляющие его блоки так увеличились, а жизнь так сегментировалась, что чело­век потерял в нем след другого. Важнейшими агентами контроля за преступностью являются, конечно, не по­лиция, не суд и не карательные учреждения, а жены, мужья, дети, родители, друзья, соседи и коллеги по работе. Шутка или ироническое замечание по поводу отклоняющегося от нормы поведения либо любовь в ответ на надлежащее поведение — это наиболее важ­ные санкции во всех социальных системах, как в не-индустриализированных, так и в сверхразвитых в про­мышленном отношении обществах.

Увеличение размеров составляющих общество бло­ков, необходимое в индустриализированных обществах в целях сокращения расходов, и увеличение сегмента­ции внутри них означает, что люди проводят в своем узком кругу меньше времени, чем прежде.. Во взаимо­действие включается все больше партнеров, которые в условиях нашего общества легко могут быть заменены другими. Для первичного контроля это фатальное об­стоятельство: отношения между партнерами не обра­зуют сеть, связывающую их друг с другом. Мы можем расщепить общество на сотни отдельных частей. Инди­вид переходит от сегмента к сегменту в разных соци­альных ролях, с новыми партнерами по роли и в ко­нечном счете также с новой аудиторией, которой нет дела до его других ролей, до других его партнеров, до его прошлой жизни. Муж живет одной жизнью на ра­боте, другой — в пригороде, третьей — в клубе радио­любителей, четвертой — на научном конгрессе. Все это хорошо — и очень плохо. Это позволяет уйти от то­тальности многих форм первичного контроля. Бытие, в котором ночь оказывает влияние на день, а день имеет последствия для ночи, возможно в высокоиндустриали-зированном обществе только в условиях самой высокой степени тотальности либо в таких тотальных институ­тах, как тюрьмы и психиатрические больницы.

В конце концов все эти рассуждения подводят нас к ряду основных политических вопросов: насколько креп­ко должно быть внутренне связано общество, в кото­ром мы хотим жить? Какой должна быть система диф­ференциации и оценки? Какое соотношение формально­го и неформального контроля является наилучшим? А если это связано с размерами, то какого размера бло­ки, составляющие общества, больше всего подходят для хорошей жизни, какое решение является наилучшим также и с точки зрения разделения труда? Криминоло­гические индикаторы позволяют нам понять, что такое хорошее общество. В этом отношении пользы от них значительно больше, чем непосредственно в борьбе с преступностью.

Исходя из этого, мы возвращаемся, уже с другого конца, к центральной проблеме — проблеме стигмы. Од­на из характеристик хорошего общества могла бы быть следующей: зто — общество, в котором стигма имеет значение. В таком обществе важно поступать так, что­бы не вызывать реакцию, ведущую к сильной стигма­тизации. Возможна и обратная формула: плохим явля­ется общество, в котором стигма не имеет никакого значения.

Таким образом, можно было бы предположить, что есть два крайних типа общества, ни один из которых не может существовать в реальной жизни. Один — где стигма не может иметь места, либо потому, что вы всегда можете затеряться в толпе, либо потому, что ничего не имеет значения. Другой — где все члены общества подлежат оценке, где оценивание происходит постоянно и никто не в состоянии скрыть что-либо. Ни один из этих двух типов сам по себе не является ни привлекательным, ни эффективным, поскольку всегда есть потребность во внутреннем контроле и опасность полной потери гибкости. Мы должны искать лучшего решения где-то посередине. В этом нам не повредит, а поможет сознание того, что некоторые ви­ды стигмы являются необходимым условием функцио­нирования общества.

Это, однако, совсем не предполагает стигму в таких ее исторических формах, как выжигание клейма на лбу либо отрубание рук, пальцев или языка. Согла­шаясь с неизбежностью стигмы в существующих об­ществах, мы могли бы, вместо того чтобы уклоняться от обсуждения этого феномена, указать ориентиры, касающиеся форм, приемлемых для наших обществ. Для пояснения моей точки зрения я хотел бы отметить два критерия, которые, как представляется, имеют зна­чение в моем обществе.

Стигма должна быть такой, чтобы ее можно было снять либо по истечении определенного времени, либо в связи с поведением, доказывающим, что данное лицо ее более не заслуживает. Суровое публичное порица­ние лица, поведение которого признано негативным, больше соответствует этому критерию, чем психиатри­ческое обследование, ведущее к диагнозу «нарушение психики». Плохие поступки могут быть компенсирова­ны хорошими. Но как можно доказать существование «нарушения психики», требующего лечения? Когда психопат уже не является больше психопатом? В чем критерий, какова процедура?

Стигма в противоположность дихотомическим ка­тегориям типа «все или ничего» должна быть такой, чтобы ее можно было градуировать, дозируя суровость. Ярлык «преступник» отражает дихотомию, которая соз­дает трудности при ее использовании, тогда как выра­жение «в состоянии опьянения укравший автомо­биль» — более полезная формула, содержащая больше информации. Весьма характерно, однако, что такого рода формулы имеют шансы сохраниться только в ма­леньком обществе, где подобные оценки могут помнить и правильно передавать по назначению. Парадокс за­ключается в том, что с увеличением размеров системы увеличивается возможность избежать стигмы, тогда как ее формы становятся все более однозначными, от­ражающими все меньше оттенков и подробностей.

4.2. Индикаторы неравенства

Мое общество принадлежит к числу тех, где ра­венство провозглашается одной из основных ценностей. Богатство, власть, причастность, социальные услуги, удовольствия — все это должно быть достаточно равно­мерно распределено между всеми гражданами. Источ­ником удовлетворения для нас служит тот факт, что наш премьер-министр, занимавший свой пост дольше других после второй мировой войны, жил в одном из районов Осло в самой обычной квартире без каких-либо символов статуса, которые отличали бы его от большинства людей. Король до такой степени счита­ется анахронизмом, что фактически нет надобности менять положение вещей, а большинство богатых ста­рается скрыть свое — достойное сожаления — откло­нение от общего знаменателя.

И все же мы знаем, что зто не совсем так. Поз­вольте мне снова обратиться к криминологическим по­казателям. Мы имеем весьма незначительный контин­гент заключенных. Только Нидерланды, к нашей глу­бокой и стойкой зависти, смогли сократить население тюрем ниже нашего показателя — 37 заключенных на 100 тыс. населения. По сравнению с другими странами, где этот показатель в пять — десять раз выше, мы чув­ствуем себя достаточно счастливыми. Если исходить из того, какая часть населения находится за решеткой, мы должны признать, что живем в хорошем обществе: для тех, кто находится на свободе, достигнута значи­тельная степень равенства. Но когда мы принимаем во внимание тех немногих, которые находятся за решет­кой, наша радость тускнеет. Они чрезвычайно далеки от того, чтобы быть равными нам. Или быть равными тем, кто задержан в связи с совершением преступления. Или тем, кто известны как преступники по данным изучения латентной преступности. Существует нечто вроде селекции, которая приводит к тому, что наши тюрьмы наполнены бедняками, людьми, имеющими фи­зические и умственные недостатки, страдальцами. Оце­нивая состав заключенных в наших тюрьмах, легко можно прийти к заключению, что преступление — это занятие бедняков. Это не может быть правдой. Это неправда. Но состав заключенных, вероятно, дает нам самую правдивую картину некоторых основных ви­дов неравенства, имеющего место в моем обществе, что находится в разительном контрасте с официальной ми­фологией.

Другие криминологические показатели говорят о том же. Официально зарегистрированные преступни­ки — мужчины. Так было всегда. Имеющиеся данные свидетельствуют, что женщины никогда не составляли более 23 процентов от общего числа лиц, официально признанных грешниками. Более того, начиная с 1860 г. их участие уменьшалось. Вплоть до 1884 г. доля женщин была чуть больше 20 процентов ох об­щего числа лиц, признанных виновными. В 1958 г. этот показатель упал до 4 процентов. Эти данные кос­венным образом отражают и степень участия женщин в жизни норвежского общества. В 1958 г. их участие упало до самого низкого уровня. Период первой и вто­рой мировых войн, а также и самые последние годы отмечены отклонениями от общей тенденции. В абсо­лютных числах в 1970 г. было наказано государством в пять раз больше женщин, чем в 1958 г. Женщины являются аутсайдерами, особенно когда дело касается наемного труда. Последний пик участия женщин в преступности полностью совпадает с показателем их за­нятости. Очень редко удается найти данные, которые бы так отчетливо показывали, что низкий удельный вес женщин в общем числе зарегистрированных преступни­ков может отражать наличие социальных условий, ко­торые, по крайней мере с точки зрения некоторых цен­ностей, следует признать плохими. Если достижение равенства между полами представляет собой важную цель, то мы, вероятно, по достоинству оценим увеличе­ние доли женщин в общем числе зарегистрированных преступников.

Зарегистрированные преступники — это по преиму­ществу мужчины. И они очень молоды. Пик приходит­ся на группу пятнадцатилетних. Соответствующие по­казатели у женщин обычно значительно ниже, чем у мужчин, но и у них максимум наблюдается в самые молодые годы. Со временем возрастные различия в по­казателях преступности также меняются. Полицейская статистика 1870 г. не зафиксировала пик арестов среди подростков. Сто лет назад этот пик находился где-то после двадцатилетия, а затем, с возрастом, преступная активность медленно снижалась. Возраст задержанных преступников к 1970 г. претерпел изменения — это уже не зрелые мужчины, а юноши и дети.

Однако это изменение полностью соответствует из­менению общего положения молодежи в высокоинду-стриализированном обществе. Когда выполнение всей повседневной работы еще не механизировано, когда жи­вотные должны находиться под присмотром заботливых детей, когда для того, чтобы поддерживать огонь, не­обходим хворост, собранный в лесу детскими руками, когда лампы надо заправлять керосином, когда снег должен быть убран любым, кто это может сделать, когда носки нужно связать, а грязь — отмыть, опять-таки молодыми руками, тогда жизнь наполнена тяже­лыми обязанностями, быть может, даже превышающи­ми возможности детей и молодежи, но в то же время это жизнь, в которой они полностью причастны к ре­шению существенно важных для данного общества за­дач.

В урбанизированном обществе все эти задачи ре­шаются при помощи механизации. Трезвая оценка положения может привести к страшному подозрению — возможно, ситуация такова, что дети и молодежь фак­тически уже не имеют важного значения. Они не нужны для выполнения главных функций общества, пока не вырастут. Постоянное увеличение сроков обу­чения в школе в индустриальных обществах происхо­дит, вероятно, не только в связи с потребностями об­разования, но также в связи с потребностью держать детей и молодежь вне основного потока жизни. Поскольку мы их не используем, лучше держать их в школе, пока они не станут взрослыми.

В этом пункте нашего рассуждения мы можем ис­пользовать то, что дало нам социологическое изучение тюрем. Мы знаем, что их обитатели труднее всего под­даются контролю. Чем больше вы потеряли, тем мень­ше можно отнять у вас посредством наказания. И чем меньше вы включены в основные виды деятельности данной социальной системы, тем труднее повлиять на вас обещанием вознаграждения, к которому стоило бы стремиться. Таким образом, мы снова возвращаемся к проблеме равенства, а также релевантности. Пол, воз­раст, цвет кожи — полезные категории для тех, кто хо­чет разделить общество. В странах, население которых не различается по цвету кожи, максимально исполь­зуются две другие категории. По-моему, статистические данные о преступности несовершеннолетних убедитель­но показывают, что разные возрастные группы по-раз­ному участвуют в жизни общества. Эти данные ясно отражают, каких успехов мы добились в своем стремле­нии держать молодежь в стороне от основного потока жизни, несмотря на то что мы даем молодым мужчи­нам, в отличие от женщин, максимум мотивации для того, чтобы они становились инсайдерами, участниками основных видов деятельности.

4.3. Индикаторы нерелевантности

Возьмем такой факт, как преобладание бедных сре­ди заключенных. Добавим к этому тот факт, что наивысшие показатели арестов отмечаются среди детей и молодежи. Сравним эти факты с основными проблема­ми, перед которыми оказывается современное общество. Я думаю, многие согласятся со мной: перед нами тот печальный случай, когда машина юстиции занята вопросами, имеющими второстепенное значение.

В обществе, которое быстро индустриализируется, контроль над преступностью, по-видимому, повсеместно осуществляется в соответствии со старой моделью борь­бы с людьми, согрешившими против обычаев, имевших большое значение в небольшом по своим масштабам обществе, пока оно не исчезло. Это легкий выход, пото­му что он традиционный, а также потому, что он со­храняет систему санкций, которая способна лишь нанести удар по молодым, тем, кто принадлежит к низ­шим слоям общества, горожанам, преимущественно мужчинам с криминальным прошлым. Что может быть более удобным — и менее противоречивым?

Сопоставим это с тем, что я считаю реальными про­блемами; речь идет о том же самом феномене, который сокращает возможности неформального контроля, — громадные объединения с высокой степенью разделения труда, гигантские фабрики, картели, огромные боль­ницы и управляющая всем зтпм бюрократия. Именно это создает совершенно новые и большей частью не­разрешимые проблемы для органов контроля. Можно указать на две большие проблемы такого рода. Пер­вая — контроль за индивидами внутри зтих новых ор­ганизаций. Это проблема преступлений против ор­ганизаций и преступлений, совершаемых посредством организаций. Но есть и вторая, более крупная пробле­ма. Организации живут жизнью, несводимой к жизни отдельных индивидов. Д. Кресси обратил на это внима­ние в своем анализе организованной преступности. Эта проблема имеет общий характер. Все организации, как и все люди, имеют возможность совершать преступле­ния. Подобно отдельным лицам, организации могут со­вершать действия, не относимые однозначно к белому либо черному, к преступному либо непреступному. В таких случаях речь идет скорее об оттенках серого. Существуют нормы, регулирующие деятельность этих организаций, но тем самым существуют также и воз­можности нарушения закона.

А теперь вернемся к нашим проблемам. Какого рода контроль нужен для обнаружения новых преступлений? Какого рода полицию нужно обучить, какого рода про­куроров и с какими полномочиями подготовить? Неко­торые требования к большим организациям имеют достаточно общий характер. Во многих законах, регу­лирующих систему общего образования, определяется, какого рода людей должна выпускать школа. Но что можно сказать по поводу тех многочисленных случаев, когда совершенно очевидно, что школа не справилась с этими требованиями? Социальное законодательство индустриальных обществ устанавливает некий мини­мальный стандарт услуг. Но что можно сказать о муни­ципалитетах, которые не обеспечивают даже этот ми­нимум? Конституции многих государств гарантируют работу своим гражданам. Что можно сказать, котда эти гарантии не реализуются? Большинство тюремных правил предусматривает некоторый минимум прав. На практике дело часто обстоит по-другому. Кто за этим смотрит? Где организации — достаточно сильные и достаточно независимые, — чтобы нести полицейскую слуя«бу в тюрьме, или, что еще более абсурдно, где наше последнее изобретение — полиция для полиции?

5. ВОЗМОЖНОСТЬ РЕФОРМ

Мы надеемся, что на этой общей основе можно лучше понять, какие возможности и какие препятствия существуют на пути проведения реформ. Позвольте мне начать с вопроса о традиционной преступности.

5.1. Контроль над традиционной преступностью

Большая часть того, что нужно сказать, уже сказа­на. Если преступность отражает социальные условия, то именно на эти условия следует обратить внимание, чтобы действительно повлиять на события. Но при этом следует ясно осознавать все препятствия, сущест­вующие на пути реформ в сфере борьбы с преступ­ностью. Совершенно неверно считать, что только зло порождает зло или что преступность — порождение темных сторон жизни общества. Преступность отража­ет также и такие условия, которые многие считают благом. Вернемся к феномену крупных объединении, внутренней дифференциации, свободы от принужде­ния. Нарушения закона в значительной мере должны рассматриваться как часть цены, которую нам прихо­дится платить за то, каким образом мы организуем все наши социальные системы. И мы не организова­лись бы именно так, если бы не имели к тому основа­ний. Во всяком случае, есть люди, которым подходит принятая модель.

Это, вероятно, основная причина того, почему тра­тится так много энергии на обсуждение симптомов пре­ступности в дебатах по поводу реформ в области борь­бы с ней. Если нарушения закона можно сдержать посредством сдерживания нарушителей, то мы можем сразу убить двух зайцев одним выстрелом. Это значит, что мы можем сохранить нашу основную социальную структуру и в то же самое время избежать платы за такое устройство общества. Этот путь особенно заман­чив, так как расходы на лечение одних только симпто­мов должны нести те социальные группы, которые до­вольно далеки от большинства из нас.

Будучи криминологами, мы, однако, знаем, что нет надежды добиться сокращений преступности, концен­трируя внимание на задержанных преступниках. Ог­ромное число исследований по вопросам эффективности различных видов санкций приводит к выводу, имеюще­му принципиальный характер: в воздействии, которое санкции оказывают на преступников, нет существенных различий. Совершение — либо несовершение — нового преступления определяется не мерами, направленными на исправление, а другими факторами. Преступник мо­жет выполнять важную функцию в качестве индикато­ра проблем, созданных определенной социальной струк­турой. Но нет совершенно никаких оснований предпо­лагать, что мы можем в сколько-нибудь значительной степени повлиять на преступность в обществе нашего типа посредством особенно искусного воздействия на преступника.

Значение имеют те решения, которые затрагивают общие вопросы социальной организации общества. Парламент в большей степени может повлиять на ха­рактер насильственной преступности в будущем, когда он решает вопросы индустриализации, чем тогда, ког­да он решает вопросы совершенствования полиции и тюрем. Политические решения, побуждающие людей скапливаться в городах, сильнее воздействует на рас­пространенность насилия, нежели щедрое предоставле­ние средств на возмещение ущерба, уже причиненного другими решениями. Преступления, совершаемые мо­лодыми, эффективнее предотвращаются приобщением молодежи к повседневной жизни, чем путем увеличе­ния числа специальных учреждений для них -• от школ до тюрем. Причастность лучше лечения, но полезнее всего было бы ликвидировать оба явления, а также и понятие «молодежь» и рассматривать лиц этого воз­раста как обычных людей. Однако это причинило бы вред и промышленности, и взрослым. И в результате мы снова оказываемся в неприятной ситуации, когда расходы на проведение реальных реформ следовало бы возложить на те привилегированные слои, которые достаточно могущественны, чтобы не платить.

Таково положение в тех сферах, где надлежит сде­лать жизненно важный выбор. Именно с учетом ба­зовой организации общества и его структуры должны обсуждаться вопросы уголовной политики. Величина и характер преступности — это политический вопрос. Уголовная политика значительно теснее связана с «реальной» политикой, чем нам, так называемым эк­спертам, - хотелось бы думать. Нет особых оснований ожидать, что общество, в котором частный капитал определяет основные направления развития, получит какие-либо возможности для изменения теперешней преступности. Но с другой стороны, нет особых осно­ваний полагать, что другие политические системы, в которых также имеют место такие важные феномены, как крупные объединения, высокая степень разделения труда, отсутствие тотального контроля, придание мак­симального значения материальным благам в сочетании с неравенством распределения, будут в какой-то степе­ни лучше. Исключение может составлять система с не­обычайно- сильной единой идеологией. Но тогда закрады­вается сомнение, может ли сохраниться такая общая идеология, несмотря на появление указанных выше фе­номенов. В системах как того, так и другого типа будут встречаться активные сторонники продолжения нынеш­него процесса бурной, превосходящей всякое воображе­ние индустриализации, сопровождающегося ростом официально регистрируемой преступности в качестве

предусмотренных илн непредусмотренных издержек. Поскольку это положение всегда понимается превратно, я повторяю: обсуждение того, что нужно делать, с ли­цами, уже совершившими преступления, — это лишь частный случай более общей проблемы.

5.2. Кто должен осуществлять контроль?

Основная дилемма заключается в том, что для кон­троля за крупными и могущественными объединениями внутри общества — от фабрик до полиции — мы должны сами быть большими ,и могущественными. Но, согла­шаясь с тем, что новая система контроля должна быть именно такой, мы в то же время склонны поощрять те тенденции и силы в обществе, которые порождают мно­гие формы традиционной преступности. Большие кон­тролирующие организации сами являются факторами, толкающими на увеличение размеров, специализацию и сегментацию. Поощряя рост контролирующих систем, мы еще больше сужаем сферу первичного контроля. Огромные и деятельные организации для контроля над преступностью могут легко вытеснить остатки первич­ного контроля.

Вероятно, из создавшегося положения нет легкого выхода, есть только трудный. Это путь, на котором есть серьезные препятствия, — старый демократический путь возвращения власти простым людям. В нашем случае это означает, что следует отойти от централи­зованных форм социального контроля и эксперименти­ровать с децентрализованными формами. Это означает, что следует возлагать меньше надежд на профессиона­лов и больше — на общую приверженность местным ценностям. Это означает, что надо проявлять больше доверия к местным представлениям о том, что правиль­но, а что неправильно, что хорошо, а что плохо. Это означает больше опоры на низшие звенья системы по­лиции и судов.

Такое решение, однако, не поможет нам во взаимо­действии с действительно крупными объединениями. Президент X или премьер-министр Y не. могут контролироваться местными органами полиции и суда­ми на местах. Централизованные организации требуют централизованного контроля. Но тогда такой контроль должен распространяться только на преступления, вы­ходящие за пределы локальной общины, на организо­ванные преступления с далеко идущими последствия­ми и прежде всего на преступления, совершаемые внутри таких крупных объединений, как частные фир­мы, фабрики, либо в рамках общегосударственных или местных бюрократических органов.

Не в судебной медицине и баллистике нуждается такого рода полиция, а прежде всего в знании бухгал­терского учета и законодательства, регулирующего деловую активность. Я имею в виду полицейскую си­стему, которая достаточно уверена в своих силах и квалифицирована, чтобы отважиться на расследование сложных вопросов в сложном обществе.

Однако опасности очевидны. Опасность возникнове­ния еще более крупных организаций, растущих внутри демократических институтов, подобно раку. Опасность дальнейшего сокращения сферы местного контроля. Опасность создания общества, в котором все важные решения принимаются кем-то и где-то. Поэтому окон­чательный ответ на указанные вопросы, вероятно, сле­дует искать не в создании новых организаций, а в со­кращении старых. Окончательный ответ, по-видимому, заключается в таком преобразовании наших институтов с точки зрения их размеров и сложности, чтобы они могли управляться — а значит, и контролироваться — простыми людьми.

6. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ КРИМИНОЛОГА СО СВОИМ ОБЩЕСТВОМ

Подход, сторонником которого я выступаю, мог бы существенно помочь уяснению роли, которую должен играть в обществе криминолог. В весьма щепетильных для любого общества вопросах криминолог имеет воз­можность выполнять функцию своего рода зеркала. Наибольший смысл взаимодействие криминолога со своим обществом имеет тогда, когда он описывает со своих позиций, как это общество выглядит. Он может сопоставлять идеалы с реальностью, которая имеет место в сфере его интересов, и спрашивать, согласно ли общество со степенью расхождения.

Это не самая благодарная роль. Расхождения су­ществуют в каждой системе, а те, кто на них указыва­ет, редко награждаются за героизм. Всегда будет иску­шение играть ту музыку, которая больше всего нра­вится тем, кто повелевает. Поэтому для криминолога особенно важно уяснить свою роль и поддерживать контакт с сообществом равных, которое может помочь ему делать свое дело, в конечном счете представляющее собой хотя бы незначительный вклад в создание хоро­шего общества.

СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ И ОБЩИНА *

БИБЛИОГРАФИЯ

1 Cooley С. Н. Human Nature and the Social Order. N. Y., 1902.

* M e a d G. H. Mind Self and Society. Chicago, 1967. Tannenbaum F. Crime and the Community. Boston, 1938.

4 Lemert E. M. Human Deviance, Social Problems, and So­cial Control. New Jersey, 1967.

5 Becker H. Outsiders studies in the Sociology and Deviance. London, 1963.

• Cressey D. Other peoples Money, III 1953.

Sykes G., Matza D. Techniques of neutralisation. A theory of delinquency. — Am. Soc. Rev. 1957, 22, 66470.

Taylor I., Walton P. and Young J. The New Crimino­logy. For a Social Theory of Deviance. With a foreword by Alvin W. Gouldner. London, 1973.

8 Becker H. Whose side are we on? — Social Problems 1967, 14, p. 239 — 247.

10 Gouldner A. W. The Sociologist as Partisan. Sociology and the Welfare state. — The am. Sociologist 1968, 3, p. 103 — 116.

1. ВСТУПЛЕНИЕ

Я считаю для себя большой честью выступить с докладом здесь, в центре Москвы, перед уважаемым собранием советских криминологов. Моя задача заклю­чается в том, чтобы попытаться довести до сведения присутствующих нечто представляющее взаимный ин­терес. Я попытаюсь сделать это путем рассмотрения некоторых самых общих проблем — настолько общих, что их общий характер, надо надеяться, станет оче­видным для всех. Правда, здесь нас подстерегает опре­деленная опасность. При такой постановке может по­казаться, что то, о чем пойдет речь, вообще не состав­ляет проблемы.

Я затрону три вопроса. Во-первых, я ставлю вопрос о возможности самого феномена, являющегося предме­том нашего сегодняшнего обсуждения, — так называе­мого регулирования соседских отношений. Я спраши­ваю: «Являются ли локальные соседские отношения действительно необходимыми в современном мире?» Обсуждение этого вопроса будет основываться на кон­цепции первичных групп.

Во-вторых, если считать, что соседские отношения имеют известное значение, то спрашивается, хорошо ли в таком случае, что люди много знают друг о дру­ге. Или, другими словами: является ли полезной вза­имная осведомленность? Этот вопрос будет рассмотрен на примере двух альтернативных толкований поведе­ния, отклоняющегося от нормы. Проблема «определе­ния значения поступков» приобретает здесь важней­шее значение.

В-третьих, должен ли социальный контроль иметь местный или общегосударственный характер? Этот вопрос обсуждается на примере конкретного конфлик­та между двумя соседями. Я называю конфликт между ними «конфликтом по поводу пластмассовой утки». В действительности же это довольно серьезный кон­фликт. Я попытаюсь показать, что перед лицом такого конфликта государство оказывается почти бессильным. В таком же положении, как государство, оказывается и местная община.

Несмотря на это, в странах Запада в настоящее вре­мя проявляется большой интерес к тому, что часто на­зывают «альтернативными решениями конфликтов». В Канаде и США действует несколько сот проектов по­средничества. Во Франции, Нидерландах, Великобри­тании и Норвегии проводятся соответствующие экспе­рименты. В странах Восточной Европы посредниче­ство — это давняя традиция. Здесь будут объяснены несколько проблем, связанных с этими альтернатива­ми. Общий вывод, к которому я прихожу, заключает­ся в том, что посредничество в той или иной форме следовало бы поощрять, в частности потому, что оно может способствовать укреплению локальных сосед­ских отношений и тем самым служить важным инстру­ментом в деле создания условий, ограничивающих воз­можность существования преступности в нашем об­ществе.

2. ЯВЛЯЮТСЯ ЛИ ЛОКАЛЬНЫЕ СОСЕДСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕОБХОДИМЫМИ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ?

Мою позицию по данному вопросу часто оспарива­ют, в том числе и мои коллеги-ученые. Не принадле­жим ли мы к международному сообществу? Не являет­ся ли «моя округа» кругом моих коллег? Действительно ли имеет значение, где стоит моя кровать? Что, если у меня несколько кроватей в нескольких местах или я живу в доме-фургоне?

Я считаю, что это имеет значение. Но чтобы объяс­нить, в чем заключается это значение, мне придется расчленить этот вопрос на несколько составных час­тей. Прежде всего, я утверждаю, что без взаимоотно­шений на уровне первичных групп люди не могут стать людьми. Ведущим специалистом в области изу­чения первичных групп является Ч. Г. Кули. В своей книге, вышедшей в 1909 г. и посвященной вопросам социальной организации, он пишет:

«Говоря о первичных группах, я имею в виду тех людей, для которых характерно непосредственное тес­ное общение и сотрудничество. Такие группы являют­ся первичными в нескольких отношениях, но главным образом потому, что играют основную роль в формиро­вании общественного характера индивида и его идеа­лов. Результатом непосредственного, тесного общения в психологическом аспекте является объединение инди­видов в некое единое целое, по крайней мере для реше­ния сообща задач, возникающих в процессе современ­ной жизни. Возможно, простейший способ описать зту целостность — сказать: это — «мы», что предполагает наличие определенной симпатии и взаимного отождест­вления и находит в этом слове свое естественное вы­ражение. Индивид ощущает себя частью целого. И это чувство принадлежности направляет его волю.

Не следует думать, что целостность первичной груп­пы являет собой одну лишь гармонию и любовь. Это всегда дифференцированная целостность, допускающая соперничество входящих в нее индивидов, самоутвер­ждение и стремление к присвоению в его различных формах. Но это стремление, эти чувства социализиру­ются симпатией и подчиняются (или имеют тенденцию к подчинению) дисциплине общего духовного начала. Индивид честолюбив, но основная цель его честолюби­вых стремлений будет состоять в том, чтобы привлечь к себе мысли и чувства других людей.

Наиболее важными сферами, в которых проявляют­ся отношения непосредственного, тесного общения и сотрудничества (хотя никоим образом не единствен­ными), являются семья, игровая группа у детей и группа соседей или община у взрослых. Эти группы являются практически универсальными, присущими всем временам и всем этапам развития; они, соответ­ственно, образуют основу того, что неизменно прису­ще самой природе человека и его идеалам.

Таким образом, можно было бы сказать, что первич­ная группа является колыбелью того, что составляет суть человеческой природы, и нет никакой видимой причины предполагать, что где-либо илп когда-либо дело обстояло совсем по-другому» (с. 23 — 24).

Первичные группы являются первичными также по­тому, что они предоставляют каждому индивиду воз­можность получить своё первый и наиболее полный опыт социального взаимодействия, а также потому, что они не столь легко поддаются изменению, как другие и более совершенные формы взаимодействия. Согласно Кули, такие группы — постоянный источник возникно­вения всех иных форм социальной жизни.

Если я правильно понимаю Кули (но, во всяком случае, именно так мне хочется его понимать), пер­вичные группы являются условием становления чело­века. Возникает вопрос: зависит ли существование пер­вичной группы от факта ее принадлежности к опреде­ленной общине. Безусловно, нет. В пределах местной общины могут, например, существовать небольшие зам­кнутые группы политических или экономических мень­шинств. Часто они могут отгораживаться от окружаю­щих их групп большинства населения и поддерживать друг друга в условиях сложных отношений, охватываю­щих несколько общин. Ученые до некоторой степени напоминают этнические меньшинства. Они также вза­имодействуют в сложной сети отношений, часто охваты­вающих всю нашу планету. Эти отношения иногда приобретают неформальный характер. Они могут пе­рерасти в дружбу, заботливость и взаимное доверие. Но большинство ученых образуют сплоченные сообще­ства, своего рода семьи, связанные узами духовного родства. Далее, если случается неизбежное и возникают разного рода жизненные кризисы, то отнюдь не всегда возможно обратиться за помощью к зарубежным кол­легам. В моей стране можно рассчитывать на содейст­вие и помощь родственников, соседей и коллег. Но именно в таком порядке очередности.

Пример ученых и других меньшинств не подтвер­ждает, общее правило. Большинство людей, по-види­мому, очень плохо переносит одиночество. Основное правило, как представляется, состоит в том, что самые тесные объединения обычно создаются людьми, живу­щими в непосредственной близости друг от друга.

Первичная группа может быть создана и вне связи с соседством, но сделать это нелегко. Обычно так не бывает. Соседство, по-видимому, является той «естест­венной почвой», на которой возникают непосредствен­ные, тесные отношения, характерные для первичных групп и столь важные для формирования человека.

3. ПОЛЕЗНА ЛИ ВЗАИМНАЯ ОСВЕДОМЛЕННОСТЬ?

Лично я обожаю секреты. Некоторые сведения обо мне предназначаются только для меня. И большинство из нас придерживается того же мнения. Не очень хо­рошо, если все обо всех становится известным всем. Вместе с тем недостаточная осведомленность граждан друг о друге — преднамеренная либо случайная — так­же создает определенные трудности.

Задача состоит в том, чтобы найти золотую сере­дину, на этот раз между информацией, сообщаемой другим, и тайной. Плохо, когда в обществе нет секре­тов. Общество же, в котором нет обмена информацией, невозможно. Такое общество, вероятно, побудило бы некоторых людей совершать преступления. Здесь все настолько очевидно, что нет необходимости останавли­ваться на этом вопросе. В этом случае увеличилось бы число деяний, признаваемых преступлениями. Но это уже не столь очевидно и поэтому требует некото­рых пояснений. Сами по себе те или иные действия не являются преступлениями. Они признаются таковыми либо не признаются. Классификация действий зависит от типа социальной системы, в которой эти действия происходят. Некоторые социальные системы вырабаты­вают точные определения, тогда как другие ограничи­ваются более общими.

В сложных системах с минимальным обменом ин­формации личного характера между участниками об­щения, по-видимому, имеет место тенденция применять для классификации поступков простые моральные ка­тегории. В небольших системах с большим объемом информации личного характера дело обстоит иначе.

В этом случае чаще прибегают к сложным мораль­ным категориям. Другими словами, в системе, где лю­ди мало знают друг о друге, применяются простые, часто дихотомические понятия для характеристики то­го, что произошло. В системе, где взаимная осведом­ленность достаточно велика, необходимы комплексные понятия, отражающие различные стороны явлений. Мы по часто склонны оценивать свои собственные доступ­ки — или поступки наших детей — как преступления. Для этого мы слишком много знаем. Мы (или они) действовали в конкретной ситуации, и наше (или их) поведение вызывалось конкретными причинами. Мы понимаем эти причины во всей их сложности. Для нас самих или для тех, кто близок к нам, у нас есть своя система отсчета. В ней содержится так много сведе­ний, оттенков, скрытого смысла, что термин «преступ­ление» является слишком упрощенным. Однако по­ступки, совершенные неизвестными лицами — ино­странцами, посторонними и т. д., — будут с легкостью квалифицированы (как это нередко случается в кри­минологии) как, например, кража, а не всего лишь как неправомерное заимствование или как, например, насилие, а не превышение пределов необходимой обо­роны. Посторонние будут чаще обвиняться в соверше­нии преступлений. И преступлений будет больше. Для того чтобы сократить число деяний, квалифици­руемых как преступления, придется сократить объем секретной информации в системе.

Мой предварительный вывод сводится к тому, что и в рамках современных обществ необходимы соседские отношения. Однако они испытывают здесь большие перегрузки. Я вскоре вернусь к вопросу об этих пере­грузках. Отношения между соседями необходимо ук­реплять, чтобы их сохранить. И они могут быть так­же укреплены путем постановки специальных задач в сфере наших профессиональных интересов — в сфе­ре социального контроля. Позвольте мне привести один пример. О пластмассовой утке.

4. КОНФЛИКТ ИЗ-ЗА ПЛАСТМАССОВОЙ УТКИ

Мне довелось наблюдать случай, имеющий сущест­венное значение для обсуждаемой темы. Это был кон­фликт между двумя людьми. Они были соседями. Как это случается во многих хороших романах, завязка была мирной. Некий А жил в небольшом доме, при ко­тором имелся сад. Так же обстояло дело и с Б. Иног­да А приходилось работать по ночам, и, следовательно, он опал днем. У Б было четверо детей. Они играли в футбол. А не мог спать. Детям сказали, чтобы они играли в футбол в каком-нибудь другом месте. Боль­шей частью они так и делали, но не всегда. А отобрал у них футбольный мяч, когда мяч попал к пемувсад. Он отобрал также несколько камешков, которые упа­ди к нему на газон, и пластмассовую утку. Безобид­ные дела могут перерасти в серьезные, если их во­время не пресечь, сказал А. Как сторонний наблюда­тель, я подумал, что он говорил о поведении детей: о том, что важно пресечь детские шалости, чтобы они не переросли в серьезные правонарушения. Так я се­бе все это представлял, пока не услышал, что говорит по этому поводу В. По его словам, дело дошло до столкновения и он буквально боится своего соседа. Все свое свободное время А проводит, наблюдая за пове­дением детей Б. Это вполне нормальные дети. Естест­венно, что они играют в саду. Б опасается, что А при­чинит физический вред детям или ему самому. Наблю­дая за А, я понял, что и он испытывает беспокойство.

Давайте рассмотрим альтернативные способы выхо­да из данной конфликтной ситуации; вмешательство государственной власти или вмешательство соседей.

5. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЬ

Государственный контроль — это, вероятно, то, что приходит прежде всего на ум большинству из нас, по­скольку мы являемся криминологами, получающими жалованье от государства. Возможно, что А опасный человек. Его требования в отношении соседских детей абсолютно бессмысленны. Перед нами случай угрожаю­щего поведения. Именно для этого у нас существуют суды и эксперты-психиатры. Проблема, однако, состоит в отсутствии состава преступления. Нет трупов. А ни­кого не убил. Он даже открыто никому не угрожал. Большинство судей не решилось бы принять дело к производству на основе столь неопределенных обвине­ний. Переселение А было бы расценено как вопию­щая несправедливость. Но так же несправедливо было бы переселить детей В. Обращение к формальностям су­дебной процедуры для регулирования неформальных отношений между соседями напоминает использование бульдозера для того, чтобы разбить яйца к завтраку. А трижды вызывал полицию с жалобами на детей со­седа. Полицейские считали, что это просто недоразу­мение — ведь дети есть дети, — улыбались и уезжали. Столь же неуместным был бы вызов психиатра.

6. КОНТРОЛЬ СО СТОРОНЫ ОБЩИНЫ

В подобной ситуации имеется возможность обра­титься к ближайшим соседям. То, что нельзя разре­шить на государственном уровне, вполне возможно сделать на местном уровне. Однако здесь мы попада­ем в затруднительное положение. Затруднительное положение вызывается тремя основными причи­нами.

Во-первых, люди не живут там, где они рождаются. Моя старшая дочь побывала, например, в семи раз­личных школах, прежде чем она закончила курс обя­зательного обучения. Лишь немногие из нас могут во­дить своих детей по тем же дорожкам, по которым хо­дили мы сами в детстве. Наши родственники или ста­рые друзья живут в других местах. Родственников А или тех, кто его хорошо знает, не оказалось побли­зости, чтобы помочь ему вести переговоры с соседом, «наводить мосты», объяснять мотивы поведения или подталкивать к принятию какого-либо решения. Все эти люди, возможно, находятся на расстоянии несколь­ких тысяч километров, и к их помощи нельзя при­бегнуть в минуту острой необходимости.

Во-вторых, люди работают не там, где расположе­ны их жилища. Коллеги А знают его как прекрасного работника и товарища. Именно из-за того, что он — прекрасный работник (и хочет таким оставаться), поведение детей соседа доводит его до отчаяния. Имен­но в силу того уважения, которым он пользуется как механик (это самый важный источник его чувства собственного достоинства), он становится опасным че­ловеком. Дети Б, возможно, пришли бы засвидетель­ствовать свое почтение такому прекрасному стаханов­цу, как их сосед. Но им неизвестно, что этот факт яв­ляется источником конфликта. И его товарищам по работе это неизвестно. Для них он безупречен.

В-третьих, люди не всегда живут в местах постоян­ного проживания. Свободное время они часто проводят в тщетных попытках отыскать тропинки своей моло­дости или хотя бы старых друзей и родственников. Наличие современных средств передвижения ослабля­ет потребность людей в местной общине. Этому же способствует и современная организация труда. Боль­шинство высокоразвитых промышленных стран распо­лагают большим числом фабрик, машин и оборудова­ния, чем они в состоянии использовать. В зависимости от политической системы, по-видимому, как в восточ­ных, так и в западных странах существует достаточно зысокий уровень скрытой или явной безработицы. Один путь борьбы с безработицей лежит в сокращении про­должительности рабочего дня, рабочей недели и рабо­чего года. Нерабочая суббота, длительные отпуска и ранний выход на пенсию являются типичными форма­ми приспособления к этой ситуации. Но все эти меры могут иметь определенные последствия для местной общины. Вот вам лишь один пример. В Норвегии микрорайоны превращаются в пустыни на время уикендов и отпусков. Все соседи, нагрузившись припа­сами, выезжают за город или на старую ферму в доли­не. Остаются те, кому больше других надо было бы выехать, — одинокие. А выезжал лишь изредка. Он считал, что ему нужно оставаться дома на случай по­ломки какой-либо машины на работе. В был поглощен созданием своей фирмы, а детей у него было слишком много, чтобы отправить их к родителям. Если бы меня кто-либо спросил, как укреплять отношения между со­седями, я бы ответил: делайте это путем перераспре­деления рабочего времени. Сократите рабочий день — три часа для всех, — но пусть люди выполняют свою обычную работу. Для зтого упраздните нерабочую суб­боту, упраздните длительные отпуска. Создайте такую социальную структуру, при которой станет естествен­ным проводить свободное время в окружении соседей. Присутствие является первым условием взаимодейст­вия соседей.

Но вторым условием является наличие конфликтов. И здесь мы вновь возвращаемся к нашим А и Б. Кон­фликт между ними развивался в микрорайоне, где не было местной общины. Но один положительный момент имел место. Это был жилой район, в котором проводи­лись эксперименты с современными формами посредни­чества. Современными или очень древними? В этом районе экспериментаторы-непрофессионалы имели небольшой кабинет (одна комната с телефоном), рас­положенный в центре жилого массива. Соответствую­щие объявления были расклеены в местных автобусах. Кроме того, непрофессионалы ходили по различным организациям в округе и рассказывали о возмолшостях получения этого вида услуг. О возможности посредни­чества стало известно А. По его просьбе один из не­профессионалов пошел к Б и спросил, примет ли он участие во встрече с А; они договорились о конкретном дне на следующей неделе и затем встретились с пятью посредниками.

Два соседа встретились в обычном доме, где каж­дого из них попросили, не перебивая друг друга, рас­сказать посредникам свои версии конфликта. После зтого их попросили мирно обсудить возникшую между ними проблему. Посредники старались помочь им свои­ми замечаниями такого рода: вы действительно поняли, что Б сейчас пытался вам сказать? Или, обращаясь к Б: как мне представляется, А сейчас пытается объяснить вам, что... И так продолжалось два часа. Затем посредники высказали мысль, что Л и Б, по-видимому, пришли к соглашению по крайней мере по нескольким основным моментам и что, возможно, эти моменты необходимо зафиксировать в письменной фор­ме. Что и было сделано. Б обещал сделать все, что в его силах, чтобы не подпускать своих детей к дому А. А согласился зайти домой к Б в следующее воскре­сенье и попытаться убедить его детей в том, что он на них совсем не сердится, а его поведение вызвано бес­сонницей.

Как наблюдатель, я считал такое решение далеким от совершенства. Но лучше иметь что-то, чем ничего. Лучше, чем все, что могло бы случиться в суде. И луч­ше, чем дальнейшее отсутствие общения. Я далеко не убежден в том, что А никого не убьет. Но я не вижу лучшего решения. И независимо от последствий для А я Б я вижу еще один положительный результат от этого процесса. Этот результат заключается в самом процессе. Пять посредников собираются вместе. Они проявляют заинтересованность. Они общаются друг с другом, набираются опыта, оказывают друг другу по­мощь. Конфликты превращаются в движущие силы, сближающие людей и формирующие соседские отно­шения. В старину уничтоженные пожаром, амбары отстраивались общими усилиями. Такая совместная работа была важной формой сплочения людей. Совре­менные амбары или дома восстанавливаются за счет страхования. Но ничего подобного не случилось с кон­фликтами. Оставленные без внимания конфликты — оставленные без внимания в силу характера современ­ного общества — могут стать функциональными экви­валентами старинных амбаров.

7. ПРОБЛЕМА ПОСРЕДНИЧЕСТВА

В настоящее время во всех странах Запада прояв­ляют большой интерес к тому, что часто называют «альтернативными решениями конфликтов». В Канаде и США осуществляется несколько сот проектов по ока­занию посреднических услуг. Во Франции проводятся эксперименты. Аналогичным образом обстоят дела в Голландии и Великобритании. У себя в Норвегии мы проводили эксперименты в течение нескольких лет и сейчас мы расширяем соответствующий проект и при­даем ему официальный статус. Все это — интересные начинания, но здесь также есть свои проблемы.

Главная задача связана с обеспечением основ демо­кратии. Как создать систему, при которой в разреше­нии конфликта участвовали бы простые люди, а не только влиятельные, богатые, имеющие высшее образо­вание, политически приемлемые. Из множества амери­канских проектов лишь в проекте, осуществляемом в Сан-Франциско, специально уделяется внимание это­му вопросу. Этот проект, называемый «Программа об­щинного совета», предусматривает привлечение в ка­честве посредников представителей всех слоев населе­ния города. Однако проблема, по-видимому, состоит в том, что в подобных советах слишком широко пред­ставлены лица, имеющие высшее образование. Это может создать условия для их превращения в судей и позволит им забыть, что они призваны наравне с другими оказывать помощь в разрешении конфликтов, а не диктовать, как надо действовать.

Другая серьезная трудность заключается в том, что не псе источники многих проблем находятся только в пределах микрорайона. Проезжающие через террито­рию микрорайона грузовики загрязняют воздух вы­хлопными газами. Должностные лица или собственни­ки, от которых зависит решение вопроса о том, пере­тмит, или не переводить в другое место местную фаб­рику, живут далеко от микрорайона. Опасаясь остать-iii без работы, соседи могут вступить в конфликт друг с друтм. Окажутся ли в состоянии посредники обра­тить их внимание на то, что настоящий враг жителей микрорайона находится где-то в другом месте и что им сообща следует направить свою энергию против этого врага, против источника их невзгод?

Имеет место также и «квазипрофессионализм». Пос­редников не удержать. Им нравится оказывать посред­нические услуги. В Нью-Йорке непрофессиональные посредники создали организацию и стали требовать вы­платы жалованья, а не только компенсации за время отсутствия на работе. Они провели свою первую за­бастовку. Вскоре нужна будет специальная (и все бо­лее высокая) квалификация для оказания людям пос­реднической помощи в улаживании конфликтов. Не­профессиональное посредничество становится все ме­нее и менее непрофессиональным и все более и более профессиональным.

С этим связано еще одно вторжение в сферу пос­реднической деятельности. Многие юридические школы увидели в этой сфере отличный новый рынок труда. Они организуют специальные курсы по посредничест­ву. Скоро появится множество молодых юристов, спе­циализирующихся в области посредничества, которые будут утверждать, что они значительно лучше подго­товлены для решения этой важной задачи, чем обыкно­венные простые люди.

Государство часто будет соглашаться с этим. И здесь, пожалуй, кроется главная опасность для новой сферы услуг. В некоторых странах посредничество рас­сматривается как вспомогательная служба при судах. Суды перегружены. Логическим выходом из создавше­гося положения является передача посредникам мел­ких дел, которые в противном случае пришлось бы рассматривать в судах или не рассматривать вообще. В отношении дел, подлежащих рассмотрению в суде, передача их посредникам означает, что они будут рас­смотрены менее квалифицированно. В отношении дел, не подлежащих рассмотрению в суде, передача и> посредникам означает, что власть государства усили­лась, вмешательство государства в дела граждан ста­новится более широким. В обоих случаях посредники выступают как орган, управляемый государством и тесно связанный с уголовным правом. В результате обычные люди с обычными проблемами не решаются пользоваться этой системой.

СОДЕРЖАНИЕ

Вступительная статья............................................. 5

Предисловие..................................................... 19

Глава первая

О боли................................................................ 20

Глава вторая

Словесный щит................................................. 23

Глава третья

.Некарательное воздействие в связи с совершением

преступления..................................................... 29

Глава четвертая

Удержание......................................................... 36

Глава пятая

Неоклассицизм................................................. 46

Глава шестая

Скрытая идея..................................................... 52

Глава седьмая

Компьютер........................................................ 61

Глава восьмая

Неопозитивизм................................................. 66

Глава девятая

Боль навсегда?.................................................. 77

Глава десятая

Условия, при наличии иоторых причинение боли

имеет ограниченный характер........................ 88

Глава одиннадцатая

Юстиция причастных...................................... 98

- Суровость наказания в историческом аспекте... 126

1. Введение........................................................ 126

2. Некоторые сведения из истории уголовного права Норвегии 127

3. Аналогия с экономикой............................... 130

4. Альтернативные объяснения....................... 134

5. Сравнительные данные по скандинавским странам 136

6. Перспективы на будущее.......................... 139

Стереотип делинквента и" стигматизация.......... 141

1. Введение......................................................... 141

2. Интеракпионистский подход....................... 142

3. Ограничения, свойственные интеракционистскому подходу..... 144

4. Криминологические данные как индикаторы совре­менного общества. 147

5. Возможность реформ.................................... 157

6. Взаимодействие криминолога со своим обществом 161

Социальный * контроль и община....................... 163

1. Вступление...................................................... 163

2. Являются ли локальные соседские отношения дей­ствительно необходимыми в современном мире?.. 164

3. Полезна ли взаимная осведомленность?.... 167

4. Конфликт из-за пластмассовой утки........... 168

5. Государственный контроль........................... 169

6. Контроль со стороны общины..................... 170

7. Проблема посредничества ,........................... 173

Н. Кристи ПРЕДЕЛЫ НАКАЗАНИЯ

Редактор 3. Я. Жуковнтова Художник Ю. Я. Трапаков Художественный редактор В. А. Пузанков Технический редактор Л. Ф. Шкилевич Корректор Т. С. Дмитриева

ИБ № 13496

Сдано в набор 31.05.84. Подписано в печать 03.09.84. Формат 84х108/8!. Бумага типографская J* 1. Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Условн. печ. л. 9,24. Усл. кр. отт. 9,45. Уч.-изд; л. 9,42. Тираж 15000 эн8. Заказ Л1 189. Цена 35 к. Изд N1 38480

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государст­венного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 119847. ГСП, Москва, Г-21. Зубовский бульвар, 17

Ленинградская типография Ml 2 головное предприятие ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского объединения «Техническая книга» им. Евгении Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном номитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 198052, г. Ленинград. Л-52, Измайловский проспент, 29

[1] Подробнее см.: Основания уголовно-правового запрета. Под. ред. В. Н. Кудрявцева, А. М. Яковлева. М., Наука, 1982.

[2] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 22, с. 222.

[3] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 22, с. 222.

[4]История расцвета и падения популярности теории «не­карательного воздействия в связи с совершением преступле­ния» рассказывалась многими, и так подробно, что можно изложить этот вопрос очень кратко. Критические замечания и адрес теории некарательного воздействия и его результатов Пыли высказаны в работах скандинавских ученых — Оберта (1958), Кристи (1960), Оберта и Матиесена (1962), Борьесона (1966), Анттилы (1967) и Бондесон (1974).

[5]Э. фон Хирш, поддержанный судьей Гилмором, выра-:<ил несогласие с этим положением. По его мнению, «предпо­лагаемое наказание должно учитывать, что одни смягчающие пли отягчающие обстоятельства могут быть более важными и серьезными, чем другие, и потому им следует придать раз­ный вес» (с. 46). Однако по поводу усиления либо смягчения наказания в докладе ясно указывается, что «такие отклонения (it предполагаемого наказания не должны выходить за уста­новленные границы. Границы допустимых отклонений при­гнаны обеспечить базовую дифференциацию наказаний по тя­жести преступлений — уменьшить возможность совпадения ио степени суровости накашиий, назначаемых за совершение пре-(туплений разной степени тяжести» (с. 100).

[6]Я вполне согласен с С. Коэном (1977) в том, что «во многом оклеветанный гуманизм, который использовался в ка­честве щита для неоправданной в других отношениях пози­тивистской цели «лечения» преступников, сам по себе не дол­жен быть отброшен. Когда-то он был «радикальным» в своей критике права, затем стал «радикальным» в критике психиат­рии. Поскольку сейчас мы устремляемся назад, в объятия смущенных юристов, всегда считавших, что мы против них, нам следует вспомнить, какой тиранией может обернуться буквально понимаемое господство права».

[7]Я вполне согласен с С. Коэном (1977) в том, что «во многом оклеветанный гуманизм, который использовался в ка­честве щита для неоправданной в других отношениях пози­тивистской цели «лечения» преступников, сам по себе не дол­жен быть отброшен. Когда-то он был «радикальным» в своей критике права, затем стал «радикальным» в критике психиат­рии. Поскольку сейчас мы устремляемся назад, в объятия смущенных юристов, всегда считавших, что мы против них, нам следует вспомнить, какой тиранией может обернуться буквально понимаемое господство права».

[8]Все это, по-видимому, повторение полемики между Г. Беккером и Э. Гуллнером, имевшей место в конце 60-х го­дов. Эту полемику начал Беккер, опубликовавший серьезную статью под названием «На чьей мы стороне?» (1967). Беккер ясно заявил, что он на стороне неудачников, против тюрем­ных надзирателей, стражи, администраторов и бюрократов. По этому поводу Гулднер (1968) язвительно заметил, что не­ожиданным последствием поражения людей, принадлежащих к средним слоям общества, могло бы стать усиление власти на самом верху.

[9]Scandinavian Studies in Criminology, 1968, v. 2,

[10]То, что отсечение двух пальцев приравнивалось к по­

[11]Производя свой расчет, я приравнял к тюрьмам все учреждения, находящиеся под управлением Совета по делам тюрем. Я учел тюрьмы краткосрочного и долгосрочного за­ключения, тюрьмы камерного типа, тюрьмы открытого типа, тюрьмы для молодых преступников, арестные дома и заве­дения принудительного труда. Сюда же включены и моста предварительного заключения, где находятся лица, ожидающие суда. Короче говоря, я учел все учреждения, в которых со­держатся люди, лишенные свободы в связи с совершением преступления. Соответственно в эту категорию не попали психиатрические больницы, специальные школы и центры

некарательного воздействия, которые не находятся в ведении министерства юстиции.

Среднедневное чиоло заключенных получено в результате сложения данных о чиоле ваключенных за каждый день на протяжении года и деления полученной суммы на 365. По­скольку срок тюремного заключения со временем становится все короче, тот факт, что число заключенных в расчете на сто тысяч населения остается практически неизменным с 90-х годов прошлого века, может указывать на постоянное увеличение числа лиц, проходящих через места лишения сво­боды. Вообще говоря, возможно также, что одна и та же ограниченная группа лиц, отбыв срок тюремного заключения, возвращается в тюрьму через все более короткие периоды времени. На историческом материале это трудно установить с полной достоверностью. Мне представлиется, что главная вадача состоит в том, чтобы показать, насколько широко ис­пользуется тюремное заключение, а для этой цели более всего, вероятно, подходит такой показатель, как среднеднев­ное число заключенных.